Текст книги "Жил Певчий…"

Иван Куницын
Жил Певчий…

Предисловие

У знаменитого грузинского режиссёра Отара Иоселиани есть фильм – «Жил певчий дрозд». Чудесный, даже волшебный фильм. Снят он в 1970 году совсем при советской власти, а рассказывал о молодом человеке, который жил как бы в мире вне классов и систем, вне идеологий – в вечном мире людей. И вообще – в вечном мире. Этот молодой человек работает в оркестре, его задача всего лишь два раза ударить в медные тарелки, в начале и в конце выступления оркестра, и он добросовестно исполняет свою музыкальную задачу. Но в промежутках между этими ударами в тарелки – ускользает из театра, чтобы походя переделать много всяких маленьких, но всегда очень милых и добрых дел, почти не заметных для окружающих и совсем не заметных для него самого. Доброта его и желание всем чем-то быть полезным – и есть сама суть его существа. И приятен он, дорог нам как зрителям именно тем, что не осознаёт сам своего особенного очарования. Это осознаём мы, видящие доброту этого человека в самом её естественном проявлении.

Этот удивительный и даже прелестный фильм не был обласкан официальной властью. Но очень горячо полюбился тем, кто уловил в нём важное послание – душа человека важнее (о ужас!) любой исторической конъюнктуры, и даже больше того – её ценность не определяется социальной полезностью ни для общества, ни для государства.

Мне кажется, дорогой читатель, перед вами книга, которую создал человек, подобный герою Отара Иоселиани. Во всяком случае – родственная ему душа. Говорю так, потому что знал автора этой книги с рождения. Книгу эту, моего младшего брата, я составил из всего, что Иван написал за недлинную жизнь. Составил из «разбитых» осколочков этой жизни, запечатлённых братцем моим в свободном и абсолютно искреннем слове.

Это сравнение с героем фильма я сделал ещё и потому, что когда-то давно, обсуждая эту картину, мы оба с Иваном обратили внимание на потрясающую и щемящую сердце деталь – единственное материальное воплощение коротенькой жизни музыканта в фильме – на бегу же скрученная из проволочки фигурка, которую он оставляет после своего ухода от приятелей, и на которую они натыкаются случайно после внезапной и нелепой его гибели. Все же остальные проявления его доброй души – не имеют следа. Они, как дуновения ветра, не видимы глазу. И в этом такая печаль! И такое величие пребывания духа! Ведь получается в итоге, что незаметное и с виду очень скромное бескорыстие обладает неодолимой силой, как тот же свет или правда.

Что-то похожее случилось и с автором этой книги. Она тоже в определенном смысле – «проволочка», оставленная, почти походя, в разрозненных листах, рукописях, заметках, разлетевшихся по разным домам и жилищам, и вот, наконец, нашедших свой общий и единственный дом, в который мы имеем возможность войти. А хозяин покинул его навсегда, не дожидаясь гостей…

Владимир Куницын

Щука

Щука досталась нам подозрительно недорого – за два или два с половиной килограмма риса. Это была оглушительно чёрного цвета свинка, размером с маленькую собачку Щетинистая, тёпленькая, бойкая, беспрерывно хрюкающая и визжащая – она была сплюснута с боков до узости фанеры. Потому и прозвали Щукой.

Щука поняла сразу, что попала она к нам на съедение. Но тут начались бои, мы пропадали в батальонах на передовой, рванул, наконец, грозами сезон дождей, удалось настрелять зайцев и антилоп, и про Щуку забыли.

Вспомнили, когда среди бела дня, не прячась и не делая вид, что тяжко больна, Щука выползла к нам из-под дома, дерзко хрюкнула и вызывающе села на худющую задницу. От её разнузданной позы мы расхохотались. И вдруг кто-то ткнул пальцем – «ребята, да она пузатая»!

Свинка радостно взвизгивала, поворачивалась на своём малюсеньком хвостике по кругу и всячески показывала, что в брюшке-то у неё кое-что есть.

С едой в тот период опять было туговато, но Щука стала священной.

Разродилась она так же незаметно, как и жила, где-то под домом, и вывела на свет детёнышей, когда с едой у нас было уже совсем-совсем плохо.

Это маленькое неугомонное существо породило шесть чернущих крысо-свинок. Кормила она их с вызывающей весёлостью у нас на виду, раскинув ноги, и все они теребили её с обоих боков, как изголодавшиеся клещи.

Через неделю мы съели первого.

Щука пропажу не заметила и была, как обычно, весела.

Даже когда не стало пятого, она была беззаботна. Но когда мы забрали шестого, Щука исчезла. Один из наших охранников сказал, что видел, как она бежала в сторону ближайшей деревни – Шамутете.

Батальон «Буффало» в это лето обошёл нас стороной, и мы лишь изредка терзали друг друга боями с унитовцами.

И вдруг через месяц вернулась Щука.

Она ворвалась в нашу круговую оборону советников, через окопы, на жилую площадку и радостно расхрюкалась, тычась пяточком в ноги каждого.

Чем мы только её ни кормили и ни баловали, как только ни гладили и ни почёсывали. Щука была счастлива, безудержна и чувствовала себя в безопасности.

Она была с выпуклым животиком после путешествия в деревню и знала, что её эти небритые вонючие дядьки ещё долго не съедят.

За свою жизнь с нами она сходила в деревню ещё два раза.

29 октября 1984 года
(из дневника)

После почти месячной нервотрёпки, самоедства и всё выжигающего презрения к себе за бессилие хоть как-то уменьшить количество оставленных грехов, выехал на действительную воинскую службу в Грузию, город Поти.

Очередной вираж, штопор, обрыв, трамплин, перелом – как угодно… Но ноет сердце не из-за крутой перемены, а, как ни странно, из-за бессилия переменить что-то, отломить, отбросить, очиститься. Слишком много долгов, невыполненных обязательств, примет полной или почти полной несостоятельности переполняют моё сознание, посылая импульсы в только что оставленную жизнь.

Эти импульсы-мыслишки как удивительно липкая паутина: чем больше от них отмахиваешься, вырываешься, пытаешься обмануть – приседая, прыгая, падая, прикидываясь ничего не замечающим – тем сильнее они обволакивают, нарастают, душат.

Ангольский дневник
1985 год

10 марта

Итак, произошло то, во что я и не верил уже, точнее – во что устал верить, как устаёшь верить в мечту, когда вдруг осознаёшь, что неспроста на пути к её достижению встаёт что-то уж больно много непреодолимых препятствий.

Неужели я всё же преодолел тот страшный год, который с садистской издёвкой затоптал, казалось бы, до того скотского состояния, из которого и выхода-то уже не положено. Но, оказывается, преодолел, на самом излёте сил, но выскочил из мёртвой зоны.

И вот я в Луанде.

Я не верил в это, даже когда уже появилась внизу сильно гористая саванна цвета хаки, пальмы, какие-то очень прозаические многочисленные баобабы, милый сердцу ещё по Кубе краснозём полей и дорог, океан, спокойный, как Путяевские пруды, трущобы пригородов и чёрные фигурки людей иной расы. Не верил, потому что самолёт мог ещё неудачно приземлиться или по каким-нибудь фантастическим причинам ему не позволили бы сесть, или меня ждал бы в аэропорту какой-нибудь серый человек с папкой и мёртвыми глазами, который бы тихо произнёс мою фамилию, и стало бы ясно, что всему конец.

Но самолёт сел, и встречали нас люди с нормальными озабоченными глазами, и окружающие меня соотечественники дружно и обильно потели всеми своими дебелыми, студенистыми зимними телами. Все советские, не сговариваясь, сбились в отдельную очередь на санитарный и паспортный контроль. Иностранцы говорливой разноцветной тоненькой струйкой протекали мимо невероятно чёрного пограничника в камуфлированной форме FAPLA, с невероятно ответственным видом отстукивающим печати в их паспортах. Эти обнажённые смуглые плечи, лёгкие майки, яркие платья, раскрепощённый смех представляли явный контраст с потной костюмно-галстучно-мокрорубашечной плотной, поругивающейся толпой, толкающейся около пограничной стойки плечами и разгорячёнными боками.

13 марта

Режущий наотмашь по глазам свет, особенно неожиданный после сумрака аэропорта. Никакого досмотра, и даже квитки на багаж не взяли. Бери свои вещи или чужие, составленные около сломавшейся багажной ленты, и иди себе.

15 марта

На улице прямо под ноги бросается стайка чернущих ребятишек и, жалостливыми голосами приговаривая, что «мамы нет, папы нет», выпрашивают что-нибудь поесть. Сердобольные русские дяди начинают рыскать по сумкам и раздавать всякую съедобную мелочь, производя этим жуткую суету среди чёрных ангелочков, возбуждая среди них отнюдь не гуманные страсти. Начинаются мелкие стычки, которые тотчас же забываются, как только появляется новый кусок, чтобы потом вспыхнуть с новой силой.

В Луанде с продуктами туго, но и работать местное население совсем не желает. Трудно представить время, когда закончится, наконец, война, не на что будет списывать лень и ничегонеделание. Придумают ещё какую-нибудь причину лишь бы не работать.

Город удивительно грязен. И если обшарпанность в прошлом красивых домов можно объяснить недостатком материалов для ремонта, а землю на проезжей части – тропическими ливнями, то свалки на улицах и заметный слой консервных банок, бумаги, целлофановых пакетов и другой городской грязи можно объяснить лишь полным равнодушием анголан к месту, в котором они живут. Понятна поэтому и непосредственность, с которой они справляют любую свою нужду прямо на улицах.

17 марта

Миссия наша расположена в неплохом месте. Она занимает целиком верхушку небольшого холма. Подойдёшь к парапету, и – ощущение, что стоишь на крепостной стене: до ближайших коттеджей метров 200, овраг с землёй кирпичного цвета. С двух сторон овраги, а прямо – океан. Вид хороший, а главное, продувается вся территория миссии. А вообще тесновато. От ворот в город до столовой, ограничивающей миссию со стороны океана, идёт аллея с манговыми деревьями и акациями, длиной метров 150. Слева и справа одно– и двухэтажные домики. Справа, на нижней террасе, небольшой сад с банановыми пальмами и тонкими стволами папайи, там же волейбольная площадка. Вот и всё. Если учесть, что выход в город запрещён, то территория эта до тоски тесная. Два шага – клуб, нищая библиотека, три шага – столовая, на втором этаже моего коттеджа – телевизор. Больше передвигаться некуда.

Когда ложишься на кровать, просто всем телом и мозгом чувствуешь беспрерывный волнообразный гул и вибрацию. Это кондиционеры всех комнат дома, вошедшие в резонанс. Наверное, людей с плохими нервами это потихоньку могло бы свести с ума. Да и на нас, молодых, это наверняка как-нибудь влияет. Открываешь дверь комнаты, как будто пробиваешь бочку – гул выходит. Закрываешь – и ощущение, что ты в каюте 3-го класса около машинного отделения большого корабля.

В столовой из-за стола отличная панорама через стеклянные занавеси: океан, пальмы, виллы и башни Луанды невдалеке, солнце и продувающий зал насквозь горячий ветер. А на стенах и колоннах застеклённые репродукции: снежные пейзажи, русская деревня, сосновый бор. Перед завтраком, обедом и ужином на специальном столе выставляют большие суповые судки с охлаждённой водой. Все подходят со своими стаканами, черпают половниками, ищут, где похолодней. Обыденный ритуал.

19 марта

Morir no es mas que vivir de otra manera – Смерть – не более, чем смена образа жизни. Философия язычника-негра, да и язычества вообще, основанного на одухотворении всего существующего: людей, животных, деревьев, вод и молний, земли и света. Всё имеет продолжение во времени и пространстве. Поэтому не стоит торопиться, потому что ничто не пропадает, ничто не создаётся, всё только трансформируется.

Можно как угодно, по любым, самым изощрённым признакам подразделять людей. Но делятся они в своей изначальной основе всего лишь на два потока: тех, кто стремится к покою, и тех, кто стремится к совершенству.

23 марта

Вчера унитовцы в очередной раз подорвали опоры линии электропередачи, питающей Луанду. Город остался без электричества, а значит, и воды, света, телевидения. Война между ФАПЛА и УНИТой очень странная. Ощущение, что у них есть тайные договорённости о «не-уничтожении». Самая натуральная гражданская война: на одной стороне брат, на другой стороне брат. Кроме родственных связей, оба враждующих лагеря объединяют племенные обязательства. Информируют друг друга о всех готовящихся операциях. Но УНИТА ведёт диверсионную деятельность, запугивает гражданское население, что всё-таки настраивает общественное мнение против них. Так и на этот раз – многие ангольцы возмущены. Но УНИТА сильна дисциплиной и жестокой расправой с семьями предателей.

27 марта

В связи с карнавалом ввели парные патрули на ночь. Стояли вдвоём с часу до шести утра. Всю ночь шёл беспрерывный нудный мельчайший дождь. Под открытым небом было ощущение, что стоишь в клубящейся водяной взвеси. Под деревьями она превращалась в большие тёплые капли, норовящие упасть за шиворот. Бледные ящерицы с большими чёрными глазами всю ночь попадались на стенах и столбах.

Впервые услышал стрельбу в городе. Стреляют каждую ночь, но мы во сне не слышим. Из-за этой редкой стрельбы патруль приобрёл хоть какой-то смысл. Даже не очень хотелось спать. Дважды загоняли патроны в патронники и, выглядывая тихонько из-за углов на перекрёстках, быстрым шагом шли по главной аллее к входным воротам, потому что стреляли, казалось, прямо около них. Это за соседним зданием кто-то стрелял из ракетницы.

* * *

Один из постоянных атрибутов города – белые цапли. Они совсем небольшие, значительно меньше патлатых куриц, с которыми вместе, хотя и с очень достойным при этом видом, копаются на помойках. Цапельки собираются в стаи, и их можно увидеть, чинно поднимающих тонкие длинные ножки и покачивающих гибкими шейками то на пляже, то в центре города на пустырях, то – что самое удивительное – густо облепившими какое-нибудь дерево и торчащими, как белые свечки на каштане. Когда цапля летит, то кажется, что это птица задом наперёд. Вместо длинной шеи длинные ноги, вместо хвоста клюв над втрое сложенной шеей, бодро машет крыльями, а летит наоборот. В отличие от больших привычных цапель, которые машут крыльями медленно и тяжело, планируют, где только можно, эти летают быстро и подвижно, закладывают крутые дуги.

Стаи цапель здесь так же часты, как в Москве стаи ворон. Не часто увидишь, но и не успеваешь забыть, что они есть.

1 апреля

Я всегда считал работу переводчика очень трудной, со сложной спецификой, и сопряжённой с ответственностью. За время службы в Поти и здесь, понял, что она ещё и тяжела физически. Два часа беспрерывного, даже не синхронного перевода, способны превратить мозги в горячую мокрую вату.

Однако, в профессии переводчика (хотя сами переводчики утверждают с горечью осознания, что перевод – это не профессия) есть одна важная особенность, которая для большинства людей со стороны и определяет её восприятие.

Эта профессия – подсобная, вторичная, вспомогательная. Это накладывает ограничения и на профессиональные приёмы переводчиков (у достигших высокого класса они очень и очень разнообразны, глубоки, не лишены знания психологии), и на их поведение – они зависимы. Переводчик может прекрасно знать язык и быть отличным стилистом, но все свои знания он волен применить лишь в узеньком русле представленных ему к переводу текстов или слышимых фраз. Любой приличный переводчик стремится улучшить стилистику и углубить смысл переводимого. Он хоть всего лишь и помощник, но очень важный и нужный. В некоторых отношениях – бесценный. Но его зависимость от фраз, которые он должен переводить, даже если они глупы и грубы, а главное, его «пристёгнутость» к человеку или группе, к тем, кого он переводит, в глазах некоторых людей (прежде всего – недостаточно культурно развитых) низводит его до уровня некой прислуги.

Особенно эта манера свойственна среде военных. Здесь, в Луанде, переводчики ещё и самые молодые, а значит, и самые младшие по званию. В основном тут полковники, подполковники, меньше майоры. А переводят – младшие, лейтенанты и старшие лейтенанты. То есть для остальных – сынки, мальчишки, ничто.

Для военного «пристёгнутый» к нему переводчик – не только подчинённый, но и что-то вроде денщика. Наш референт пытался заставить меня провести профилактику его машины: зачистить клеммы аккумулятора, смазать вазелином, почистить, протереть, промыть внутренности. И всё это говорилось как ни в чём не бывало. Пришлось сказать, что я ничего в этом не понимаю и смогу сделать, если он будет стоять рядом и руководить. Отстал, это в его планы не входило. Других переводчиков заставляют что-то таскать, переносить, доставать, работать в нерабочее время. И даже если кто-то из советников или спецов бережёт своего переводчика, не даёт его другим, говорит что-нибудь типа «со мной никого не бойся», – всё это имеет форму барской заботы.

Все переводчики, живущие в миссии, по приказу ГВС (Главного военного советника) обязаны по очереди по утрам, до прихода ангольцев-уборщиков (у них рабочий день с 8-00, и раньше их не заставишь прийти) подметать аллеи и собирать мусор в кучи (по воскресеньям самим и их убирать), чтобы к разводу начальство могло пройти по аллеям, уже чистым от листьев акаций и манго. Причём часть аллей подметают солдаты срочной службы. Где так называемая забота о престиже офицера? Солдат и офицер рядом с мётлами, в поту. Я согласен мести эти аллеи (хотя и считаю, что можно обязать это делать ангольцев, которым за это и деньги платят), но почему не сделать так: один день всё метут солдаты, другой – офицеры-переводчики. А то как-то на словах да в уродливых формах проявляется пресловутая забота о престиже. Кстати, негр не будет никогда уважать человека, который выполняет за него его работу. Он этого не понимает и расценивает как проявление слабости.

* * *

Любопытные повязки у дежурных, перенятые, видимо, у ангольцев (а те – у португальцев). В соответствии с тропическим климатом. Так как форменные рубашки – с короткими рукавами, да в придачу ещё и жара, то повязку на руку не повяжешь. Здесь используются кожаные цилиндры, которые крепятся ремешком, пропущенным под погончиком рубашки. Рука похожа на ложку в стакане. Или как будто кожаный манжет одели выше локтя.

14 апреля

Наконец-то произошли долгожданные сдвиги, и моё положение стало определяться. Долго я искал случая поговорить с начальством о своих планах и поговорил. В результате закончилась моя опостылевшая за месяц жизнь мальчика на подхвате, и я направлен в воюющий 5-й округ. В бригаду, которая хоть и боевая, но печально известная тем, что во время последней агрессии побежала, оставив позиции и тяжёлую технику. Произошло это по двум причинам: во-первых, долбили их, конечно, сильно, а во-вторых, первыми позорно покинули расположение несколько советских советников, что и послужило причиной панического стокилометрового бегства по мате.

Пока, в ожидании самолёта, живу в военной миссии в столице округа – Лубанго. Место во многих отношениях примечательное, для Африки необычное. Город расположен в котловине на высоте 1.700 м. Чистейший воздух, пейзаж самый что ни на есть Крымский или Северокавказский: невысокие плавные горы, зелено, кипарисы, эвкалипты, по вечерам в это время года прохладно и покойно, звёзды огромны и близки.

На краю плоской горы, нависающей над городом, стоит высокая статуя монаха в виде белого креста. В последнюю агрессию от этого креста на бомбёжку города заходили ЮАРовские самолёты. Теперь вокруг монаха наши радиоантенны и система ПВО. А он всё стоит, не устав держать вытянутые руки. Насчитал здесь уже пять христианских храмов, в основном модерн. Город красив, кое-где даже изящен, по сравнению с Луандой чист и зелен. Повсюду вдоль улиц деревья с огромными красными цветами. Их можно считать символом города, так их много, и так они обильно-красивы.

Лубанго в прошлом (недалёком) был крупнейшим курортным центром Анголы и местом проведения роскошных ярмарок всей Южной Африки. Здесь много отелей, роскошных вилл, чудесных парков, признаков колониального вкуса. Говорят, что до революции в город (за исключением прислуги и обслуживающего персонала) негров привозили только по ночам для уборки улиц и чистки города. Но за последние годы Лубанго, как и другие ангольские города, оброс, как коростой, районами убогих глинобитных домишек. Асфальтированные улицы износились, покрылись ямами, езда на машине стала нелёгким цирковым номером. Эти дыры здесь попросту засыпают глиной. Через несколько дождей на месте таких заплат те же самые колдобины.

Вокруг Лубанго и в городе живёт племя мамуилов. Оно известно тем, что до сих пор ходят полуобнажёнными. У женщин какие-то вязаные плавки, увешанный цветными тряпочками голый верх, на шеях множество бус. В зимний период заматываются в длинные куски материи. Волосы сплетены, как правило, в две косы, смазанные какой-то мазью, в состав которой, говорят, входит коровий помёт. Носят на головах невероятные тяжести. Фигуры, как у большинства негров, стройные, широкоплечие. У мамуилов заметно приплюснутые носы. Охотятся до сих пор луком со стрелами.

В округе много УНИТы, но мамуилы не относятся к их почитателям. В городе спокойно, хотя по ночам иногда постреливают, но это здесь естественно и не вызывает испуга даже у наших женщин.

Ездили сегодня на водопады в 30 км от Лубанго. Ехали колонной из УАЗиков, Урала и ГАЗ-66, половину дороги – по краснозёмному просёлку. Речушка небольшая, ручеёк даже. Каскад упрятанных в кустах каменистых водопадов, в промоинах под которыми можно покупаться, вода ледяная и прозрачная. Я полез наверх, к истокам. Было страшновато: первое вступление в африканскую природу, опасность неведомого, змей, чего-то недоброго, напряжённое ожидание выпрыгивающего из-за куста или с дерева унитовца. Но толкающее вперёд, через страх и (буквально) через колючие, приставучие до крови кустарники желание найти и сфотографировать дикий и спокойный в своей красоте водопадик. Пот, кровь и страхи закончились укромным водопадом где-то под самой вершиной скалистого холма, под которым, образуя кромку ската воды, лежал толстенный чёрный, кажущийся в воде новеньким и блестящим, прозаический шланг, уходящий куда-то в кусты. Бредя вниз по другой тропинке, нашёл какие-то бетонные хранилища-кубы, вкопанные в землю. Эх, дикая природа Африки, где же ты?

Фотографировал большую разноцветную ящерицу Подпустила сантиметров на 80. Потом убежала и смотрела издалека, вытянув шею и часто закидывая вверх и назад голову, как бы спрашивая: ну что тебе? ну что тебе?

17 апреля. Ладошка в тумане

Ранним утром, возвращаясь из штаба округа, куда ездил по обязанности дежурного переводчика узнать, не началась ли за ночь агрессия, я был заворожён открывшейся мне с возвышения дороги картиной.

…Город лежит в неглубокой чаше, до краёв наполненной, вернее переполненной прозрачнейшим, чуть подсиненным прохладным горным воздухом. А на самом дне чаши, паря среди домов и стремясь выбраться по пологим склонам холмов, но бессильный оторваться от деревьев с огромными красными цветами, растущих вдоль разбегающихся снизу вверх прямых улиц – уже оттолкнувшийся от земли, но давимый звенящим чистым холодным небом – легко умирает жёлто-голубой солнечный туман. Ласково обнимая дома и деревья, он в то же время капризно не желает соприкасаться с человеком, обесцвечиваясь и внезапно оказываясь далеко-далеко от моей машины. Вон же он – впереди, по сторонам, изящно нежится сзади. Туман кругом, и я должен бы раздвигать его лобовым стеклом, но он отказывается принять меня в себя, машина несётся в свободном пучке солнечного света, весело посвистывая через приоткрытые окна совершенно прозрачным воздухом. И совсем нет обиды на так и не подпустивший, не лизнувший меня нежный туман, исчезающий в последнем преддневном вдохе города. На тротуарах начали появляться стройные негры и негритянки с искрящейся в осязаемой чистоте умирающего тумана кожей. Иногда вдруг расцветает на чёрном фоне поднятой в приветствии руки розовая ладонь, блеснёт и опять нырнёт в туман невероятно белозубая улыбка.

И душа с тихим ликованием отвечает утру струящейся наружу чистотой, которая без усилия смешивается с чистотой всего вокруг, и кажется, что ничего не может быть плохого, и не было никогда, и хочется скорее сделать что-нибудь умное, доброе и нужное.

19 апреля

«Итак, я кончил излагать первый вопрос лекции. Теперь, если вы разрешите и даже если не разрешите, приступим ко второму вопросу…»

23 апреля

«Объявление. 25-го в 17–00 состоится собрание физкультурной организации 5-го ВО. Повестка дня: «Твоя активная жизненная позиция в период выполнения интернационального долга». Докладчик:…………

24 апреля

Когда мы, трое переводчиков, посланные в 5-й ВО из Луанды, с утра не евшие, вытрясенные и оглоушенные полётом в военно-транспортном самолёте, почти не спавшие в предыдущую ночь, добрались уже в сумерках, наконец, до советской военной миссии в г. Лубанго, то нас, не разместив, не поставив на довольствие, не устроив наши вещи, первым делом заставили таскать какой-то здоровенный, тяжеленный промышленный вентилятор по закоулкам незнакомого нам двора миссии. Негры-охранники сонно наблюдали за нами. Болела голова.

* * *

Чтобы выехать на машине с территории миссии, необходимо запланировать машину вечером предыдущего дня. Помимо этого, нужно ещё разрешение старшего группы СВСиС (советских военных советников и специалистов), его подпись. Старший с шумом снял как-то с дежурства оперативного дежурного – пожилого подполковника – за то, что тот выпустил утром в воскресенье запланированную машину, но без его, старшего, подписи. На этой машине в Намиб, к океану, куда уже больше года не возят на воскресный отдых живущих в Лубанго советских, уехал купаться особист. Приехал вечером, поздоровался со старшим. При нас ему не было сказано ни единого слова неудовольствия.

* * *

Два раза в неделю в 17–00 – занятия по физподготовке. Перед началом – построение, проверка, долгое выяснение причин не полного присутствия личного состава, команда: «Приступить к разминке!» Те, кто помоложе, делятся на две команды и играют в волейбол при участии очень любящего эту игру старшего группы СВСиС. 2–3 человека играют в бадминтон, на одной доске играют в шахматы. Если старший уходит, волейбол разваливается, все потихоньку расползаются по комнатам. Шахматисты сидят до темноты и в темноте.

29 апреля

Сегодня наконец-то свершилось: я в бригаде. Неужели, наконец, смогу пустить корешки, прижиться, приработаться? До Тешамутете летел около двух часов на вертолёте. Перед взлётом, при разгоне винта, вертолёт слегка раскачивается с боку на бок, как будто переминается с ноги на ногу, прежде чем оттолкнуться. Вертолёт боевой, с заряженными подвесками, кажется, НУРСы. Летели с открытой дверью и окнами, сквозило, даже было немножко холодно, но зато не так сильно било по ушам. Минут через 15 полёта закончилась освоенная зона и пошла сплошная мелкорослая мата. С километровой высоты поверхность земли похожа на серо-зелёно-грязножёлтую крупнозернистую наждачную бумагу с пролысинами. Ярко-зелёного цвета нет, только чуть-чуть на маленьких редких болотцах.

Встречать вертолёт выбежал почти весь негритянский посёлок. Живут в круглых кимбах. Белый посёлок – одноэтажные коттеджи, геометрически расчерченные краснозёмные улицы, есть даже бассейны, но без воды. Здесь раньше жили специалисты бывшего здесь рудника, белые. На красно-розовой горе, главенствующей над местностью и озером у подножия, видны крупные отвалы. Добывали, кажется, руду Красиво и чисто.

* * *

Каждый вечер, когда мы смотрели кино на крыше миссии в Лубанго, обязательно недалеко летели в чёрное небо трассирующие пули. Одна, две, целые веерные очереди. Сначала пролетают красные светляки, потом уже доносится звук выстрелов. ФАПЛовцы балуются. Женщины даже не возбуждаются и не пугаются, но ощущение не из приятных.

4 мая

Привыкаю, обживаюсь, вхожу в сложные отношения маленького, отрезанного от всех коллектива, работаю, устаю. Жизнь ещё взвешенная и несформировавшаяся, как пыль на просёлочной дороге. Народ здесь сугубо военный: служат все подолгу в СА, уже прочно зацементировались.

Мои основные обязанности: естественно, перевод кому что нужно весь рабочий день, а кроме того – рация. Выход на связь 3 раза в день, как раз во время приёма пищи, так что я почти всё время опаздываю к столу. Надо зашифровывать и расшифровывать радиограммы.

Говорить по связи можно только по-португальски, цифры называть только порядковые. Первые разы рука немела, сжимая тангенту, теперь освоился.

Грязь в моём новом жилище была чисто африканская: на стенах, потолке, по углам, на окнах – паутина. Пауки разных калибров, не стесняясь, шныряют по стенам. Всё выгребал, выметал, вымывал. В моём управлении также аптечка, где есть, кажется, всё, кроме того, что нужно, и сейф без ключа.

Кроме того, в моей комнате: стол, вернее детская школьная парта, за которую, пока не отвинтил спинку, не мог даже сесть; на этом столе рация, 4 гранаты, всякая мелочь, «Вальтер» с двумя обоймами, висит мой десантный автомат, стоят ещё два с деревянными прикладами, на антресоли ящик с гранатами и почти полный цинк патрон к автоматам. Можно выдержать осаду.

При нас живёт разная живность: три обезьяны, которые прыгают сами по себе, без привязи, но не уходят, попугай «Замполит» с подрезанными крыльями, ленивый и добрый, собака Машка, кошка Мурка, поросёнок. Есть огород. Воду возят из озера. Жить очень даже можно и хочется.

5 мая

Сегодня, когда я спал после ночного дежурства, прихватывая уже неположенное время, сладко и без задних ног, в мою комнату ворвался старший, крикнул: «Иван, подъём! Тревога!» и исчез. Ещё не прочухавшись, вколачивая ноги в высокие ботинки и чертыхаясь, что это ему пришло в голову так суетиться, я услышал орудийную пальбу, 3–5 залпов. Вернее, сначала-то я решил, что это рвутся гранаты прямо в посёлке. И почему-то веселясь от того, что я выбежал из дома с автоматом (успев положить в карман брюк «Вальтер» и обойму), но с расстёгнутой ширинкой и кителем навыпуск, я столкнулся на улице с неподдельной суетой. Анголане-охранники торопились с автоматами, грудными подсумками, вещмешками к углу двора, где уже стояли наши советники, тоже приводившие себя в порядок, все как один прилаживая к ремням фляги, ругаясь и посматривая в ту сторону, где только что шла пальба. Там же рядом было отрытое убежище, по колено заполненное дождевой водой, в котором укрылась жена комбрига с двумя детьми. Никто пока не мог сказать, что произошло. Решили, что стреляли по бригаде из орудий. Бригадный дивизион дал ответный залп. Старший угнал на машине с комбригом в передовой батальон.