Текст книги "Верность Отчизне. Ищущий боя"

В техникуме начались экзамены. Готовился я к ним ночами. И когда ехал на аэродром, с усилием переключал внимание и перестраивал мысли: голова была полна формул и правил, не имевших ничего общего с авиацией. Учлеты заметили, что я все молчу, даже петь перестал, и спрашивают:

– Что пригорюнился?

– Да у него в техникуме экзамены, – отвечает за меня Коломиец.

– Э, тогда понятно!..

Однажды инструктор подошел к нам, внимательно оглядел каждого и сказал:

– Сегодня приступаем к полетам. Вижу – рады. Но предупреждаю: легко они не даются. Начнем с ознакомительного полета в зону. Ваше дело сейчас только наблюдать и мягко держаться за управление. Управлять буду я, а вы – знакомиться с поведением самолета в воздухе. В наше время, бывало, инструкторы внезапно делали фигуры пилотажа, не предупреждая курсанта. И если ученик явно струсит и растеряется… – Кальков помолчал и, усмехаясь, посмотрел на нас, – инструктор прекращает полет, высаживает учлета, с аэродрома прогоняет. Авиация любит смелых – трусы ей не нужны… Ну, а теперь мы предупреждаем о каждой фигуре. Первым полетит со мной учлет Кожедуб, – неожиданно закончил он.

Сажусь в машину. Делаю все по порядку, как положено. Только бы не допустить оплошности, только бы инструктор не отстранил от полета. Знаю, будет следить за каждым моим действием, даже за выражением моего лица: в его кабине есть зеркало.

Кальков вырулил на старт. Осмотрелся, поднял левую руку. В ответ стартер махнул флажком – взлет разрешен. Мою руку тянет вперед – это инструктор дал сектор газа, увеличивая обороты мотора. Кабина задрожала.

Машина тронулась, начался разбег. Ручка пошла от меня. Я невольно глянул в кабину, что не полагается, но сейчас же перевел взгляд на капот самолета. Нос опускался, мы уже неслись по полю. Земля быстро набегала – казалось, мы вот-вот перевернемся. Не почувствовал, как мы от нее оторвались. Да мы уже в воздухе!

Вдруг слышу голос Калькова. Он говорит в переговорную трубку:

– Внимание рассеиваете. И суетитесь. Спокойствие нужно.

Перевожу взгляд на капот. Стараюсь запомнить положение самолета при наборе высоты.

Снова раздается голос Калькова. Я даже вздрогнул: неужели опять что-нибудь не так? Он и это подметил:

– Ты слишком напряжен. Посмотри вокруг – красота какая! Да и ориентиры запоминай.

Ориентироваться трудно. Вон, кажется, техникум. Зеленые пятна – это сады, и среди них блестящая полоска – река Шостка. Все словно масляными красками написано.

Поднимаемся все выше. Вихревые потоки, врываясь с боков в кабину, бьют в щеки. Становится свежо. Смотрю на приборы: стрелка высотомера уже подобралась к 1500 метрам – высоковато для первого раза по тем временам Открылся неоглядный простор. Внизу что-то засинело: да это озеро Вспольное. Отличный ориентир! В прозрачной дымке виднеется Ображеевка. Вот бы покружиться над домом!

Снова слышу голос Калькова:

– Куда загляделись?

Быстро перевожу взгляд на приборы.

– Мы в зоне, – замечает инструктор. – Аэродром видите?

Киваю в ответ.

– Ну держитесь! Делаем срыв в штопор.

Он убирает сектор газа полностью на себя. Самолет без шума как бы повисает в воздухе, слышится только легкое дребезжание. И вдруг начинает валиться на крыло, опуская нос. Сердце у меня замирает, дыхание перехватывает.

Земля перед глазами завертелась. По теории знаю, что такое штопор, но мне кажется, что инструктор не выведет машину из такого положения. Становится страшно.

Но вот самолет прекратил вращение. Инструктор увеличивает обороты и уверенно выводит самолет в горизонтальное положение. Уследить за его действиями я не успеваю. Он спрашивает громко, уже не в трубку:

– Испугались?

– Да нет, – отвечаю, а сам думаю: «Хоть бы он не торопился со следующей фигурой, дал бы опомниться».

Но тут он снова начал убирать сектор газа, удерживая самолет в горизонтальном положении, и терять скорость. Вот он вводит самолет в правый штопор. Снова несемся вниз. Но теперь я стал посмелее: ведь один раз инструктор вывел самолет, выведет и сейчас. Да и техникой полета был увлечен. Правда, многого в управлении я не понял, хоть и смотрел во все глаза. Трудно все уловить и понять с первого раза. А сам я управления не ощущал – держался за него мягко.

И вдруг самолет начал сильно задирать нос. Что инструктор теперь сделает? Он кричит в трубку:

– Выполняю петлю!

И мы уже летим вниз головой. Четко, точно выполняет петлю инструктор. Вот мы уже подходим к верхней точке. Ноги у меня дрожат, я боюсь выглянуть из кабины. Перевалившись в верхней точке, самолет начинает выходить из отвесного положения: инструктор плавно выводит его и добавляет газ. Все свои действия он сопровождает объяснениями.

А я еле перевожу дыхание – так меня прижало на выводе из пикирования.

Потом, после петли Нестерова, были глубокие виражи: когда летишь почти на боку и центробежная сила прижимает тебя к сиденью.

Приуныв, я думал: «Ну нет, так пилотировать я никогда не научусь».

Пилотаж окончен. Инструктор начал снижаться в направлении аэродрома. Когда поднимались, внимание у меня было рассеяно: загляделся на Вспольное, на Ображеевку, смотрел на город, на аэродром. А сейчас я внимательно наблюдал за действиями инструктора, стараясь понять, как он управляет самолетом.

Инструктор зашел на посадку. Земля быстро набегала. И снова у меня появилось тревожное чувство: право, вот-вот врежемся! Так хотелось взять ручку на себя, чтобы уменьшить угол планирования. Но вмешиваться в действия инструктора нельзя.

Мне показалось, что у самой земли самолет поднял нос. Скорость стала гаснуть, ручка пошла к моему животу. Самолет мягко коснулся колесами и костылем земли, сел на три точки – отличная посадка! И вот он уже бежит по зеленому летному полю. Останавливается на линии предварительного старта.

К нам мчится сияющий, красный от волнения дежурный Петраков.

Вылезаю из кабины. В ушах гудит, стучит, и я как во сне.

Вот они какие, фигуры пилотажа! Петля Нестерова, штопор, который до открытия Константина Арцеулова считался бичом авиации. А как пилотирует инструктор Кальков! И научиться так пилотировать теперь моя единственная мечта.

В конце апреля учлетам выдали новенькие синие комбинезоны, и мы стали усиленно готовиться к первомайскому параду. Должны были пройти в комбинезонах, шлемах и летных очках перед трибуной.

Жаль было, что не могу так пройтись по деревне. Но если б и разрешили, я и сам бы не пошел: ведь отец еще ничего не знал! Как-то я завел было с ним разговор:

– А что, тату, если б я стал учиться летать в аэроклубе?

Отец даже привскочил, замахал руками:

– Еще чего выдумал – летать! Кончай техникум – хватит с тебя! И так здоровья у тебя мало!

Отец почему-то считал, что я не из крепких. На этом разговор у нас и закончился.

Зато, надев комбинезон, шлем и очки, я отправился в общежитие – показаться в летной форме приятелям. Не устоял перед искушением.

1 Мая мы строем промаршировали мимо трибуны. И, вообразив, что все уже нас считают настоящими пилотами, даже немного заважничали. Кальков, очевидно, приметил это и через несколько дней сбил с нас мальчишескую спесь, немилосердно отчитывая за каждый самый незначительный промах в управлении самолетом.

В мае стояла хорошая солнечная погода: полеты были в разгаре. В воздух поднималось по три-четыре самолета. Летали друг за другом вблизи аэродрома: тренировались в полетах по кругу – так называемых полетах «по коробочке».

Своей очереди к полетам мы ждали в нашей «комнате» на аэродроме: так называлась у нас квадратная площадка с флажками по углам, отведенная для подготовки на земле. Там мы и отдыхали, делились мечтами и планами. Кто хотел служить в гражданской авиации, кто мечтал о дальних перелетах, особенно после рекорда Владимира Коккинаки, пролетевшего 8000 километров за 22 часа 56 минут. Как и многие учлеты, я мечтал учиться в военном училище, стать воздушным бойцом.

Впрочем, мы еще сами не знали, какой род авиации нам больше нравится. И вдруг почти все захотели стать летчиками-истребителями.

А случилось это вот почему.

Однажды у нас в аэроклубе появился настоящий летчик-истребитель, младший лейтенант Бодня – на петлицах у него было по квадрату. Он оказался бывшим воспитанником нашего аэроклуба и земляком: родом был из соседней деревни – приехал домой на побывку. Мы, учлеты, глядели на него с завистью и восхищением. Он много и охотно рассказывал нам о занятиях и жизни в училище, о своих полетах на истребителе. Дружески советовал:

– Не упускайте на занятиях ни одной мелочи. В училище вам все пригодится: я не раз вспоминал там наш аэроклуб.

После разговора с младшим лейтенантом нам и захотелось стать летчиками-истребителями.

Возвращаясь с аэродрома, мы только об этом и толковали. А потом я садился за учебники и упорно готовился к экзаменам в техникуме. Твердо решил перейти на четвертый курс. Теперь-то я уже знал по своему опыту, как прав был Мацуй: когда планируешь время и упорно работаешь, всего добьешься.

Экзамены я сдал и перешел на четвертый курс. Начались каникулы. Студенты разъехались по домам. В общежитии начался ремонт, и мне пришлось перебраться в деревню. Вставал я раньше всех, с восходом солнца, тихонько завтракал, чтобы никого не разбудить, и уходил на аэродром. Являлся туда первым. Возился с машиной, помогал нашему технику. В день делал по четыре-шесть провозных полетов по кругу. Инструктор все больше и больше доверял мне управление самолетом. Возвращался я домой поздним вечером.

Я начал замечать, что отец испытующе поглядывает на меня. Как-то утром он пристально посмотрел мне в глаза и строго спросил:

– Где пропадаешь, сынок? Чем занят?

Врать я не стал:

– Учусь летать, тату.

Отец растерянно посмотрел на меня, а потом сердито крикнул:

– За журавлем в небе погнался, неслух? Вот к чему недавно разговор вел!

Я отмолчался, не стал переубеждать отца. К тому же спешил на аэродром. И хоть отец рассердился, разволновался, я был несказанно рад, что теперь мне уже нечего от него таиться.

Вечерами Кальков проводил методический разбор каждого вылета. Крепко доставалось нам от грозного инструктора. На похвалу он был скуп. И все же мы его очень любили и глубоко уважали. Его указания и советы запоминались навсегда.

Во время одного из первых полетов, когда лучи заходящего солнца отражались в стеклах домов, я загляделся на землю: казалось, то тут, то там вспыхивает ослепительное пламя. Машину качнуло, и инструктор тотчас же отобрал у меня управление.

Никогда не забуду, как на разборе он сказал, обращаясь ко мне:

– В полете надо уметь все видеть одновременно, ничего не упускать, действовать последовательно, четко, быстро. В летном деле многое зависит от распределения внимания. Запомните: рассеянность недопустима!

За малейшее нарушение правил полета Кальков нас строго наказывал. Посылал «определять высоту» на крыше ангара, не позволяя снимать летное обмундирование. И на несколько дней отстранял от полетов. А это было самое тяжкое наказание.

Однажды, идя на посадку, я по невнимательности слишком низко выбрал самолет из угла планирования. Кальков снова отобрал у меня управление.

– Такие ошибки недопустимы. Пора бы научиться! Будете определять высоту на крыше ангара в летном комбинезоне.

Ребята летали, а я полдня «загорал» в обмундировании на крыше, глядя с шестиметровой высоты на круг, нарисованный на земле.

…На аэродроме произошло большое событие: на старте появились мешки с песком.

Мы уже знали, что, когда учлет летит самостоятельно, мешки кладут на место инструктора, чтобы не нарушалась центровка самолета.

– Подходит время самостоятельных полетов! Чуете, ребята? – заметил Панченко.

Его перебил Петраков:

– Все равно нас заранее не предупредят, чтобы не волновались и ночь спокойно спали.

В полете я не получил ни одного замечания. После трех полетов с инструктором спросил:

– Товарищ инструктор, разрешите получить замечания?

– Так и летайте, своего не выдумывайте. Летайте, как я учил.

Вслед за мной Кальков три раза провез Кохана, старшего нашей группы. Сам вылез из самолета, но Кохана не высадил.

– Понятно, – шепнул мне Петраков, – Кохан полетит самостоятельно.

С нетерпением ждем, что будет дальше. Вдруг Кальков махнул рукой. Мы притащили два мешка с песком, крепко-накрепко привязали на переднем сиденье. Инструктор проверил – прочно ли.

Ребята из других групп смотрели на нас с завистью. На старте собрались инструкторы, пришел и комиссар Кравченко.

Кальков подошел к машине и сказал Кохану:

– Помните: главное – распределять в воздухе внимание и действовать, как я учил.

Самолет начал взлетать. Инструктор с напряженным вниманием следил за ним. Очевидно, волновался не меньше нашего. Мы даже не ожидали, что Кальков будет так волноваться, выпуская в воздух своего ученика.

Самолет сделал круг над аэродромом, а затем уверенно и правильно пошел на посадку.

– Хорошо, хорошо! – закричал инструктор, приседая и энергично жестикулируя. – Так, так!

Кохан приземлился, зарулил. Инструктор подбежал к нему и жестом показал – выполнишь, мол, еще один полет. Кохан выполнил полет по кругу без прохода над аэродромом. Снова приземлился, зарулил, вылез из кабины. Он был бледен, но радостно улыбался. Доложил о полете Калькову, который стоял на плоскости и держал сектор газа.

– Поздравляю с первым самостоятельным вылетом! – сказал инструктор. – Но предупреждаю: не зазнавайтесь! Однако вы побледнели.

Вдруг Петраков подтолкнул меня:

– Смотри-ка, мешки не вынимают…

Только он сказал это, как Кальков махнул рукой и крикнул:

– Учлет Кожедуб, ко мне!

Подхожу к самолету. Инструктор говорит кратко:

– Садитесь в кабину.

Влезаю в машину. Привязываюсь. Инструктор наклонился ко мне. Ну, думаю, сейчас отвяжут мешки, полетим вместе. А он, словно стараясь угадать мои мысли, спрашивает:

– Полетите самостоятельно?

– Полечу.

– Действуйте, как я учил. Своего не выдумывайте.

Инструктор спрыгнул с крыла. Преодолев невольное волнение, осматриваюсь. Подруливаю к исполнительной линии старта. Прошу разрешения взлететь. Стартер машет белым флажком, и я даю газ.

Делаю круг над аэродромом. Выполняю все по порядку, как учил инструктор. Управление кажется удивительно легким. Ровно рокочет мотор. Чувствую себя уверенно.

Захожу на посадку. Хочется сесть точно у «Т» на три точки. Но тут я перестарался: не заметил сгоряча, как высоко выровнял. Раньше времени потерял скорость, и посадка получилась «воронья» – приземлился грузно. Ругая себя, вылезаю из кабины. Сейчас попадет от инструктора. Так и есть. Он подходит ко мне и сердито говорит:

– Так моя бабка с печки плюхалась. Сколько раз вам повторять: соразмеряйте свои действия с расстоянием от земли, не хватайте раньше времени ручку на себя! Поспешность ни к чему. Завтра ошибку исправлять будете.

Отчитав, он все-таки поздравил меня с первым вылетом.

Как-то ранним утром я полетел по маршруту. Слежу за компасом и высотомером. Курс правильный, высота семьсот метров. Сличаю карту с местностью. Все как будто в порядке. И вдруг на втором отрезке маршрута Кальков, не предупредив меня, берет управление и начинает снижаться. Недоумеваю. Мотор работает нормально. Очевидно, инструктор сейчас уберет газ и будет «давать имитацию» вынужденной посадки, чтобы определить, правильно ли я буду действовать в создавшейся обстановке.

Еще раз посмотрел вниз: под нами стадо коров. Оно только что вышло из деревни и направилось на пастбище.

Не понимаю, что собирается делать инструктор. Вот-вот врежемся! Машина проносится над самыми спинами коров и взмывает вверх. Коровы бросаются в разные стороны. Не могу опомниться от удивления: зачем понадобилось инструктору разгонять стадо?

– Понял, как летать надо? Вот она, техника пилотирования! – раздался бас Калькова. – Только сам так никогда не делай. Да и об этом помалкивай.

Мастерство инструктора меня поразило. Но я никак не мог взять в толк одно: ведь он внушает нам, что ухарство, лихачество несовместимо со званием советского летчика. А сам только что совершил ухарский поступок! Даже товарищам я ничего об этом не сказал. И все опасался, что из деревни сообщат начальству о случае с коровами и на инструктора наложат взыскание. Но все сошло благополучно.

Зато другой случай заставил меня забыть обо всех моих сомнениях. Это было на следующий день. Группа быстро осмотрела и подготовила самолет, и я полетел с инструктором. Только оторвались от земли, вижу – прибор скорости не работает. Осматривая самолет, мы не заметили, что не снят чехол с трубки ПВД – приемника воздушного давления, который связан с прибором скорости. Я растерялся: как же лететь без показания скорости?

Инструктор, увидев в зеркале мое встревоженное лицо, хладнокровно сказал:

– А теряться не надо, голубчик. Скорость можно определить и по оборотам мотора. Управление беру я.

И он уверенно повел самолет на посадку.

– В воздухе всякое бывает, – говорил Кальков в тот вечер. – Запомните: во-первых, тщательно контролируйте машину перед вылетом, чтобы таких происшествий больше не повторялось; во-вторых, в полете сохраняйте полное спокойствие. – И добавил свое любимое: – Делайте все по порядку, не спеша, но поторапливаясь.

Вскоре началось самое интересное, но и сложное: полеты в зону. На самостоятельное выполнение фигур пилотажа отпускалось определенное время в минутах. Оставшись на земле, Кальков не сводил глаз с самолета. И мы понимали: нелегко нашему инструктору с земли наблюдать за тем, как его ученики выполняют пилотаж. И радовался он, и волновался.

Если учлет допускал ошибку, Кальков швырял летные перчатки, делал руками такое движение, будто помогал управлять самолетом, топал ногами, кричал:

– Уши развесил, уши! Да не так же, не так! Быстрее бери ручку на себя!

Такая уж у него была привычка!

Если полет был удачным, Кальков говорил с довольной усмешкой:

– Молодец! Грамотно летал!

В конце летного дня, когда наш «У-2» приземлялся в последний раз, инструктор, бывало, сядет на скамейку, облегченно вздохнет, вытрет пот со лба, вытащит портсигар и, закурив, скажет:

– Ну и достается же мне от вас!

Показав себе на затылок, добавит:

– Вот где у меня все ваши фортели да крендели.

Чуть передохнув, он подробно разбирал ошибки каждого, а за грамотные действия хвалил. Но на похвалу был скуп. Когда мы стали летать лучше, он часто повторял:

– Хоть вы и сами с усами, а делайте, как я вас учу.

Да, наш инструктор не пропускал буквально ни малейшего промаха в наших действиях, указывал на каждую ошибку. Он был требователен, с ним бывало нелегко. Но мы понимали, сколько сил и нервного напряжения потратил он сам, выпуская нас в воздух. Понимали, какую он несет ответственность за каждого из нас, и наше уважение к нему росло. И теперь, много лет спустя, я с глубокой благодарностью вспоминаю своего первого учителя летного дела – Александра Семеновича Калькова.

Мы ждали машину, отвозившую нас на аэродром. Появился инструктор Науменко и спокойно сказал:

– Возьмите с собой парашюты. Сегодня начнем тренироваться в прыжках.

При этих словах я почувствовал безотчетное волнение. Посмотрел на товарищей, вижу – все взволнованы.

– Недаром нам ничего заранее не сказали, как и перед первыми самостоятельными полетами! Чтобы спокойно ночью спали, – говорили ребята.

Инструктор дал нам последние указания и добавил:

– Летаете вы, я знаю, неплохо, хотя дело это не простое. А прыжок ничего особенно сложного собой не представляет. Только все надо делать последовательно, как и в полете. Помните, как я вас учил, когда прыгали с вышки?

И вот мы на старте. Аэроклубовский врач (он приезжает и уезжает ежедневно вместе с нами) проверяет у нас пульс. И говорит то одному, то другому:

– Пульс частит. Полежите-ка на травке, успокойтесь.

Учлет смущен – перед товарищами неловко, но покорно ложится. Мне казалось, что я совсем спокоен, но пульс у меня немного частил.

Первым совершил прыжок инструктор, показав нам, как надо приземляться. Сделал он это мастерски. После него прыгали ребята из другой группы. Науменко сам управлял машиной, с плоскости которой они прыгали. Глядя на товарищей, я почувствовал уверенность в себе и с нетерпением ждал своей очереди. Но стало неприятно, когда инструктор привез обратно учлета, не решившегося прыгнуть.

Подошел и мой черед. Товарищи закричали:

– Приземляйся осторожнее, Ваня! На обе ступни! Держи ноги вместе! Смотри не сдрейфь!

Взлетаем. Смотрю на приборы. Кажется, будто самолет медленно набирает высоту. Но вот уже семьсот метров. Переходим в горизонтальный полет. Инструктор убирает газ.

Самолет начинает терять скорость: так легче вылезти на плоскость – не сдует с крыла потоком воздуха. Скорость падает. Становится очень тихо. Вот тут пульс у меня зачастил. Слышу команду:

– Вылезайте!

Отвечаю неестественно громко:

– Есть вылезать!

Сначала встал одной ногой на крыло, потом другой. Вылез. Уцепился за кабину. На ногах держусь крепко. Посмотрел вниз: ух ты, земля-то как близко! А вдруг парашют не успеет раскрыться…

Снова команда:

– Приготовиться!

– Есть приготовиться!

Нащупал кольцо, сжал его. Еще раз посмотрел вниз. Страшновато… Нет, не подкачаю! Рапортую решительно:

– Товарищ инструктор, готов к прыжку. Разрешите прыгать?

– Пошел!

– Есть пошел!

В первое мгновение я ничего не могу осознать – дух захватило. Но вдруг мысль заработала ясно. Я уверенно дернул за кольцо. Меня сильно встряхнуло. Смотрю вверх – надо мной белый купол.

Все в порядке. Снижаюсь плавно, словно плыву в голубоватом прозрачном воздухе, испытывая блаженное ощущение легкости и покоя. Стараюсь повернуться так, чтобы ветер дул в спину. Ноги держу, полусогнув, вместе, ступни – горизонтально. Поправляю лямки, чтобы удобнее было сидеть.

Инструктор делает круг и, убедившись, что все благополучно, уходит на аэродром. И снова – тишина. Земля приближается медленно, почти незаметно.

И вдруг начинаю стремительно снижаться. Земля набегает все быстрее и быстрее. Приземляюсь удачно – встаю на обе ступни, по всем правилам.

Первый прыжок врезался мне в память, как и первый полет с инструктором. Не раз потом я прыгал с парашютом, уже никогда не испытывая ни боязни, ни тревоги, с чисто спортивным азартом отрабатывая технику прыжка.

В тот день мне очень хотелось прыгнуть еще раз, но инструктор не разрешил:

– На сегодня довольно.

А на обратном пути с аэродрома мы делимся впечатлениями, говорим без устали, перебивая друг друга. Учлет, не решившийся прыгнуть, сидит хмурый и молчит. Инструктор поглядывает на нас и добродушно посмеивается.