Текст книги "Когда горела броня"

– Нет, в шутку, – огрызнулся Шелепин. – Слушай, кончай тут отражать на лице сложную гамму переживаний. Делаешь свое дело, и делай. И вообще, шел бы ты, комбинезон надел да экипаж свой проверил. Через пять минут выступаем.

Комбат стоял в люке и смотрел на часы. Минутная стрелка приближалась к двенадцати. Двадцать секунд… Пятнадцать… Пять… Майор поднял флажок и резко махнул вниз, крикнув:

– Заводи!

Оглушительный рев дизелей «тридцатьчетверок» заглушил тарахтение слабеньких бензиновых моторов легких танков. Т-26 лейтенанта Турсунходжиева первым тронулся к воротам, за ним уже разворачивались две другие машины его взвода. Получивший свою первую боевую задачу батальон двинулся к линии фронта.

Лейтенант Волков,
июнь – август 1941 года

В темноте все дома казались мрачными и заброшенными. Приказ о соблюдении светомаскировки выполнялся неукоснительно, и к вокзалу 2-й маршевый батальон 124-го учебного полка шел, ориентируясь в основном по табличкам с названиями улиц, которые комбат, капитан Светляков, время от времени освещал фонариком. Всякий раз выяснялось, что батальон опять свернул не туда, и бойцы начинали наперебой советовать, как лучше добраться до станции. Батальон формировался в основном из жителей города – добровольцев и мобилизованных, так что недостатка в советчиках не ощущалось. Хуже было то, что советы давались зачастую прямо противоположные. Кончалось тем, что капитан рявкал на спорщиков и принимал решение единолично, только для того, чтобы через десять минут снова остановиться, решая, как двигаться дальше – по Стахановской или через Героев Царицына. Лейтенант Волков наблюдал этот балаган с нескрываемым неодобрением. Его вторая рота шла в полном порядке, никто не покидал строй и не лез обсуждать дорогу к вокзалу. Но это никоим образом не отменяло того, что батальон, похоже, заблудился. Волков чиркнул спичкой и посмотрел на часы: было полвторого ночи. Эшелон должен отправиться через полтора часа. Без них он, конечно, не уйдет, но опоздание могло привести к тому, что их отъезд задержат на несколько часов, а то и на сутки. Расписание движения эшелонов было очень плотным, дорога работала с перегрузкой, и выбившиеся из графика составы зачастую просто отгонялись в тупики ожидать своей очереди проскочить в какое-нибудь «окно». Такая задержка могла быть расценена как саботаж – со всеми вытекающими…

Лейтенант вздохнул. Батальон вышел из лагеря раньше остальных, имея задачу забрать со склада патронные двуколки. Однако на складе подозрительно сонный начальник караула сообщил, что двуколки еще с вечера отогнали на вокзал. Полк известить, конечно, забыли или не посчитали нужным. Светляков долго матерился, а потом принял роковое решение – срезать путь по окраине, через район частной застройки. Роты втянулись в лабиринт узких улочек и немедленно потеряли ориентировку. Даже в мирное время фонари здесь горели через один на четверти улиц, а сейчас темень опустилась и вовсе непроглядная. Небо затянуло тучами еще днем, не было видно ни луны, ни звезд. Комроты-2 предложил было комбату вывести, пока не поздно, батальон обратно к складам и обойти город, как и предполагалось сделать с самого начала. Но капитану, похоже, вожжа попала под хвост. Не слушая возражений, он повел людей по темным улочкам.

Отношения у Волкова и Светлякова не сложились с самого начала. Лейтенант не знал, что послужило тому причиной, но комбат невзлюбил его сразу. Возможно, дело было в медали «За отвагу», которая красовалась на груди у ротного. Лейтенант получил ее за то, что сутки пролежал на снегу среди надолбов в январе 40-го. Его батальон, атаковавший белофинский дот, откатился назад, едва противник открыл огонь. Никто и не заметил, как командир одного из взводов упал, раненный в бедро. Волков очнулся от холода – галифе смерзлись от натекшей крови. Лейтенант подполз к убитому бойцу и штыком срезал с того шинель, чтобы обмотать раненую ногу, затем проверил винтовку и пистолет. Больше всего он боялся того, что финны возьмут его живым. К вечеру похолодало, и Волков почувствовал, что скоро замерзнет насмерть. Пробираться к своим было бесполезно – прежде чем начать атаку, батальон полночи преодолевал широкую полосу вырубленного перед дотом леса. С раненой ногой, ослабевший от потери крови, он не прополз бы по засекам и ста метров. Только отчаянием и временным помешательством, вызванным потерей крови, можно объяснить то, что Волков пополз в сторону дота. Главный бункер прикрывался несколькими бетонированными пулеметными гнездами, и он рассудил, что если захватить одно из них, у него, по крайней мере, будет укрытие от ветра. К тому времени, когда лейтенант добрался до первого бетонного колпака, он уже едва двигался. Отдышавшись, Волков сунул в амбразуру гранату и, откатившись, стал ждать взрыва. Взрыва не последовало, более того, финны почему-то на гранату никак не отреагировали. Полежав немного в снегу, лейтенант обполз бункер и убедился, что тот пуст – броневая дверь была открыта настежь. Недолго думая, Волков забрался внутрь, закрыл дверь и принялся осматриваться. Финны оставили позицию. Лейтенант прикрыл амбразуру бронезаслонкой и провалился в забытье. Очнулся он уже в госпитале. Оказалось, что после неудачной атаки командование подтянуло тяжелую гаубицу, которая с десяти выстрелов разбила главный дот, после чего уцелевшие белофинны в полном порядке покинули укрепление. Разведка обнаружила это только ночью. Получалось, что лейтенант Волков, будучи раненным, в одиночку захватил пулеметное гнездо. Чтобы как-то затушевать тот неприятный факт, что полк в течение четырнадцати часов топтался перед покинутым дотом, комдив представил Волкова к медали.

У Светлякова медали не было, и «Отвагу» комроты-2 он, похоже, считал личным оскорблением. Несмотря на то что объективно вторая рота в ходе обучения была одной из первых по всем показателям, капитан неоднократно в рапортах командиру полка указывал, что Волков плохо готовит бойцов. После четвертого или пятого рапорта комполка приехал на стрельбище и понаблюдал за тем, как рота уверенно выбивает нормативы. Ничего не сказав, командир полка уехал обратно, а вечером жестоко накрутил Светлякову хвост. Волков, естественно, при этом не присутствовал, но уполномоченный 3-го Управления лейтенант Архипов со смехом рассказывал, как интересно менялся цвет лица комбата во время разноса.

Надо сказать, что с уполномоченным лейтенант поддерживал некое подобие дружбы. Несмотря на свою должность, Архипов был человек, в общем-то, незлой. Однако, как и положено хорошей ищейке, нюх и хватка у него были выдающиеся, в чем Волков вскоре убедился при весьма неприятных обстоятельствах. Значительную часть полка составляли не служившие в армии мужики лет под тридцать. На пятую ночь несколько человек выбрались из расположения и отправились пешком в город. В три часа ночи лейтенанта поднял один из караульных. Следуя за бойцом, комроты-2 подошел к забору, шедшему по периметру учебного лагеря. У забора Волков застал весьма неприглядную картину: шестеро бойцов переминались с ноги на ногу под дулами винтовок часовых. Вдоль забора размеренно ходил Архипов. Увидев лейтенанта, уполномоченный нехорошо обрадовался.

– Здравия желаю, – вскинул руку к пилотке Волков и покосился на задержанных.

– Здравствуйте, товарищ лейтенант. Ваши орлы? – Архипов кивнул на бойцов у забора.

– Не уверен, – честно признался комроты-2. – Я их еще не всех запомнил.

– Ну, они утверждают, что из второй роты. – Старший лейтенант почесал подбородок и как-то жестко посмотрел на собеседника. – Так что делать будем, товарищ лейтенант?

– Как что? – удивился Волков. – Под арест…

– Арестом тут не отделаешься, – уполномоченный посмотрел на восток, где небо потихоньку начало светлеть. – Это, вообще-то, оставление части в военное время. Давайте-ка отойдем, товарищ лейтенант, надо поговорить.

Они отошли шагов на двадцать, задержанные провожали командиров тревожными взглядами.

– Значит, так, – Архипов достал из кармана мятую пачку папирос, вынул одну и закурил. – По-хорошему, я должен их арестовать и сообщить о ЧП по команде. В этом случае твоих субчиков скорее всего ждет трибунал.

– И что? – Волков похолодел.

– А ничего, – старший лейтенант глубоко затянулся. – Поскольку они первые попались, думаю, получат на всю катушку. Чтобы другим неповадно было.

Ротный резко развернулся и почти бегом бросился к красноармейцам.

– Вы… – вздохнув, он взял себя в руки. – Вы какого черта в город поперлись?

Бойцы молча переглянулись. Самый здоровый, ражий мужик ростом под метр девяносто, с темными от въевшегося масла руками, гулко пробормотал:

– Мы, товарищ лейтенант, это… Тут, ну, заводской поселок… Он отсюда в двух километрах будет, – он замолчал, словно стесняясь, затем махнул рукой. – В общем… К женам мы ходили. Что такого-то?

– К женам? – Волков не знал, плакать ему или смеяться. – Я вам скажу, «что такого-то»! Вам трибунал светит!

Отвернувшись от ошалевших бойцов, он вернулся к уполномоченному.

– Ну, ты все слышал? – спросил комроты-2.

– Слышал, слышал. А теперь давай посмотрим на это дело вот с какой стороны, – Архипов метким щелчком отправил окурок в ящик с песком. – Тут у нас три учебных батальона, две тысячи триста двадцать пять человек. Большинство – из города. Чуть не половина – женатые. Понимаешь, куда я клоню?

– Я за них поручусь, – внезапно сказал Волков.

– Что? – не понял старший лейтенант.

– Я за них поручусь, – повторил ротный.

– Тогда уж за всю роту, – усмехнулся Архипов. – Ладно, давай попробуем, может сработает воспитательная сила коллектива.

Они подошли к задержанным.

– Значит, так, товарищи несостоявшиеся дезертиры, – жестко сказал старший лейтенант. – По-хорошему, трибунал по вас плачет, но ваш ротный решил взять вас на поруки. В случае повторения подобных инцидентов под трибунал пойдет он. Понятно?

– Есть! – крикнул за всех рослый рабочий.

– Разойтись! – скомандовал старший лейтенант.

Бойцы бегом бросились к своему бараку, Архипов повернулся к Волкову:

– Я не шучу, имей в виду.

– Есть, – мрачно ответил лейтенант. – Я понимаю.

Больше из второй роты никто не бегал, правда, в течение недели несколько человек ночью упали с верхних коек и наставили на лице синяков. Так, по крайней мере, изложил это ротному боец Шумов, тот самый здоровяк-рабочий, что попался тогда уполномоченному. Второе столкновение у Волкова с Архиповым состоялось буквально через несколько дней. По результатам первой недели лейтенант назначил временно исполняющих обязанности командиров отделений и взводов. Командиром первого взвода стал Андрей Васильевич Берестов, невысокий человек лет сорока с удивительно спокойным, мужественным лицом и абсолютно седой головой. До мобилизации он работал бухгалтером на торфозаготовках. Берестов сразу показал себя умелым бойцом – он отлично стрелял, умело метал гранаты и для своего роста и возраста был необыкновенно силен и вынослив. На вопрос лейтенанта, где он приобрел такой опыт, Андрей Васильевич сдержанно ответил, что воевал в Гражданскую. Волков составил рапорт и передал его по команде. Буквально через час его прямо с плаца вызвал к себе Архипов. Предчувствуя нехорошее, комроты чуть не бегом явился к уполномоченному и осторожно постучал в дверь кабинета.

– Войдите, – голос старшего лейтенанта был до тошноты уставным.

Волков вошел и аккуратно прикрыл за собой дверь. Архипов сидел за столом, перед ним лежала стопка бумаг. Уполномоченный встал из-за стола, обошел лейтенанта и запер дверь на ключ. Затем он вернулся за стол и, положив подбородок на сцепленные ладони, некоторое время смотрел на несколько ошарашенного этими маневрами Волкова. Наконец, кивнул:

– Бери стул, садись, в ногах, как говорится, правды нет.

Лейтенант пододвинул стул и сел напротив Архипова. С минуту командиры молча пялились друг на друга, наконец Архипов вздохнул и артистично спросил:

– Сашка, ты меня в гроб вогнать хочешь?

– Не понял, – честно ответил комроты-2.

– Твой рапорт? – риторически спросил уполномоченный, снимая верхний лист в стопке. – Твой. По подписи вижу. В этом рапорте ты докладываешь Светлякову, что временно исполняющих ты выбрал и на первый взвод просишь утвердить Берестова Андрея Васильевича. Так?

– Все верно, – кивнул Волков. – Ты чего так издалека заходишь-то?

– Сейчас-сейчас, – Архипов открыл ящик стола, вынул из него папку и толкнул по столу Волкову. – На, ознакомься.

Папка содержала в себе характеристику на Андрея Васильевича Берестова. На штамп лейтенант смотреть не стал, справедливо рассудив, что чем меньше знаешь, тем лучше спишь, и перешел прямо к тексту. Архипов закурил. Через пять минут Волков оторвался от папки и уставился на старшего лейтенанта.

– Твое мнение? – спросил уполномоченный.

Мнение лейтенанта было непечатным.

– Согласен, – кивнул Архипов. – Так что ты собираешься с этим делать?

– Слушай, ты мне объясни, – заволновался лейтенант, – как он вообще оказался у нас? В смысле в Советском Союзе?

– Ты невнимательно читал, – старший лейтенант погасил окурок, достал из пачки еще одну папиросу, но закуривать не стал. – Вернулся в двадцать седьмом по амнистии. Никаких художеств за ним не числилось, так что оснований отказать не было. После проверки приехал сюда и с 29-го работал на торфозаготовках. Характеризуется положительно. Даже награжден почетной грамотой за отвагу на пожаре. Но это все так, лирика. – Он перегнулся через стол и посмотрел прямо в глаза Волкову. – Вопрос в том, что ты поставил во главе взвода бывшего белогвардейского офицера.

Волков тоскливо выругался:

– Слушай, откуда мне было знать? Раз он так хорошо замаскировался…

– Ни хрена он не маскировался, – в сердцах ответил уполномоченный. – Если бы он что-то скрыл, а выяснилось это здесь, я бы его, не сомневайся, тут же под стражу… Самое смешное, что он и не думал скрываться. «Были ли в Белой армии?» – честно пишет: «Был»! Как его в военкомате прохлопали, я не знаю, но теперь это наше сокровище. Я его даже по происхождению не могу вычистить – с 38-го никаких препятствий нет.

– А чего ты кипятишься-то? – Волков уже успокоился. – Он что, шпион, по-твоему?

– Если шпион – то какой-то очень секретный. Двенадцать лет шпионил, как тут у нас торф добывают. Да ну, – Архипов махнул рукой. – Никакой он не шпион, просто… В общем, перепиши рапорт, замени его кем-нибудь и дело с концом.

Волков глубоко вдохнул, словно собираясь нырнуть, и быстро сказал:

– Не могу.

– В каком смысле? – озадаченно посмотрел старший лейтенант.

– В самом прямом, – ответил Волков. – Никаких препятствий я не вижу. В армию его призвали?

– Он доброволец.

– Тем более. Винтовку ему дали? Патроны дали? Форму? Вася, ты не понимаешь, он уже присягу принес, он боец Красной Армии. Так почему я не могу назначить хорошего бойца младшим командиром? Из-за происхождения?

– Ты не понимаешь, – тихо сказал Архипов. – Вот вы на фронте. Представь, что все это время Берестов скрывал свою сущность. А тут такая возможность – он берет и сдается в плен. Случаи такие известны. Да что там в плен, пусть даже он просто без вести пропадает. Ты понимаешь, чем это пахнет для тебя – ты его поставил взводным, и для меня – я тебя не остановил? Или ты и его на поруки берешь?

– А если беру? – так же тихо ответил Волков.

– Я тебе не позволю, – жестко сказал старший лейтенант.

– Тогда, пожалуйста, вычеркни его из рапорта своей властью, – пожал плечами лейтенант.

– Ясно, – Архипов чиркнул спичкой, сломал и в сердцах бросил коробок на стол. – На принцип, значит, идешь.

Волков встал и прошелся по комнате, снова сел. Архипов молча, как до этого папку, толкнул к нему спички и папиросы. Лейтенант закурил и некоторое время молчал, собираясь с мыслями.

– Вася, ты только не кипятись и постарайся меня понять. Я рассуждаю так: если Берестову дали оружие – значит, его происхождение сейчас не имеет значения. Я, если хочешь знать, на стрельбище десятки раз к нему спиной поворачивался. Если не имеет значения, то я имею полное право поставить его командиром взвода, тем более что выбирать мне особо не из кого. У меня полроты, если хочешь знать, вообще в армии не были! – Он глубоко затянулся. – Если он враг или на подозрении, то изволь у меня его из роты забрать, потому что с подозрительными я воевать не хочу. Мало ли, может, он и впрямь мне пулю в спину пустит. А доверять, но проверять… Этого я не умею. У меня там и без того забот полон рот будет, без Берестова.

– Я тебя, в общем-то, понимаю. – Архипов успокоился и тоже закурил. – Но и ты меня понять постарайся. Думаешь, мне самому все это нравится? Мне и с комполка нашим хлопот хватает…

– А что Сенченко? – насторожился Волков.

Архипов глубоко вздохнул.

– Ладно, чего уж теперь. Комполка наш в 1937-м сел как троцкистско-бухаринский, что ли, террорист. Год назад его выпустили, восстановили, вот он тут у нас и командует. А мне, когда сюда направляли, строго-настрого наказали за товарищем Сенченко приглядывать. Я, кстати, такие же вопросы задавал: почему, мол, если он подозрительный, ему такое дело доверили. И сказали мне, Сашка, что не моего ума это дело.

– Ну а ты? – Волков чувствовал, что на него вываливают то, без чего он прекрасно мог бы обойтись, но идти на попятную было поздно.

– А я, как прибыл, пришел к нему и честно его предупредил, что, мол, Иван Егорович, так и так, должен я за вами смотреть да кому надо докладывать. Так что уж, будьте добры, будьте в моем присутствии посдержанней. – Архипов выпустил струю дыма и посмотрел сквозь нее на обалдевшего лейтенанта: – Что смотришь? Я так тоже не могу – за спиной на человека стучать.

Оба замолчали. В комнате плавал табачный дым, на стене тикали вечно уходившие вперед часы с кукушкой.

– Ладно… – Архипов убрал в стол папку и папиросы и, подойдя, к окну, распахнул его настежь. – Накурили мы тут с тобой… Значит, такое дело, как всегда – под твою ответственность. Комбату твоему ничего говорить не будем, потому что он дурак, а Ивану Егоровичу я сам скажу. Знаешь, – уполномоченный повернулся и посмотрел на лейтенанта, – может, меня за это наконец погонят к чертовой матери из Управления. Надоело, не мое это. Пусть кубик снимают, на фронт отправляют, я только рад буду. И дело-то вроде нужное, но не мое. В общем, свободен.

– Есть!

Волков вскочил, отдал честь и, по-уставному повернувшись, чеканя шаг пошел к двери. Взявшись за ручку, он вдруг захихикал.

– Ты чего? – удивился старший лейтенант.

– Да понимаешь, – ротного прорвало, и он с трудом мог говорить. – Я его… Спрашиваю – где, мол, так научились… А он мне… «В Гражданскую».

– Мда-а-а, с юмором дяденька, – Архипов покачал головой, хохотнул, потом вдруг лицо его сделалось серьезным. – А воевать они умели, мне отец рассказывал.

Сейчас Берестов, как всегда собранный, аккуратный, шел рядом со своим взводом. Волков не знал, как уполномоченный и комполка ухитрились провести ему звание, но треугольники на петлицах бывшего белогвардейца свидетельствовали, что он теперь является старшим сержантом РККА. Вообще, комроты-2 считал, что Андрей Васильевич без труда смог бы командовать и ротой, если не батальоном, но мнение это держал при себе. Во всяком случае, во взводе себя Берестов поставил с первой минуты так, что его приказы исполнялись беспрекословно. Кроме того, первый взвод отличался какой-то особенной выправкой, а форма и амуниция у всех всегда была в полном порядке. Поневоле Волков начал присматриваться к методам старшего сержанта, но ничего особенного не заметил. В конце концов, он вызвал того на откровенный разговор. Оба отошли на середину плаца, чтобы поговорить без помех, и лейтенант, помявшись, спросил взводного, как тому удалось добиться, чтобы его приказы выполнялись беспрекословно. Надо отдать должное, Берестов, в отличие от комроты, был абсолютно спокоен.

– Вы, товарищ лейтенант, без сомнения, знакомы с моей биографией?

– Да, – ответил Волков.

– Там не все. Я пошел на фронт вольноопределяющимся в пятнадцатом году. Мне было семнадцать лет, и уже через три месяца я был прапорщиком. К 1917-му я стал поручиком и получил Георгия 4-й степени и Владимира. Просто так их не давали, – он посмотрел себе под ноги. – Я, как и вы, командовал ротой. Офицеров не хватало, а солдаты… Вы вряд ли поймете, но у меня половина солдат были неграмотны. Абсолютно, даже по слогам читать не умели. Я был городским юношей, из хорошей семьи. Мы были небогаты, но жили в достатке. Особую гордость отца составляло то, что он мог проследить наш род чуть ли не до времен Годунова… Я вас не утомил?

– Нет-нет, продолжайте.

Лейтенант никак не мог отделаться от ощущения, что это все происходит во сне. Перед ним стоял самый настоящий белогвардеец, дворянин, «белая кость», из тех, с кем воевал его отец. Берестов говорил о вещах настолько далеких, что Волкову казалось, что слушает какую-то сказку. Одно дело видеть белых офицеров в кино, и совсем другое – разговаривать с таким один на один. Впрочем, Берестов совершенно не походил на кинематографических белогвардейцев. Не было в нем ни лоска, ни больной какой-то развязности. Обычный человек средних лет, поседевший до срока, с волевым, но усталым лицом. Андрея Васильевича выдавали только руки – маленькие, аккуратные, с ровно подстриженными ногтями. Это были руки человека, родившегося в семье, в которой никто не занимался тяжелым монотонным физическим трудом.

– Мне приходилось учить их самому. Читать, писать, считать. Так, конечно, поступали далеко не все, но я не видел другого способа добиться хоть какой-то боеспособности. В современной войне неграмотный дикарь абсолютно бесполезен, – он посмотрел на темнеющее небо. – Тогда я и узнал, что, помимо моей России, существует другая, о которой я даже представления не имел. Они приходили ко мне и просили прочитать письма из дома. Вы не можете этого понять, ТОВАРИЩ лейтенант.

Лейтенант и в самом деле не мог. Конечно, многие его бойцы окончили три-четыре класса, но читать умели все. Это просто не укладывалось в голове – неграмотный взрослый мужик.

– Возможно, именно это и спасло меня в феврале, когда в частях стали убивать офицеров. Появились какие-то агитаторы, солдатские комитеты… Меня защитили мои солдаты, сказали: «Нашего барчука не трогать». Потом, когда фронт развалился, они даже посадили меня на поезд. Ну а дальше… На Дон, потом в Добровольческую армию. У нас люди росли быстро, тридцатилетние генералы были не редкость. В двадцать один год я командовал батальоном…

Он замолчал, а до Волкова вдруг дошло, против КОГО сражался этот батальон.

– Так что у меня хороший опыт. Если вам нужен совет – могу его дать. Никогда не будьте с солдатами запанибрата. Да, конечно, в смысле происхождения вы принадлежите к одному классу, как принято говорить, пролетариату, – Андрей Васильевич хмыкнул. – Но в армии это не имеет никакого значения. Вы командир, следовательно, всегда стоите над ними. Вы можете есть из одного котелка с бойцами, но в любую минуту должны быть готовы отдать приказ и потребовать беспрекословного подчинения. Как этого добиться… Ну, это уже не объяснить словами.

– Андрей Васильевич, вот вы сказали, «вы принадлежите к одному классу», – лейтенант говорил осторожно, стараясь не спугнуть то чувство доверия, которое, как ему казалось, установилось с этим немолодым человеком со странной судьбой. – А вы… Про себя что можете сказать, с нами или нет?

– В каком смысле, товарищ лейтенант? – поднял бровь Берестов. – Если вы имеете в виду – пролетарий я или нет, то, конечно, нет. Я дворянин, отказываться от этого, как некоторые, не собираюсь, хоть и не афиширую по понятным причинам. Если же вы об этом, – он приложил руку к петлицам, – то будьте спокойны. Я – младший командир Красной Армии, и долг свой исполню как следует. Я глубоко ценю ваше доверие, так же, как и доверие старшего лейтенанта Архипова, и, в отличие от некоторых… идиотов, я прекрасно понимаю, зачем к нам пришли немцы. Для меня эта война – продолжение той.

Волков не стал уточнять, кто именно были эти «идиоты» и для чего, по их мнению, немцы напали на Советский Союз. После этого разговора он проникся к Берестову полным доверием. Конечно, иногда мелькала мыслишка, что враг и должен был бы говорить так – убедительно, спокойно и доверительно, но лейтенант гнал ее прочь. То ли по молодости, то ли по складу характера, он либо верил человеку, либо нет. Старший сержант, похоже, испытывал к своему командиру похожие чувства. Из-за своего прошлого, которого он никогда не скрывал, бывший белогвардеец не имел не то что друзей, но даже приятелей. Соседи по коммунальной квартире испытывали к нему что-то вроде настороженного любопытства, а кое-кто даже постукивал куда надо, желая расширить свою жилплощадь за счет неблагонадежного жильца. Тем не менее по непонятной причине органы ни разу не побеспокоили Андрея Васильевича. Наверное, сказывалось то, что работал он безупречно. Возможно и то, что во время пожара в соседнем доме, когда две женщины с детьми оказались отрезаны огнем от выхода, он спокойно выбил дверь и вытащил их через пылающую прихожую до приезда пожарных. Но сам для себя Берестов решил, что его не трогают, потому что он не скрывает своего прошлого, упрямо отвечая во всех анкетах на вопрос о белой армии – «был». Здесь, в армии, Андрей Васильевич впервые за четырнадцать лет встретил людей, поверивших ему до конца, спрашивавших его совета, людей, которых не пугало его белогвардейское прошлое.

Светляков в очередной раз остановил батальон и принялся выяснять, куда поворачивать теперь.

– Товарищ лейтенант! Разрешите обратиться?

Волков повернулся на голос. Его звал командир второго взвода старшина Медведев. Медведев остался на сверхсрочную еще в тридцать шестом и с тех пор постепенно дорос до старшины. Огромный, кряжистый, с начавшим понемногу расти животом, этот тридцатичетырехлетний мужик полностью оправдывал свою фамилию. Даже лицо у него было какое-то медвежье – широкое, малоподвижное, с маленькими сонными глазами. Волков назначил его на взвод не задумываясь и ни разу не пожалел об этом. Особенными тактическими навыками старшина не блистал, но службу знал и гонял своих бойцов до седьмого пота, обучая всем премудростям военного ремесла, от правильного наматывания портянок до окапывания. Когда Медведев показывал, как правильно укладывать «сидор», чтобы ничего не брякало, не натирало и не упиралось никуда, Волков собрал всю роту посмотреть и поучиться. Казалось бы, нехитрая наука, но на первом же марше, когда батальон шел пятьдесят километров с полной выкладкой и всем приданным вооружением, люди на собственной спине ощутили ее важность. Медведев учил строить землянки, показывал, как правильно штопать дырки на форме, чтобы не расползались дальше, учил передвигаться ползком и перебежками. Старшина успел поучаствовать в освободительном походе в Западную Белоруссию, а потом недолго, до ранения, повоевать в финскую. В отличие от немногословного Берестова, Медведев не стеснялся подкрепить объяснение материала соленым русским словом, а иногда и легкой затрещиной, хотя рукоприкладством не злоупотреблял. У бойцов старшина пользовался непререкаемым авторитетом и заслуженным уважением, не в последнюю очередь потому, что готов был показывать и объяснять снова и снова, пока все не становилось ясно…

– Разрешаю, – вполголоса сказал лейтенант.

Медведев быстро подошел к лейтенанту и, нависнув медвежьей своей тушей, чуть не в ухо зашептал:

– Товарищ лейтенант, тут такое дело. У меня во взводе есть двое, отсюда, из Заречья. Один, между прочим, участковым тут был, все знает. Говорят, что если прямо вот по этой улице, Садовая называется, с полкилометра пройти, то в пути упремся. А там вдоль них к вокзалу за полчаса доберемся, там параллельно дорога идет, – он понизил голос до еле слышного шипения. – А то, если честно, бойцы волноваться уже начинают. Говорят, капитан нарочно водит, чтобы отправление задержать. Вы уж объясните ему, товарищ лейтенант, нехорошо это.

– Начинается, – злым шепотом ответил лейтенант. – Давай ко взводу, и чтобы больше я такого не слышал.

Медведев вернулся к своим бойцам, а Волков, заранее напрягшись, подошел к капитану. Светляков и батальонный комиссар Щукин совещались, куда сворачивать теперь. Комиссара в батальон назначили буквально за две недели до отправления на фронт, и ничем примечательным он запомниться не успел. Это был невзрачный, бледный какой-то человек, сторонившийся бойцов и явно не знавший, как себя вести с комсоставом. За все время, что он находился при батальоне, Щукин успел провести лишь две политинформации, на которых пересказал, а вернее, зачитал несколько статей из «Правды». На вопросы бойцов он только мялся и бубнил что-то неразборчивое, зато загрузил ротных командиров составлением плана по охватыванию бойцов политработой с целью повышения то ли политграмотности, то ли чего-то еще. Волков пробовал было протестовать, указывая, что политработа – это не его обязанность, но потом по совету Архипова просто настрочил какую-то белиберду, которую хитроумный уполномоченный распечатал на машинке аж в трех экземплярах. После этого Волков отправился заверять план политработ сперва у батальонного, а потом у полкового комиссара. Несколько напуганный таким пылом, Щукин пошел на попятную. Но мстительный лейтенант не поленился посидеть ночью и составить два донесения о ходе политработы в части, каковые направил уже не только комиссарам, но и Архипову. Кончилось тем, что неугомонного ротного вызвал к себе комполка и поинтересовался, действительно ли лейтенанту нечего делать, или это ему, майору Сенченко, только кажется. Щукина несколько осадили, а у комроты-2 появился еще один недруг. Склонный к философствованию Архипов сказал, что, если бы в маршевом батальоне был начальник штаба, склочный Волков ухитрился бы разругаться и с ним.

Сейчас комиссар близоруко всматривался в табличку с названием улицы, а Светляков стоял рядом и шепотом ругался.

– Разрешите обратиться, товарищ капитан? – негромко спросил комроты-2.

– Ну что у тебя, Волков? – неприязненно сказал Светляков.

– Товарищ капитан, у меня в роте есть бойцы из этого района. Они говорят, что если идти по Садовой, можно выйти к железной дороге, а там вдоль путей доберемся до вокзала.

– Еще твоих советов мне не хватало! – взорвался комбат. – Катись отсюда…

– Товарищ капитан! – прервал его лейтенант.

От такого вопиющего наплевательства на нормы устава у капитана отвисла челюсть, а Щукин почти испуганно уставился на ротного.

– Товарищ капитан, – тихо продолжил лейтенант. – Люди волнуются. Бойцы спрашивают, какого черта мы тут крутимся…