Текст книги "Моя Франция. Обратится ли сказка в кошмар?"

Но вернёмся во Францию. Французы в массе своей к России и русским относятся неплохо. Исключение составляют определённые интеллигентско-журналистские круги, особенно левого толка. Мне кажется, что это отчасти обида за то, что мы не оправдали надежд, свернули с заявленного социал-коммунистического пути, причём свернули очень радикально. А ведь было так удобно иметь нас как пример возможности самого развития в этом направлении. Легко получалось постоянно давить на своих политиков и на общество в целом, видите, у русских то бесплатно, это бесплатно, а вот это для всех, а не для избранных (в детали советской дармовщинки можно было не вникать, достаточно только вякать). А с другой стороны, легко удавалось дистанцироваться от тоталитарного СССР: смотрите, мол, мы ведь не такие, мы понимаем ценности демократии, посему надо дорожить нами, а то получите вместо нас, хороших, каких-нибудь тоталитаристов. В общем, с какой стороны ни глянь, СССР им оказался очень удобен, а тут он взял и исчез, вместе со «справедливой» распределительной системой. Обидно, понимаешь.

Но если обычные люди относились к нам хорошо, подоброму, то вот у представителей власти в девяностые годы ещё случались отрыжки прошлых времён, когда шла холодная война, и автоматически обладатель красного паспорта вызывал подозрение чиновника. После подачи на гражданство мне пришлось пройти собеседования в компетентных органах контрразведки – RG (можно перевести как «Общие сведения») и DST (Дирекция безопасности территории). В чём была разница между ними, никто не мог мне толком объяснить. Может, отчасти поэтому Саркози, будучи Президентом, эти ведомства объединил.

Представитель DST даже соблаговолил приехать к нам домой для разговора, думаю, сделал он это не для моего удобства. Внешне добродушный малый оказался на поверку вовсе не прост. Даже по-русски, как минимум, кое-что понимал, хотя заявил сразу что «ни бум-бум». Надо сказать, что работу с потенциальной клиентурой данная организация, в моём случае всякий раз вела вяло, скорее для отчётности и, я бы сказал, совсем не торопясь. Тот же дээстесшник приехал к нам всего через неделю после звонка лишь потому, что я в скором времени собирался обратно в Питер.

Позже, года четыре спустя, меня возжелал посетить другой господин из той же конторы по весьма интересному поводу, кстати. Я уже был гражданином Франции, и ничто, казалось бы, не должно было пробуждать интереса спецслужб к моей скромной персоне. Однако имел неосторожность послать своё резюме в какое-то военно-аналитическое учреждение (название точно уже не помню). Судя по разговору с господином из французской конторы безопасности, он-то моё резюме и прочитал, хотя находился в другом конце Франции, т. е. ему бумаги переслали. Официально повод заявили совершенно другой, но невольно оброненная цитата из моего CURRICULUM VITAE всё объяснила. Так вот данный господин собирался ко мне что-то около месяца, то он был занят, то поехал с семьёй покататься на лыжах, то ещё что-то. Совсем иначе обстояли дела, когда мной заинтересовалось в 1987 году наше советское КГБ, в первый же рабочий день в школе ко мне подошёл невзрачный мужичок в обычной курточке и пригласил на свидание с ним и его шефом. Встреча состоялась на следующий день в уютном по тем временам номере центральной гостиницы города. Поводом для разговора, кстати сказать, было моё, как они выразились, знакомство с французским дипломатом (будущая супруга временно подрабатывала в консульстве кем-то вроде секретарши на рисепшене). Наверное, у псковского КГБ работы по прямому назначению было немного, а отличиться хотелось.

За год до первого визита дээстешника в поезде Амстердам-Париж я с женой попал на проверку документов после французской границы. Там состав не стоял на пограничном пункте часами, как у нас до сих пор практикуется. Проверяющий, увидев мой паспорт, не говоря ни слова, передал его человеку в штатском. Сотрудник DST, как выяснилось позже, забрал серпастый и пошёл дальше. Чиновник даже не потрудился выдавить из себя хоть один звук. Встревоженная Франсуаза подскочила с места и бросилась его догонять (я ещё не владел языком). Затем последовало томительное ожидание перед закрытой дверью отдельного купе важной персоны, допрос и «великодушный» возврат паспорта. Единственным поводом для всего этого был красная обложка документа. Берлинская стена уже пала, а цвет по-прежнему настораживал.

В похожей ситуации оказался я с друзьями-«гонщиками» (в смысле, они гоняли подержанные машины из Европы) уже в 1998 году. 7 лет как перестал существовать СССР, мы стали белыми и пушистыми, а рефлекс у молодых ещё парней – дорожных жандармов откуда-то выскочил. Один вид двух красных книжечек с фотографиями владельцев вызвал дотошную проверку документов и машины. Я на тот момент пять лет обладал французским паспортом и набрался наглости: я гражданин правового государства. Меня бы хватило уже наорать и на дээстешника, который в поезде донимал пристальным «вниманием». А в той ситуации на правах француза высказал жандармам почти всё, что думал об их идиотских проверках. «Не там и не у тех ищите!» – сказал им. Адъютант (есть такое звание) отвёл глаза и промямлил что-то типа «такая у нас работа, мсье». Тоже всё понимал, может, просто инструкция старая в деревенской жандармерии лежала. А я, получается, как в воду глядел, хотя для этого не надо было быть провидцем. Мои знакомые очень удивились всему – и проверке, и моему наглому тону в разговоре с представителем власти. У нас так с ними не говорят обычно.

Но эти истории про красный паспорт и инструкции для чиновников и полицейских к простым людям отношения не имеют. Человек из России, живущий во Франции, для обычного француза может быть просто любопытен как кто-то «оттуда». Я уже отмечал в самом начале – оказывается, там не медведи живут. Но чаще всего русский воспринимается так же, как немец или поляк, окажись тот на его месте. Просто приехал и живёт, не понаехал, а именно приехал.

Голлисты, социалисты и лепенисты

Я писал эти строки в конце 2016 – начале 2017-го и поэтому не смог оставить в стороне политику. Прошло то время, когда можно было о ней не думать. Отношение обычных французов… Стоп, сначала написал отношение француза к политике и тут же исправился, а как же женщины, нехорошо, несправедливо, вот она политкорректность, поругиваю её, а в меня тоже въелось. Начинаем заново: позицию простых людей к политической жизни страны можно не понять, если не рассказать об их отношении к государству. Мне кажется, что оно в некотором роде похоже на наше. Все ругают этот институт, но хотят от него всяческих благ: социальных, культурных и других. Французы, как и русские, очень критичным взглядом смотрят на свою Родину. Там тоже услышишь, что вот, мол, у немцев лучше, а американцы вон уже где, а у нас воз и ныне там. Пессимизм частенько проскальзывает в разговорах о политике и стране.

Распространённая шутка – вопрос:

– Почему петух считается символом Франции?

Ответ:

– Это единственная птица, которая способна петь среди дерьма!

Короче, большой любовью к государству там тоже не страдают, хотя налоги платят. А куда деваться: практически все работают официально и получают зарплату только по безналу. Однако, если можно найти законный способ не платить, то обязательно им воспользуются, да ещё с удовольствием поведают об этом друзьям и знакомым. Вообще, в 80–90-е годы половина французских налогоплательщиков по тем или иным причинам не платила подоходный налог. Сейчас ещё больше. То есть декларацию в марте каждого года составляют, это обязательно. Доходы считают, у некоторых их оказывается недостаточно, но даже многие зарабатывающие нормально после выведения из налогооблагаемой базы всего того, что можно вычитать, получают желаемый результат: к оплате – 0 сантимов.

Году в девяносто седьмом разразился резонансный скандал – один из самых богатых людей страны совершенно законно не заплатил государству ни гроша из своих личных доходов, при том, что существующая во Франции прогрессивная шкала должна была наполовину урезать его годовой заработок. Конечно, при этом он отстегнул немалую сумму какой-нибудь аудиторской конторе, чтобы было правильно и красиво. Не знаю, как это удалось, вероятно, всё расписали как инвестиции во французскую экономику.

И хотя поругивают государство французы и, как там принято говорить, француженки, но оно даёт своим гражданам немало. В стране прекрасная медицина, бесплатное образование, хорошие дороги и так далее. Политику и политиков граждане Пятой Республики любят ещё меньше, но опять-таки терпят как неизбежное зло, даже ходят на выборы, во всяком случае, большая часть из них. Политические предпочтения неизменно разделялись между социалистами и правыми блоками. Долгое время сильна была компартия, набиравшая до 20 % голосов, потом она стала слабеть, её «подвинули» социалисты, а протестный электорат ушел или к крайне левым троцкистам, их представляли аж две партии, или в Национальный фронт Ле Пена. О популярности последнего уже говорилось, но до настоящего времени вся политическая история Пятой Республики (пятой по счёту она стала после конституционной реформы Де Голля в 1958 году) являлась чередованием власти только двух сил – умеренных правых и социалистов. Иногда те и другие оставались у руля власти довольно долго – например, правые при Де Голле, или социалисты при Миттеране. Левые без коммунистов никогда не набирали простого большинства на выборах. Правые партии с примыкавшими к ним центристами тоже, однако они даже во временные союзы с Ле Пеном не вступали. Мажоритарная система позволяла и тем, и другим, получая не более 40 % голосов на выборах, иметь свыше половины мест в Национальном Собрании.

Постепенно стирались резкие различия между двумя главными политическими силами, правые становились в меньшей степени консерваторами и голлистами, в большей – либералами. В 2000-ые годы либерализм окончательно закрепился и в стане социалистов. Не очень сведущему в политике французу стало непонятно, чем отличаются одни от других. И это в стране, которую совершенно справедливо характеризует приписываемая Де Голлю знаменитая фраза «Как вы хотите управлять страной, где существует 258 видов сыра?» Из-за этой идеологической конвергенции правых и левых, собственно, и вырос в десятые годы кризис французской политической системы. Ведь социалисты, завалив вопросы безопасности и иммиграции и сделав своими руками работу правых – трудовую реформу, поставили под вопрос своё будущее как одной из двух главных партий страны и вывели Марин Ле Пен вперёд. Впрочем, как выяснилось – не только её.

Совсем не способствует более чёткому идейному размежеванию политиков и распространённый в партиях Франции клиентелизм. Почти все политические силы делятся на негласные фракции или, скорее, группировки, кучкующиеся вокруг каких-нибудь более-менее (менее, чем более) ярких лидеров. Есть даже термин – «близкий» (proche) к такому-то деятелю.

Как результат, некоторые тёплые места в регионах превращаются в своего рода синекуры, иногда даже наследуемые. Так мэрами солнечной Ниццы на протяжении свыше 60 лет (с перерывом в четыре года на конец войны и послевоенное очищение от коллаборционистов) оставались отец и сын Медсэн. Последний еле успел сбежать от правосудия в Уругвай, но всё равно был выдан Франции. А история любви и совместной жизни Франсуа Олланда с Сеголен Руаяль вообще умиляет: познакомились в юности, прожили много лет в гражданском браке, вырастили 4-х детей, потом разошлись, но неизменно помогали друг другу делать карьеру в соцпартии. Ну как ещё объяснить тот факт, что, будучи вовсе не семи пядей во лбу, Сеголен после начала совместной жизни с Олландом очень быстро была введена в круг «нужных» людей и дошла до постов министра и даже кандидата в Президенты от оппозиции. Помню сладострастную улыбочку Саркози, когда во время решающих теледебатов с ним, Руаяль сморозила очередную глупость: «Если я стану Президентом, то создам специальную службу для сопровождения женщин-полицейских с работы домой!» Короче, управление охраны полиции от народа. Охранять правоохранителей! Такую цепочку можно продолжить до бесконечности: охрана охранителей полицейских и так далее. В этот момент, быстро нашедший способ метко отреагировать будущий друг Дмитрия Медведева, кажется, окончательно поверил, что станет президентом.

И всё же, несмотря на сильный клиентелизм и регулярные коррупционные скандалы, взяточничество и жажда личной наживы не цветут в Пятой республике таким пышным цветом как у нас. Коррупционные скандалы разражаются регулярно, но они затрагивают далеко не всех и обычно касаются способов финансирования партий. Мне как-то пришлось побывать в доме у одного свежеизбранного депутата Национального Собрания. Особой роскоши там не заметил, такой же коттедж могла иметь семья врача частной практики или учителей высокой категории, со стажем лет 20–25. Известный лидер одной из левацких партий Арлетт Лагийе, неоднократный кандидат в Президенты, собиравшая до 6 % голосов, в «свободное» от политики время (читайте – в основное рабочее), являлась рядовым сотрудником известного банка Credit Lyonnais (Лионский кредит). Потом вышла на пенсию. И в жизни, и в политике. Правда, это, скорее, исключение. Французский политик, как и любой другой, предпочитает цепляться за власть, и тут уже не идеи и не взгляды решают, а конкретная ситуация.

И если сейчас уже многим понятна эволюция французской двухблоковой партийной системы, то в девяностые годы внешне всё выглядело довольно логично. Тем не менее, меня частенько удивляла определённая наивность французов по отношению к политическим партиям и их лозунгам. Вот провалили они в 1993 году социалистов на выборах, это был настоящий разгром – «не оправдали ожиданий», как говорили многие, проходит всего 4 года, и маятник настроений граждан качнулся обратно, при первой же возможности народ вернул левых, ещё пять лет – и в 2002-м побеждают правые. Я несколько поражался такому непостоянству. Что могло так измениться за четыре года, чтобы люди, проголосовавшие против социалистов или правых, возвратили их к власти, тем более, что в то время многие начинания левых правые сворачивали и наоборот? А ещё через пять лет опять развернуться на 180 градусов? Да кардинально ничего, более того, по-моему, только чехарда, за 4 года нельзя реализовать какие-то серьёзные проекты. Кстати, список социалистов на проигранных ими в 2002 году выборах возглавлял Франсуа Олланд. После очередного движения маятника он стал Президентом в 2012, к новым выборам пришёл с рекордным рейтингом антипопулярности. А не лучше ли было бы выдвинуть другого, а не заведомого лузера?

Конечно, всегда есть костяк электората партии, но он не в большинстве. А оно, большинство, через несколько лет начинает верить, что другие, не эти, могут что-то исправить, политиков надо чередовать, в этом и заключается демократия. Тогда мне казалось, будто я где-то что-то не догоняю, наверное, это как воспитание интеллигенции, нужно несколько поколений, чтобы правильно воспринимать суть самой справедливой политической системы.

Но всё же иногда наивность французского избирателя поражала – вот убрали мультимиллионера Бернара Тапи из левого (!) правительства, потому что был под следствием – «правильно» сказали французы. Через несколько месяцев вернули, так как дело закрыли – опять правильно. Может быть и так, возможно, я уже слышу возмущённые голоса поклонников честной европейской юстиции: «Это ж вам не у нас»! Сам подпишусь под предыдущей фразой. Только вот через три года того же Тапи отправляют за решётку, правда, уже за другое, и тогда французы тоже в массе своей дружно поддержали всезнающее и справедливейшее правосудие. Граждане Пятой Республики часто, во всяком случае, тогда при обсуждении политических вопросов принимали, так сказать, правильную точку зрению. Вот бастуют в 95-м году железнодорожники и другие транспортники, страна на грани экономического коллапса. Бастуют они против увеличения пенсионного возраста для них (чуть ли не в 50 лет выходили на пенсию некоторые путейцы). Правда, борцы за права трудового класса объясняют, что это забастовка за всех наёмных рабочих, победят они – будет проще и другим. Французы верили и морально поддерживали бастующих. В итоге правительство уступило, железнодорожники удовлетворились, и про права остальных трудящихся благополучно забыли.

Наивность эта, как мне кажется, никуда не делась. И вот в феврале 2017-го самым вероятным следующим Президентом Республики становится человек, которого три года назад вообще никто не знал, который два года был непопулярным министром экономики непопулярного правительства и активно поддерживал трудовую реформу, поднявшую мощную волну протестов во всей стране. И вдруг он ведёт агрессивную и довольно затратную избирательную кампанию, не опираясь на ресурсы какой-либо партии. Более того, сам создаёт политическое движение с нуля, деньги ему, видимо, как манна небесная падают с неба, к нему доброжелательно настроены СМИ, а вслед за ними, если верить соцопросам, и рядовой избиратель. Сам собой напрашивается интересный вопрос – так чья же невидимая рука руководит всем, передвигает фигуры на шахматной доске. Однако, похоже, французы его себе не задают. А я опять не догоняю, возможно, не достаёт политической культуры, правильной политической культуры.

Подобные ситуации тем более удивительны, что происхождение средств очень важный вопрос во французской политической жизни. Франция вообще-то довольно эгалитаристская страна, поэтому и левые в ней сильны, и долгое время они были настоящими левыми, а не только по магазинной этикетке. Разница между богатыми и бедными там не такая кричащая, как в США или у нас. Для бедных (и не очень бедных тоже) распространена практика пособий – на жильё, на детей, просто на жизнь.

Французы не любят богатых, а роскошь или туго набитый кошелёк их иногда просто шокируют. Как изумлялась знакомая молодая француженка из города Анже, вернувшись из поездки в Россию. Она где-то в Тульской, кажется, области оказалась свидетельницей того, как одна женщина клала на счёт в Сбербанке эквивалент 25 тысяч франков (на тот момент примерно три месячных той анжевинки и 30–35 среднероссийских). Более всего француженку поразило полное отсутствие реакции со стороны других посетителей банка (а что им было делать? отбирать?). И когда система правосудия топила вышеупомянутого Тапи, то многие радовались только потому, что топят богатого. А на самом деле-то история была очень неоднозначная. Мне до сих пор трудно понять, как из скандала с договорным матчем в футболе (Тапи владел марсельским «Олимпиком») выросло дело, стоившее его фигуранту и свободы, и всего бизнеса. Не сыграла ли тут свою роль некоторая клановость или семейственность и французского бизнеса, и французской политики? Ведь этот Тапи был self made man как в бизнесе (он начал с нуля), так и в политике – уже находясь под следствием, создал собственную партию, которая на выборах в Европарламент впервые поставила под вопрос будущее двухпартийной системы. Бизнес, кстати, в этой стране обложен хорошими налогами, и трудно услышать от кого-нибудь, что налоги плохо сказываются на конкурентоспособности французских товаров, нет, чаще скажут, что богатые, имея в виду и бизнес вообще, должны платить больше. Но, впрочем, кто там финансирует бюджет, кто его разоряет – это их внутреннее дело, нас не касается, но зато подобные настроения говорят о силе левой идеологии. В определённых кругах общества просто нельзя быть сторонником правых. Это не политкорректно. Быть левым, прогрессивным, да, а быть правым, консерватором, сторонником традиционных ценностей – нет.

Вообще «правильной» демократии и её сторонников по образцу нынешних звёзд Голливуда, выходивших на демонстрации против неправильного избрания «неправильного» Президента Трампа, хватало и раньше. Выражать симпатии к Ле Пену, то бишь крайне правому Национальному Фронту обществом не приветствовалось. Даже в семье моей первой жены, где никто не страдал политической узколобостью, всегда не очень лестно отзывались о взглядах некоторых родственников, известных своими националистическими воззрениями. Мне кажется, что и мой тесть, очень приятная в общении и в жизни личность, в общем-то тоже был лепенистом, но, будучи человеком бесконфликтным, дома предпочитал не афишировать свои взгляды. Зачем лишний раз ссориться с женой? Молчал о них и мой коллега по работе, заместитель директора компании по закупкам. Только в разговорах со мной, не так давно живущим во Франции, а значит не зацикленным как остальные на политкорректности, позволял себе быть откровенным. Я слушал, и мне было его немножко жалко. Потому что я не понимал, как можно довести до такого полуподпольного мышления каждого шестого француза, а ведь именно столько сторонников тогда было у Ле Пена. Зато если ты мыслишь правильно, в русле признанных истин, тогда да, говори.

Но и то не всегда. Не всегда потомки галлов позволяют себе сказать то, что думают, идеи политического мейнстрима твёрдо засели в головах. Даже когда сама логика жизни подводит человека к каким-то выводам, не укладывающимся в рамки привычных и «правильных» схем, то обычно включается внутренний тормоз впитанных с молоком матери классических, «демократических» истин.

Не очень многим нравится всё возрастающее число мусульманского и негритянского населения, но вот высказаться об этом вслух – проблема. Потому что – расизм. Ситуация немного напоминает двоемыслие по Оруэллу. Возможно, тоже один из признаков кризиса системы.

Если пишешь о политике, невозможно обойти вопрос об отношении к Америке и американцам. Французы не страдают как немцы комплексом вечной благодарности США за спасение от коммунизма. Общеизвестно, что ни одна часть Франции не принадлежала к социалистическому лагерю, от которого республику отделяла ещё и напичканная американскими базами Германия. Но всё остальное, за что в мире не очень любят Америку, лежало на поверхности. К тому же Французская республика имела собственные интересы, иногда входившие в противоречия с заокеанскими и обоснованные претензии на роль Великой державы. Статус постоянного члена Совета безопасности ООН и обладание ядерным оружием тому способствовали. Поэтому (но, конечно, не только поэтому) французам не свойственна послушность немецкого младшего брата США или английское понимание роли тандема двух англосаксонских держав. Французы, скорее, не любят американцев. Не последнюю роль в этой нелюбви играет определённая левизна общества и привычка к довольно сильной социальной роли государства. Даже закоренелого французского либерала могут сильно смущать некоторые стороны американского подхода к здравоохранению, например. Но тем любопытней в этой ситуации явный дрейф в сторону проамериканского курса в политических кругах страны, политика Президента-социалиста Франсуа Олланда тому яркий пример. Это не может привести ни к чему хорошему традиционные партии, и в их рядах всё больше людей осознают опасность.

«Квадратный человек с квадратной головой». Современные ценности во всём, даже в архитектуре. Ницца

Не испытывают особой любви французы и к англо-саксам по европейскую сторону Атлантики. На то тоже немало причин – многовековая вражда, которую не смогли полностью пересилить вынужденные союзы XX столетия, чередовавшиеся со взаимными предательствами, подчёркнутая британская «самостийность» внутри Евросоюза, перешедшая в «Brexit». Ещё Де Голль предупреждал, что между Европой и заокеанским партнёром Англия всегда выберет последнего, и всячески препятствовал вхождению Великобритании в тогдашний европейский «Общий рынок». Наверное, будь жив Де Голль, по той же причине Франция отказала бы в приёме в ЕС и определённым восточноевропейским и прибалтийским странам, для которых (или как минимум для их истэблишмента) Евросоюз больше кормушка, а настоящий хозяин сидит далеко за морем.

Есть, конечно, со стороны французов и определённая ревность по отношению к английскому языку, перехватившему пальму первенства мирового средства общения у французского. Тем более, что некоторые лингвисты – носители языка Вольтера утверждают, что в английском до 60 % французских по происхождению слов. Причём пришли они туда не в XVIII–XIX веках как в русский, а значительно раньше, вместе с франко-нормандской знатью, завоевавший Английское королевство в конце XI века и сделавшей старофранцузский языком двора на протяжении пары-тройки последующих столетий. Такое, конечно, не могло не отразиться на островном наречии, и эволюция его лексики подтверждает это. Иногда даже слова, попавшие из английского во многие языки мира (в том числе и во французский), ведут своё происхождение из старофранцузского. Так, знакомое всем слово бюджет (по-французски теперь тоже budget – бюдже) ведёт свою историю от названия сумки с деньгами, болтавшейся на поясе у королевского казначея – bougette (бужет). Первооснова – глагол bouger, это значит двигаться, дёргаться, шевелиться.

Французы не любят американцев, не очень жалуют англичан, которых за глаза зовут «ростбифами», традиционно осторожны по отношению к немцам, слегка высокомерно смотрят на испанцев и итальянцев, посмеиваются над швейцарцами, которых считают медлительными тормозами, но главный объект французских национально-окрашенных шуток, несомненно, – бельгийцы. Моя первая супруга, желая упрощённо представить мне этот вопрос, выразилась достаточно просто: «Бельгийцы – это наши чукчи». То есть, как нередко бывает, все окружающие страну нации получили свою порцию юмористического негатива. Бельгийцы отвечают французам взаимностью. Широко известна одна бельгийская шутка в форме вопрос-ответ:

– Как быстро заработать много денег?

– Надо купить француза по его реальной цене, а продать за такие деньги, в которые он себя ценит.

Конечно, далеко не каждому представителю французской нации присуще подобное отношение к соседям. Тот же де Голль был чрезвычайно корректен ко всем народам, а его сдержанные чувства к Англии возможно были следствием личного жизненного и политического опыта пребывания на туманном Альбионе в качестве лидера «Сражающейся Франции». Не всё там проходило гладко с господином Черчиллем. После Де Голля Франция не знала ярких, харизматичных и самостоятельных лидеров. Во время войны бригадный генерал Де Голль во многом спас честь страны, продолжив сопротивление нацистам за пределами метрополии. Однако, демократическое устройство позволило быстро забыть о заслугах отдельных лиц, и Де Голль, так же, как и Черчилль, очень скоро был вынужден на время покинуть вершину власти, уступить её прожжённым политиканам. Он не представлял никакую партию, Шарль Де Голль был сам по себе. Партии создавались под него, а он опирался на референдумы, считая их волеизъявлением народа, и когда его последний референдум провалился, просто ушёл. Ушёл с поста президента и через полтора года умер.

Совсем по-другому сложилась политическая карьера голлиста Жака Ширака. Он долго шёл к президентству, его путь был неоднозначен, сопровождался иногда политическими предательствами или коррупционными скандалами, но, когда достиг власти, многим показалось, что сумеет кое-что сделать. Помню его интересные дебаты с соперником по президентским выборам в начале 1995-го года. Тогда, конечно, нельзя было обойти тему Чечни. Ведь в то время все СМИ кричали о борцах за свободу из маленькой горной республики. Журнал «Figaro magazine» в одном из январских, кажется, номеров опубликовал целый разворот фотографий бойцов «чеченского сопротивления» с типичными лицами наёмных убийц. И на дебатах Ширак, выслушав дежурные и замусоленные (но такие правильные с точки зрения господствующих взглядов) слова своего оппонента, сказал примерно следующее:

– То, что там происходит, конечно, не заслуживает нашего одобрения, и я это неоднократно говорил нашим российским коллегам, но в юности я изучал русский язык и хотел бы вам процитировать одну старую русскую колыбельную песню: «Спи, мой малыш, злой чеченец не придёт с гор». Это очень старая и очень сложная история.

Ширак, возможно, намеренно упростил текст «Казацкой колыбельной» Лермонтова. Он, конечно, не имел возможности по памяти процитировать её полностью:

 
Спи, младенец мой прекрасный,
Баюшки-баю.
Тихо смотрит месяц ясный
В колыбель твою.
Стану сказывать я сказки,
Песенку спою;
Ты ж дремли, закрывши глазки,
Баюшки-баю.
 
 
По камням струится Терек,
Плещет мутный вал;
Злой чечен ползет на берег,
Точит свой кинжал;
Но отец твой старый воин,
Закален в бою:
Спи, малютка, будь спокоен,
Баюшки-баю.
 

Зато такой пассаж Ширака прекратил всякое брызгание слюной на тему Чечни. Должен сказать, что это было довольно смело для кандидата на пост президента, ведь могли дежурные писаки обвинить в чём угодно (хорошо, что Путин ещё не маячил на политическом горизонте, а то ведь попал бы сразу в его агенты). Но Ширак поставил на эффект неожиданности вкупе с эрудицией и не прогадал. Чего не скажешь о его деятельности в качестве Президента, там не было ярких побед, больших реформ, только езда по накатанной и штопка дыр. Ширак, став главным должностным лицом страны, провозгласил что-то вроде движения к многополярному миру, но при этом попытался вернуть Францию в военную организацию НАТО, что было настоящим отходом от идей голлизма. Не получилось, не сторговались, не дали французам Командование силами Юга Европы, зато получилось у его преемника и тоже голлиста Саркози. Видимо, сделал за бесплатно. Но о нём и говорить не хочется. Уж больно противная личность: взял деньги у Каддафи, а потом, чтобы не отдавать их, поучаствовал в его свержении и уничтожении.

Зато интересна карьера человека, которого в конце 2016-го считали самым вероятным следующим Президентом Франции – Франсуа Фийона. Он происходит из влиятельной (внимательнее к этому слову, оно много чего значит) семьи из департамента Сарт. По окончании юридического факультета 22-х летний Фийон сразу становится помощником депутата Национального Собрания (видимо, пятидесятимиллионная страна испытывала тогда жуткий дефицит этой профессии и брала на работу в Национальное Собрание прямо с университетской скамьи), а ещё через шесть лет и сам занимает кресло народного избранника. Какая лёгкость! И всё путём подковёрных игр! Дальше его карьера, наверное, уже делалась им самим, поскольку человек вообще-то способный и с довольно чёткими, понятными простому избирателю, взглядами. Но и тут не без клиентелизма. В родном департаменте Фийона поговаривали, что сверхскоростной экспресс TGV Париж-Нант делает остановку в городке, откуда семейство перспективного депутата, только потому, что Фийон всегда высоко сидел. Обычно такие поезда тормозят на две-три минуты в городах с населением от 60–70 тысяч или в департаментальных центрах, а тут маленький двадцатитысячный городок и, пожалуйста, входим и выходим.