Текст книги "Черновик беса"

Глава 5
Гости

Утро нового дня началось для Ардашевых рано и шумно. Слышалась беготня горничных, хлопанье дверей и чьи-то радостные возгласы. Клим Пантелеевич приподнялся с кровати и посмотрел на часы: без четверти семь. «Вчера, примерно в это же время приехали и мы. Стало быть, у Толстяковых ещё одни гости», – мысленно рассудил он.

Присяжный поверенный оказался прав. Уже через час, за завтраком, Ардашевы познакомились с родственниками хозяина «Петербургской газеты». Пантелеймон Алексеевич Стахов – младший брат жены Толстякова. Податной инспектор из столицы был среднего возраста, высокий, но уже растолстевший; носил красивые в нитку усы и маленькую бородку, напоминающую перевёрнутый треугольник. Взгляд имел цепкий, как у сыщика или таможенника, и потому встречаться с ним глазами лишний раз не хотелось. Но дабы произвести впечатление человека общительного, он всё время рассказывал анекдоты, давно набившие оскомину даже старым попугаям, сам же над ними смеялся, правда, только ртом, а глаза следили за реакцией окружающих. Его жена – Екатерина Никитична – выглядела моложе супруга лет на десять, хотя, на самом деле, разница в возрасте составляла всего пять лет. Стройная, зеленоглазая, улыбчивая дама со слегка вздёрнутым носиком и лицом в виде сердечка, внешне была прямой противоположностью мужу.

Пантелеймон Алексеевич немало завидовал своему шурину. Это было заметно и по его саркастическим комментариям, кривым усмешкам и многозначительным вздохам во время рассказов Толстякова о скором прибытии новых растений из Италии и Испании. Однако ядовитый тон и лукавый прищур холодных глаз не мешал ему приезжать в Сочи два раза в год и жить по нескольку недель на полном пансионе Толстякова, совершая оздоровительные прогулки по парку и купание в море. Вот и сейчас, сидя на террасе, Стахов никак не мог успокоиться.

– Нет, я всё понимаю, – говорил он, насмешливо всматриваясь в лицо хозяина дома, – хочется тебе, чтобы здесь было красиво, так сажай то, что росло в этих краях издавна: самшит, лавровишню, барбарис, тис, рододендрон. Зачем платить втридорога за доставку каких-то агав, сакур, финиковых, саговых и бутылочных пальм? Тащить весь заморский лес аж с Мадагаскара? Совсем безумные траты!

– Да хоть из самой Австралии. Что в этом плохого? – недоумевал Сергей Николаевич. – Деревья растут долго. Останется городу память обо мне. К тому же, я и на продажу всегда везу несколько саженцев. В Приморском, Хлудовском и Ермоловском парке есть мои пальмы. Конечно, нельзя сказать, что все затраты полностью окупаются, так ведь это парк, а не фруктовый сад. Он для души. Вот, например, вчера гимназисты приходили на экскурсию. Где бы ещё они увидели такое обилие экзотических растений?

– Нет, посмотрите, какой филантроп выискался, а! – не утихал шурин. – Он о людях беспокоится! Дай волю местным мужикам, так они все твои пальмы на дрова пустят, каменные беседки матерными словами испишут и превратят в отхожие места. Ты разве не знаешь, как у нас народишко после пятого года исподличался?

– Позволю с вами не согласиться, – вмешался в разговор Ардашев. – Простой мужик никогда сам по себе безобразничать не станет. А вот если наш брат интеллигент его начнет подстрекать – тогда такое может начаться, что и представить трудно. Беспорядки пятого года возникли в городах и только потом перекинулись в деревню. Бессмысленный и разрушительный бунт возможен до тех пор, пока основная масса крестьянства не станет жить богаче, а значит, и быть более образованной. Надеюсь, в скором будущем всё изменится в лучшую сторону, если, конечно, не начнётся война.

– Война? – удивилась Надежда Алексеевна, державшая на коленях белого пушистого кота с голубыми глазами. – С кем, Клим Пантелеевич?

– Существует опасность, что в известные события на Балканах может вмешаться Россия, и тогда Австро-Венгрия и Германия тоже не останутся в стороне.

– Нет, ну что вы! – воскликнула Стахова, – только с японцами развязались, а теперь немцы? Убереги, Вседержитель, Россию-матушку.

– Вздор! Пусть пруссаки только сунутся! Мы им покажем кузькину мать! Знаете анекдот? – податной инспектор повернулся к присяжному поверенному. – Когда русский достал третью бутылку водки, немец притворился мёртвым.

Ардашев выдавил вежливую улыбку.

– А кстати, Сергей, совсем забыл, – встрепенулся Пантелеймон Алексеевич, вынул из пиджака конверт и протянул Толстякову, – тебе письмецо просили передать.

– От кого?

– Да бес его знает! Только вышли на перрон в Новороссийске и передо мной какой-то господин появился. Он вырос передо мной неожиданно, точно гриб.

– Как ты сказал? – дрожащим голосом спросил хозяин дома.

– В Новороссийске, говорю, какой-то господин…

– Нет, я про беса…

– Что про беса? – удивился Стахов.

– Ты сказал «бес его знает».

– Ну да. А что? Слушай, да на тебе лица нет. Тебе нездоровится?

– Нет-нет, всё хорошо.

– А как он выглядел? – вмешался Клим Пантелеевич.

– Не знаю. У него котелок был надвинут на лицо так, что как следует и не рассмотреть…

– А рост?

– Как вы или чуть ниже.

– Ладно, – Толстяков поднялся, показал Ардашеву глазами на выход и ушёл. Присяжный поверенный тут же проследовал за ним.

Уже в кабинете Сергей Николаевич сказал:

– Адрес набран на печатной машинке, чтобы, как я понимаю, почерк не смогли определить.

– Вы правы.

Костяной нож с серебряной ручкой легко вспорол брюхо конверта и лёг рядом с письменным прибором с гусиными перьями. Внутри оказалось всего два листа. Дрожащими руками хозяин дома развернул бумагу и, упав в кресло, принялся читать. Лоб его покрылся испариной, а кончики пышных усов стали пугливо подрагивать. Закончив, он передал письмо Ардашеву.

– «Глава вторая. «Alea jacta est!»[6]6
  Alea jacta est! – (лат.) жребий брошен (прим. авт.).


[Закрыть], – почему-то вслух произнёс адвокат и погрузился в чтение.

«Однажды летом в доме известного издателя Сергея Николаевича Плотникова случился переполох – приехали гости, шурин с женой. Проснулись все, включая кота Мурзика и русскую гончую Клюкву.

Нельзя сказать, что Плотников гостей не любил – отнюдь, но с братом жены отношения у него не складывались. И причиной тому была банальная зависть младшего по возрасту родственника. Ну не мог смириться господин Птахов с тем, что всю свою сознательную жизнь он вынужден был являться на службу, тогда как Плотников был сам себе хозяин. Мало того, что владел самой прибыльной в империи газетой, так ещё и имение в Рязанской губернии приносило ему баснословный доход! А в трёх верстах от Сочи удачливый коммерсант выкупил пятьдесят десятин земли с садами, домом и парком. Шутка ли! Не всякий английский лорд имел то, чем распоряжался известный издатель. А вилла, больше похожая на дворец и названная в честь жены? Но и это чепуха по сравнению с фантастической встречей с Венценосцем, который сам зашёл к газетчику … попить чайку. Не чудо ли? Император беседовал с шурином, как равный с равным. И что в итоге? Разве замолвил родственник Государю об усердном титулярном советнике, протиравшем поношенный сюртук за казённым столом? Разве попытался сделать протекцию? И не надо говорить, что, мол, постеснялся. Нет, просто не захотел. Но и потом, после малюсенькой – со спичечный коробок – газетной заметки о чаепитии с монархом, многоуважаемый Плотников мог бы запросто позвонить любому министру и в два счёта решить судьбу податного инспектора, но он так этого и не сделал. А почему? Да потому что ему втайне нравилось чувствовать свою важность в сравнении с неудачником шурином. «Вот и пусть копается в своих циркулярах и отчётах с маргиналиями»,[7]7
  Маргиналии – (лат.) заметки на полях (прим. авт.).


[Закрыть] – усмехаясь, рассуждал хозяин газеты.

Что ж, я помогу господину Птахову насладиться бедами и несчастьями его богатого родственника. Ведь беда коварнее человека. Она приходит нежданно-негаданно, откуда её совсем не ждут. И казавшееся вечным милое семейное счастье начинает давать едва различимые трещинки, незаметно превращающиеся в разломы, отчего жизнь становится чередой нескончаемых трагедий. Нет, иногда будет складываться ощущение, что солнце выглянуло, и на смену дегтярной полосе неудач наступила светлая полоска радости. Но это ненадолго, и вскоре станет ясно, что иллюзорное счастье – мираж, а чёрно-белая последовательность – лишь внутренность одного тёмного круга, ставшего для несчастного теперь небом. И даже смерть не сулит избавления от страданий, ведь грехи не замолены и его давно ждут чёрные ангелы Преисподней.

Итак, для начала я уничтожу любимое растение Плотникова. А впрочем – нет. Пожалуй, я сначала убью кого-нибудь из его домашних питомцев. Их присутствие делает любой дом живым. Интересна будет реакция издателя на будничное, в общем-то, событие. А потом возьмусь за более серьёзное дело. Представляю, сколько радости будет у Птахова, когда на голову его удачливого шурина свалится целый камнепад несчастий. Одно за другим, нескончаемым потоком. Знал бы титулярный советник Кузьма Матвеевич Птахов, какие я заготовил испытания его беспечному и удачливому родственнику! Ох, и обрадовался бы он! Итак, посмотрим, кто из нас умнее за шахматной доской жизни. «Alea jacta est!» (Продолжение следует).

– Да-с, – вздохнул Клим Пантелеевич. – Дело обстоит хуже, чем я ожидал. Этот субъект очень хорошо осведомлён обо всём, что происходит в этом доме.

– Господи! – воскликнул Толстяков и заходил по кабинету. – Я не могу поверить в этот кошмар! Он полностью контролирует мою жизнь. Как такое может быть?

– Успокойтесь, Сергей Николаевич. А то ведь получается, что первой своей цели наш адресант уже добился.

– Это какой же?

– Вывести вас из равновесия, заставить нервничать.

– Вы правы, – кивнул Толстяков и упал в кресло. – А что вы думаете в рассуждении моего шурина? Вероятно, Бес, хочет настроить меня против него?

– Но ход, согласитесь, интересный. Упоминая Пантелеймона Алексеевича, он добивается для себя сразу трёх преференций: во-первых, закладывает вам в душу неприязнь к нему (в его игре с нами это неплохой козырь), во-вторых, даёт нам понять, что он где-то рядом и наблюдает за нами, точно мы марионетки под фонарём паноптикума, ну и в-третьих, выводит нас на объект подозрения, который, скорее всего, является негодным. Фактически, он пытается нами манипулировать. Но пока мы не предпринимаем никаких ответных шагов, все его басни – не более чем весьма посредственная беллетристика.

– Однако, дорогой Клим Пантелеевич, нам следует предпринять некоторые неотложные меры. Вы же прочли и про питомцев, которым угрожает опасность, и про растения… А потому нам нельзя сидеть, сложа руки. Думаю, надобно временно закрыть парк от посещения посторонних. Скажем, что ведутся садовые работы. Ничего, потерпят. Я соберу всех рабочих, прислугу и объясню, что нам угрожает неизвестный злоумышленник. – Он помолчал и спросил: – А откуда он знает, что мою гончую зовут Клюквой?

– К сожалению, пока у меня нет ответа на данный вопрос.

– А что если он давно за мной наблюдает? Ведь можно предположить, что рассказ о писателе-неудачнике – выдумка, которая, так же как и намёк на шурина, призвана отвлечь нас от настоящего преступника, находящегося совсем рядом? Что если преступник просто мстит мне за что-то, не связанное с газетой?

– Маловероятно. Иначе, зачем бы он убивал Сырокамского? Принялся бы сразу за ваши цветы и домашних животных. Это проще и совсем ненаказуемо.

– Пожалуй, вы правы. А что же нам делать?

– Я бы не советовал совсем закрывать парк от посещений. Этим мы вряд ли сможем себя обезопасить. Но за котом надо присматривать, да и за гончей тоже. Прислугу стоит об этом предупредить.

– Знаете, у меня есть ещё три сторожевых пса. Огромные горские пастухи. Сидят на цепях в дальнем углу парка, у каретных сараев. А что, если их отпускать на ночь?

– Не думаю, что это хорошая идея.

– Да, – согласился Толстяков. – Погрызут всё, что угодно. И истопчут. Да и из дома не выйдешь. Разорвут. Они только сторожа и признают.

– Так зачем же вы их держите?

– Для острастки. Лаем наводят страх на всю округу. Не всякий рискнёт ко мне забраться. Люди думают, что ночью они бегают по парку.

– Послушайте, Сергей Николаевич, а как, зовут вашего кота?

– Пушок. Наденька в нём души не чает. А почему вы спрашиваете?

– Как мы уже говорили, аноним даёт фамилии и имена своим персонажам так, что не трудно догадаться о ком на самом деле идёт речь. Делает это он, по моему мнению, для того чтобы в случае доказанности его авторства, суд не смог уличить его в причастности к совершившимся преступлениям. Но собачью кличку он менять не стал. А вот с котом – другое дело. Написал «Мурзик», хотя он «Пушок».

– И что? – округлил глаза Толстяков.

– Мне кажется, что он попытается убить именно его. А с гончей связываться не станет. Потому и её кличку не стал менять.

– Что же вы тогда предлагаете?

– Тоже, что уже сказал: просто присматривайте за ним.

– У меня тут прислуживает Николашка – мальчик двенадцати лет – сын прачки. Я иногда его посылаю в город, то на почту, то по другим делам. Скажу ему, чтобы не отходил от кота ни на шаг. А жене ничего говорить нельзя – расстроится. Как думаете, этих мер будет достаточно?

– Пожалуй, – откликнулся присяжный поверенный и вынул коробочку ландрина. Однако тут же убрал обратно и осведомился: – А Кривошапка гащивал здесь?

– Всего один раз.

– Кошку и собаку видел?

– Естественно, они же вечно у стола трутся.

– А студент Глаголев был?

– Да ну что вы! Зачем?

– А Сырокамский? Он ведь мог рассказывать студенту об окружающей вас обстановке?

– Мог бы, конечно, но и он сюда никогда не приезжал. Я, знаете ли, не люблю, когда вокруг много людей. Устаю. Стараюсь этого не показывать, но, всё равно заметно. Есть всего несколько человек, с которыми мне хорошо и спокойно. И вы – один из них.

– Благодарю за комплемент. А шурин? Он ведь часто у вас гостит?

– Ох, – вздохнул Толстяков, – куда от него денешься? Родственничек…

– Нет ли у вас общих знакомых?

Толстяков подумал пару секунд и решительно покачал головой.

– А он, случаем, не литераторствует?

– Вы что же, всё-таки его подозреваете? – газетчик поднял от удивления голову. – Думаете, он и есть Бес?

– Упаси Господь! Я просто пытаюсь выяснить все обстоятельства.

– Постойте-постойте, – быстро заговорил Сергей Николаевич, – так он ведь тоже в столице живёт и служит неподалёку. А что если он и правда пишет под псевдонимом и специально вставил себя в рукопись, чтобы тем самым отвести подозрение, в расчёте на наше рассуждение, что преступник не будет наводить тень на самого себя.

– А Сырокамского он знал?

– Думаю, нет. Хотя и не исключаю, что мог видеть. Пантелеймон приходил ко мне в кабинет несколько раз. Но чтобы убить человека? Да разве он на такое способен? – Издатель тряхнул головой и бросил: – Тьфу, гадость какая, эта подозрительность! Будто прокисшего молока напился.

– Успокойтесь и не переживайте. Осталось выяснить последний момент: какое растение вам особенно дорого?

– Не знаю, – озадачился Толстяков. – Все, наверное.

– И всё-таки?

– Вероятно, раффлезия.

– Трупный цветок?

– Да. Отличается огромными размерами. В поперечнике достигает иногда трёх футов. Не имеет ни стебля, ни листьев и потому самостоятельно не в состоянии осуществлять фотосинтез. Развивается за счёт паразитирования на тканях растений-хозяев. Чаще всего ими выступают лианы. Мне пришлось доставлять раффлезию вместе с ней. Пахнет испорченным мясом. Видом и запахом привлекает лесных мух. Они-то и выполняют роль опылителей, перенося пыльцу с мужского на женский цветок. После оплодотворения появляется завязь, а через семь месяцев созревает плод. В нём насчитывается несколько миллионов семян. Мне пришлось создать специальную теплицу для раффлезии со своим микроклиматом. Тепло и влажность – главные условия её существования. Садовник записывает данные гигрометра, заносит внутрь мух и других насекомых. Раффлезия родом из Голландской Ост-Индии. Мне привезли три цветка, но выжил только один.

– А как же дальше она распространяется?

– В дело вступают животные, вернее сказать, наступают. Кабаны, слоны. К их конечностям семена и пристают.

– А нельзя ли его посмотреть?

– Да, конечно, – обрадовался Толстяков. – Пойдёмте, покажу.

Появившись вновь на террасе, Сергей Николаевич, сказал:

– Клим Пантелеевич изъявил желание увидеть раффлезию. Никто не хочет составить нам компанию?

– Нет уж, спасибо, – покачала головой Надежда Алексеевна. – Там такой амбре!

– Смотрите без нас, – махнул рукой Стахов.

– Ладно, как хотите, – пожал плечами Толстяков.

Уже идя по каменистой дорожке, адвокат поинтересовался:

– А кроме раффлезии, на какое ещё растение может покуситься злодей?

– Да на какое угодно! Недавно посадил рафию. Это пальма с перистыми листьями. Она интересна тем, что цветет один раз в жизни и погибает после созревания семян. Растёт по берегам Амазонки и частью в Африке. Оттуда и доставили саженцы. Обошлось недёшево. Только с раффлезией её нельзя сравнивать. Приятно сказать, что я являюсь единственным обладателем сего цветка в России. Вообще, если хотите знать, европейцы увидели это чудо не многим более столетия назад. Нашли случайно.

Через два десятка саженей, Клим Пантелеевич увидел высокий стеклянный куб. В нём виднелось большое красное пятно у самого основания.

– Вот и пришли. Двери двойные, чтобы мушки не вылетели.

Войдя внутрь, Ардашев почувствовал затхлый запах гнилого мяса и невольно прикрыл нос платком. Прямо перед ним стояла вкопанная в землю деревянная решётка, обвитая какой-то лианой. А у его основания, на зелёном стволе, раскинул все свои пять листьев красный цветок. Он был размером с крышку трёхвёдерной кастрюли. Внутри отверстия торчали мясистые иголки.

– Ну как вам это заморское чудо? – спросил Толстяков, но увидев, что присяжный поверенный воспользовался носовым платком, воскликнул – Ага! Почувствовали! Наличие запаха говорит о том, что моя голубушка в прекрасном здравии.

– А я, пожалуй, нет, – проронил адвокат. – Выйду наружу, подышу.

За присяжным поверенным последовал и обладатель редкого цветка.

– Знаете, один ботанический сад предлагал мне за это диво неплохие деньги, но я отказался.

– Надо бы повесить замок на дверь. А то у вас ничего кроме щеколды и нет.

– Распоряжусь сегодня же. – А что, Клим Пантелеевич, может, прогуляемся к морю? У меня от этого кошмарного бреда голова идёт кругом.

– Хорошая идея, – согласился Ардашев. – Я бы не прочь искупаться, несмотря на ветер и тучи. Думаю, дамы тоже не откажутся.

– А почему нет? У меня свои кабины[8]8
  Кабина – (фр.) закрытая тележка для купания в море (прим. авт.).


[Закрыть] на берегу. Главное, чтобы дождя не было. А тучи и ветер – не беда. Вода тёплая. Велю собрать корзины с фруктами и вином, да пусть запрягают лошадей.

Предложение о купании в море было принято с радостью всеми тремя дамами, лишь господин Стахов от него отказался, сославшись на плохое самочувствие, которое, однако, не помешало ему перейти ко второй бутылке Клеро.

В четырёхместном ландо было тесновато, но вполне терпимо.

Пока лошадки спускались вниз, с холма было видно, как над морем плоской тарелкой висели облака. Они казались иным, параллельным миром, в котором жили невидимые с земли существа. И было непонятно: то ли в них переселились души умерших людей, то ли они появились там из далёких Галактик. Стаи чаек с крикливым многоголосьем носились над водой, выхватывая мелкую рыбёшку.

Где-то далеко, ближе к горизонту, между серых туч появились бело-голубые, озарённые солнцем, просветы – верный признак ясной погоды, которая, вероятно, придёт только завтра. А пока дул северный ветер и верхушки кипарисов раскачивались в такт, точно хронометры.

Глава 6
Злодейство

О том, что пропал пушистый любимец хозяйки, стало ясно сразу после завтрака. Пушок, как и свободно бегающая по парку борзая Клюква, никогда его не пропускал. Вся прислуга бросилась искать кота, но его и след простыл. Через час показался кучер. В руках он нёс что-то завёрнутое в лопух. Завидев хозяев, возница направился к нему.

– Вот, ваше-ство, нашёл Пушка, вернее то, что от него осталось, – разворачивая зелёный лист, проговорил старик. – Видать, забрел к собакам и попался. Одна голова осталась, разорвали в клочья злые аспиды.

На зелёной поверхности листа лежала окровавленная кошачья голова с куском синей ленты от банта.

– Пушок, милый! – вскрикнула супруга Толстякова и разрыдалась в голос.

Вероника Альбертовна тут же обняла подругу и увела в дом. Появился Николашка – мальчик, которому было приказано смотреть за котом. Он утирал слёзы и хлюпал носом.

– Как же ты допустил, поганец этакий, что кот сбежал? – закричал на него Толстяков.

– Не зн-ааю, – гнусавил тот.

– Тебе же русским языком сказали смотреть за ним.

– Не доглядел, – оправдывался Николашка.

– А ну-ка, малец, выверни карманы! – велел Ардашев.

– Зачем? – не понял тот.

– Делай, что говорят, – приказал Толстяков.

Мальчик повиновался. Правый карман был пуст, если не считать крошек махорки и хлеба, а вот из левого выпала, свёрнутая, в несколько частей, пятишница.

– Откуда деньги? – спросил Ардашев.

– Так это… это мои.

– Ясно, что твои. Я спрашиваю, откуда.

Сорванец молчал.

– Говори, а не то позову городового, – пригрозил присяжный поверенный. – Может, ты их у хозяев украл?

– Ничего я не воровал. Один господин дал.

– Когда?

– Вчера.

– А точнее?

– После обеда.

– Рассказывай подробно.

– Вышел вчера я на улицу через заднюю калитку семачек жаренных купить, а тут господин в котелке… Спросили, я ли работаю у господ Толстяковых посыльным. Я кивнул. А они говорят, что слыхивали о нашем коте редкой породы. И кошечка у них такая есть. И они хотел бы их вместе свести, чтобы котята получились породистые, коих можно продать задорого. Пообещали мне пять рублёв, если я им Пушка дам на время. Сказали, что через час сами принесут корзинку с котом и оставят внутри. Попросили калитку не закрывать. Ну, я и согласился. Они мне – «синенькую». Я пришёл через час, но их так и не было. Да кабы я знал, что они его убьют, разве бы я согласился? Если хочите знать, я Пушка больше всех любил! – заревел парнишка, размазывая слёзы по грязным щекам.

– А каков он был?

– Такой, ничего себе. В штиблетах, рубаха вышиванка, брюки черные.

– С усами? – уточнил адвокат.

– А кто ж без усов сейчас ходит? Разве что бабы? – пробормотал Николашка, но взглянув на Ардашева, втянул голову в плечи. – Знамо дело с усами. И с бородой. Я ещё подумал, что им, наверное, жарко. Они добрые такие были, улыбалися.

– Ага! – возмущённо вскинул руки Сергей Николаевич. – Добряк: бросил Пушка на растерзание волкодавам!

– Он толстый или худой, высокий или небольшого роста? Какого приблизительно возраста? – попытался выяснить, молчавший до сей поры Стахов.

– Такой, как вы. И очень даже на вас они были похожи. И глаза так же бегали, как и у вас сейчас…

– Во даёт! – возмутился кучер. – Ты, дурья башка, ещё скажи, что это Пантелеймон Алексеевич был!

– Я не знаю, кто это был, – захныкал мальчик.

– Задняя калитка находится там, где каретные сараи? – осведомился Ардашев.

– Да, – подтвердил кучер.

– Она закрывается на замок?

– Со вчерашнего дня стали замыкать. Ключ клали за досточку. Николашка знал, где он лежит.

– В котором часу ты ему отдал Пушка, – не унимался Ардашев.

– В три. Я ещё на ходики, что на террасе глянул.

– А кто ж тебя научил по часам разбираться?

– Мамка.

– Выходит, этот незнакомец приходил как раз в то время, когда мы были на море?

– Ага, – кивнул Николашка.

– Похороните останки кота где-нибудь, – приказал Толстяков кучеру.

– А давайте…давайте я вам нового Пушка куплю на эти деньги. Ну, пожалуйста, – захныкал посыльный. – Простите меня, Сергей Николаевич, я вам до самой смерти служить буду верой и правдой. Как на духу говорю, – он перекрестился.

– Ишь ты, «верой и правдой»! Где слов таких-то нахватался? Ладно. Только на базар пойдёшь вместе с Кузьмичём, – указывая на кучера, сказал хозяин. – А то притащишь какого-нибудь безродного, косого да хромого. Маленькие, они все хорошие.

– Не сумлевайтесь, барин! – обрадовался Николашка, засовывая в карман «синенькую». Сегодня суббота, базар работает. Так я прямо сейчас и побегу!

– Барина нашёл! – усмехнулся Толстяков: – А по-хорошему, выдрать бы тебя, засранца, не мешало!

Ардашев отвёл хозяина в сторону и тихо сказал:

– Предлагаю пройтись по территории. Злодей свободно разгуливал по парку, и я думаю, что он мог повредить какое-нибудь растение. Пожалуй, надо бы осмотреть самые ценные.

– Владыка небесный, неужели он и раффлезию уничтожил?

– Всё может быть.

Уже по дороге к теплице Клим Пантелеевич вдруг остановился и спросил:

– Сдаётся мне, что пахнет керосином. Не находите?

– Да-да, вы правы, – обеспокоенно закивал Толстяков.

Присяжный поверенный сошёл с дорожки и приблизился к невысокой пальме, сел на корточки и, сорвав несколько травинок, поднёс их к носу.

– Керосин. Он полил это растение керосином. Погибнет через день-два.

– Какой ужас! – покачал головой Сергей Николаевич. Это ведь и есть та самая рафия, о которой я вам вчера рассказывал.

– Ясно. Что ж, пойдёмте к теплице.

К счастью, раффлезия была надёжно заперта. Открытые оконные рамы, затянутые частой сеткой, имелись только на крыше. Стекло оказалось целым. Ардашев и Толстяков ещё около получаса ходили по парку, но других проделок Беса не обнаружили. Уже по дороге к дому, Сергей Николаевич спросил:

– Выходит, он уже в Сочи?

– Судя по всему да. Вероятно, ехал в том же поезде, что и ваш шурин. Сначала он передал ему письмо, а потом сел в один из вагонов.

– Эх, жаль, что Пантелеймон его не разглядел. Или, может, это он нам так сказал?

– Вряд ли. Мне показалось, что ваш шурин в тот момент был с нами искренен.

– Спасибо, успокоили. А то я после Николашкиных слов начал уже, грешным делом, его подозревать.

– Именно этого, как вы помните, Бес и добивается.

– А что же нам делать? Вот так покорно ждать новых бед?

– Нет, ни в коем случае. Для начала давайте лучше прогуляемся по Сочи, по самым людным местам.

– Хорошо, я велю заложить лошадей.

– Предлагаю воспользоваться коляской. Около входа в парк всегда стоит кто-нибудь.

– Ладно. Как скажете. Я только предупрежу Надю.

– Жду вас здесь, на лавочке.

– Договорились.

Сергей Николаевич, вернулся довольно скоро, и извозчик, как ожидалось, был на месте. Дорога до самого города заняла совсем немного времени.

Приморская часть Сочи располагалась в долине одноимённой реки, в каких-нибудь десяти-пятнадцати футах[9]9
  1 фут = 1/7 сажени = 12 дюймов = 30,479 см. (прим. авт.).


[Закрыть] над уровнем моря. Верхняя же – на возвышенности, в семидесяти футах. Каждый дом здесь стоял в глубине сада, на значительном удалении от дороги, окружённый розами и завитый глициниями. Юкки, бананы, магнолии и олеандры выглядывали из-за заборов. Эта нагорная часть имела всего четыре улицы, идущие параллельно морскому берегу: Приморская, Московская, Подгорная и Нагорная. А пересекали их всего три: Александровская, Михайловская и Пограничная. Согласно данным местной газеты «Черноморский край», на 1913 год в городе насчитывалось немногим более пятисот домов.

Ардашев и Толстяков направлялись в нижнюю часть города, где названия улиц и переулков говорили о занятии их жителей: переулок Шкиперский, Ремесленный, Кузнечный, улица Мещанская… Здесь царило оживление, шумел базар и была сосредоточена вся городская торговля. В кофейнях и духанах стоял шум, слышалась турецкая, армянская и греческая речь. В воздухе чувствовался смешанный запах кофе, кальянов, жареной рыбы, свежеиспечённых лепёшек с кунжутом и разнообразных специй. Заезжему визитёру могло показаться, что он находится не в России, а где-нибудь в Персии. Лёгкие двери контор, всевозможных предприятий и лавок были открыты настежь, и только надписи над ними давали возможность разобраться, чем конкретно занимаются их хозяева: «Посуда. Братья Хиониди, братья Черномордик», «Галантерейный магазин «О-бон-марше», «Велосипеды «Дукс», «Комиссионерская контора по продаже земельных участков и домов М.П. Путятина», «Мебельная мастерская Верниковского», «Нотариус А.А. Шелковской», «Фотография Денисенко», винно-шашлычная «Кахетия», духан «Домашние вина», контора «РОПиТ», «Колониальные товары братьев Токмакиди», «гостиница «Мадрид» …

Завидев увитую актинидией беседку со столиками, Ардашев предложил отдохнуть, и газетчик с удовольствием согласился. Мальчишка-официант быстро принёс кофе по-турецки и два стакана холодной воды.

– Чувствую, неспроста вы предложили эту прогулку, – отхлёбывая горячий напиток, проговорил Толстяков. – Думаете, я замечу кого-нибудь знакомого и мы, таким образом, определим, кто же устраивает со мной эту дьявольскую игру?

– Не только. Хотелось поговорить с вами наедине в спокойной обстановке.

– Сергей Николаевич! Душевно рад нашей случайной встрече, – послышался чей-то голос.

Ардашев и Толстяков обернулись.

– Познакомьтесь, господа, – вставая, выговорил издатель. – Актёр и художественный руководитель местного театра Фёдор Лаврентьевич Бардин-Ценской и мой старинный друг Клим Пантелеевич Ардашев, присяжный поверенный.

– Очень рад. И как современный зритель? Привередлив? – спросил Клим Пантелеевич.

– Местные в театр ходят мало, а отдыхающие избалованы столичными постановками. Им подавай «Ревизора» или на худой конец «Свадьбу Кречинского». А у нас труппа – раз, два и обчёлся. Пытались поставить Островского «Волки и овцы» так некоторым актёрам приходилось по два раза гримироваться и менять костюмы. А зритель – не дурак, распознал. Свистеть начали, ногами топать. Одно слово – провинция.

– Да вы присаживайтесь, – пригласил Толстяков. – Может быть кофе?

– Благодарю. Но я тороплюсь на репетицию. Шёл мимо, вас увидел. Дай, думаю, потревожу главного редактора самой известной газеты, узнаю, что там с моим романишком.

– Вы на меня, голубчик, не серчайте, но издать его я не могу. Роман в целом неплохой, но затянули вы его, и диалоги слишком длинные. Ни описаний природы у вас нет, ни душевных переживаний героев. Одни погони, стрельба да мордобой. Вам бы надобно с господина Конан Дойла брать пример. Там и загадка есть, и разгадка, и дедукция. А у вас одни приключения. Искушённому читателю это может не понравиться, и мы прогорим.

– Спасибо на добром слове. Утешили-с. Смею откланяться. Совсем, знаете ли, нет времени на разговоры, – холодно выговорил актёр и зашагал прочь.

– Вот так они все, – упавшим голосом заметил издатель. – Не напечатаешь, станешь злейшим врагом. Вы заметили, каким он меня взглядом окатил? Точно кипятком. Вот этот убьёт кого хочешь, и рука не дрогнет.

– Да, народец, – вздохнул адвокат. – Однако сейчас мы должны спрогнозировать дальнейшие действия Беса, учитывая ваши сильные и слабые стороны.

– А что значит «слабые»? – сворачивая папиросу, спросил издатель.