Текст книги "Под счастливой звездой. Записки русского предпринимателя. 1875–1930"

На постройке железной дороги

В 1895 году началась постройка Забайкальской железной дороги между Иркутском и Сретенском. Приехав в Сретенск, я встретился и познакомился с группой инженеров-строителей, во главе с начальником этого участка, Семеном Григорьевичем Крушколом. Мои новые знакомые, не так давно прибывшие сюда, интересовались местными условиями земляных и горных работ, так как участок от Сретенска до Нерчинска, на протяжении 100 верст по берегу Шилки, представлял собой скалистый грунт. На указанном участке предполагалось построить около пятидесяти мостов и мостиков, так что работа предстояла нелегкая. Обдумав дело, я решил испытать свои силы в новой сфере деятельности и взять этот железнодорожный подряд. Конкурентами на производство работ выступали приехавшие из России такие известные подрядчики-строители, как Молчанов, Пятидесятников и другие, но все они привыкли работать на постройках дорог в черноземных полосах России, в мягких грунтах, «на лопату», со скалистым же грунтом были незнакомы; кадры рабочих из России, на которых они рассчитывали, точно так же в этой области были совершенно неопытны.

Вероятно, из осторожности конкуренты назначили слишком высокие цены на работы, благодаря чему мне удалось получить подряд на постройку дороги, на участке от Сретенска до станции Кокертай – 30 верст сплошного скалистого грунта.

Хотя цены на работы и условия подряда были для меня, безусловно, выгодны, но одно непредвиденное обстоятельство опрокинуло все мои расчеты. Всю зиму, подготавливаясь к постройке, возил я на лошадях к местам работ строительные материалы: цемент, песок и камень. К началу строительного сезона были вырыты котлованы для устоев мостов, и каменщики на местах ждали сигнала, чтобы приступить к работам. Но тут неожиданно разразилось стихийное бедствие: небывалый разлив рек Шилки, Онона и Нерчи и большой подъем в них воды вызвали сильнейшее наводнение, какого не помнили и старожилы. Произошла ужасная катастрофа. Полотно железной дороги было заложено на 2 метра выше той точки, до которой поднималась вода во время наводнения, бывшего пятьдесят лет тому назад, когда был затоплен высокий берег Шилки и часть стоящего на ней города Сретенска. В этот же раз вода поднялась еще на 3 метра выше проектируемого железнодорожного полотна. Можно себе представить, что произошло, когда лавина воды с тысячеверстного пространства прокатилась через сжатую в горах долину. Все материалы, заготовленные мной за зиму, погибли: цемент подмочило, песок унесло, а камень так затянуло илом, что доставать его стоило бы дороже, чем привезти новый. Тяжелее всего было глядеть на уносимые водой крестьянские дома, со всей хозяйственной обстановкой, с напуганной, беспомощной, забравшейся на крыши плывущих домов и не перестававшей кричать птицей, которую ожидала гибель. Деревни были разорены, крестьяне остались без крова.

Наводнение превратило мой прибыльный подряд в убыточный, заставив вторично, по дорогой цене, доставлять материал для постройки мостов. Срок окончания работ отодвинулся на полгода. Так как все материалы были заготовлены мной на местах, указанных мне строителями дороги, то, казалось, вся ответственность за происшедшее, вследствие неправильно установленной линии наивысшего уровня, должна была упасть на изыскателей. Но начальник дороги, инженер Пушечников, и начальник участка, инженер Крушкол, люди до щепетильности честные в отношении расходования государственных денег, приняли на себя только половину убытка, взвалив вторую половину на меня. Доказывать всю неосновательность такого решения было трудно; я был вынужден смириться и продолжать работы спешным темпом, чтобы наверстать потерянное время. Над строящимися мостами пришлось возводить тепляки – род больших бараков, обогреваемых железными печами. Кладка мостов производилась зимой, днем и ночью, беспрерывно. Хотя мой строительный участок и был самым трудным из всех двенадцати строящихся участков, все же работы на нем были закончены ранее, чем на других участках. Этого удалось достигнуть благодаря моей энергии, а также тем добрым и честным отношениям, которые установились у меня с начальником участка С.Г. Крушколом.

К сожалению, из-за испорченных личных отношений инженера Крушкола с государственным контролером между ними неоднократно возникали недоразумения. Контролер, человек мало понимавший в работах и подчинявшийся влиянию недоброжелателей начальника участка, часто без всяких оснований придирался к составленным на произведенные работы актам, не подписывал их и задерживал платежи по выполненным работам на целые месяцы, чем, безусловно, причинял немалый вред делу. Аналогичный случай произошел при расчете за мои работы по замощению склонов земляных насыпей, для предохранения последних от размыва во время наводнения реки Шилки. Эти насыпи протянулись вверх от Сретенска по Шилке на расстояние в 8 верст, причем местами высота их достигала 10 сажен. Работа была крупная и стоила больших денег. Контролер нашел, что камни кладки недостаточно связаны между собой, и отказался подписать акт о выполнении сданных мне работ. В таком неопределенном положении дело находилось уже четвертый месяц, причиняя мне значительные убытки.

Случай этот совпал с окончанием работ на 12-м участке и официальным открытием на нем движения. На торжество прибыл в Сретенск вновь назначенный министр путей сообщения, князь Михаил Иванович Хилков. Был устроен на вокзале парадный обед по случаю такого исключительно важного события, как приобщение края, через посредство железной дороги, к цивилизованному миру. После обеда Хилков, в сопровождении начальника дороги Пушечникова, отправился на осмотр Сретенской станции, прилепившейся на насыпи над рекой Шилкой. С высоты открывался очень красивый вид: с одной стороны – высокие скалистые горы, город Нерчинск раскинулся на противоположном берегу, внизу несла свои быстрые воды широкая, судоходная Шилка… После осмотра князем Хилковым станции я, выбрав подходящий момент, подошел к А.Н. Пушечникову и, в присутствии Хилкова, хотя мне это было и неприятно, обратился с жалобой на несправедливое отношение ко мне со стороны администрации дороги, из-за которого мне приходится терпеть убытки, так как уже четыре месяца я не могу получить с участка расчета за исполненные и сданные мной большие работы. Пушечников ответил, что ему факт этот известен, и сказал мне:

– Сейчас мы будем возвращаться обратно, вы сядьте на паровоз и велите остановить поезд на месте ваших работ.

Я так и сделал. Князь Хилков и Пушечников вышли из вагона и совершили продолжительную прогулку вдоль укрепленной насыпи. После осмотра всех работ начальник дороги, в присутствии министра, главного контролера и десятка инженеров, обращаясь к начальнику участка, инженеру Крушколу, тоном, не терпящим возражений, сказал:

– Работы выполнены прекрасно. Что понимает в этом деле контроль? Деньги нужно заплатить не задерживая.

Поездка в Маньчжурию

Результаты моей деятельности на новом поприще, несмотря на разорительное для меня наводнение, оказались вполне удачными: прибыль за два года работ выразилась в сумме 100 тысяч рублей. Это был первый крупный, настоящий успех после многих лет неудач и постоянных опасений лишиться последних имевшихся на руках денег. Успех вдохнул в меня новые силы, энергию и желание работать и дальше, а тут кстати началась, в конце 90-х годов, постройка русскими Китайско-Восточной железной дороги. В Сретенск из Харбина приехал помощник начальника по постройке дороги, инженера Юговича, инженер Николай Николаевич Бочаров, с целью ознакомиться с условиями сооружения западной линии. Бочаров прежде всего обратился за интересующими его сведениями ко мне, как к человеку хорошо знакомому с краем и имеющему опыт по постройке железной дороги в пределах Забайкалья. Я охотно поделился с ним своими сведениями и спустя некоторое время получил от него предложение отправиться на западную линию, в район находящихся в его ведении четырех участков, осмотреть их и взять на них подряд на работы, которые я найду более для себя подходящими. Со своей стороны он выразил желание, чтобы я взял на себя ведение работ на наиболее трудном участке, в пределах Хинганского хребта.

На это предложение я ответил согласием и в 1899 году, летом, выехал осматривать местность, по которой предполагалось проложить полотно западной линии Китайско-Восточной железной дороги.

Выбрав трех лучших из своих лошадей, я пустился в легком крытом экипаже в неведомый для меня путь, в Китай. Путешествие оказалось довольно тяжелым. Первые 400 верст до монгольско-китайского городка Хайлара нужно было ехать степью, слабо населенной кочевыми бурятами и монголами. Путь шел без единой колесной колеи, но по твердому степному грунту, и потому ехать было сносно; только по незнанию местности нередко приходилось сбиваться с дороги и блуждать. Одолеть же вторую половину пути, от Хайлара до Цицикара, протяжением в 300 верст, показалось мне убийственно трудным делом. Ехать пришлось таежной грязной колеей, избитой тяжелыми китайскими арбами, которые провозили из Цицикара в Хайлар разные товары китайского производства, а из Хайлара – всякого рода пушнину, овечью шерсть и скотские шкуры. Во время моего путешествия, в июле месяце, стояла свирепая китайская жара, сопровождаемая частыми и сильными дождями. Все речушки и ключики, встречавшиеся по дороге, были переполнены дождевой водой. Подъедешь к такой речушке, а она бурлит и кипит целым водопадом, и таких «водопадов» попадалось нам в пути немало. Что же оставалось делать? Не ждать же, когда дожди прекратятся и спадет вода. Приходилось, с риском свалиться вместе с экипажем в воду, пускаться вплавь через эти бурные стремнины, и благодаря хорошим лошадям всегда удавалось, хотя и с большими затруднениями, благополучно перебраться на твердую землю.

Таким образом перевалил я великий Хинганский хребет. Ехал я по совершенно необитаемой местности, где находилась только русская охранная стража, размещавшаяся командами по 15 человек, на расстоянии 50 верст одна от другой.

Еще одно тяжелое испытание выпало на нашу долю. На протяжении всего пути туча оводов преследовала нас и совершенно заедала лошадей. Не было никаких способов избавиться от них и спасти бедных животных; не помогали и сильно пахнувшие, острые мази, которыми мы натирали лошадей. Пока я медленно продвигался к Цицикару, преодолевая все эти дорожные препятствия, я потерял двух лошадей, заеденных оводом. Всю дорогу мы ехали с сетками на лице. При остановках в пути, когда приходилось снимать сетку с лица, чтобы поесть, оводы, вместе с пищей, попадали иногда в рот.

В Цицикаре я покинул свой экипаж и оставшуюся в живых лошадь и обратный путь совершил на китайском экипаже с парой высоких колес, который носил название «фудутунка».

Итак, я побывал в преддверии Дальнего Востока, о котором принято было говорить как о бескровном русском завоевании и где впоследствии пролилось так много русской крови. Такова судьба: никуда от нее не уйдешь…

В Маньчжурии

Наметив себе определенные работы, я согласовал вопрос о ценах с инженером Бочаровым и в зиму 1899—1900 года транспортировал в город Хайлар целый ряд продуктов и товаров, предварительно договорившись с начальником Хайларского округа, богатым монголом, чтобы он приготовил помещения под большие склады, конторы и квартиры служащих в городе Хайларе, который должен был служить распределительным пунктом для всех мест работы. Таким образом, я уже окончательно перебрался в Маньчжурию. Обстоятельства заставили меня, как это видно будет дальше, сделаться купцом. В первую очередь ко мне бросились монголы со всего округа, с требованием товаров русского производства. Спрос был, главным образом, на черную выростковую и шагреневую кожу, грубое серое солдатское сукно, мануфактуру – преимущественно цветные малюскины – и мелкую галантерею. За товары монголы расплачивались слитками серебра – ланами. Другой монеты в обращении не было.

С прибытием на постройку дороги партий служащих и рабочих спрос на продукты и товары сильно увеличился, так как европейских товаров абсолютно негде было купить. Ближайшие от Хайлара города Чита, Нерчинск и Сретенск находились на расстоянии 500 верст, и о нормальном сообщении с ними, конечно, говорить не приходилось. Начальники участков обратились ко мне с просьбой организовать торговлю по участкам, на что я охотно согласился, и скоро последовало открытие моих универсальных магазинов в пяти пунктах. Для доставки товаров и продуктов мне удалось наладить транспорт на крестьянских лошадях из Иркутска и Сретенска. Непрерывной цепью потянулись обозы к Хайлару, но в первый год удовлетворить полностью существовавшую потребность на товары я не смог. Обувь, рукавицы, готовое белье, не попадая на склады, переотправлялись непосредственно на участки. Увеличивался с каждым днем спрос на товары и со стороны монголов. Нечего и говорить, что дела мои шли блестяще, принося хорошую прибыль.

Работы по постройке дороги на 30-верстном участке сопровождались также полным успехом. Недостатка в рабочей силе не ощущалось. Рабочие, китайцы и корейцы, были народом спокойным и миролюбивым. Каждая артель имела своего конторщика, который контролировал записи в расчетных книжках, и, при условии правильности обмеров работы и добросовестности в расчетах, с рабочими никогда не возникало недоразумений, как бывало нередко с русскими артелями. Если недоразумения и бывали, то происходили они между китайцами рабочими и их переводчиками русского языка, китайцами же. У меня сложилось представление, что среди переводчиков не было честных людей – сплошь жулики, которые не пропускали случая обокрасть рабочего. Иногда приедешь на осмотр работ, и тотчас же заявляются два-три представителя артели с жалобой на старшинку-переводчика. С трудом понимаешь их ломаный русский язык. Лопочут:

– Старшинка машинка есть. Надо гони его.

Спрашиваю:

– Как же вы обойдетесь без переводчика?

– Ваша пиши есть, моя вери.

Вот и весь разговор.

На лошадях китайцы работать не привыкли, не было в них умения, сноровки, а без конной тяги, по характеру работ и из-за больших расстояний, обойтись было невозможно. Приходилось покупать значительные партии лошадей, заводить для них упряжь и нанимать русских возчиков.

Пришлось мне здесь впервые познакомиться с «особыми условиями» работы. Начальник 3-го участка, где сосредотачивались мои работы, старый инженер, статский советник Онофрович, захвативший из России штат служащих, в их числе трех начальников дистанций, откровенно заявил мне следующее:

– Хотя вы и получили работы от высших властей, а именно от помощника начальника отделения инженера Бочарова, но не забывайте, что я являюсь хозяином участка и я определяю род грунта. Прошу вас иметь это в виду. Мы сюда приехали не степями маньчжурскими любоваться, а деньги зарабатывать.

Я спрашиваю:

– При чем же тут я?

Он, нисколько не смущаясь, отвечает:

– Очень даже при чем. Вы будете отчислять с каждого сработанного вами куба земли пятьдесят копеек в нашу пользу. И пожалуйста, не делайте удивленного лица: такая постановка дела практикуется повсюду на дорогах.

Для меня не было никакого другого выхода, как согласиться на это весьма странное требование. Впоследствии об оригинальном разговоре с начальником участка я сообщил начальнику дороги Юговичу и начальнику отделения Бочарову. Оба были возмущены происшедшим, но, во избежание скандала, делу огласки не дали, примирившись с создавшимся положением.

В общем, подрядные мои работы и моя торговая деятельность развивались вполне успешно и прибыльно для меня.

Боксерское восстание

Так продолжалось до оказавшегося для меня роковым Ильина дня, 20 июля, когда над моей головой грянул такой гром, что от моего материального благосостояния и щепки не осталось. Я имею в виду китайское боксерское восстание. Даже меня, человека, привыкшего уже к разным печальным неожиданностям и сюрпризам, последовавшие события совершенно выбили из колеи.

До нас во время работ наших по постройке западной ветки Китайско-Восточной железной дороги доходили не раз смутные слухи о том, что где-то на юге, в Пекине, за тысячу верст от нас, вспыхнуло восстание, возглавляемое сектой «Большого кулака». Слухам этим мы не придавали особенного значения. Работы шли в полном порядке, без перерыва подвозились к месту работ продукты и товары. За несколько дней до 20 июля я вернулся из поездки в Иркутск. Моя жена, приехавшая из Сретенска с десятимесячным нашим первенцем-сыном в Хайлар, чтобы провести вблизи меня лето, сообщила мне, что в мое отсутствие наш дом посетил новый командующий китайскими войсками, китаец, получивший образование в Германии. Остановился он на жительство во дворе кумирни, перед въездом в Хайлар. Вместе со своими маленькими дочерьми он побывал в нашем магазине, что-то купил там для них, а затем зашел с визитом к моей жене. Он просил передать мне, что он будет рад видеть меня у себя в доме, после моего возвращения из Иркутска.

При первой возможности я постарался вернуть ему визит. При въезде во двор кумирни меня встретил взвод солдат, взявший «на караул». Откровенно сознаться, такая встреча меня несколько удивила, но, вероятно, все шло согласно китайским обычаям, как полагалось. У командующего войсками я встретил двух «больших» генералов: Ма, помощника цицикарского генерал-губернатора, и знакомого мне еще ранее генерала Чжоумяна, который являлся представителем китайского правительства по поставке лесных строительных материалов на дорогу; согласно договору с Китаем, приобретение лесных материалов на стороне, помимо официального представителя, воспрещалось. В разговоре я коснулся вопроса об основательности слухов об опасности, в связи с восстанием «Большого кулака» в Пекине. Генералы заверили меня, что для опасений нет места. Если даже восставшие и появятся в районе работ, то китайские правительственные войска, совместно с русской пограничной стражей, в состоянии оказать им достаточное противодействие. В искренности их заявлений я не сомневался, ибо думал, что материальные блага для них стоят превыше всего, а они прекрасно устроились в связи с сооружением дороги, дававшим им небывалые выгоды. Следовательно, защита дороги была прямо в их интересах.

Успокоенный, выехал я из Хайлара на Хинган и по пути остановился на станции Якеши. Верстах в 15 от станции находился каменный карьер, где обтесывали камень для мостов, и я дня через три проехал туда, чтобы осмотреть работы, не подозревая ничего худого. Весь путь вдоль постройки железной дороги был заполнен работавшими китайцами, а через три часа, когда я возвращался, я с удивлением заметил, что рабочих оставалось уже немного, да и те не работали. Старшинок-переводчиков на местах не оказалось, от рабочих же добиться ничего не удалось. В полном недоумении вернулся я в Якеши и там от своих служащих узнал, что три часа тому назад из Хайлара, от командира сотни Чеглокова, послана начальнику военного округа генералу Гернгроссу в Харбин телеграмма, в которой Чеглоков сообщал о требовании военных властей очистить станцию Хайлар к 12 часам дня и отправить всех жителей на русскую территорию. В случае невыполнения этого требования власти грозили обстрелом станции. Одновременно в телеграмме говорилось, что магазин Кулаева подвергся грабежу.

В ответной телеграмме генерал Гернгросс предлагал, захватив деньги и документы, выехать в направлении к русской границе, в Забайкалье.

От известий этих в глазах у меня потемнело. Голову неотступно сверлила мысль: что случилось с женой и сыном? Где они? Не убили ли их, не дай бог, во время грабежа?

Я узнал, что, по получении телеграммы Гернгросса, весь штат участка в спешном порядке направился из Хайлара к русской границе, и ожидавшие меня с нетерпением на станции Якеши служащие мои торопили меня ехать вдогонку за уехавшими. Я тотчас же вскочил на коня и поздним вечером нагнал на станции Чжеромте, в 20 верстах от Якеши, группу уехавших, кои составляли 3-й участок. В их распоряжении имелось несколько сот лошадей, запряженных в телеги и тарантасы, и 150 верблюдов, принадлежавших забайкальскому казаку Пинегину, работавшему у меня на подвозке леса для гражданских сооружений. На ночной остановке мы устроили баррикады из повозок, на случай ночного нападения.

Утром в лагерь наш явились шесть монгольских чиновников, называемых «бошко», и стали упрашивать русских изменить их первоначальное решение и не покидать мест. Они были твердо убеждены, что несколько сот монгольской конницы, соединившись с сотней русской охранной стражи, в состоянии выбить китайские войска из Хайлара. Однако начальство решило выполнить требование высших русских военных властей об эвакуации на русскую территорию.

Неподалеку от Чжеромте нас нагнал 4-й, хинганский, участок, численностью приблизительно около тысячи человек русских, на нескольких сотнях подвод, во главе со строителем 4-верстного хинганского тоннеля, инженером Бочаровым. Вся эта масса русских, опасаясь нападения со стороны китайцев, двинулась на Хайлар, а в это время, как мы узнали, китайские войска, в количестве 3 тысяч человек, пришедших неожиданно монгольскими степями из Пекина, занимали высоты над Хайларом, с двумя пушками, наведенными на станцию Хайлар.

От Чжеромте я ехал в тарантасе с начальником участка. Моя оседланная лошадь, привязанная к тарантасу, шла сзади. Въехав на станцию Хайлар, мы увидели, что станция действительно занята китайскими солдатами. Ротмистр Чеглоков не выполнил телеграфного распоряжения генерала Гернгросса и отправился, вместе с хайларским 2-м участком, к русской границе, на казачью станицу Цурухайтуй.

Генерал Гернгросс, давая распоряжение, обязал Чеглокова проводить через Хайлар, под охраной находившейся в его командовании сотни солдат, 3-й, 4-й и 5-й чжаланьтунский участки, и лишь в конце эвакуировать свой, 2-й, участок. Чеглоков же игнорировал приказ и, испугавшись надвигавшихся событий, бежал в степь и там, в безопасности, на расстоянии 30 верст от Хайлара, остановился ожидать оставшиеся участки.

При въезде на станцию Хайлар я, не сказав никому ни слова, отвязал своего коня и верхом отправился в старый монгольский город Хайлар, в расстоянии одной версты от станции, а остальные, под охраной монголо-китайской конницы, двинулись по направлению к русской границе, к казачьим станицам на реке Аргуни.

На пути в город мне преградил дорогу монгольский разъезд. Монголы старались объяснить, что лучше будет не ехать в Хайлар, а повернуть к русской границе. Я, наезжая грудью своего крупного коня на их мелких монголок, настаивал, что мне необходимо повидаться с амбанем, то есть с губернатором. Может быть, среди монголов нашлись знавшие меня, не знаю, но, во всяком случае, потолковав между собой, они отделили восемь человек, которые поехали сопровождать меня в кумирню, к командующему войсками, где пять дней тому назад я был встречен почетным караулом.

Командующий принял меня любезно. Я нервным тоном, не владея собой, задал ему вопрос: где моя семья и что с ней сталось? Через переводчика командующий ответил приблизительно следующее:

– Я являюсь представителем военной власти. Что произошло с отдельными лицами в городе, знать не могу. Если это вас интересует, поезжайте лично и наведите справки.

В сопровождении тех же восьми монголов, которым, вероятно, командующий отдал распоряжение проводить меня, я въехал в город. Около громадных глухих ворот занимаемого мной двора мы остановились, и стражники мои постучали в ворота, которые приоткрылись и пропустили нас внутрь. Во дворе оказались трое монголов, охранявших наши склады и магазин. Не было никаких признаков грабежа, все на своем месте, повсюду порядок и чистота. Склады и жилые помещения заперты на замки. Впрочем, все это в то время меня не интересовало. Я кинулся к помещению, которое занимала жена моя с ребенком, – двери оказались на замке. Я через окно заглянул в комнату: не потревоженные стояли знакомые вещи, в комнате было чисто прибрано.

Тут один из моих провожатых, молодой монгол, подошел ко мне и сказал:

– Твой бабушка, парнишка русска земля ходил.

Обрадовался я несказанно. Узнай я об этом раньше, я и в Хайлар не поехал бы. Только я собрался сесть на лошадь, догонять ушедших – стража задержала меня и не пускает, прося осмотреть склады, магазин и контору, чтобы я воочию мог убедиться, что все находится в целости и сохранности. После осмотра двинулся я наконец в обратный путь. Охрана проводила меня до станции, а дальше я поехал один. Дорога шла над речкой, у подошвы высокого горного хребта. Два раза в пути меня останавливали. Один раз с горы спустились монгольские чиновники. Низко кланяясь и приседая, они подъехали ко мне и в немногих словах, которые я мог понять, старались выразить свое соболезнование по поводу случившегося. Их «худо есть, худо есть» должно было означать: мы, монголы, здесь ни при чем и происшедшему не сочувствуем. Нагнал я эвакуировавшихся в открытой степи, там, где ожидал отставших ротмистр Чеглоков. Люди располагались на ночлег. Начальник участка пожалел меня и дал мне прикрыться свое демисезонное пальто. Ночи стояли холодные, а на мне, кроме чесучового костюма, ничего не было.

Ранним утром поднялись с мест и, пройдя за день 70 верст, добрались до станицы Старый Цурухайтуй. Радость встречи с женой, радость сознания, что оба мы живы и здоровы, сделала малозначащим и несущественным все оставшееся позади. Чего-чего только не услышала жена моя за три дня, сколько пришлось ей пережить тревог и волнений, когда беженцы из уст в уста передавали слух о взятии меня в плен и даже о том, что меня уже нет в живых. В Цурухайтуе жена остановилась на квартире казака, занимавшегося мелочной торговлей. В ее распоряжение отвели отдельную комнату, дали грязную подушку и постлали на пол кусок войлока, который и служил ей постелью. Багаж у нее, как и у меня, был необременительный: кроме платья на себе, ничего не было. Хотя мой заведующий успел захватить из магазина в Хайларе кассовую выручку, около 1500 рублей, но купить что-либо из одежды и постельного белья в казачьих поселениях было невозможно.

Когда рабочие на станции Якеши и под Хинганом узнали о содержании телеграммы генерала Гернгросса, они, захватив семьи, на сотне имевшихся в их распоряжении лошадей, мне принадлежавших, на двухколесных таратайках направились кратчайшим путем к русским пограничным постам совершенно пустой, незаселенной степью, которая в настоящее время носит название Трехречья и имеет на своем пространстве около 50 казачьих беженских поселков. Рабочим при отъезде из Якеши было дано право забирать товары из местного отделения, в предположении, что если ими не воспользуются русские рабочие, то оставшийся без охраны товар все равно растащат рабочие-китайцы. На переезде через реку против станицы Цурухайтуй, по просьбе моих служащих, полиция обыскивала при выходе с парома рабочих, ехавших с Якеши на моих лошадях, и отбирала вещи, принадлежавшие лично нам и случайно оказавшиеся в Якеши, в моем временном помещении. Лошади и товары не отбирались. Забавно было, засунув руку в карман возвращенного мне демисезонного пальто, найти там золотой десятирублевик – забавно потому, что золота я никогда в карманах не носил. При обыске обнаружили и также вернули нам столовое серебро с нашими инициалами.

Картина бегства из Хайлара, со слов моей жены, рисовалась следующим образом. В день объявления ультиматума об очистке линии дороги командующий китайскими войсками в 9 часов утра прислал в наш дом сообщение, что Китай объявил войну России, и посоветовал, чтобы моя жена и штат служащих спокойно собирались к отъезду из Хайлара. Наш же бой, который принял это поручение, передал его в таком виде, быть может исказив умышленно, что начальство требует спешного выезда, а в противном случае «шибко стреляй, война будет». Вероятно, нашего боя подговорили преподнести эти сведения в том виде, как он сделал, жившие неподалеку от моего дома пекинские купцы, какими-то способами заранее проведавшие о надвигавшихся событиях и знавшие о запасе серебра на моем складе. Надеясь на внезапность известия, они рассчитывали в первые моменты общей растерянности погреть руки около чужого добра. И действительно, служащие мои не только не захватили моих и своих вещей, но даже оставили на местах ящики со своими собственными сбережениями, в полной надежде, что ничего серьезного нет: вероятно, произошло недоразумение между солдатами охраны и китайским населением, что бывало неоднократно и ранее; скоро все разъяснится и можно будет вернуться спокойно по местам. Но оказалось не так.

Неожиданная новость вызвала панику между единственными русскими обитателями города Хайлара, нашими служащими, среди которых было несколько семейных. В первую очередь все кинулись на станцию, где находилась русская военная охрана и участковое начальство по постройке дороги, чтобы узнать о действительном положении дел. Собралось там и несколько сот рабочих с линии. Станция гудела, как потревоженный улей: каждый старался перекричать другого. Шум стоял невероятный. Начальник охраны Чеглоков предложил поместить женщин и детей в строившееся на станции водонапорное здание, а мужчинам стать в ряды охраны. Предложение это поражало своей нелепостью, потому что людей вооружить было абсолютно нечем, и оно, естественно, не нашло отклика среди рабочих. Жена моя и служащие одними из первых бросились, в чем были, в сторону русской границы. Возвращаться в Хайлар, с риском лишиться жизни, никто не хотел.

Прибывший на станцию начальник Хайларского округа, монгол Лагайда, которому принадлежали дома, где мы квартировали, пытался уговорить поехать обратно моего кладовщика, чтобы он присмотрел за оставшимся имуществом. Лагайда ручался головой за безопасность кладовщика, но все его слова были напрасны: мой служащий наотрез отказался вернуться в Хайлар. Жена и ее спутники хорошо сделали, что уехали первыми; позднее к переправе через реку нахлынули сотни подвод, а паром был всего только один, и очень небольшой. У страха глаза велики: каждый старался первым попасть на противоположный берег, все толкали друг друга. Возникали драки. Во время бестолковой суматохи утонуло два человека. Моим служащим посчастливилось встретить на другой стороне перевоза казака из Цурухайтуя, который вез на продажу в Хайлар два воза картошки. За 100 рублей казак согласился подвезти беженцев до Цурухайтуя. Картошку сбросили и посадили на телегу детвору и женщин. Мужчины шагали рядом. Купец Лопатин, ехавший по делу в Хайлар, узнав о развертывавшихся событиях, поспешил обратно в Цурухайтуй, захватив в свою кибитку мою жену с ребенком, которых он встретил на перевозе.