Текст книги "Операция «Тень»"

Америка – предел затаенных мечтаний, – вот она! Каждый в ней может быть президентом, банкиром. Неожиданно – и весьма скоро! – эта сказочная Америка куда-то исчезла, вроде ее никогда и не было, и инженер Можайцев почувствовал себя то ли в пустыне, то ли в джунглях: у него не было ни денег, ни работы, ни друзей, никакой поддержки, и до него никому не было никакого дела; у него же не было капитала, он всего-навсего нищий, да к тому же беглец из родной страны, изгой. Здесь каждый норовил выжать из него побольше и уплатить ему поменьше. И не к кому было обратиться за помощью и некому жаловаться… Вот когда обиды и разочарование завладели старшим Можайцевым полностью! – горю конца не виделось. Жена в той жизни протянула недолго. Можайцев все помыслы свел к одному: дать образование сыну Вадиму, «поставить на ноги» и воспитать в ненависти к советской власти, которую он винил во всех постигших его несчастьях. Старика наконец задушила желчь. Впрочем, и пил он много.

Вадим получил диплом инженера, в этом он пошел по стопам отца. Моральное состояние семьи, образ жизни отца, неосознанные горе и обида неизвестно на кого и за что – рано отравили Вадима, он тоже стал пить, и все больше. Жизнь его пошла кувырком. Но как ни поносил отец советскую власть – ненависти к родине Вадим Можайцев в себе не чувствовал. Ни ненависти, ни любви – ничего. Так продолжалось годы, до переезда в Брайт-ривер, до похищения ребенка, до задушевных бесед с Шольцем. И однажды – он и сам не мог бы сказать, когда именно, – понял, что и у него есть своя подлинная родина. Тогда он решил бежать от Прайса, захватив с собой свои материалы, над которыми трудился в течение последних нескольких лет, – не хотел являться на родину как блудный сын. Вот они – материалы, в этом большом портфеле из желтой кожи.

Он, конечно, не герой, но в Россию вернется, и не с пустыми руками, чтобы там знали о делах Прайса.

Очнувшись от волновавших его дум, Можайцев поднял голову – на пороге стоял Шольц.

При виде друга Можайцев преобразился. Нездоровье и апатия, которым он был подвержен в течение своего пребывания в горной гостинице, были забыты. Он быстро двигался по номеру, собирая вещи, – надо было немедленно отправляться в Осло, а оттуда на родину. Минута, когда он вступит на советскую землю, казалось ему, стала близкой.

– Ты вряд ли можешь представить себе, Генрих, как глубоко я благодарен тебе за все, за все… Если бы не ты, я опустился бы и погиб там, на Брайт-ривер… Ты вдохнул в меня веру в возможность вернуться к моему народу…

Генрих Шольц, довольный, посмеивался.

– Я хотел, чтобы талантливый инженер Вадим Можайцев работал не на Прайса, а для своей родины, – говорил он. – Твои установки нужны человечеству, однако если бы я не убедил тебя в том, что они необходимы русским, ты ведь никогда не завершил бы свою работу, как бы Прайс ни бесился. Разве не так?

– Конечно, так.

– Вот видишь! Мне просто было противно смотреть, как Прайс обкрадывает твой мозг. Американцы без конца кичатся своими атомными и водородными бомбами, но эти бомбы, как ты знаешь, были в основном сделаны не американцами. Канадец Демпстер, итальянец Ферми, немцы Эйнштейн, Ган, Штрассман, датчанин Нильс Бор, венгры Вигнер, Сциллард и Теддер… Над созданием космических ракет для американских ВВС трудится мой соотечественник фон Браун, главный конструктор гитлеровских «фау»… Я решил не допустить, чтобы список гениальных ученых – да, да, ты, Вадим, – гений в технике, поверь мне… Так вот, говорю, я решил не допустить тебя до участи бессовестно ограбленного, а потом – кто знает? – может быть, и уничтоженного Прайсом.

Можайцев с чувством пожал Шольцу руку. Шольц посмотрел на часы.

– Я предложил бы немного прогуляться, – сказал он. – Полагаю, свежий воздух тебе не повредит?

– Конечно, нет.

– В таком случае пройдемся. Здесь в этом помещении я чувствую себя что-то неуютно.

– Хорошо, идем. – Можайцев уже надевал пальто.

– А портфель? Где же твой портфель с материалами? Его нельзя оставлять тут.

– Не беспокойся, я не расстаюсь с ним.

С моря дул по-весеннему свежий ветер. Можайцев зябко поежился. Пошли по тропинке вдоль бухты. Вокруг не было ни души. Тишина нарушалась лишь писком чаек над морем.

Можайцев сказал:

– Ты что-то хотел сказать мне? Слушаю тебя.

– Годдарт здесь.

– Что-о? Откуда тебе это известно? Ты видел его?

Шольц улыбнулся неопытности приятеля.

– Ты не спросил меня, дорогой герр Можайцев, почему я задержался, так долго не приезжал к тебе, – сказал он шутливо и в то же время с укоризной, – теперь можешь не спрашивать, сам скажу… Харвуд установил за мной слежку. Впрочем, я это предвидел еще до отъезда из Брайт-ривер. Они следили за каждым моим шагом, особенно после того, как Бодо Крюгер сообщил мне, что ты благополучно добрался сюда. Тогда по телефону Крюгер не сказал точно, где именно ты находишься… Но Харвуд отлично знал, что рано или поздно я опять брошусь выручать тебя. Понимаешь, в каком положении я очутился?

Можайцев внимательно слушал. В его глазах, скрытых за большими стеклами очков в золотой оправе, появилось выражение неистового гнева затравленного человека.

– Ты зря не приезжал, – произнес он сквозь зубы, – мне теперь не страшны ни Харвуд, ни наш тюремщик из Брайт-ривер – Годдарт.

Шольц пристально посмотрел на товарища.

– Не теряй чувства осторожности, – заметил он. – Остались считанные дни, и ты будешь в России. А до того будь начеку. Годдарт – один из опытнейших разведчиков Харвуда. К тебе его приставили не случайно: Годдарт отлично знает Советский Союз и не хуже тебя, абсолютно без акцента говорит по-русски.

Можайцев был искренне изумлен. Деловым тоном Шольц продолжал:

– Все годы прошлой войны Годдарт провел на советской территории.

– Что он там делал?

Шольц как-то странно ухмыльнулся.

– Сотрудничал с гестапо, выдавая себя то за немца, то за поляка, а при случае превращался в русского партизана.

– Понимаю… – медленно произнес Можайцев, сжимая кулаки.

Шольц продолжал:

– Я должен был соблюдать крайнюю осторожность – появись тут Годдарт до меня, он мог бы просто пристрелить тебя.

– Если этот негодяй попадется мне – я задушу его, – глухо сказал Можайцев, – рассчитаюсь сполна за все.

– Ты имеешь в виду похищение твоего сына? – осторожно осведомился немец.

– Да. Удивительно – как это я раньше не понял, что и это преступление – дело рук Харвуда и Годдарта… Таким путем они хотели держать меня в повиновении.

– Н-не знаю… – неопределенно пожал плечами Шольц.

Можайцев повернул обратно. Шольц с решительным видом встал на его пути.

– Ты с ума сошел?

– Я вернусь в гостиницу и позвоню в советское консульство в Осло. Мне надоело прятаться.

– В гостиницу тебе возвращаться нельзя. Вот-вот появится Годдарт и, конечно, не один… Они схватят тебя, посадят в самолет и водворят в Брайт-ривер.

Можайцев продолжал молча идти. Шольц рассвирепел.

– Стой, черт тебя возьми! Они обвинят тебя в убийстве американского гражданина и посадят на электрический стул.

Можайцев остановился.

– Какого американского гражданина? – спросил он с выражением крайнего изумления.

– Того самого, которого к тебе подослал Харвуд. Час назад Крюгер пристукнул парня, и теперь он лежит у себя в номере… Годдарт свалит убийство этого краснорожего субъекта на тебя, и тогда тебе крышка. Идем же, идем скорее, – почти закричал Шольц, увлекая за собой инженера.

Можайцев больше не сопротивлялся. Для того чтобы разобраться в создавшейся ситуации, требовалось время, то есть то, чего у него сейчас как раз и не было.

Тропинка уходила направо, в обход прибрежных скал, – гостиницы теперь не было видно. Впереди, на самой оконечности мыса, Можайцев заметил Крюгера.

– Зачем нужно было обязательно убивать его? – спросил Можайцев, имея в виду человека Годдарта.

– Иначе он выследил бы нас, и Прайс уже сегодня знал бы, где искать тебя.

Можайцев бросил на приятеля удивленный взгляд.

– Уверен, он и без того понимает, что разыскивать меня надо на территории Советского Союза, – сказал он.

– Возможно, возможно… – пробормотал Шольц. – Однако следовало бы прибавить шагу… Годдарт, наверное, уже прибыл в гостиницу… Сейчас он найдет там своего агента…

– Что это делает Крюгер? – задал неожиданный вопрос Можайцев.

Шольц почему-то смутился.

– Где ты его видишь? Ах, вон он где! Крюгер держит связь с советской подводной лодкой, которая доставит тебя в Ленинград или Мурманск, смотря по твоему желанию. Идем скорее, они ждут тебя.

Но Можайцев не двигался с места, – он заметил смущение Шольца.

– Прошу объяснить мне, – сказал он сухо, – каким это образом Бодо Крюгер превратился в твоего доверенного да еще в друга русских? Я имел возможность убедиться, что он – агент западногерманской тайной полиции. Я не доверяю ему.

Шольц явно не ожидал такого оборота и растерялся.

– Какая чушь! Крюгер – агент полиции! – он попытался рассмеяться, но у него из этого ничего не вышло. – Идем же, нас ждут. Смотри, с подлодки подают сигналы.

Можайцев недоверчиво покачал головой.

– Ты можешь поручиться, что Крюгер не подстроил мне ловушку? – спросил он. – Нет, я не взойду на борт этой подводной лодки, – и инженер снова повернул обратно.

Шольц рысцой бежал рядом с ним.

– Что за чушь! – снова растерянно заговорил он. – Крюгер, человек Функа, и вдруг – агент тайной полиции…

– Человек Карла Функа? – Можайцев побледнел от гнева. – И ты, ты знал об этом? Может, и сам ты подослан ко мне Функом?

– Перестань валять дурака. – Шольц старался как-то выкрутиться.

Можайцев уходил. Крюгер кому-то кричал по-немецки: «Сюда! Быстрей! Не стреляйте, его надо задержать!»

Ветер донес до Можайцева говор невидимых из-за мыса людей с подводной лодки: там были немцы. Можайцев схватил Шольца за шиворот.

– Что же это значит? Карл Функ, властелин Рура, прислал за мной советскую подлодку, чтобы доставить меня в Россию? – Он был в бешенстве. – Генрих Шольц – ты предатель!

Шольц почти плакал:

– Клянусь, все это недоразумение… Послушай, не возвращайся, там наверняка тебя поджидает Годдарт.

Можайцев продолжал поспешно уходить.

– Ну, хорошо, иди, – неожиданно спокойно произнес Шольц.

Можайцев с удивлением оглянулся. Следом за ним бежали Крюгер и матрос с лодки. Они приближались огромными прыжками.

– Хальт! – скомандовал Крюгер и поднял пистолет.

Можайцев сделал движение, чтобы броситься в сторону, но в этот момент Шольц ударил его камнем по голове.

– Поднимать шум стрельбой не следует, – деловито сказал Шольц, склоняясь над залитым кровью Можайцевым.

Он поспешно схватил большой желтый портфель инженера и, приказав Крюгеру отнести русского в шлюпку, со всех ног бросился к морю. Главное – материалы об «установках Можайцева» – в его руках, задание Функа наконец-то выполнено.

Крюгер и матрос взялись за Можайцева, и в это время перед ними появились Гросс и Эрика Келлер.

– Отставить! – резко приказал Гросс. – Убирайтесь отсюда. Живо!

Годдарт и Гейм прибыли через несколько минут. Крюгер истекал кровью, матрос лежал ничком, судорожно сжав в мертвых ладонях придорожный гравий. Больше на тропинке никого не было.

– Бодо Крюгер, собака! – злобно зашипел Годдарт и ударил немца ногой в бок. – Где Можайцев? Куда вы с Шольцем его дели?

Крюгер молчал.

– Ты мне скажешь, где Можайцев! – заревел Годдарт. – Смотри… – он приставил пистолет к виску немца. – Если ты не будешь отвечать, я пристрелю тебя.

Веки Крюгера дрогнули, глаза остановились на американце.

– Ага! Ты все-таки ожил, герр оберст, – со злорадством произнес тот. – Где Можайцев?

Немец с трудом что-то пробормотал. Годдарт склонился к нему.

– Говорит, что Можайцева увез с собой Шольц, – сказал он Гейму. – Видишь, они основательно передрались тут… Русский, по-видимому, здорово сопротивлялся… Почему бы? Странно…

Какая-то мысль, должно быть, осенила его. Он снова склонился над Крюгером.

– Бодо, ты хорошо знаешь меня, – заговорил он. – Не так ли? – Немец пристально, с явным страхом смотрел на него. – Так вот, твоя жизнь зависит сейчас исключительно от твоего благоразумия. Мне нужна правда, – Годдарт зловеще играл револьвером. – Скажи, по чьему поручению Шольц похитил инженера Можайцева? Говори, даю слово – это останется между нами. Кто приказал ему?

С трудом, но внятно Крюгер ответил:

– Карл Функ.

Минуту Годдарт оставался на месте как пораженный громом, потом бросился обыскивать труп матроса.

– Немцы, – выдохнул он, рассматривая документы моряка и еще не в состоянии прийти в себя. – Следовательно, версия насчет участия в этом деле русских была придумана, чтобы сбить нас с толку!

Гейм стоял на самом берегу бухты. Обернувшись к Годдарту, он сказал:

– Нам следовало бы поторопиться. С подводной лодки сюда идет шлюпка.

Годдарт подскочил к нему: летчик оказался прав – шлюпка находилась уже недалеко, несомненно немцы спешили, чтобы забрать Крюгера. А за шлюпкой возвышался корпус подводной лодки, на мостике которой стоял Шольц.

Годдарт потряс кулаками и злобно выругался.

– Он все-таки успел затащить туда инженера Можайцева, – произнес с отчаянием и, сделав знак Гейму, бросился к «виллису».

На губах Бодо Крюгера появилась торжествующая улыбка – он провел-таки этого прохвоста Годдарта, уверив его, что Шольцу удалось схватить Можайцева.

Годдарт гнал машину вовсю.

– Карл Функ… – говорил он растерянно. – Кто бы мог предположить?

Гейм понимал, что случилось нечто, чего ни Годдарт, ни его начальство не ожидали: в игру с «установками Можайцева» вступил Функ – некоронованвый король Западной Германии.

Сообщение Харвуда о неудаче миссии Годдарта застало Уильяма Прайса врасплох. Втиснув свое тщедушное тело в уголок огромного кресла, он молчал. Харвуд пытался по выражению его лица угадать, какие мысли обуревают «короля урана», но тщетно – ни одна черточка не дрогнула на его аскетической физиономии.

– Мы в весьма тяжелом положении, – заговорил он наконец. – Прошло немного времени с того дня, когда мы досрочно выпустили Функа из тюрьмы, где он сидел за содействие Гитлеру… Мой сын и освобождал его… И вот он уже обнаглел и выступил против меня. Следует признать, Аллен, Карл Функ здорово провел нас с вами: подсунул нам Шольца, выкрал Можайцева вместе с материалами и попытался направить нас по ложному следу. Я уже было всерьез поверил в «руку Москвы»…

– Ему удалось обмануть нас лишь наполовину, – бросил Харвуд недовольным тоном.

– Да, благодаря Годдарту мы теперь знаем, для кого старался Шольц. В его вранье о невесте я не верил. Но ведь стремление Функа дезориентировать нас должно означать, что он планирует крупную операцию.

Харвуд поднял брови, – откровенно говоря, эту мысль он до конца не продумал, ему было не до того.

– Против нас? – спросил он недоверчиво.

Прайс бросил на него пронзительный взгляд.

– Возможно, против нас, сделав вид, что это акция Советов… А может быть, против Советов – в таком случае он сможет все свалить на нас.

– Вы подозреваете провокацию?

Прайс желчно усмехнулся.

– А почему бы и нет? Я бы на месте Функа поступил именно так. Преимущество установок Можайцева, в частности, в том, что, очищая космос от всякого рода искусственных спутников, они не оставляют никаких улик, и, таким образом, никто не сможет доказать, кем, где и когда изготовлены средства нападения.

– У Функа будут затруднения с Можайцевым, – заметил Харвуд, стараясь проследить за нитью рассуждений Прайса.

– Не тешьте себя иллюзиями, – сухо возразил старик. – Вы же сами понимаете, в случае необходимости они отлично обойдутся и без него. У них в руках вся документация, у них есть Шольц, который кое-чему научился у Можайцева.

Помолчав, Прайс продолжал:

– Появление на моем пути Карла Функа настолько серьезный факт, что нам с вами придется подумать о нем обстоятельно, – в голосе Прайса послышалась тревога. – Прошу вас, Аллен, принять все меры, чтобы выяснить, зачем Функу понадобились установки Можайцева, что он задумал? Займитесь этим делом немедленно – я кое-что подозреваю… Однако Функу для его затей все-таки потребуется время, и к тому же еще неизвестно, чем все это у него окончится. А русские не теряют ни одного дня, не сегодня-завтра они выведут в ближний космос на постоянную вахту целую эскадру своих орбитальных станций с людьми на борту. Этого допустить нельзя! Поэтому мы с вами, Аллен, не должны, увлекшись борьбой с Функом, забыть о том, что я считаю сейчас не менее важным… Поскольку у меня нет пока оружия, установок Можайцева, при помощи которых я смог бы очистить небо от советских космических станций, Аллен, мы с вами должны во что бы то ни стало быть в курсе их космической программы, попытаться завладеть их секретами, опередить их!

Харвуд пристально взглянул на Прайса.

– Я давно предусмотрел возможность такой ситуации, – спокойно произнес он. – Вы хотите, чтобы я немедленно начал атаку на советских ученых, астрономов, инженеров?..

– Да, именно немедленно. – Прайс вскочил на ноги. – Вам придется всеми средствами форсировать проведение…

– Операции «Шедоу», – подсказал Харвуд.

Прайс продолжал:

– Да, «Шедоу». Это сложное предприятие, я понимаю… Но главное – не теряйте ни минуты. И не жалейте ни денег, ни людей, мне важен конечный результат.

– Хорошо. – Харвуд бросил взгляд на часы и раскланялся. Прайс крепко пожал разведчику руку – наступила пора действий, действий там, на территории Советского Союза.

Глава третья

Жизнь сложна – эту истину Хью Годдарт усвоил давно. Однако было время, когда ему всерьез казалось, что и сложности ее и превратности – для него лично остались позади. Охранять такого человека, как Можайцев, всецело занятого своим изобретением и почти не обращавшего внимания на то, что творилось вокруг, не представляло никакого труда. Инженер Можайцев, которого Годдарт презирал, являлся для него залогом спокойной и богатой жизни, о которой он всегда мечтал. Но мечты пошли прахом, совершенно неожиданно оказалось, что все надо начинать сначала, о его прежних заслугах теперь и не вспомнили. У Годдарта имелась слабая надежда, что его отправят в Западную Европу доводить дело с установками Можайцева до конца, что ему поручат проникнуть в окружение Карла Функа, выведать, с какой целью тот заинтересовался работами русского инженера… Вызов к Харвуду положил конец иллюзиям: Годдарту надлежало заняться проведением операции «Шедоу». При этом Харвуд прямо сказал, что ему, Годдарту, отводится роль хоть и важная, но сугубо подчиненная – в Москве он должен будет действовать неукоснительно в соответствии с приказами Грина, любимца Харвуда, тот знает обстановку. Из слов Харвуда разведчик сделал вывод: ему придется заниматься осуществлением лишь части операции. Где-то уже есть или будут другие люди, о которых он ничего не знает и не должен знать. Смысл задания Годдарту стал ясен, как только он услышал имена тех, чьи работы интересовали «короля урана», – это было производное от несчастного для него происшествия с Можайцевым в Брайт-ривер. Прайс спешил теперь выиграть время, – знать труды русских ученых по созданию космических орбитальных станций.

«Почему сам Аллен Харвуд напутствует меня на этот раз?» – пытался догадаться Годдарт. Глубоко затаившееся тщеславие хотело бы, чтобы это обстоятельство объяснялось личностью Годдарта, но трезвый рассудок говорил иное: операция «Шедоу» исключительно важна, за ее ход Харвуду придется отвечать перед Уильямом Прайсом, а потому он и не мог никому передоверить это дело. Годдарт с предельной ясностью понимал больше – провал задания будет лично ему стоить головы, ему тогда вспомнят и бегство Можайцева, и неудачу с Шольцем. Плата за промахи будет только одна – его, Хью Годдарта, жизнь. Так незаметно для самого себя он подошел к незримой грани, отделяющей его реальное существование от небытия, и ему стало страшно. Для того чтобы иметь право жить, Годдарт обязан выполнить приказание Харвуда, выполнить, пустив в ход все свои способности и опыт старого разведчика, хитрость, жестокость, коварство. Чужие люди, к которым он и раньше не питал почтения, отныне не имели для него никакого значения.

Некоторое время ушло на необходимую стажировку – сюда входили не только ознакомление с советской прессой, курс специальных лекций по ядерной физике, но и серия сложных мероприятий по спортивной тренировке. Годдарту пришлось тяжело, но он добросовестно спешил: от одной мысли, что Харвуд заподозрит его в умышленной проволочке, становилось не по себе. К тому же Прайс, чего доброго, мог и пересмотреть свои планы, – в таком случае нужда в нем отпала бы и тогда настало бы то самое, чего он боялся больше всего – расплата за Брайт-ривер.

Поездка до Франкфурта-на-Майне могла бы сойти за развлекательный вояж, о снедавших его заботах Годдарт старался не думать. Но уже в этом западногерманском городе он отчетливо понял – через считанные часы придется окунуться с головой в иную обстановку, полную неожиданностей и смертельной опасности…

Получив явки и пароли, Годдарт сумел затем благополучно перейти границу Германской Демократической Республики и, нигде не задерживаясь, начал продвигаться прямо на восток. На территории ГДР он удачно выдавал себя за немца, а перебравшись через Одер на польскую землю, превратился в поляка, специалиста, возвращающегося в Варшаву из командировки. Он хорошо знал места, через которые скрытно следовал, когда-то у него тут были и друзья и агенты, но сейчас разведчик стремился пройти до самой Москвы неслышно, невидимкой.

В ранний сумеречный час он оказался наконец-то на берегу Буга. От земли подымался еле заметный весенний парок. Река по обоим берегам густо заросла лозняком, ивами… Совсем близко, за спокойной водной лентой и кудрявым кустарником виднелись хутора, а немного правее – строения пограничного городка Пореченска. Там была Белоруссия, Советская страна.

Вода в Буге струилась едва заметными перекатами, тихо плескалась у пологих берегов – чистая, темная на расстоянии.

Радомская, тридцать шесть. За забором обширный дом с мезонином, напоминающим старинную каланчу. На взгорье, в двух шагах, развалины старинного замка, и чуть подальше – Буг.

«Радомская, тридцать шесть, спросить Сатановскую». Его ждали. Пробираясь сюда, Годдарт думал, что встретит здесь пожилую, растолстевшую шинкарку, и был несколько озадачен, увидев перед собой женщину, пожалуй, не старше тридцати пяти, бесспорно красивую, элегантно одетую.

Годдарт не был поклонником прекрасного пола, женщины привлекательной внешности заставляли его инстинктивно настораживаться. Так и на сей раз – обменявшись паролем, он должен был сказать Сатановской еще нечто, что определяло способ его переброски через советскую границу, но решил не спешить с этим. На вопросительный взгляд хозяйки ответил лишь словом: «Спать». Она поняла по-своему – ему необходимо сбросить с себя усталость, избавиться от чрезмерного нервного напряжения, следствия далекого и опасного путешествия с Запада. Но он думал совсем о другом, о том, чтобы в эти последние часы перед броском через границу не «наследить», остаться «невидимкой». А для этого надо было прежде всего осмотреться, не столкнуться случайно с кем-то из старых знакомых. И его предосторожность оправдала себя.

Отдохнув в отведенной ему комнате, с наступлением вечера он отправился на разведку. Помещение Сатановской, как он вскоре заключил, представляло собой нечто среднее между рестораном, корчмой и домом свиданий. Внизу было весело, какие-то люди танцевали под радиолу, звенели бутылки, слышались пьяные возгласы…

Убедившись, что хозяйки там нет, Годдарт продолжал обследовать дом. Несмотря на большой рост и внушительную комплекцию, он умел передвигаться мягко, как кошка. В одной из дальних комнатушек Годдарт заметил наконец Сатановскую. Она сидела за крошечным столиком как раз лицом к стеклянной двери, за занавеской которой он неслышно притаился. Она беседовала с какой-то женщиной, лица которой разведчик видеть не мог. Разговаривали шепотом. Годдарт уловил слова незнакомки: «Не забудь купить холодильник, Маня». Голос показался ему знакомым. Сатановская сказала: «Хорошо. Я запомнила. Передам ему, пани Мария».

Мария! Женщина поднялась со стула, и в то же мгновенье Годдарт отшатнулся: он увидел ее лицо, еще не старое, по-прежнему красивое, такое знакомое… Он поспешно добрался до отведенной ему комнаты. Теперь было ясно – с переходом границы откладывать опасно.

Когда Сатановская вошла в его конуру, он сидел угрюмый, в глубокой задумчивости, которую не сумел скрыть, – пытался видеть себя уже там, по ту сторону Буга, в Белоруссии. Ему хотелось верить, что все обойдется благополучно, – тогда он вернется домой, возьмет из банка доллары, которыми Харвуд отметит успех его миссии в России, – и заживет! Но до этого еще было очень далеко… Подняв голову, он сказал: «Дрисса». Теперь она знала, как именно и каким путем ей приказывают переправить его через границу. Но почему же он молчал раньше? Женщина в упор посмотрела в его большое рыхлое лицо и неожиданно вздрогнула. У нее задрожали руки, она постаралась спрятать их. Годдарт заметил и пристальный взгляд хозяйки, и ее смущение, но объяснил это по-своему, расправил плечи и с самодовольным видом ухмыльнулся.

– Пану пора собираться, – оказала Сатановская. Резким, почти неприязненным тоном добавила: – Пана поведет женщина.

Годдарт спросил:

– Пани Мария?

Сатановская снова внимательно посмотрела на него, в углах ее губ зазмеилась презрительная улыбка: она поняла, что он выслеживал ее. После мучительно долгого молчания с трудом произнесла:

– Нет, другая.

В полночь разведчик покинул явку. Рядом с ним шла рослая женщина, под ватником которой он заметил автомат.

Непроглядная темь пала на землю. Где-то близко угадывался Буг. Годдарт никак не мог понять, куда его ведут. Женщина твердо, по-мужски взяла его за руку, и они вошли в развалины старого замка. А у него все не выходила из головы фраза: «Не забудь купить холодильник. Маня», повторенная ему на прощание Сатановской. Если в Смоленске он получит телеграмму до востребования с таким текстом, к поезду возвращаться нельзя, надо будет тотчас изменить маршрут.

Притаившись у окна мансарды, вслед Годдарту глядела Сатановская. За последние годы несколько тайных пришельцев с Запада ушло из ее дома на землю Советской Белоруссии вот так, ночью, в темень и непогоду, сопровождаемые все той же женщиной с немецким автоматом под ватником. И ни разу Сатановская не подумала о том горе, которое они, эти звери, могли причинить на территории Советского Союза, проникнув туда с ее помощью. Ни разу не подумала она об этом потому, что облик переходивших границу агентов ничего не говорил ей, не вызывал в ней никаких эмоций и не наталкивал на неприятные размышления – люди мелькали как тени и пропадали в ночи, навсегда уходя из ее жизни, так и оставшись неведомыми ей. Они не вызывали в ней ни гнева, ни симпатии, ни радости, ни ненависти – ничего! Но с тем, что вот сейчас уходил к Бугу, получилось иначе, встреча с ним неожиданно и глубоко встревожила ее: этого человека Сатановская знала, и знала слишком хорошо, на этот раз она уже не могла обманывать себя – он мог нести с собой только предательство, уничтожение, кровь и слезы людям, которые не ожидают этого, не имеют о нем ни малейшего представления и вот в этот полночный час, наверное, спокойно спят где-нибудь у себя – в Москве, Ленинграде, Минске… И это тревожило ее. Нет, нет – это не был голос совести, – Сатановской, пожалуй, были безразличны граждане соседней страны, люди, незнакомые ей. Переживать, и переживать сильно и больно заставляло что-то другое, чего определить словами она еще не могла. Может быть, остаток ранее ведомой ей гордости, самолюбие, может, странный каприз… Все возможно. Как бы то ни было, Сатановская чувствовала себя оскорбленной до глубины души. Если бы не этот человек, ее жизнь, возможно, сложилась бы удачнее и она не сидела бы долгие годы в пограничном польском захолустье, бесплодно ожидая обещанное ей счастье и благополучие. А годы уходят и безжалостно уносят с собой молодость, красоту и все то, что она, казалось ей, могла связывать с ними в своих мечтах.

Сатановская прошла в ту самую комнату, в которой недавно беседовала с Марией, вынула из шкафчика бутылку коньяку и тяжело опустилась в кресло.

Она пила и всеми силами старалась заставить себя не думать о прошлом. Но это ей не удалось, – прошлое вернулось и не хотело уходить…

Она родилась тут, в этом польском городке. У нее было короткое, но счастливое детство. Лучшего врача, чем Моисей Сатановский, не было, пожалуй, во всем воеводстве. Уважение и достаток не покидали дом, в котором росла красивая девочка Соня. Даже дядя Мордехай Шварц – чванливый, высокомерный, имевший обыкновение со всеми без исключения разговаривать в покровительственном тоне, и тот смотрел на нее как на чудо и порой о чем-то задумывался. Прошло много лет, прежде чем она поняла, о чем именно думал тогда Мордехай Шварц, но, к сожалению, – поздно, ничего изменить уже было нельзя.

Дядя вырос в Одессе, веселом городе где-то на берегу Черного моря. Маленькой Соне Одесса представлялась райским местом, где никто не знает нужды, всегда светит солнце, а люди едят виноград и распевают залихватские песни. Но дяде Одесса почему-то не понравилась, и он сбежал: когда, куда, каким образом – это для девочки оставалось тайной. Мордехай Шварц с головой окунулся в то, что не без гордости называл бизнесом, он «делал деньги». Шварц стал своим везде, хотя, кажется, не имел постоянного пристанища нигде. Без устали колесил по земному шару, встречался с самыми различными людьми, заключал какие-то сделки и спешил дальше. Он постоянно спешил.

Подарков он ей никогда не привозил – то ли по жадности, то ли просто забывал купить хотя бы конфетку.

В сентябре тысяча девятьсот тридцать девятого года на польскую землю вторглись полчища Гитлера, те самые фашисты, о которых в семье доктора говорили всегда с ненавистью и презрением. Начались аресты и убийства поляков. Евреи подлежали поголовному уничтожению. Отца и мать схватили и увезли – больше она их никогда уже не видела. Ее спрятал поляк, которому незадолго до того доктор Сатановский спас жизнь. Поляк прятал ее долго – в подвале, на чердаке, потом помог ей уйти в лес, к обездоленным, а те переправили девочку за Буг, в Советскую Белоруссию. Так она очутилась в детдоме в Пореченске.

Через несколько дней в детдом явился ее дядя Мордехай Шварц. Он ни словом не обмолвился о тяжкой гибели близких, придирчиво осмотрел ее и пошел к советским властям хлопотать об отъезде за океан. Потом просидел с ней целый вечер, рассказывал об Америке. Страна эта, по его словам, была настоящим раем. Одессе с ее солнцем, виноградом и песнями с Америкой никак не сравниться. Девочка молчала, ей было все равно, лишь бы не гитлеровский концлагерь. Она легла спать с мыслями о предстоящем отъезде и со смутным подозрением относительно дяди: что-то он слишком щедр на обещания, она ведь всегда знала его сухим, расчетливым эгоистом. В родственные чувства Мордехая Шварца Соня не очень верила.