Текст книги "Русская Вандея"

Через каких-нибудь полминуты снова такой же гул пронесся в редком осеннем воздухе. Затем еще и еще. Рассыпались трели пулеметов, прерываемые время от времени пушечными раскатами.

Над станцией взвились облака дыма.

Лукин стремительно нырнул в толпу офицеров, среди которых уже носился затаенно-пугливый шопот:

– Большевики наступают!

– Местное восстание.

– Теперь капут всему.

– Вот те и спасли Россию.

Волнение охватило всю Красную улицу.

А беспрерывная канонада то и дело заставляла дребезжать окна в магазинах и сжиматься робкие сердца безыдейных искателей куска хлеба.

Наконец выяснилось, что вся эта ужасающая пальба происходит оттого, что подле вокзала загорелись вагоны со снарядами и патронами. При этом – злой умысел налицо.

Здесь, в столице кубанского казачества и Добровольческой армии, среди бела дня явные сторонники большевиков могли совершенно спокойно выкидывать такие штуки!

Ясно, что их много.

Ясно, что они таятся среди низов.

Ясно, что эти низы не с Добровольческой армией.

Я выехал на Дон. Здесь тоже мобилизовали всех офицеров. Мне ничего другого не оставалось, как поступить на службу в только что сорганизованный Донской военно-окружный суд[19]19
  Отказ офицеров от поступления в белые армии рассматривался как дезертирство. Так, напр., в июле 1919 г. Новороссийский военно-полевой суд приговорил к двадцати годам каторжных работ прапорщика Н.Н. Дмитриевского, отказавшегося поступать в Добровольческую армию под тем цредлогом, что он уроженец г. Петрограда и на юге является иностранцем («Донские Ведомости», 1919 г. № 170).


[Закрыть].

V. Всевеликое Войско Донское

Стражи степи. Зипунные рыцари.

Сильные духом люди, сумевшие разорвать цепи крепостной неволи.

Строптивые гордецы, искавшие независимости там, где царила вечная, но бесславная война, где господствовало право сильного.

Пионеры, проложившие путь тысячам обездоленных, впавших в нищету или в преступление.

Это в отдаленном прошлом.

Расширилось и окрепло московское царство. Не нуждалось оно более в зипунных рыцарях, этой степной пограничной страже.

Потому что в степи вывелись кочевники-враги, потому что граница отодвинулась далеко на юг, потому что и сама степь сильно изменилась. Ее вспахали, засеяли. И всюду выросли, как грибы после теплого дождя, богатые казачьи хутора и станицы. А казак из хищника-воина превратился в война-земледельца.

Твердой рукой вытравляло царское правительство остатки старых казачьих привычек, вредных для новой государственности. Огнем и мечом отвечало оно на попытки казачества проявить свою безудержную волю, «тряхнуть Москвою», выискивать зипуны.

Но оно не отняло у казачества его громадных земель и разных угодий, поддерживало в нем любовь к военному ремеслу, не посягало на его своеобразный станичный быт.

С годами казаки стали привилегированным военно-земледельческим классом. Покорным царям войском. Опорой строя, основанного на привилегиях.

Тут же, среди казаков, в их хуторах и станицах, или рядом, селились «иногородние», «хохлы», более поздние пришельцы, явившиеся сюда, когда уже казачество из бесформенной вольницы превратилось в определенный государственный элемент.

Эти тоже претендовали на землю. Но опоздали. Земли были закреплены за войском. Весь излишек земель составлял войсковой фонд, из которого делали нарезки только казакам.

Пришельцы стали париями, низшим классом в казачьих станицах. В лучшем случае – арендаторами, в худшем – батраками.

Так в казачьих областях возникло противоречие классовых интересов.

Февральская революция не только не сгладила его, а еще более подлила масла в огонь. На сцену выступили казачьи поэты, казачьи историки, казачьи этнографы. И наконец, казачьи честолюбцы-политиканы.

Из пыльного арсенала прошлого они выволокли за волосы на свет божий мечту о вольной казачьей жизни. С выборным атаманом, с выборным Кругом или Радой. По заветам предков. Так, чтобы в казачьих областях хозяйничали только казаки. Так, чтобы возникла казачья автономия, казачий демократический строй.

В сумбуре революции общественная структура может на мгновение облекаться в самые причудливые, фантастические формы. В эпоху временного правительства возникли казачий Дон, казачья Кубань, казачий Терек.

Но жизнь скоро показала, что они – грубый анахронизм.

То, что давным-давно отжито, жизнь отринула, и отринула навсегда.

Трагическая история казачества в 1918—1920 годы крайне поучительна. Она показывает, сколь мучительно и сколь бесполезно воскрешение никому ненужной старины, воплощение в жизнь давно изжитой идеи.

Каледина, первого выборного атамана времен революции, окружали не практические дельцы, а романтики. Один из них, Митрофан Петрович Богаевский, учитель по профессии, а по прозванию «донской баян», пытался создать новую казачью идеологию. Он знал, что между казачеством, как зипунным рыцарством степи, и казачеством, как самым прочным фундаментом самодержавного строя, легло большое расстояние. Он и ему подобные считали, что московские цари, сокрушая казачьи вольности, т.е. подчиняя казаков центральной власти, нарушили естественное развитие казачества, изуродовали его общественно-политический быт. Поэтам захотелось выкинуть два века из жизни, вернуться к XVII столетию и повести казачество тем путем, с которого его сбил рост московского государства. Задача оказалась невозможной.

Низы, да и вообще казачий «народ», плохо понимали своих руководителей. Казачьим землеробам был дорог свой станичный быт, но отнюдь не позабытая ими казачья государственность по образцу XVII века.

Вскоре после Октябрьской революции волна большевизма захлестнула и казачьи области, в том числе и Дон. Станичникам на первых порах и в голову не приходило сопротивляться той власти, которая господствовала в центре. На протяжении последних веков они научились уважать центральную власть.

Тщетно донской атаман Каледин и его сподвижники кричали о грозящей казачьим вольностям беде. Низы в этой допотопной «вольности» не нуждались.

Каледин мог выставить против советских войск только… гимназистов. Потому что в партизанские отряды прославленных впоследствии Семилетова и Чернецова входили одни юноши, искавшие выхода своей энергии наподобие героев Майн-Рида. Взрослые не хотели сражаться за химеру.

Партизанские отряды не спасли Дона. Вифлеемские младенцы подверглись избиению.

29 января 1918 года прогремел калединовский выстрел. «Тишайший» Алексей Максимович, поняв тщетность борьбы с исторической необходимостью, покончил счеты с жизнью в своем атаманском дворце.

Его сподвижники, генералы П.Х. Попов, В.И. Сидорин и Э.Ф. Семилетов, с горстью партизан и офицеров, удалились из Новочеркасска в задонские степи. Унесли старую мечту в туманную даль будущего.

Ей еще раз удалось, опять-таки не надолго, воплотиться в жизнь, но, увы! в качестве прикрытия для реставраторских планов новых носителей пернача[20]20
  Пернач – атаманский жезл; то же, что у кубанцев – булава.


[Закрыть].

Уже в марте донцы восстали.

Восстали не оттого, что соскучились по воскресшем в 1917 году, а теперь разбежавшемся Круге, не потому, что нуждались в особом гербе, флаге и гимне, а потому, что почувствовали у себя в станицах неудобства нового строя.

Советская власть не считалась ни с какими привилегиями. Казаков и иногородних она расценивала одинаково. Те и другие в ее глазах являлись хозяевами в хуторах и станицах. Запасной земельный фонд, по ее мысли, должен был удовлетворять землею всех, кто в ней нуждался, независимо от того, принадлежит ли он к казачьему сословию или нет.

Казаков все это задело за живое. К тому же подчас неопытные советские администраторы без надобности задевали их за больное место. «Иногородние», добившись равенства, не всегда умеренно торжествовали свою победу, озлобляя казаков.

В станицах назревала междоусобная брань.

И она вспыхнула.

Дело началось под стольным городом Новочеркасском, в подгородней станице Кривянской. «Кривянка» – звали ее попросту. Жителей горожане именовали «кривичами».

27 марта на кривянских улицах гарцовала группа конных матросов. Навстречу им попалась толпа заплавцев, казаков соседней Заплавской станицы.

– Здорово, «козуня»[21]21
  Козуня или козя – шуточное название казаков.


[Закрыть].

– Здравствуйте, матросы конной гвардии.

– А что? разве плохо?

– Куда лучше! Вроде как медведь на бороне.

Конечно, – пикировка, потом ругань, наконец, драка. Результаты для горсти матросов оказались неблагоприятными. Они в панике бежали в Новочеркасск.

Заплавцы, тоже с разбитыми носами, примчались домой и всех поставили на ноги.

– Матросы бьют казаков! Пора «гарнизоваться». Атмосфера в станицах давно уже накалилась. Теперь промелькнула искра, casus belli был найден. Кривянский инцидент произвел взрыв.

В 4 часа утра 28 марта «кривичей» разбудил неистовый набат.

На ходу застегивая чекмени, казаки бросились на площадь.

– Что, что случилось?

Оказалось, прибыли делегаты из Заплавской.

– Так и так, у нас уже все «нибилизовались», от мала до велика. Не позволим хозяйничать «иногородним».

Айда к походному атаману[22]22
  Походный атаман – нечто вроде военного министра или командующего армией. При Краснове этой должности более не существовало.


[Закрыть] Попову. А не то отобьем Новочеркасск…

«Кривичи» не надолго задумались.

– Куда заплавцы, туда и мы. Одни ведь братья-казаки.

На следующий день в Кривянке уже лагерь. Подошли отряды из Заплавской, Бесергеневской, Богаевской. Оружия везде пропасть – осталось после прошлогодней демобилизации. Командного состава в станицах хоть отбавляй. Свои же казачьи офицеры.

Войскового старшину Фетисова избрали в предводители. Принцип старшинства в чине пришлось откинуть. В такие моменты достоинство людей измеряется качеством их характера, а не количеством звездочек и полосок на погонах.

Станичники победили, но только на четыре дня. Потом красные снова их выбили из Новочеркасска.

Движение, однако, разрасталось. Под стяг походного атамана ген. Попова стекались станичники, недовольные хозяйничаньем «иногородних».

На Дону закипела братоубийственная распря, в которой силы противников далеко не отличались равенством. Пришлые отряды красных были малы. Красных казаков еще меньше. «Иногородние» сразу же присмирели, когда сорганизовались казаки.

Каждая станица формировала свой полк, который выбирал себе командиров. Восстание быстро передалось во всех направлениях. Казакам никто не мешал «гарнизоваться», так как красные части стояли только в крупных центрах.

23 апреля ген. Попов вступил в Новочеркасск. По словам публициста, «он взял идею спасения казачьих вольностей, унес эту идею в степи и передал с рук на руки возродившейся казачьей власти».

Эта власть – Круг Спасения Дона, наспех собранный по освобождении донской столицы. Он быстро сварганил донскую конституцию и приступил к выборам атамана.

Казачьей «вольности» в это время грозила новая опасность со стороны немцев, воцарившихся на Украине. Выкачивая богатства из России, они нашли, что им вовсе не мешает донецкий уголь и казачий хлеб.

Немецкий отряд ген. фон Арнима в конце апреля вступил в Ростов. У храма в честь Аксайской богоматери расположилась баварская конница. В 11 верстах от столицы Тихого Дона развернулась линия немецких аванпостов. Крупповские пушки пристально всматривались в громадный, золоченый купол новочеркасского собора.

При таких условиях «Круг Спасения Дона» выбирал себе атамана. Тон задавала «черкасня», депутаты от ближайших к стольному городу станиц, так как их больше всего собралось. Северные округа еще не вполне очистились от большевиков. «Черкасня» всегда пела под дудку властей предержащих. Ее вождь, гвардеец Г.П. Янов, донской аристократ, отлично понимал задачи данного момента. Немцам на Дону нужен был второй Скоропадский, избранный в гетманы украинскими «землеробами», т.е. помещиками. Зажиточная «черкасня» выбрала в атаманы личного друга Скоропадского, ген. Петра Николаевича Краснова, обойдя того, кто имел на это большее право, ген. Попова.

Когда-то и Скоропадский, и Краснов служили при дворе императора всероссийского. Теперь оба одинаково начали служить интересам императора германского.

– Я вошел в переговоры с германцами, – рассказывал Краснов 16 августа на заседании Большого Войскового Круга о своих первых политических шагах. – Благодаря искусной политике ген. Черячукина в Киеве H.Е. Парамонова и В.А. Лебедева в Ростове за шерсть и хлеб мы получили орудия, винтовки и патроны. И началась настоящая война с большевиками. Я обратился с письмом к императору Вильгельму. Я писал ему, как равный суверенный властитель пишет равному. Я указывал ему на рыцарские чувства обоих воинственных народов, германцев и донского казачества, и просил его содействия в признании нас самостоятельным государством, в передаче нам Украиной Таганрогского и Донецкого округов и в помощи оружием. Взамен этого я обещал, что войско Донское не обратит своего оружия против немцев, будет соблюдать нейтралитет и продаст избыток своих продуктов. Письмо возымело действие. 27 июля был подписан договор между Доном и Украиной о суверенности обоих государств. Этим договором мы обязаны давлению германского командования[23]23
  Газета «Приазовский Край», 1918 г., № 123.


[Закрыть].

Новый вождь донского казачества принадлежал к числу далеко незаурядных натур.

Это он в царское время писал фельетоны в «Русском Инвалиде» под псевдонимом Гр. А.Д. («Град» – имя его любимой лошади), развивая в них мысль об офицерстве как особой благородной касте, отстаивая привилегии гвардейцев и возмущаясь «Поединком» А.И. Куприна. Это он, при последнем издыхании временного правительства, спасал главноуговаривающего от пленения и шел с казаками на Петроград, чтобы задушить Октябрьскую революцию.

Теперь он выплыл на юге, на своей родине, где до сих пор бывал редко, и здесь замыслил выполнить то, что не удалось на севере.

Человек светский, прекрасно образованный, с несомненным литературным талантом, он сочетал в одном лице деятельного администратора и вдумчивого романиста, неутомимого кабинетного труженика и парламентского оратора. Обладая такими качествами, он сумел в самый короткий срок создать из Дона более или менее солидный государственный организм, по крайней мере, по внешности.

Будучи махровым черносотенцем, ген. Краснов очень ловко воспользовался извлеченной из преданий прошлого идеей казачьих вольностей для создания донского казачьего государства, нужного ему лишь как средство для борьбы с большевизмом в целях реставрации.

При своем уме и разносторонних талантах, он ухитрился превратиться в самодержца «демократического» казачества. Из своих министров (они назывались «управляющими отделами правительства») он создал коллегию послушных секретарей. Круг же им созывался только для того, чтобы ставить штемпеля на правительственных законопроектах.

Краснов умел втирать очки «высоким представителям земли Донской» (так их он звал), преподнося им длинные, талантливые речи, в которых соловьем разливался о казачьей воле, приводил выдержки из прадедовских песен и цитаты из священного писания, рисовал обольстительные эпизоды из древней казачьей жизни.

В минуты неустойки на каком-нибудь фронте он умел поддержать настроение описанием умилительной картины, как 74‑летний казак-атаманец[24]24
  Атаманцы – казаки б. лейб-гвардии атаманского полка, формировавшегося из представительных донцов, большей частью с громадными бородами.


[Закрыть] Лагутин без седла, на доморощенном коне, с деревянной пикой в руках, впереди сотни, вооруженной топорами, атаковал красную гвардию, – или же чем-нибудь другим, в том же роде.

Круг на самом деле начинал верить, что он – державный хозяин земли Донской, что он – высокое представительное учреждение, равное английскому парламенту, которому при открытии первой сессии послал приветствие, но не получил ответа.

Восхищенный воскресением своих казачьих вольностей, Круг покорно плясал под дудку умного атамана.

Если когда-либо появлялась оппозиция, если она начинала поднимать голову, Краснов не стеснялся журить «державного хозяина».

– Круг сам вносит страстность в политическую жизнь страны, нарушая спокойную работу правительства. Вокруг Круга клубом плетутся вредные интриги, власть шатается, закон теряет к себе уважение, – грозно говорил тогда атаман, смело бросал на стол президиума атаманский пернач и уходил, зная, что через час явится к нему депутация с мольбою переменить гнев на милость.

Размолвка, конечно, быстро забывалась и все шло по-старому.

В станицах с охотой распевали сочиненный самим Красновым донской национальный гимн, перефразировку старой казачьей песни; с удивлением рассматривали новоизобретенный донской красно-сине-желтый флаг и добродушно хохотали при виде восстановленной донской печати, на которой изображался голый казак, с ружьем в руке, верхом на винной бочке. «Казак все пропьет, даже последнюю рубаху, но не ружье» – таково было старое значение этой оригинальной печати. Позже, когда Доброволия начала зло подтрунивать над этим отблеском старины, Краснов ввел в употребление другую печать, изображавшую оленя, пронзенного стрелой, что обозначало: как ни быстро бегает олень, но казачья стрела его нагонит.

Слушая трескучие фразы атамана и восхищаясь его делами, многие искренно думали, что «не седой ковыль расходился, не заяц степной перелетает с кургашка на кургашек, а восстала седая старина»[25]25
  Журнал «Донская Волна», г. Ростов, 1919 г., № 30.


[Закрыть], возродился православный Тихий Дон XVI или XVII века.

– В данное время мы единственная часть великой России, свободная и независимая ни от чьего постороннего влияния! – гордо заявлял иногда вождь Дона и тут же довольно политично начинал восхвалять мудрость «державного хозяина», создавшего Дон.

Чтобы еще более вскружить голову Кругу, Краснов убедил его наименовать донское государство всевеликим войском Донским.

Для такого пышного титула не существовало твердых исторических оснований. Атаман придрался к словам царских грамот XVII века, в которых иногда писали: «Всему великому войску Донскому», т.е. верховому и низовому.

Донская пресса не переставала петь дифирамбы казачьему характеру и нравам.

«От времени, когда с казачеством сочеталось представление о зипунном рыцарстве, до того момента, когда о казаках говорили в неизменном сочетании с жандармом, легло большое расстояние. Но на том расстоянии сложился хороший, здоровый, казачий тип, закаленный в лишениях, выносливый, утвердившийся в сознании долга перед родиной, не выносивший рабства или крепостного быта, дороживший своим человеческим достоинством» и т.д., и т.д.[26]26
  Газета «Донские Ведомости», г. Новочеркасск, 1918 г., № 77.


[Закрыть] В Новочеркасске усердно создавали донскую государственность, на фронте же война велась очень вяло. Казаки докатились до границ своей области и глубоко задумались.

– Зачем же нам итти дальше? Если переступим границу, нам же будет хуже. В России скажут, что казаки идут завоевывать русскую землю. Нам довольно своей! Только пусть оставят нас в покое.

Первый порыв уже прошел. Притом настало лето, в станицах требовались рабочие руки. Невольно стало сказываться утомление гражданской войной, а кое-где и сознание в ее бесполезности.

Для Краснова наступил опасный момент. Он отлично понимал, что от великого до смешного один шаг, и нажал все пружины. Круг тотчас же вынес постановление о том, что переход границы необходим в целях занятия некоторых пунктов, крайне важных для безопасности Дона.

Это средство плохо помогло. Казаки инстинктивно чувствовали, что, перейдя границу, они уже сами обратятся в нападающую сторону, а это вызовет ярость в России.

Они менее всего думали «спасать» русский народ.

– С большевиками ведь можно договориться. Мы их не тронем, а они пусть нас не трогают. Чтобы все было по-старому.

Приказ о переходе границы привел к разложению восставших, которые видели, что в Новочеркасске мудрят, что стремления атамана и правительства расходятся с желаниями станичников.

3 августа, на Царицынском фронте, отряд полк. Антонова, не желая более сражаться с красными, сдал без боя станицы Негавскую, Баклановскую и Верхне-Курмоярскую.

В Усть-Медведицком округе 1‑й и 4‑й Донские полки и полки Усть-Бело-Калитвенской, Верхне-Кундрюческой и Нижне-Кундрюческой станиц мало того, что отказались воевать, но даже стреляли по тем, кто, во исполнение приказа, пошел в бой.

Находились начальники, которые не хотели переходить границы. К числу их относился выборный командир полка Милютинской станицы войсковой старшина Коньков. Он еще до этого прославился своим непослушанием. Как-то раз ему удалось отбить у красных, на станции Арчеда, 60 ведер спирту. После этого уже никакие приказы правительственного начальника, ген. Фицхелаурова, не могли заставить его итти в наступление. Ослушника, наконец, убрали в тыл. Впоследствии он снова попал на фронт и пал смертью храбрых.

13 августа в полках Трех-Островянской, Ново-Григорьевской и Сиротинской станиц состоялся митинг.

– Воевать, братва, дальше али нет?

– Будя… Замиряться надо.

– Делегацию бы отправить к красным. Не желаем воевать, ни к чему!

Выборные командиры не протестовали. Правительственный начальник пытался их облагоразумить.

– Ведь мы же всевеликое войско Донское. Мы послали выборных на Круг. Круг, вместе с выборным атаманом, правит нами. Сами же мы создали правительство, так как же ему не подчиняться? Оно знает, когда надо заключить мир.

В конце концов делегацию к красным не послали. Но утром полки разбрелись по домам.

Дело принимало скверный оборот. Краснову приходилось волей-неволей раскрыть свои карты, объявить, во имя чего же ведется борьба, какова ее конечная цель, только ли освобождение Дона, как говорилось сначала, или какая-нибудь другая. Приходилось подумать и о помощи.

16 августа, при открытии сессии Большого Войскового Круга, атаман очертил в пространной речи свою правительственную деятельность и заявил довольно смело:

– Мы победим, если не будет братания и преступной агитации. Россия ждет своих казаков. Близок великий день. Наступает славное время. Помните дедов своих под Москвой и великий земский собор в 1613 году. Кто вслед за галицким дворянином подошел к столу, где сидел князь Пожарский, и положил записку. То был донской атаман. – «Какое писание ты подал, атаман?» – спросил его князь Пожарский. – «О природном царе Михаиле Федоровиче», – отвечал атаман. «Прочетше писание атаманское, бысть у всех согласенный и единомысленный совет», – пишет летописец.

Переведя дух, Краснов от спокойного эпоса перешел к лирике, начав цитатой из апокалипсиса:

– Господа высокие представители всевеликого войска Донского! «Близок есть, уже при дверех». Близок час спасения России. Но, помните, не спасут ее ни немцы, ни англичане, ни японцы, ни американцы, – они только разорят ее и зальют кровью. Не спасет Россию сама Россия. Спасут Россию ее казаки.

В ту же осеннюю сессию Круга он потребовал себе чрезвычайных полномочий.

– Обстоятельства таковы, что я должен быть «атаманом военного времени», – говорил донской владыка.

Круг расширил его права и разошелся.

Краснов продолжал «спасать» Россию. Добровольческая армия, воюя на Северном Кавказе, конкурировала с ним.

Чтобы сразу убить нескольких зайцев, т.е. усилить казачий фронт, подтолкнуть казаков на завоевание Москвы, а вместе с тем ослабить и Доброволию, в угоду немцам, изобретательный атаман начал формировать армии Саратовскую, Воронежскую и Астраханскую. Цель их – освобождать от большевиков губернии тех же наименований.

Краснов рассчитывал, что вслед за этими армиями охотно двинутся и казаки, сначала – просто по пятам, из любопытства или соревнования, а потом, увлекшись борьбой, воодушевятся и ринутся лавиной к Москве.

Мысль была остроумная, хотя несколько обидная для казачьего самолюбия. Но в жизнь она почти не воплотилась.

Крестьяне соседних губерний, частицы которых захватили донцы, не желали мобилизоваться и поступать в красновские армии. Они вообще ни с кем не хотели воевать, тем более наступать на свои же губернии в качестве казачьего авангарда.

В Саратовскую армию (формированием ведал полк. Манакин) удалось навербовать не более сотни всяких проходимцев, до какого-то поляка Розалион-Сошальского включительно. Они поступили под команду известного авантюриста есаула Грекова, не из донских казаков, – хотя эта дворянская фамилия самая распространенная на Дону.

Греков – болезненный юноша, явный дегенерат. Ему было 23—24 года, но его волосы совершенно поседели от какого-то внутреннего недуга. За это его прозвали, или он сам себя прозвал для пущей важности, «Белым Дьяволом». В ноябре 1917 года он, по поручению Корнилова, вербовал казаков в Добровольческую армию. Так как вербовка дело небезвыгодное, то он и теперь, в 1918 г., предложил свои услуги Манакину.

Отряд «Белого Дьявола», единственная войсковая часть, входившая в опереточную Саратовскую армию, расположился осенью в станице Бело-Калитвенской. Однако, после грандиозного дебоша и побоища со станичниками, в результате чего добрая четверть отряда попала под суд, это основное ядро «Саратовской армии» поспешили расформировать. Тем и кончилось ее существование.

После этого «Белый Дьявол» подвизался где-то в Одессе, формировал какой-то отряд, растратил 60 000 руб. казенных денег, снова вернулся на Дон, в 1919 г. был нашим клиентом, причем, для смягчения своей вины, доказывал свои заслуги, представив мандаты, за подписью Корнилова и Каледина, на формирование партизанских отрядов, и, наконец, закончил свою бурную и буйную жизнь в апреле 1920 года, в г. Екатеринодаре, по приговору ЧК.

С Астраханской армией дело обстояло несколько лучше. Во главе ее Краснов поставил калмыцкого князя Тундутова, бывшего царского флигель-адъютанта. Астраханские калмыки, народ патриархальный, как и донские, посыпали к Тундутову, который сформировал из них особый полк. Донские калмыки, населявшие Сальский округ, еще при царях были зачислены в донское казачество. Теперь из них сформировали Зюнгарский калмыцкий полк, тоже влитый в Астраханскую армию.

Зато формирование некалмыцких частей шло туго.

Разного воронья налетело вдоволь. Титулованные вербовщики, с царскими вензелями на погонах, старались зашибить деньгу. Они начали формировать множество астраханских частей, – пехотных, конных, даже инженерных, но так и не сформировали ничего.

Я сам неоднократно наблюдал, как обломки старой аристократии, запрудившие Новочеркасск, с трепетом ждали вестей из красновского дворца, куда они частенько заглядывали с предложением своих услуг по формированию. Больше всего волновались шикарные дамы, резко выделявшиеся своими породистыми лицами от грубоватых донских женщин.

– Слышали, слышали? Гвардейская батарея будет формироваться в составе Астраханской армии?

– Ах, какая прелесть. Мой Серж обязательно попросится туда в адъютанты.

Из Новочеркасска, где титулованное воронье околачивалось в поисках теплых мест, оно перекочевывало в многочисленные штабы, расположенные на станциях между Ростовом и Великокняжеской. Здесь, в приспособленных для жилья теплушках и в полуразрушенных казачьих хатах, царил тон Павловска или Царского Села.

Князь Тундутов, за невозможностью производить смотры войсковым частям, так как их, кроме калмыцких полков, почти не существовало, объезжал штабы. Его встречали оглушительной музыкой (оркестры формировали в первую очередь) и угощали обедами с шампанским, которое пили под крики ура и звуки гимна «Боже, царя храни». Немонархистов в штабы не принимали. Подвыпив, князь очень щедро производил подчиненных в чины, по вытрезвлении же спешил отменить свои приказы, так как Краснов не предоставил ему права на производство. Воронежская армия, позже переименованная в Южную, тоже служила убежищем друзей Краснова, прогоревших аристократов. Во главе ее стоял бывший главнокомандующий Юго-Западного фронта ген. Николай Иудович Иванов, царский генерал-адъютант, тот самый, который в начале Февральской революции двигался с фронта на Петроград с полком георгиевских кавалеров спасать трон Романовых.

Теперь Краснов возложил на него ту же самую задачу.

Под знамя Иванова поставили мобилизованных воронежских крестьян и донских «иногородних», равно и пленных красноармейцев. Набралась кой-какая сила.

Идя за спиною всех этих «народных» армий, сугубо монархических, самодержавный глава «демократически организованного» казачества хотел добыть себе лавры кн. Пожарского.

Южной армии удалось немного продвинуться по Воронежской губернии. Это дало повод казенным перьям строчить в официозе хвалебную оду в честь Краснова и казачества:

«На севере Донской области происходят события огромной важности, имеющие громадное значение не только для Дона, но и для всей будущей России. Здесь окно, прорубленное в Совдепию штыками и пиками донцов, ширится с каждым днем, войска выказывают чудеса храбрости и беспримерной лихости, вплетая в историю освобождения России все новые и новые лавры. Гулким эхом разносятся по Совдепии победы казаков и имя донского атамана ген. Краснова, как освободителя, весьма популярного, передается даже по глухим закоулкам Воронежской губернии из уст в уста измученным народом, с нетерпением ожидающим скорейшего освобождения. В Лисках, в Боброве, где бы ни взвилось казачье знамя, благодарный народ несет своим избавителям и цветы, и слезы радости»[27]27
  Газета «Донские Ведомости», 1918 г., № 54.


[Закрыть]. Победное чело триумфатора к осени сильно омрачала оппозиция. Не оппозиция Круга, – тут она существовала в зачаточном состоянии и не стоила ломаного гроша. В самом деле, что могли возразить ему урядники, «хорунки», станичные атаманы, или люди и более грамотные, но заплесневевшие в своей глуши. Умственный кругозор первых не простирался дальше плетня своего огорода; образования и развития вторых хватало разве на управление полком или канцелярией.

Председатель Круга, Василий Акимович Харламов, сподвижник Милюкова, как бывший член Государственной Думы всех созывов, бесспорно во многом мог соперничать с Красновым. Но его время еще не пришло. Он выжидал, чья возьмет, т.е. удастся ли Краснову двинуться церемониальным маршем на Москву или он сломит себе шею и уступит лавры Пожарского Деникину.

Харламов покамест вел себя осторожно в Новочеркасске. При посещении же Екатеринодара, центра Доброволии и кадетской партии, он нередко подражал апостолу Петру, отрекаясь от Краснова.

К великой радости «единонеделимцев», он говаривал иногда:

– Дон нельзя смешивать с атаманом Красновым.

«Отказываемся верить таким словам Харламова, – возмущенно писал в «Донских Ведомостях» ярый красновец, гвардейский полковник Г.П. Янов. – Еще не так давно он в составе всего президиума Круга ездил во дворец и настойчиво просил атамана не отказываться от атаманства, когда Краснов возвратил пернач Кругу и заявил, что слагает свои полномочия»[28]28
  «Донские Ведомости», 1918 г., № 54.


[Закрыть].

Другая оппозиция, не парламентская, нарушала покой донского самодержца. Она даже и не находилась в пределах его государства. Это были «степные генералы» – П.Х. Попов, В.И. Сидорин, Э.Ф. Семилетов.

Выдвижение Краснова «черкасней» на пост атамана лишило их лавров, на которые они рассчитывали в награду за «степной поход». С воцарением Краснова, гвардейца, друга аристократии, черносотенного зубра, эти сподвижники Каледина, ставленника донской «демократии», оказались не у дел.

Их попытка агитировать против атамана не имела успеха. Они проехались было по ближайшим к Новочеркасску станицам и кое-где внушали станичникам, что ими правит недостойный человек, где-то скрывавшийся в то самое время, когда «другие» освобождали Дон. Но казаки отнеслись отрицательно к этой агитации.