Текст книги "Сергей"

Сцена четвертая

Восхищаться уж я не умею

И пропасть не хотел бы в глуши,

Но, наверно, навеки имею

Нежность грустную русской души.

Сергей Есенин

– Хорошо, а с васильками что сделаешь?

– Хм… Василёчки голубые вылезают на меже, где же вы поля родные, что цветут в моей душе.

– Здорово!

– Лихо-то как!

– А-а-а вот с дитём?

– Люли-люли, кроха спит, а над ним комар летит, щас как кусит малыша, больно щечка хороша!

– Ого! Тебе бы стихи писать, Серёжка.

– Да, складно у тебя всё так, как частушки прям, – говорили о Есенине школьные друзья, что окружили его на переменке.

С первого дня, как одноклассники познакомились с Сергеем, тутча узнали, что он очень любит читать книжки. В школу он ходил обычно в белой длинной рубахе, а под ней или в руках у него почти всегда была какая-нибудь книга. Это последнее обстоятельство и выделяло его среди сверстников.

Семья Есениных жила рядом с церковью и с ранних лет Сережа слышал по праздникам колокольный звон. В Константинове их звали «монахи», поскольку дедушка Никита Осипович в юности хотел уйти в монастырь, да не ушел, и внука, как, впрочем, и все дедушкино потомство, деревенские звали Серега-монах.

Учился он хорошо, часто оставался после занятий в классе и сидел в углу с книжкой. Читал и в общежитии при школе, когда его товарищи во всю развлекались. Так, в один из учебных дней, Есенин подошёл к своему школьному другу и сказал:

– Пойдём, Павлуша, в городскую библиотеку, там, я слышал, книжки новые привезли.

Школьная давно перестала его удовлетворять.

– Нет, Серёж, мне ещё уроки делать, – отмахнулся Павел.

– Ничего, я тебе помогу после. Пойдём, составь мне компанию, пожалуйста, – мягко, но настойчиво попросил Сережа.

Есенин взял друга за руку и потащил за собой. По дороге Павел поинтересовался, как это у Сергея так лихо получается складывать рифму.

– Серёж, вот расскажи мне, как тебе это удаётся?

– О чём ты? – не понял он.

– Как ты слова так складно слагаешь?

– Ах, это… Наверное Божий дар, не меньше, – с хитрой улыбкой ответил Сергей. – А вообще, я открою тебе тайну! Я специально выписываю слова из словаря Даля и использую их в стихах. Я же, Павлуша, ещё стихи пишу, а не просто рифмы слагаю! – гордо произнёс юный поэт.

– Правда?

– Правда-правда! Мне очень нравятся старые необычные слова. Бывает, выпишу одно такое слово, и стишок напишу вокруг него. Там и смысл придам и старинный образ поддержу.

– А ты свои стихи кому-нибудь уже показывал?

– Конечно! Стихи я пишу с восьми лет. Мамке читал и учителю нашему, что в селе.

– А они что? – выспрашивал своего друга Павлик.

– А что они? Мать говорит, чтоб я дурью не маялся, лучше бы работал, а то только книжки читать, да стихи писать горазд. А учитель… В общем, он по настроению. Иной раз похвалит, а иной положит мой стишок в карман и носом в учебник ткнёт. Тяжело мне, Павлуша, никто не понимает… – с горечью произнёс Сергей.

А потом как расхохочется, да так, что все прохожие обернулись.

Когда они проходили через базар, оба неожиданно почувствовали страшный голод, им так захотелось есть, что в животах заурчало у обоих. А денег ни то что с собой, вообще никогда не было. Серёжа подбежал к бабке, что продавала леденцы, да и сказал:

– Бабуся, помогите! Голод нас совсем одолел, а мы живём далеко. Вот пришли в библиотеку, учиться хотим, а еды с собой никакой нету…

– Ишь, что удумал! Болтать каждый может. Любишь с горочки кататься, люби и саночки возить. Хочешь леденец? Помоги бабке продать остальное. Вот продашь пятерню, получишь петушка на палке. А просто так, сынок, дать не могу, сам пойми. Я уже старенькая, вот сижу тут, торгую, чем Бог послал. Павел уже было опустил голову, и хотел уйти, как неожиданно Сережа воскликнул:

– Мы согласны. Поможем вам!

Он повернулся ко всему базару и громко закричал первое, что приходило в голову:

– Купите, братцы, леденцы, запоете как скворцы! Погрызите петушок, подрастете на вершок! Подходи, налетай, петушков покупай. Леденец на палочке для прекрасной панночки!

– Ишь какой!

– Ха-ха-ха! Ну, давай, юнец!

– Какая я тебе панночка?!

Такие ответы посыпались со всех сторон на рифмы ярмарочного зазывалы. Некоторые хмурились от его слов, а кто-то искренне смеялся. Так или иначе, Серёжа, своими стишками, которые после подхватил и Павел, продал за короткое время целую корзину петушков. Бабуся была так рада, что предлагала им приходить на базар почаще, и помогать ей, но ребята, взяв награду, лишь поблагодарили старушку, предпочтя учебу. Так, наконец, и дошли до библиотеки.

Порывшись на стеллажах и взяв пару книг с собой, ребята отправились обратно в общежитие. Серёжа молчал в читальном зале, поэтому теперь ему было нужно выговориться, и он стал рассказывать Павлику о своей жизни в селе.

– Много у меня проделок было в то время. Даже на второй год оставили из-за этого. А потом и вовсе безбожником окрестили, представляешь?

– Да-а-а, меня бы папка давно бы выпорол, – сказал Павлик.

– Мой-то в Москве живёт, ему меня не достать. Вот подрасту и сам к нему поеду, а там, глядишь, и в Петербург попаду, – предвкушая собственное безоблачное будущее, Сережа делился с другом своими мечтами.

Сцена пятая

Грубым дается радость,

Нежным дается печаль.

Мне ничего не надо,

Мне никого не жаль.

Сергей Есенин

Сергей Александрович стоял в большом зале художественной галереи в высоком черном цилиндре, строгом костюме, и, опершись на трость, наслаждался живописью. Сегодня здесь проводилась выставка русских художников, а всё русское было дорого Есенину.

Репин, Полёнов, Серов, Васнецов, Шишкин, Айвазовский – все эти художники и те чувства, что вдохновляли их, были близки и понятны Сергею Александровичу, и он не мог налюбоваться на родные просторы. Его до глубины души трогали картины русской природы, незатейливого деревенского быта. Когда он их видел, а теперь, в городе, это удавалось не часто, он как будто возвращался в свое безмятежное детство и вновь испытывал те же прекрасные мгновения, какие испытывал мальчишкой. Но, как ни странно, его привлекали и картины Айвазовского. Он и сам не понимал почему, но что-то притягивало его к бушующей стихии. Возможно оттого, что он привык твёрдо стоять на земле, а не на зыбкой палубе, ему было привычней видеть колосящиеся нивы, а не бушующий океан в лучах багрового заката. А возможно, те цвета, что подобрал художник, вызывали в нём новые эмоции, которых ему иногда не хватало.

– Посмотри на него, стоит, как ни в чем не бывало! Нацепил этот дурацкий колпак и радуется, – ехидно проговорила Екатерина Есенина.

– Пусть. Сегодня его день рождения, ему можно всё, – защитила Сергея Александровича его поклонница Галина Бениславская.

Этим утром, в день своего рождения, приведя себя в порядок после бессонной ночи, Сергей неожиданно вышел к сестре и Галине в крылатке с тростью и в высоком цилиндре, какой носил Пушкин.

– Вот те на! Ты что на карнавал собрался? – удивленно спросила Катя.

– Катенька, Галенька, идите сюда.

Он взял девушек под руки и подвёл к зеркалу, встав перед ним.

– Правда это смешно? – спросил Есенин.

– Невероятно смешно, – саркастически ответила Катя.

– Тебе очень идёт, – смущаясь произнесла Галя.

– О, мне так хотелось хоть немного быть на него похожим! – произнес Сергей со вздохом, рассматривая своё отражение.

– С праздником вас, Сергей Александрович. Будьте, кем хотите сегодня, – произнесла Екатерина.

Да, было в нём что-то детское, милое, наивное, и всё это так нравилось Галине Бениславской, которая не просто восхищалась поэтом, но и была его первой помощницей в любых начинаниях. Она так боготворила Есенина, что была готова даже горы свернуть ради него, но сегодня…

Сегодня он казался ей другим. Нет, он оставался все таким же красивым и нежным, но другим. Не было в нем этакого «мужицкого», что иногда неожиданно проскальзывало в его поведении. Это было что-то иное, еще неведомое…

– Сегодня такой хороший день, давайте куда-нибудь сходим? – предложил Сергей Александрович.

– К примеру? – запихивая ватрушку в рот и запивая ее чаем, спросила Катя.

– Я не знаю…, – спокойно ответил Сергей.

– Можно сходить в галерею, там, кажется, большая выставка, – предложила Галина.

– Но мы же собирались вечером в ресторан! Нужно же одеться соответственно, всё такое, – ответила сестрёнка.

– То будет вечером, а сейчас, айдате в галерею.

Сергей Александрович схватил ватрушку, откусил, и подошёл к Гале.

– Ты же моё солнце, спасибо тебе, отличная идея, – поцеловав девушку в лоб, проговорил Есенин и ушел собираться.

Девушка не могла прийти в себя от нечаянной ласки Сергея. Каждое прикосновение этого человека вгоняло её в дрожь. Она смутилась, но была искренне рада.

Проведя какое-то время в галерее, троица отправилась гулять дальше.

– Чего изволите?

– А-а-а, принесите нам самовар, да пирожных, да побыстрее.

– А вам можно столько сладкого, мадам?

– А вы не беспокойтесь за мою фигуру, в России любят подобных мне.

– Я, как денди лондонский, не разделяю вашу точку зрения, – дурачились Есенины.

Брат с сестрой были так дружны, что не мыслили жизнь друг без друга, да ещё и этот наряд Сергея…

Они не могли не дурачиться, находясь вместе, а тут и повод был, и образы подходящие, и Галина, пребывая в их компании, буквально присутствовала в театре двух актеров, причем, в первом ряду, можно даже сказать, прямо на сцене. Бродя по улицам, они, веселясь и поддразнивая, останавливались у всех ларьков и лавок. И в этот момент на бульваре им на глаза попался мальчик, игравший на маленькой гармошке. Ну, мимо гармони Сергей, дело ясное, равнодушно пройти никак не мог. И через минуту Есенин уже стоял с сестрой перед фотографом, задрав голову, притоптывая и наигрывая на гармошке веселый перепляс.

Как же всё-таки хорошо сегодня все сложилось. Галина Бениславская не могла нарадоваться за своего кумира – что у него хорошее настроение, что они вместе…

– Ох, что за насыщенный день, – произнесла Катенька, подойдя к Гале.

– Надеюсь он таковым и останется. Не хочется, чтобы Сергей сегодня расстраивался, – произнесла Галя.

– Особенно не хочется встречаться с его «дружками», которые так и норовят отравить ему жизнь, а в день рождения будут еще его зазывать к себе, – проговорила Катя сокрушенно.

– Сергей Александрович, – крикнула Галина, видя, что тот, расплатившись с фотографом, что-то дает и мальчику с гармонью.

– Уже бегу! – выкрикнул он в ответ. – Вот и я.

– Хватит всем деньги совать, самим не хватает, – пожурила брата Екатерина.

– Да я не деньги, я конфет ему дал. Да-да, конфеток дал, – нашёл отговорку Сергей, но ему всё равно не поверили.

Все близкие знали, какой Сергей Александрович щедрый. Сколько бы у него не было денег, они всегда уходили тот час же. Он помогал не только проходимцам и нуждающимся, но и буквально всем литераторам, у которых были проблемы в жизни. Помогал от чистого сердца, через других, не ожидая благодарности. Помогал, а сам, на следующий день шёл занимать рубль у других знакомых.

– Чем так транжирить, лучше шубу бы мне подарил, – произнесла Катя.

– Так, цыц, дитя моё! Будь благодарна за то, что имеешь, – примерил на себя новый образ Сергей Александрович.

Друзья рассмеялись. Идут, смеются и вдруг видят перед собой нищенку – маленькую девочку, укутавшуюся в рваные тряпки. Она стояла и завороженно смотрела на витрину красивых платьев.

– Ну-ка, давай, иди отсюда! – закричала продавщица на нищенку торговка, – и куда только смотрит милиция.

Девчушка испугано отошла чуть в сторону и, облокотившись о стену, исподлобья посмотрела на злую тетку. Грязная, чумазая, то и дело ловит на себе насекомых – жуть! Прохожие качали головой, отводя взгляды. А сама девочка, сжавшись в комочек, стреляла глазками в поисках чего бы стащить…

– Да, тяжелые времена настали… Всюду эти несчастные ребятишки, оборванные, голодные. Что поделаешь! Самим есть нечего! – говорили меж собой люди у магазина.

Есенину претили и показная жалость к несчастным детям, и брезгливое отношение к ним. Слыша подобные разговоры, он возмутился:

– Стыдно так рассуждать! Поймите, они же дети! Им бы в бабки играть, змея с колокольчиком запускать, а они кусок хлеба ищут, крышу над головой! Нечего удивляться их враждебности – они слова хорошего не слышат, все их гонят: дворники, господа обыватели… А ты подойди, не побрезгуй, поговори. Глядишь, и огонек загорится в быстрых глазенках, – говорил Сергей Александрович. – Пойдём с нами. Ты наверняка голодна? Мы о тебе позаботимся, пошли.

Он взял девочку за руку и повел по улице. Она испугано тащилась за ним следом, однако, не делая попыток сбежать. Спутницы поэта смиренно молчали.

– Какая ты красивая. И косы у тебя русые, и скулы мордвинские, и глазки заичьи, голубые. Вырастишь, будешь доброй, умненькой. И дел каких натворишь. Будешь с досадой вспоминать своё детство, а сама для точно такой же детворы праздники устраивать и зимой с дедами-морозами и летом на реке. Будет это, будет! – беседовал с малышкой Сергей Александрович.

Добравшись до знакомого ресторана, Есенин ввел туда всю компанию. В дверях их с ужасом встречал солидный швейцар.

– Сергей Александрович! Добрейшего вам денёчка, как поживаете? – запричитал он, поглядывая на чумазую спутницу поэта.

– Спасибо, Кузьмич, всё хорошо. Сегодня празднуем мой день рождения. Вот к вам на обед пожаловали. Пустите ли вы гостей дорогих? – толкая тростью малышку вперед, добродушно проговорил Есенин.

– Вас, конечно, с праздником, Сергей Александрович, но как же так можно. Эти дети… Никак нельзя! Она ж заразу напустит!

Малышка пугливо озираясь, спряталась за спину поэта.

Да, времена были голодные: и революция, и война, и мор в Поволжье – всё это сказалось на облике столичного города, отчего многие подобные заведения пустовали. В лучшие свои времена ни в один приличный ресторан ни за что не впустили бы беспризорника, а теперь… Теперь выбирать не приходилось…

– Нам четыре обеда, кофе и пирожных побольше. Катенька, душечка моя, сходи, выбери с официантом, а я пока поухаживаю за нашей гостьей.

Есенин отвел ее в уборную и помыл ей руки и чумазую рожицу, как мог, потом, вернувшись в зал, снял с себя пальто и постелил под малышку, чтобы никто из персонала не смел сказать, что она портит им мебель. Понимая всё наперёд, Сергей Александрович делал всё, чтобы малышке было спокойно с ним. Катя и Галя пребывали в растерянности – с одной стороны они по-женски жалели девочку, а с другой – испытывали неловкость от такого соседства.

Наконец, принесли обед. Маленькая нищенка ела жадно, не успевая прожёвывать, и Сергей подкладывал ей из блюда новые кусочки. Он незаметно разглядывал русую малышку, приговаривая:

– Кушай, милая, кушай…

Подали кофе и пирожные. Беспризорница только теперь по-настоящему пришедшая в себя, охнула, встала из-за стола и произнесла тихо:

– Спасибо, дяденька, я пойду.

Есенин усадил её обратно:

– Да ты пей, не стесняйся. Не гляди, что сейчас я городской. Я тоже из босой команды. До первого снежка, бывало, по деревне босиком бегал.

Пока сидели, Сергей Александрович развлекал гостью прибаутками да загадками.

– По двору рассыпались желтые одуванчики. Ну? Угадала? Эх ты! Это же цыплята!… Цветок на заборе поет, кто это? Правильно, петух!

Есенин любил детей искренне, от всей души. Когда поэт шел по улице, то частенько оглядывался на игравших ребятишек, бросал им на ходу ласковое словцо, шутку. А порой останавливался, поднимал малыша на руки.

– Ну-ка, полетим, Уточкин!

Разговаривал Есенин с малышами не сюсюкая, а как равный с равным, как старший и добрый друг. Это ему легко давалось, ибо в самом поэте было столько детского озорства, что только держись!

Галина Бениславская нередко становилась свидетелем того, как Сергей Александрович обращается с детьми. Порой, даже были случаи, когда он пристраивал их в детские дома, а завистники, к возмущению Гали, продолжали вешать на него ярлыки пустого пьяницы и злого бездельника.

Сцена шестая

Вечером синим, вечером лунным

Был я когда-то красивым и юным.

Неудержимо, неповторимо

Все пролетело… далече… мимо…

Сердце остыло, и выцвели очи…

Синее счастье! Лунные ночи!

Сергей Есенин

Сергей, сидя на лавке у окна, закрыл глаза и задумался. Потом глубоко вздохнул и потянулся. Уф! Он был дома, в родном селе! А в родном селе каждый день был светлым и радостным.

Так и сегодня. Солнце стояло высоко, пели птицы за окном, а белая берёза, что росла у самого дома, шелестела листвой от лёгких дуновений ветра. Есенин всегда приглядывал за своей берёзкой. Раньше по ней он определял свое настроение, погоду и даже время – время года уж точно. Но то было дело минувших дней, теперь всё иначе.

В доброй рязанской сторонке Сергей Александрович писал очень охотно и споро, но сегодня почему-то стих совсем не шёл. Отвлекшись, он увидел на дороге ребятню, гонявшуюся за курами и услышал их весёлый смех. Он сразу вспомнил, как он, босоногий, но уже большой парень, так же бегал за гусями, чтобы выщипать перо для письма. Вдохновение на него находило внезапно, а инструмента под рукой не было, вот он и бежал без обувки, чтоб скорее продолжить сочинять. Не терпелось!

Матушка его часто ругала за такое безобразие – поэзию. Говорила, что он только и знает что писать и читать, а нужно по хозяйству помогать, вот где настоящий труд. Продавал бы что ли свои творенья…

На что, ещё юный Серёжа отвечал следующее:

– Не ругайтесь, такое дело, не торговец я на слова…

Есенин улыбнулся. Ведь знает же, что было не совсем так, но всё равно, этак подходит для истории и воспоминаний. А это были строки его нового стиха, потому и улыбнулся. Не выдержав маяты, Есенин махнул на всё рукой и отправился на прогулку, пройтись по родным местам, а там, глядишь, и рифма придёт и тема появится.

– И-и-и, все вместе: «яблоня спелая, ночь под окном белая…»

Из школы доносилось пение детского хора под аккомпанемент рояля. Есенин удивился звукам рояля и заглянул. Дети неспокойной гурьбой собрались вокруг учителя пения. Все, как один, были вихрастые и белые-белые, не то от природы, не то выгоревшие на солнце. Ребята были все в холщевых рубахах поверх штанов, а девочки в светлых платьицах. Да такие они все были настоящие, свои, что Сергею до боли в сердце тоже захотелось спеть с ними.

– Боже мой! – воскликнул учитель, – Сергей Александрович, вы чего это, братец, в окно-то? Вон, дверь есть!

Ребята сбились и засмеялись. Есенин тоже усмехнулся:

– Так ведь от моего дома ваше окно ближе, чем дверь!

Учитель тоже улыбнулся и развел руками. Сергей всегда умел менять настроение людей. Достаточно было просто взглянуть на этого светлого парня, и на душе становилось как-то теплее.

Нынешний учитель в свое время с Сережей пацанами в таких же рубахах на вырост тоже шкодничали почем зря, и они были рады видеть друг друга.

– А я-то думал, что ты уже позабыл, где дверь находится. Ну так заходи, коль пришёл, – сказал учитель.

– Ну, Мишка, играй.

– А что играть то?

– А что-нибудь наше, рязанское! – улыбаясь во всю ширь, сказал Есенин.

– Хм. Тогда эту. И-и-и…

Мишка, а теперь Михаил Палыч, стал наигрывать на рояле знакомые мотивы, а Сергей Александрович тихо подпевал, как бы для себя, но с душой. Дети, замерев, во все глаза смотрели на знаменитого поэта из Ленинграда, который, как говорили родители, был родом из их села. Многие знали о нем и хотели на него походить – кто-то внешне, а кто-то и талантом. Но никак не получалось, как они ни старались, мешали то уроки, то домашние дела.

Дети знали, что Есенин писал стихи еще в школе, и как же он только успевал всё это: и писать, и читать, и думать, удивлялись они. Ведь все, так или иначе, жили почти одинаково. У всех была учёба, хозяйство, да и детством нужно было успевать наслаждаться. Всё же талант, есть талант! Так же думал и Михаил, ставший местным учителем. Он был дружен с Сергеем с ранних годков, отчего частенько виделся с ним, когда поэт приезжал домой.

– А помнишь ту рыбалку? Ну тогда, ночью? – спросил Мишка.

А тогда они еле нашли один подпуск, и вытащили стерлядку и здоровенного леща. Пока они возились со стерлядью, лещ оторвал губу и уплыл. Сергей был огорчен до слез. Успокоился он только, когда на второй подпуск поймали увесистого сома, которому Есенин стал крутить ус.

– Ну, вы занимайтесь ухой, а я пойду, поброжу, – сказал Сергей Александрович и скрылся в темноте.

Рыбаком он был отменным, больше того, был он удивительно везучим. Ни у кого не клюёт, а у Серёжи полное ведро. Все карасей, дай Бог, с ладонь вынимают, а он с локоть тащит. Завистно было рыбакам-то. Но Серёжка никогда этим не кичился, а наоборот, помогал всем подряд. То снасти поможет разложить, то ловушку поставить, то сам нырнёт в воду и попытается рыбёху за губу поймать, чтоб не сорвалась.

После того, как Сергей той ночью оставил товарищей, парни разделали рыбу, закидали всё для ухи в котелок и стали его ждать. Бродил он долго. Рыбаки уж заволновались, когда он неожиданно вынырнул к огню из-за кустов. Расселись чин-чином у костра, разлили уху, а Есенин вдруг предложил:

– Давайте выпьем за Оку. Она настоящий товарищ – поит и кормит.

И достает большую бутыль с водкой.

Все удивились. Где он раздобыл ее, на ночь глядя? Говорит, у деда по соседству взял в долг, а пожилых соседей в округе и не было. На что Сергей ответил:

– Ну что ты пристал, нет и нет. Лучше пей и закусывай. Водка сама себя не выпьет.

В село возвращались ранним утром. Ока в предутренней дремоте, казалось, была неподвижна. Воздух над рекой и лугами прозрачен и свеж. Мишка посмотрел на Есенина. Лицо Сергея светилось радостью. Чувствовалось, что в этих родных «рязанских раздольях» он отдыхает душой от житейских бурь и потрясений, которых так много выпало на его долю.

А после того, как они вместе с хором заливисто попели любимые песни, Миша пригласил друга к себе в дом. Сергей охотно согласился. В тот вечер он долго пробыл в гостях у приятеля. Настроение у него было хорошее. Играл с сыном Михаила Сашей, взял его на руки и долго тискал. В шутку сказал ему: «Вот подрастешь к будущему году, я приеду, и мы с тобой около берез побегаем». А сынуле-то Мишкиному полгода лишь стукнуло, вот смеху-то.

Когда Есенин приезжал в родное село, они с Мишкой часто засиживались допоздна. Поэт расспрашивал о жизни односельчан, о школе, вспоминали былое. Сергей читал свои стихи, пели песни, да и товарищей своих не забывали, где там они сейчас.

Такой он был!