Текст книги "Когда горела броня"

– Водитель – дрянь, – подытожил Шелепин. – Как подумаю, что с такими в бой идти…

– Зато командир, похоже, ничего, – спокойно заметил комиссар.

– Ну и что, мне его за рычаги сажать?

– Ты чего кипятишься? – Комиссар невозмутимо закурил. – Пойдем в бой с тем, что есть.

– Мне бы хоть месяц – я бы этих гавриков в минимально человеческий облик привел, – в сердцах махнул рукой комбат.

– Нет у нас месяца. У нас даже недели нет, – Беляков глубоко затянулся. – И ты это не хуже меня понимаешь. Так что кончай жаловаться, ненавижу это. Ты коммунист, в конце концов.

– «…и мотор взревел с новой силой», – не удержался майор. – Ты бы лучше не меня, а начштаба нашего воспитывал.

– Его теперь пусть Особый отдел воспитывает, – помрачнел комиссар. – Никогда себе не прощу, что проглядел…

– Ладно, не казнись. Ты его не знал. Так, похоже, первую порцию сгрузили.

С шестнадцатой платформы лихо скатилась ремонтная летучка. На мгновение показалось, что фургон перевернется, но шофер виртуозно развернул машину на пятачке, перевалился через пути по заранее настеленным доскам и укатил к стоянке.

– Напомни мне переговорить с этим лихачом, – заметил комбат и дважды махнул флажком в сторону паровоза.

Трифонов ответил двумя свистками, затем эшелон плавно тронулся и почти сразу остановился, передвинувшись вперед ровно на одну платформу.

– Ас! – восхитился комиссар. – Надо будет ему благодарность куда-нибудь записать.

– Нужна ему твоя благодарность. Ты ему лучше портсигар подари.

– Может, он не курит.

Дверь паровоза открылась, и из нее свесилась маленькая фигурка. Сева резко повел флажком и снова скрылся в кабине. Комбат отмахнул танкистам, и разгрузка продолжилась. В этот раз сплоховал водитель из взвода Турсунходжиева. Т-26 бестолково дергался на платформе, наконец двигатель заглох, и командир машины подбежал к танку, судя по всему, кроя механика на чем свет стоит. Внезапно на платформу вскочил маленький танкист и принялся что-то втолковывать командиру.

– Турсунходжиев, – определил комиссар. – Интересно…

Узбек что-то горячо говорил подчиненному, наставив на того указательный палец, затем решительно отодвинул его в сторону и, опершись животом на лобовой лист, начал объяснять водителю, делая странные движения руками.

– Да он ему показывает, как рычагами отрабатывать, – изумился комбат. – Ай, молодец узбек! Не дергай, говорит.

– Повезло Петрову со взводным, – кивнул комиссар.

Турсунходжиев отошел на край платформы и махнул водителю рукой. Танк снова завелся, чуть развернулся, затем, наконец, завел левую гусеницу на пандус. Командир взвода закивал и перебежал с платформы на наклонный съезд. Танк тем временем взобрался на шпалы обеими гусеницами и тут снова заглох. Взводный успокаивающе кивнул водителю и несколько раз повел руками к себе. Механик в который раз завел машину и теперь уже без приключений съехал вниз, развернулся и встал, поджидая остальных. Маленький узбек тем временем что-то еще раз сказал командиру экипажа. Тот кивнул и вместе с заряжающим забрался в башню.

– Что там произошло, Магомед? – спросил Петров, наблюдавший за развитием ситуации со стороны.

– Водитель – молодой совсем. Заволновался немного, – возмущенно ответил Турсунходжиев. – Плохо, конечно, но нехорошими словами ругаться зачем? Тебе с ним воевать, ты его учи, а кричать не надо! Я ему все объяснил, как делать нужно.

– А что не приказал командиру танк сводить?

– Э-э-э, я же вам говорю, товарищ старший лейтенант. Водитель неплохой, просто нервничает. Если за него делать – он так и будет всего пугаться.

Командир роты восхищенно покачал головой. Магомед не побоялся взять на себя ответственность за возможную аварию ради того, чтобы вдохнуть уверенности в одного из своих бойцов. Петров знал многих, кто в такой ситуации предпочел бы не рисковать и сделал все сам.

– Что-то не так, товарищ старший лейтенант? – встревоженно спросил комвзвода.

– Нет, Магомед, все правильно. Объявляю тебе благодарность за отличную работу с личным составом.

– Служу трудовому народу! – Турсунходжиев вытянулся по стойке «смирно» и вскинул ладонь к танкошлему.

Петров, который сказал о благодарности скорее в шутку, поневоле тоже вытянулся и отдал честь.

– Вольно!

Состав снова дернулся вперед, подавая к разгрузке следующие четыре танка. В этот раз с четвертого пандуса должна была сгружаться вторая «тридцатьчетверка» взвода Нечитайло, и ротный побежал в хвост состава. Двадцатишеститонная машина располагалась на четырехосной тяжелой платформе. Нечитайло уже стоял рядом. Командир и водитель спрыгнули с танка и принялись что-то втолковывать взводному.

– Петро, в чем дело?

– Василь… Лейтенант Пахомов говорит, шо при погрузке заизжалы с торца. Може и зараз тоже так?

– С какого торца? У нас на торце – стрелка, там эшелоны пропускают. А за твоей «тридцатьчетверкой» еще пять танков! Комбат своего «слона» через борт сводить будет, а ты не можешь?

Нечитайло повернулся к Пахомову, тот стоял, опустив голову:

– Пахомов, в чем дело?

– Я не уверен, товарищ старший лейтенант, – тихо сказал танкист.

– Не слышу! – рев «тридцатьчетверки» Иванова, съезжавшей по второму пандусу, заглушал все звуки.

– Я сказал, что я не уверен! – крикнул покрасневший Пахомов, видно было, что слова даются ему нелегко. – Мой водитель даже передачи втыкать нормально не умеет!

– Тогда садись сам, – крикнул в ответ командир роты.

– Я… Нас готовили на БТ-7 и Т-26! – Пахомов, похоже, решил, что терять ему нечего. – Эту машину я не знаю! Я не хочу отвечать!

Танк Иванова ушел за поворот к автопарку.

– А как ты воевать будешь? – в сердцах спросил Петров. – Немцам тоже скажешь, что тебя не готовили?

– Как надо воевать буду, – угрюмо ответил лейтенант. – Средние и тяжелые танки положено сгружать с торцевой платформы. Я под сознательное выведение из строя идти не хочу.

– Понятно, – комроты с трудом сдерживался. – Лейтенант Пахомов, вы отказываетесь выполнить приказ?

– Я не отказываюсь, – Пахомов, похоже, уже понял, в каком положении он оказался.

– Лезьте в танк, оба!

Командир машины и механик переглянулись.

– Что рты раззявили? – чувствуя подступающее бешенство, процедил комроты. – Пахомов – на боеукладку, а ты – на место радиста. Быстро!

– Есть! – Пахомов полез на башню, водитель нырнул в передний люк.

Петров забрался в танк и уселся на место водителя. Ноги привычно легли на педали, и, взявшись за рычаги, старший лейтенант почувствовал, что успокаивается.

Механизированный корпус, в котором он начал службу, получил «тридцатьчетверки» еще весной, так что у танкистов было время познакомиться с новыми танками. Машина шла в войска тяжело. Выходили из строя коробки передач, непривычные дизели требовали ремонта уже через сто часов работы. Но, несмотря ни на что, Петров сразу влюбился в «тридцатьчетверку». Невиданное до сих пор сочетание брони, запаса хода, огневой мощи кружило голову. После стареньких БТ «тридцатьчетверка» казалась чудом. Это было его оружие, его меч. Это была его гордость. Поэтому, выводя 22 июня свой взвод из ангаров под бомбами немецких пикировщиков, он не ощущал страха – только веселую злость, предвкушение боя. Когда махина мехкорпуса разворачивалась для контрудара во фланг танковым дивизиям группы армий «Юг», у молодых командиров не было сомнений в исходе сражения. Главное – доехать до противника, а уж там все решится в лобовой схватке, броня на броню. Что враг может противопоставить такой силе, такому боевому духу? И пока корпус таял в бесплодных попытках догнать немецкие танковые клинья, пока батальоны сгорали в ежедневных слепых атаках, пока неисправные танки замирали по обочинам дорог, Петров, тогда еще лейтенант, скрипя зубами, твердил себе: «Машины ни в чем не виноваты. Мы просто не умеем воевать».

Горькое отрезвление первых недель войны сломало многих. Десятки тысяч бойцов и командиров, потеряв веру в себя, в свою страну, в свою армию, бежали при первом появлении врага, бросали оружие, сдавались в плен. Но другие продолжали драться, снова и снова бросаясь в бой. Уже не надеясь на то, что врага удастся выбить со своей территории, танкисты мехкорпуса продолжали атаковать. Без отставшей пехоты, без артиллерии, теряя танки один за другим, они шли вперед. Рота за ротой, батальон за батальоном, до последней машины били, останавливая немцев, заставляя переходить к обороне. Когда немецкий пехотинец бесстрашно забросил тяжелую плоскую мину на радиатор его «тридцатьчетверки», Петров вылез из медленно разгорающегося танка и застрелил смельчака из нагана. Тогда, уходя в полный рост от горящей машины, лейтенант решил для себя, что, сколько бы ни было отпущено ему военного времени, он научится драться так же спокойно и умело, как эти люди в серых мундирах.

Пахомов вывел его из себя не столько незнанием своей техники, сколько этими словами: «Я не хочу отвечать». Командир обязан принимать решения и нести за них полную ответственность. Если бы лейтенант сказал: «Мы не можем безопасно спустить машину. Прошу вашей помощи», ротный понял бы его и назначил на этот спуск кого-нибудь из опытных водителей. По крайней мере, Пахомов показал бы, что заботится о танке, а не о собственной шкуре. Хуже всего было то, что с этим командиром ему, старшему лейтенанту Петрову, придется скоро идти в бой.

– Смотри внимательно, – бросил комроты водителю. – Ты на чем раньше был?

– На БТ, – водитель нервно сглотнул. – Товарищ старший лейтенант, я ж не отказываюсь. Просто не уверен я.

– Ладно, хватит. Запоминай, как я это делаю.

Оглушительно заревел дизель; лязгая траками, «тридцатьчетверка» осторожно вползла левой гусеницей на один из пандусов. Аккуратно подавая машину вперед, одновременно разворачивая ее, Петров подумал, что, вполне возможно, водителю этот навык просто не успеет пригодиться. Выругавшись, он отогнал эти мысли. Корма повисла в воздухе по четвертый каток, но танк уже стоял обеими гусеницами на пандусах. Еще немного, и он сполз на землю.

– Не глуши двигатель, – бросил комроты механику. – Пахомов, вылезай.

Командир роты и командир танка встали за газующей «тридцатьчетверкой». Из-за рева двигателя говорить приходилось в голос, но зато можно было не беспокоиться, что разговор услышит кто-то со стороны.

– Ты понимаешь, что я должен снять тебя с машины? – спросил Петров, глядя в глаза Пахомову.

Если бы сейчас он увидел на лице лейтенанта облегчение, комроты, не задумываясь, доложил бы об отказе выполнить приказ комбату и комиссару. Но Пахомов побледнел и что-то пробормотал.

– Не слышу!

– Не позорьте, товарищ старший лейтенант! Я не трус. Просто не хочу… Вредителем.

Похоже, это что-то для него значило. Этот маленький лейтенант даже не подумал о том, что, если Петров отстранит его от командования и доложит об отказе выполнять приказание, одним позором он не отделается. Ротный привык доверять своим суждениям. Пахомов не был трусом, но отчаянно боялся обвинения в умышленном выводе машины из строя.

– Хорошо. Первый и последний раз. Тебя как зовут?

– Витькой… В смысле, Виктором.

– Так вот, Витя, там, – старший лейтенант махнул рукой в направлении, которое считал западным, – нас никто не будет спрашивать – что мы умеем, а что нет. Боевую задачу поставят – и все. Или выполнишь, или сдохнешь. Не исключено, что и то, и другое вместе. Все.

Он повернулся и пошел к эшелону. В это время состав дернулся и передвинулся еще на одну платформу. За спиной ротного «тридцатьчетверка» заревела и, выпустив клубы вонючего дыма, поползла прочь. Следующим должен был разгружаться его танк, но в Осокине Петров был уверен, как в себя. У пандуса стоял, переминаясь с ноги на ногу, Нечитайло. Проходя мимо своего взводного, старший лейтенант, не останавливаясь, бросил:

– Такие вопросы ты должен решать сам.

Лейтенант не ответил. Его широкое, обычно добродушное лицо было напряжено, сдернув с головы шлемофон, он из-под ладони смотрел куда-то вверх.

– В чем дело…

– Чуете, товарищ старший лейтенант? – перебил его украинец. – Чи гудуть, чи ни? Не зрозумию…

Волнуясь, он всегда переходил на украинский. Старший лейтенант, похолодев, посмотрел в небо. Оно было чистым, но Петров уже услышал его – этот звенящий, на одной ноте гул.

– Воздух! – отчаянно закричал кто-то в голове состава, и тотчас сухо рявкнула зенитка, за ней другая, третья. Высоко в небе, западнее станции вспухли белые клочки разрывов. И между этими клочками на станцию неспешно шли двухмоторные, с широкими крыльями самолеты. Длинные, вровень с кабиной мотогондолы и ноющий, прерывистый звук моторов не оставлял места сомнениям.

– «Хейнкели»! – крикнул старший лейтенант. – Петро! Не стой там! Укройся где-нибудь!

– Воздух! Воздух!

Танкисты метались вдоль эшелона, кто-то нырнул под платформу, словно надеясь, что она защитит от бомбы.

– По машинам! – У Шелепина оказался необычайно сильный для его роста голос. – Продолжать разгрузку! Стрелки! По самолетам – огонь!

«Какой «огонь»? – лихорадочно соображал Петров, карабкаясь на платформу. – Они же на двух тысячах, не меньше!» Но в непрекращающийся лай зениток уже вплелось стрекотание пулеметов – с турелей, просто из люков танкисты лупили в небо. Самолеты были уже почти над станцией. Старший лейтенант рывком вздернул себя на танк. Из башни торчал Безуглый, и, положив ствол ДТ на край открытого люка, не целясь, бил вверх скупыми, короткими очередями.

– Ни хрена никуда не попадем! – сообщил он командиру. – Но так веселее!

– Где Васька? – крикнул комроты, и словно в ответ заработал дизель.

«Воткнет он мне сейчас машину», – лихорадочно пронеслось в голове у Петрова. Оттолкнув Симакова, он протиснулся в танк, с трудом пролез на место радиста и повернулся к водителю. Бледный до синевы Осокин смотрел прямо перед собой в открытый люк.

– Аккуратно, Вася… – начал было Петров.

– Командир, не мешай, – резко ответил водитель.

Лязгнули гусеницы, танк начал разворачиваться. Снаружи грохотали зенитки, на станцию наплывал гул чужих моторов, но Осокин работал четко, как на танкодроме. Он уже въехал на пандус, когда старший лейтенант услышал знакомый вой. В машине стало темнее, и он, не глядя, заорал, стараясь перекричать мотор:

– Не запирать люк! И рты откройте!

В этот момент кто-то словно ударил его по ушам. На мгновение ротному показалось, что из-под него выдернули сиденье и он куда-то проваливается. Снаружи что-то дробно застучало по броне, и тут танк тряхнуло. «Сбросило!» – пронеслась паническая мысль, но машина дернулась вперед. Еще один взрыв, чуть в стороне. Еще. «Тридцатьчетверка» скатилась с пандуса, развернулась, и в этот момент их накрыло второй волной. Двадцатишеститонная машина вздрогнула, двигатель заглох. Осокин, закусив губу, запустил дизель сжатым воздухом и повел машину вдоль состава. Взрывы прекратились.

– Вася, останови машину, – крикнул Петров.

Водитель непонимающе посмотрел на командира.

– Осокин, стой!

Механик быстро кивнул и перевел рычаги в нейтральное положение. В этот момент в танке стало светлее – неугомонный Безуглый открыл люк.

– Командир, одного подшибли! – крикнул он.

Радист и наводчик уже выбрались из танка, и выход прошел легче. Высунувшись по пояс из люка, Петров огляделся. Над станцией поднимались столбы дыма, в стоявшем рядом эшелоне занялось несколько вагонов. Бомбардировщики уходили на запад, один заметно отставал, растягивая за собой сизый шлейф.

– А-а-а, сволочь! – захохотал радист. – Не нравится! Жаль, добить некому.

– Почему некому? – Осокин высунулся из люка механика и внимательно смотрел в небо. – Вот сейчас и добьют. Смотри, командир!

С севера к бомбардировщикам мчались две точки.

– Не пойму, наши или нет? – Безуглый поднял руку козырьком к глазам.

– Наши, «ишачки», – кивнул старший лейтенант. – Где ж вы раньше были!

Теперь уже всем были видны толстые фюзеляжи маленьких, казавшихся игрушечными рядом с тяжелыми бомбардировщиками, самолетиков.

– Ну, сейчас они им дадут жизни, – зло усмехнулся водитель.

Командир промолчал. Слишком часто он видел на Украине, как валились к земле, полыхая, краснозвездные самолеты. Это только с виду бомбардировщик кажется беззащитным, а на деле может огрызнуться из пулеметов так, что мало не покажется. Однако у наших летчиков, похоже, было свое мнение на этот счет. «Хейнкели» собрались теснее, готовясь встретить «ишаки» огнем воздушных стрелков. Истребители, пользуясь преимуществом в высоте, бросились в атаку. У Петрова замерло сердце.

– Что они делают? – Безуглый в сердцах ударил кулаком по броне. – Их же сейчас изрешетят!

В небе послышался треск, словно рвали толстый брезент – заговорили скорострельные пулеметы бомбардировщиков. «Ишаки», не сворачивая, продолжали сближение.

– Им скорости не хватает, – тихо сказал Петров. – Они и так еле догоняют, если начнут вилять – немцы точно уйдут.

Теперь пулеметы трещали непрерывно. Танкисты молча смотрели, как два смельчака шли в самоубийственную атаку. Внезапно под крыльями первого истребителя полыхнуло, и в середину немецкого строя метнулись, растягивая дымный след, четыре огня. Мгновение спустя пламя ударило из-под плоскостей второго «ишачка». Огненные шары вспухли над «Хейнкелями».

– Ух ты! – восхитился Осокин. – Командир, чем это они их?

– Не знаю! – крикнул Петров. – Нет, ты смотри, что делается!

На глазах у всей станции немец вильнул в сторону и врезался в соседа по строю. Один из бомбардировщиков развалился, второй, кувыркаясь, пошел к земле.

– УРРАА!!! – Петров сорвал с головы танкошлем и бешено замахал им над головой.

Кричали все, Безуглый тряс пулеметом и хохотал, обычно невозмутимый Симаков вдруг выбил на крыше моторного отделения какую-то невообразимую чечетку. Строй «Хейнкелей» распался, самолеты со снижением уходили к линии фронта. «Ишаки» снова набрали высоту и атаковали подбитый зенитчиками бомбардировщик. В небе опять раздался треск разрываемого брезента. Немецкий самолет накренился, затем вдруг перевернулся и почти отвесно пошел вниз.

– Троих завалили, надо же, – прошептал старший лейтенант.

За все время боев на Украине он ни разу не видел, чтобы наши истребители вышли из воздушного боя победителями.

– Танк горит! – донесся истошный вопль от хвоста эшелона.

В десяти метрах от четвертого спуска стоял, накренившись влево, Т-26. Над моторным отделением поднимался густой дым. К танку уже бежали люди. Из раскрытого люка вытаскивали водителя. Что-то с ним было не так…

– Ноги… У него ж ног нет, – сдавленно просипел наводчик. – Это что же…

– Симаков, отставить, – рявкнул старший лейтенант.

– Носилки! Санитаров!

Из башни доставали тела командира и наводчика, принесли огнетушители. Пожар удалось погасить, убитых накрыли брезентом, к подбитому танку уже цепляли буксирные тросы. Несмотря на близкие попадания, ни одна бомба не поразила эшелон, и разгрузка продолжалась – с первого и второго пандуса сползли «тридцатьчетверки». КВ, каким-то чудом спущенный на землю до бомбежки, стоял рядом с эшелоном. Шелепин дважды отмахнул с башни флажком, и состав передвинулся еще на одну платформу. Танк Петрова подъехал к машине комбата.

– Ну что, Ваня, как настроение? – невозмутимо осведомился майор.

– Нормально.

– Молодец. Видели, как наши их эрэсами разделали? Я такое на Халхин-Голе наблюдал, но чтобы так, в упор подойти… Соколы, одно слово, жаль, что поздновато их подняли. Значит, настроены по-боевому?

– Как всегда.

– Это хорошо. А то есть тут у нас такие командиры, которых вид смерти приводит в священный ужас и вызывает намокание штанов. Не повезло ребятам, – перескочил он внезапно, – бомба буквально в полутора метрах легла – осколки все в них… Много ли этой жестянке надо? Так, у вас еще три машины для разгрузки остались?

– Так точно.

– Тогда слушайте боевой приказ. Что-то соседний эшелон мне не нравится. Неорганизованно он как-то горит. Люди какие-то заполошно бегают. То ли у них командиров поубивало, то ли сбежали. Сходите, посмотрите, если надо – примите командование и возглавьте борьбу с пожаром. А то у них там, кажется, снаряды – рванут, не дай бог, будем летать по небу, как летчик Чкалов. Задача ясна?

– Да.

– Ну, выполняйте. Комиссар свою бандуру разгрузит – придет на помощь, у него подход к людям правильный. Возьмите с собой кого-нибудь из экипажа.

– Есть! Безуглый – со мной! Осокин, Симаков, ждать меня у машины!

Петров ловко соскочил с башни, рядом тяжело приземлился Безуглый. В руках радист по-прежнему сжимал ДТ.

– А это зачем? – спросил старший лейтенант.

– На всякий случай, – пожал плечами радист. – Вы бы, товарищ старший лейтенант, кстати, тоже наган прихватили. А то он у вас все время в танке болтается.

– Забыл после этих перетаскиваний нацепить обратно. Ладно, хрен с ним.

Они перелезли через пустые платформы, затем обогнули штабели бревен и выбежали к горящему эшелону. Передние четыре вагона дымились, кое-где сквозь доски прорывалось пламя. Возле них бестолково суетились несколько бойцов – одни пытались сбивать огонь шинелями, другие лопатами швыряли песок на тлеющие стенки. За паровозом что-то полыхало, маслянистый, черный дым затягивал пути перед эшелоном.

– А где остальные? – Петров лихорадочно огляделся. – Безуглый, давай в хвост – собирай всех, кто под руку попадется. Я посмотрю, что там горит.

– Товарищ старший лейтенант, – сержант взял пулемет наперевес, – давайте лучше вместе – надежней как-то!

Но комроты уже бежал вдоль состава. Он был в двух вагонах от пожара, когда из дыма перед паровозом появилась группа красноармейцев. Кашляя, растирая слезящиеся глаза, они жадно хватали воздух. Впереди бежал высокий широкоплечий старшина с совершенно черным от копоти лицом. Бойцы, пытавшиеся тушить пожар, бросили работу.

– Тикайте, хлопцы! – хрипло крикнул закопченный здоровяк. – Там не продерешься – битум горит! Надо к хвосту и со станции, пока не поздно.

– Отставить! – заорал Петров. – Прекратить панику!

Он подбежал к людям.

– Где командиры?

– Бомбой убило! – крикнул кто-то из красноармейцев.

– Что, всех сразу?

– Они под платформу полезли, а туда бомба угодила… – рыдающим голосом ответил другой. – Всех троих на куски! Товарищ командир, у нас тут снаряды – сейчас рваться начнут! Тикать надо!

– К-куда тикать? – от бешенства Петров начал заикаться.

В первые недели он видел немало подобных сцен и люто возненавидел эту привычку людей: перед лицом опасности превращаться в стадо. Больше всего злило то, что пока одни, несмотря ни на что, пытались делать дело, другие бросали все и, обезумев от страха, любой ценой старались спасти свою жизнь, с его, старшего лейтенанта Петрова, точки зрения совершенно никчемную. Слишком много хороших ребят сгорело на глазах у комроты-1, и он не находил оправдания трусости. В конце концов, он-то никуда не бегает и не орет! Хотя очень хочется.

– Слушай мою команду! Пожар необходимо потушить! За штабелями – цистерна с водой. Вы двое – бегом к соседнему эшелону! Найдите майора Шелепина, скажите – Петров просит танк, отбуксировать цистерну. Остальные – продолжаем сбивать огонь! Где паровозная команда?

– Сбежали! – злобно ответил старшина. – Чего ждать-то? Там порох, заряды к стапятидесятидвухмиллиметровым! Если пыхнет – все изжаримся, а потом и снаряды рванут. Уходить надо!

– Сейчас собьем замки и начнем выносить заряды и тушить пламя внутри, – не обращая внимания на паникера, обратился к бойцам Петров. – Вы двое – берите ломы…

– Чего его слушать? – заорал здоровяк. – Бегите, пока не поздно.

– Ах ты, сука, – задыхаясь от ярости, старший лейтенант попытался нащупать отсутствующую кобуру.

– А где твой наган-то? – ядовито спросил старшина. – Еще сукой лается!

Он шагнул вперед и вдруг резко, не замахиваясь, ударил танкиста в челюсть. Это было так неожиданно, что тот даже не попытался уклониться. Перед глазами старшего лейтенанта заплясали зеленые огоньки, ноги подкосились, и он упал на колени. Рот наполнился кровью, голова отяжелела. Петров как-то отрешенно подумал, что, пожалуй, до сих пор он таких ударов не получал.

– Бежим! – голоса доносились, как сквозь вату.

Его сбили с ног, перед лицом замелькали сапоги, кто-то наступил на руку, выругался. Петров захрипел и, перевернувшись на живот, попытался подняться. Чьи-то руки поддержали за плечи.

– Товарищ старший лейтенант, – перед глазами расплывалось встревоженное чумазое лицо в сбитой набок пилотке.

Ему помогли сесть. Сбежали не все, у вагонов осталось семеро бойцов. Они окружили танкиста, переминаясь с ноги на ногу, в их глазах ясно читался страх.

– Надо… Надо тушить… – сипло пробормотал Петров. – Надо вернуть… Остальных.

Он посмотрел вслед дезертирам, те уже почти добежали до конца штабеля и вдруг, как по команде, остановились, задние налетели на передних.

– Назад!

Петров, шатаясь, встал на ноги. Из-за спин он не мог видеть, что происходит, но этот властный голос комроты-1 знал хорошо.

Беляков с утра не надел комбинезон, и на серой гимнастерке были прекрасно видны и шпалы в петлицах, и комиссарская звезда на рукаве.

– А-а-а! Чего его слушать! Бей! – заорал знакомый голос.

Эти люди, минуту назад бывшие бойцами Красной Армии, уже совершили преступление. Сознавая, что назад пути нет, они из стада превратились в стаю. Старший лейтенант с ужасом смотрел, как спины качнулись вперед. Дезертиры заревели, распаляя себя, и тут грохнул выстрел, затем другой.

– Убил! – завопил кто-то в толпе.

– Трусов и паникеров буду расстреливать на месте! – надсаживаясь, прокричал комиссар.

Убитый им старшина дернулся последний раз и затих, из-под головы натекало красным. Глядя в белые от животного ужаса глаза остальных, комиссар увидел, что опоздал. Эти люди перешли грань, за которой их было уже не дозваться. Беляков понял, что сейчас его разорвут и, сдерживая подступающую панику, приготовился применить оставшиеся пять патронов с пользой.

Пулеметная очередь выбила пыль между ним и дезертирами. Безуглый, забравшись на штабель, пристроил пулемет на бревно. Сверху вся сцена была перед ним как на ладони.

– Товарищ батальонный комиссар! – голос сержанта звенел то ли от напряжения, то ли от больного какого-то веселья. – Разрешите приступить к расстрелу паникеров! Я эту контру тут с одной очереди положу!

– Отставить, товарищ сержант! – металлически выговаривая каждое слово, ответил Беляков.

– А чего отставлять, – Безуглый уже завелся. – Согласно приказу…

– Я сказал: «отставить», – обернувшись, рявкнул комиссар. – Это мне решать, а не тебе.

Беляков шагнул к дезертирам – те попятились в ужасе. Стиснув зубы, он взял себя в руки. Эти люди изменили присяге, бросили свой пост, могли убить его, и больше всего ему хотелось сейчас скомандовать радисту: «Огонь». Он имел на это право. Комиссар медленно убрал наган в кобуру.

– На сегодня хватит, – тихо сказал он. – Безуглый, приведи наших машинистов и подгони танк – отбуксировать цистерну. Доложите начальнику станции – пусть пришлет пожарных, что бы там у него ни горело. А вы… Возвращайтесь к работе, огонь дальше пропустить нельзя.

Бойцы переглянулись, затем повернулись и побежали к горящим вагонам. Комиссар посмотрел на человека, спасшего ему жизнь.

– Товарищ сержант, вам что, дважды повторять нужно?

Танкист неловко соскочил со штабеля, лицо его было белым.

– Товарищ батальонный комиссар, разрешите? – его прорвало. – Вам нельзя с ними оставаться, эта сволочь…

– Что, колотит? – участливо спросил Беляков. – Ничего, сейчас полегчает. Идите, я уж тут как-нибудь сам разберусь.

– Товарищ батальонный комиссар…

– Исполнять!

– Есть!

Радист повернулся и, пошатываясь, пошел прочь, сделав несколько шагов, он тяжело побежал. Комиссар посмотрел ему вслед, потер подбородок и пошел туда, где два десятка бойцов пытались потушить пожар. Подойдя, он увидел, что дело плохо. Два первых вагона, несмотря на отчаянные усилия красноармейцев, разгорались. Едва в одном месте удавалось сбить огонь песком или шинелью, в другом по доскам ползли языки пламени.

– Не выходит ни хрена, – хрипло сказал красноармеец в разорванной гимнастерке. – Водой нужно. Воды мало.

Это был один из тех бойцов, что остался с Петровым. В словах его не было паники, просто угрюмая констатация факта.

– Отставить, товарищ боец, – ответил Беляков, принимая ведро с водой от подбежавшего красноармейца и выплескивая ее на обуглившиеся доски. – Если бы ничего не делали, он бы уже давно взорвался.

– Он так и так взорвется, – сказал красноармеец, сбивая огонь шинелью. – Надо двери открыть и картузы выбрасывать.

– Если откроем – туда воздух пойдет, что в твою топку. Да все, дождались уже.

Между штабелем и эшелоном к ним полз Т-26 с цистерной на прицепе. Обгоняя танк, к пожару бежали несколько красноармейцев-железнодорожников во главе с лейтенантом и паровозная бригада имени героев КВЖД.

– Товарищ Беляков, зачем понадобились? – Трифонов казался совершенно спокойным, словно и не двигал десять минут назад состав под бомбами.

– Такое дело, нужно отцепить четыре передних вагона и оттащить по-быстрому в какой-нибудь тупик, а лучше в поле.

– А потом?

– А потом драпать с паровоза как можно быстрее – в вагонах артиллерийский порох.

– Товарищ батальонный комиссар, разрешите? – вмешался лейтенант-железнодорожник. – Боеприпасы бросать нельзя! Это военное имущество! Мы танкистам не подчиняемся…

– Хватит! – рявкнул Беляков. – Товарищ Трифонов, приступайте! Под мою ответственность!

Трифонов переглянулся со стариком, кивнул и хлопнул по плечу младшего машиниста:

– Севка, танкистов доразгружаешь сам. Попросишь у них кого-нибудь в кочегары себе. Там два раза подвинуть осталось. Пойдем, дядя Фаддей.

– Пойдем, Вася. Эх, совсем нашу команду растащили, сперва Сему ранило, теперь… – он махнул рукой. – Там пути-то впереди целы?

– Целы, целы, – закивал один из красноармейцев. – Только битум горит – все в дыму.

– Ну и ладно, эта ветка как раз на заводскую, там пустырь хороший.

Оба повернулись и бегом бросились к паровозу. Сева молча полез между вагонами. «Овечка» стояла под парами, так что как только машинист и кочегар исчезли в кабине, раздался свисток и состав вздрогнул. Горящие вагоны отцепились, и паровоз с пылающим грузом ушел в дым. Бойцы молча смотрели вслед. Комиссар повернулся к лейтенанту:

– Желаете письменный приказ, товарищ лейтенант? Правда, задним числом, но уж извините…

Не дожидаясь ответа, он вытащил из планшета блокнот и карандаш. Быстро набросав несколько строк, Беляков размашисто расписался и протянул листок железнодорожнику. Тот сложил листок вдвое и, не читая, сунул в карман. Комиссар повернулся к Севе:

– Товарищ машинист, батальон ждет. Возвращайтесь к работе.

– Мне кочегар нужен.

Сева словно повзрослел лет на пять – перед комиссаром стоял мужчина.