Текст книги "Слепой поводырь"

Нервными толчками Залевский затушил в пепельнице папиросу, выпил стакан воды и боль стала потихоньку отступать. Он вынул из ящика письменного стола папку с газетными вырезками, достал одну из них, касающуюся того дела, о котором упомянул полицмейстер и улыбнулся. Да, то была его самая большая полицейская удача. И случилась она ровно год тому назад. В разделе «Происшествия» газета «Северный Кавказ» писала: «Вчера, между 8 и 9 часами утра, в городе Ставрополе, на Николаевском проспекте, в помещающихся в доме Улуханова и содержимых дворянкой Люцией Брохноцкой меблированных комнатах, найден убитым в своём нумере, проживающий там с октября месяца 1886 года, находящийся в отставке, действительный статский советник Дмитрий Иванович Кипиани. Произведённым в то же утро надлежащею судебною властью осмотром места происшествия обнаружено, между прочим, следующее: корпус дома, в котором помещается квартира Кипиани, расположен посреди двора и обращён лицевою стороною на переднюю, чистую часть этого двора, а заднею выходит на так называемый чёрный двор, причём оба эти двора, и чистый, и чёрный, обнесены высокою каменною стеною. Наружный двор лицевой стороной примыкает к Николаевскому проспекту, отделяясь от последнего трёхэтажным домом, занимаемым квартирою и аптекою. Кипиани снимал три комнаты: переднюю, приёмную и спальню. Его дверь находилась в конце коридора. Рядом с ним жительствовал учитель Вардземшвиль, сверхштатный чиновник акцизного управления Артишевский, а напротив – актриса Бурляева. В квартиру статского генерала вела входная двухстворчатая дверь, оказавшаяся запертой изнутри на ключ. Одна половина её оказалась запертою наглухо верхним и нижним шпингалетами, а другая, с выдвинутым наполовину замочным снычом[26]26
  Запор или засовец (язычок) в замке, который его запирает или открывает при обороте ключа.


[Закрыть] и с вложенным в замочную скважину с внутренней стороны ключом, была отворена. Каких-либо повреждений на означенной двери или замке не замечено. А при сильном напоре со стороны коридора на эту дверь та половина её, в которой имелся ключ, хотя и была заперта последним на два оборота, отворилась свободно, произведя лишь стук, хорошо слышимый во всех отделениях нумера покойного Кипиани, в том числе и в спальной комнате. Очевидно, именно этим путём убийцы и проникли в квартиру, так как все окна были заперты и повреждений не имели. Передняя комната квартиры одинокого отставного статского генерала была отделена от приёмной высокой двустворчатой дверью и такая же дверь вела в спальню покойного. Впрочем, эти две двери никогда не запирались. Какого-то особого беспорядка в двух первых комнатах не наблюдалось и только на письменном столе, стоящем в приёмной, были разбросаны кучи бумаг, исписанных рукою убитого, в некоторых из ящиков того же стола всё было перерыто и, кроме того, лежало разорванное кожаное портмоне, запертое на маленький внутренний замочек. Высота обращённых на чёрный двор окон этой комнаты от земли до подоконника – 2 арш. 3 верш.[27]27
  2 аршина и 3 вершка – 1,55 м.


[Закрыть] И под одним из них на дворе найдены, положенные один на другой, два больших камня, возвышающиеся над уровнем почвы на 1/3 аршина[28]28
  23 см.


[Закрыть], так что даже человеку небольшого роста было видно всё, происходящее в приёмной.

Труп убитого Кипиани оказался лежащим на кровати в спальной комнате, имеющей лишь одно окно с двойною рамою, завешанное тёмною шторою. Лежал он на правом боку, лицом к окну, с открытыми глазами, обращёнными в правый передний угол, тщательно прикрытый с головою одеялом и шерстяным пледом, так что оставались обнажёнными только ноги, на которых были видны ожоги и застывший воск. На полу валялись разбросанные в беспорядке десять штук белых полотняных носовых платков, лист белой бумаги, сложенный вчетверо и разные мелкие записки, писанные большей частью рукой Кипиани. Руки и ноги покойного были связаны, первые – загрязнённым холщовым носовым платком, вторые – грязными кальсонами; а на голове, в области левой височной части, имелась глубокая зияющая рана, образовавшая широкую прощелину, чрез которую замечалось отсутствие в черепной коробке значительной части мозга, коим вместе со сгустками крови были залиты находившиеся под головою подушки. Рана эта начиналась на левом виске вдавлением полушаровидной формы, имела продолжение, шедшее вдоль всего лица до левого угла рта, причём носовые и челюстные кости оказались раздробленными. На этом основании, производивший судебно-медицинское исследование трупа убитого врач Журавлёв пришёл к заключению, что смерть Кипиани последовала от раздробления костей черепа и разрушения большого участка головного мозга каким-либо тяжёлым предметом, имеющим полукруглую тупую поверхность и снабжённым длинною ручкою. Подле кровати, на которой лежал труп убитого, в ногах, найден оставленным на полу, чёрный кожаный саквояж, в стенке коего имелся продольный разрез, сделанный, как можно полагать, острым ножом, и тут же, на полу, был найден снаряжённый патрон от револьвера системы Лефоше, небольшого калибра. В этой же самой комнате оказалось испачканное кровью полотенце, которым, судя по отпечаткам пальцев, убийца вытирал окровавленные руки[29]29
  В описываемый период дактилоскопия, как отрасль криминалистической науки, ещё не существовала. И даже имея отпечатки пальцев, полиция не знала и не умела с их помощью изобличать преступников.


[Закрыть]. Ящики комода, стоявшие в спальной комнате были выдвинуты, вещи смяты и разбросаны по полу. Никаких ценных бумаг или денег при осмотре обнаружено не было. Не оказалось и маленьких карманных часов, кои обычно висели у кровати на гвозде. Эти обстоятельства указывали на то, что убийство Кипиани было совершено из корыстных побуждений. Полицейским дознанием и судебным следствием удостоверено, что с октября 1885 года Кипиани одиноко проживал в меблированных комнатах Брохноцкой, ведя крайне скромный образ жизни и имея ограниченный круг знакомых; одевался он бедно и был очень расчётлив, не позволяя себе никакой роскоши, хотя и не отказывался помогать деньгами обращающимся к нему нуждающимся. Видимо, это обстоятельство и создало в умах преступников мнение, что он очень богат, но скуп. Установлено также, что покойный собирался покинуть Ставрополь и возвратиться на родину в Кутаисскую губернию. По мнению врача-эксперта Журавлёва Кипиани был лишён жизни не ранее двух часов пополуночи. Странно, но в ночь убийства исчез дворовый пёс Финтик, обычно спящий с прислугой на кухне. Во дворе у Брохноцкой была и другая собака, большой охотничий пёс Гектор, весьма злой и чуткий, но собака эта, как положительно установлено показаниями свидетелей, за несколько дней до убийства Кипиани неведомо куда исчезла и возвратилась домой дней через пять после того худая и изнурённая».

Прошло полгода после возбуждения уголовного дела, а расследование застыло на месте, как телега без колёс. Слежка за прислугой и лицами, которые могли совершить подобное злодеяние ни к чему не привела. Залевский хорошо помнил тот день, когда полицмейстер вернулся от губернатора бледный и растерянный. По его словам, Констанди пообещал отправить Фиалковского исправником в самый глухой уезд, если полицейское дознание не продвинется по смертоубийству Кипиани. Ясно было одно: в цепи последующих действий должен был быть какой-то необычный ход. Но какой? Всю ночь Залевский не спал, а когда в комнату через ставни пробился солнечный свет, у него родилась идея, одобренная позже полицмейстером.

Через подставное лицо он разместил в газете «Северный Кавказ» объявление, данное якобы сыном покойного Кипиани, в котором тот обещал заплатить пять тысяч рублей любому, кто укажет на убийцу его отца. Обращаться следовало в редакцию газеты. Не прошло и трёх дней, как смотритель ставропольского тюремного замка Якубович сообщил прокурору, что арестант Иван Хохлов, беглый каторжник задержанный в Ставрополе, но проживавший ранее в Екатеринодаре, готов сообщить имя убийцы действительного статского советника Кипиани, но только непосредственно сыну покойного. И эту роль пришлось сыграть Залевскому, который от природы походил на грузина. Слава Богу, что Хохлов никогда ранее не видел Залевского. При встрече арестант поведал, что его сокамерник Егор Стрепетов проболтался, что вместе с уже умершим арестантом Фёдором Шульгиным и с помощью его сестры Прасковьи, служивший раньше горничной у статского генерала Кипиани, пробрались ночью в съёмную квартиру, связали старика и начали искать деньги. Поживились всего 124 рублями и карманными часами, что висели на гвозде у изголовья кровати. На вопрос, где он хранит основной капитал, Кипиани ответил, что все средства держит в банке, снимая лишь часть процентов. Но разбойники не поверили ему и, зажегши свечу, стали капать генералу на ноги горячий воск. Не добившись своего, Шульгин решил убить Кипиани, потому что тот узнал его, как приходившего днём ранее за денежной помощью. Генерал тогда дал ему пять рублей якобы необходимых для оплаты священнику за отпевание только что умершего от скарлатины сына. Принесённым с собой ломиком Шульгин ударил генерала по голове, метя в висок, но тот оставался ещё жив, тогда Шульгин нанёс ещё несколько ударов. Окровавленные руки он вытер о полотенце. Деньги они поделили поровну, а похищенные часы остались у Шульгина, как награда за убийство. Револьвер Лефоше принадлежал Стрепетову, который и выронил случайно из кармана снаряженный патрон. Позже он продал оружие мяснику Петросову, держащему мясную лавку на Армянской улице за десять рублей.

«Сын» покойного выслушал арестанта, но сказал, что нет никакого резона ему верить. А что если он оговаривает Стрепетова, чтобы получить пять тысяч? Хохлов крестился и божился, уверяя, что поведал так, как ему рассказал сокамерник. На это Залевский ответил, что он должен сам услышать Стрепетова. Он пообещал договориться за деньги с надзирателем тюремного замка, чтобы их перевели в камеру со слуховым окном, где и он будет находиться, а Хохлову придётся вновь разговорить болтливого сидельца. Арестант согласился, но заметил, что в таком случае их должны туда перевести под видом наказания за карточную игру, поскольку у них в камере под нарами спрятаны карты. Пусть стражники их найдут. Иначе Стрепетов может заподозрить неладное. На том и порешили.

В тот же день, проведя обыск в домовладении мясника Петросова, Залевский изъял у него револьвер Лефоше, проданный ранее Стрепетовым. Это означало, что Хохлов говорил правду.

В назначенное время «сын» покойного Кипиани, полицейский письмоводитель и товарищ[30]30
  Заместитель.


[Закрыть] прокурора окружного суда расположились в камере по соседству с той, куда посадили Хохлова и Стрепетова. Не прошло и четверти часа, как «подсадной» вывел брата по несчастью на новую беседу об убийстве, случившемся в меблированных комнатах Брохноцкой на Николаевском проспекте. Письмоводитель, прильнув к слуховому окну, едва успевал записывать признания Егора Стрепетова. По окончании диалога арестантов чиновники скрепили восемь исписанных листов своими подписями. Затем снова был вызван Хохлов и уже допрошен Залевским по всей форме. Арестант расплакался, как ребёнок, узнав, что «сын» покойного Кипиани – помощник ставропольского полицмейстера. Стрепетов сначала отмалчивался, а потом тоже дал признательные показания Залевскому, не забыв упомянуть, как за день до преступления убил кухонную собачку, что жила с прислугой в доходном доме Улуханова. И лишь после этого материалы полицейского дознания, заверенные прокурорской подписью, были переданы судебному следователю Славину.

Губернатор, узнав об успехе, поздравил полицмейстера. Владимир Залевский был представлен к ордену Святой Анны III степени. По приговору Ставропольского окружного суда Стрепетов получил восемь лет каторги, а Прасковья Шульгина – пять.

Он закурил новую папиросу и мысленно усмехнулся: «Да, многие тогда мне завидовали. А если разобраться, я всего лишь исполнял наставления отца: служить не за чин, а за честь… Только всё это в прошлом. Сейчас надобно раскрыть убийство Целипоткина».

Полицейский убрал архивное дело в стол и положил перед собой список фамилий пациентов покойного доктора. Чаще других за последний месяц упоминались трое: Терещенко – управляющий Ставропольским отделением Поземельного Крестьянского банка, приказчик салона «Парижская мода» Масальский и, как ни странно, актриса Завадская. «Начать придётся с тяжеловеса Терещенко. Со всеми остальными будет проще. Что ж, откладывать не стоит».

Залевский вынул из ящика стола три повестки, отпечатанные типографским способом, вписал в них фамилии и, выйдя к городовым, вручил их дежурному.

– Разнеси-ка, братец, по адресам. Всех вызываю сегодня. Время я указал. Пусть распишутся в получении. Жду.

II

Первым явился Терещенко. Полицмейстер, увидев в окно знакомый экипаж, запряжённый парой вороных, вышел его встречать. Протянув руку, он воскликнул:

– Пётр Кириллович, здравствуйте! Моё почтение! Вы ко мне?

– Нет, меня вызвал ваш помощник. Вот, – сунув повестку в руку Фиалковского вместо ладони, недовольно провещал банкир.

– Так-так, – читая текст, пробубнил полицмейстер. – Ваша беседа не займёт много времени. Вы уж не обессудьте. Пустая формальность. Я вас проведу. Вот сюда, пожалуйте.

Открыв дверь камеры Залевского, Фиалковский сказал:

– Встречайте гостя, Владимир Алексеевич!

– Прошу, – встав из-за стола, вымолвил коллежский асессор и придвинул стул.

– Не буду мешать, – затворил дверь полицмейстер и удалился.

Пока Залевский выкладывал на стол бланки допросов и доливал в медную чернильницу чернила, в комнате возникла напряжённая тишина. Терещенко не выдержал и спросил:

– По какому праву меня средь бела дня, заблаговременно не предупредив, на глазах служащих банка выдёргивают из кабинета и велят незамедлительно прибыть к вам?

– Городовой был с вами невежлив? – сухо осведомился полицейский.

– Нет, к нему у меня претензий не имеется. А вот к вам – есть.

– Я вас внимательно слушаю.

– Нет смысла повторять дважды сказанное.

– Видите ли, Пётр Кириллович, в городе совершенно смертоубийство доктора Целипоткина, и я вынужден опрашивать десятки людей, чтобы наткнуться на след убийцы.

– Вы что же, считаете, что это я его… жизни лишил? – выпучив глаза, проронил Терещенко.

– Ни в коем разе. Меня интересует лишь один вопрос: были ли вы знакомы с покойным?

– Раскланивался при встрече.

– Вы лечились у него?

– А что мне у него лечить?

– Не знаю, потому и спрашиваю.

– Нет.

Залевский вздохнул, полистал тетрадку и сообщил:

– Согласно журналу приёма пациентов, вы посетили доктора Целипоткина, только за последний месяц три раза, а если брать три предыдущих месяца, то всего я насчитал двадцать один визит.

– Возможно. Я не считал и мог запамятовать.

– Выходит, вы были у него?

– И что? Это преступление?

– Дача ложных показаний свидетелем – преступление.

Терещенко заёрзал на стуле, будто на раскалённой сковородке и спросил:

– У вас можно курить?

– Да, – подвинув к посетителю пепельницу, изрёк Залевский.

Банкир достал пачку дорогих сигарок и, чиркнув спичкой, с наслаждением выпустил дым.

– Я должен быть уверен, что всё, сказанное мной, останется в тайне, – сказал он.

– Мы сохраняем тайну следствия.

– Кто это “мы”?

– Я, судебный следователь и суд.

– А Фиалковский?

– Начальник полиции имеет право ознакомиться с материалами дознания любого дела.

– А в суде могут зачитать мои показания?

– Безусловно.

– Получается, что ваша так называемая тайна следствия, вовсе и не тайна, если она о ней будет знать весь город. Суд ведь у нас гласный. Каждый может купить билетик.

– Таково российское законодательство… Но, если угодно, мы поступим иначе. Вы честно ответите на мои вопросы, а в протокол мы запишем лишь то, что вас устроит.

– Пожалуй, это выход… Да, на самом деле, я врачевался у Целипоткина. У меня стала ослабевать мужская сила. Доктор давал мне разные снадобья и я, принимая их, рассказывал ему как проходили мои встречи с дамами. Оскар Самуилович настаивал на том, чтобы я менял партнёрш. Исходя из этого, он рассчитывал дозы лекарств. Действительно, я начал посещать его в апреле. Надеюсь, это останется между нами?

– Я лишь укажу, что вы лечились у доктора три месяца. А само заболевание упоминать не буду.

– Очень любезно с вашей стороны.

– Вы испытывали к Целипоткину неприязненные отношения?

– Ну что вы! Как можно?

– Возможно, вы слышали от врача, что ему кто-то угрожает, или он боится кого-то. Было такое?

– Подобное мне неизвестно.

– Вы состояли с Целипоткиным в финансовых отношениях? Может быть, одалживали ему какую-то сумму?

– Нет, на заработки Оскар Самуилович не сетовал.

– Пожалуй, на этом всё. Прочтите протокол. Если всё вас устраивает, подпишите.

Водрузив на нос пенсне, Терещенко пробежал глазами текст, кивнул и чиркнул пером. Залевский тоже поставил подпись. Распрощавшись, он проводил свидетеля к выходу.

III

Приказчик салона «Парижская мода» Масальский – сорокапятилетний мещанин в клетчатых светлых брюках, таком же пиджаке, синей жилетке и белой сатиновой сорочке – казалось, сошёл с картинки модного журнала. Он носил канотье и ходил с тростью, брил подбородок, фиксатуарил усы-растопырки и имел роскошные чёрные бакенбарды почти такой длинны, как у поэта Александра Пушкина на известной картине Кипренского.

– Прошу, – пригласил свидетеля Залевский и указал на ещё тёплый стул.

– Чем обязан? – усаживаясь, осведомился Масальский.

– Как вы знаете, в городе совершено убийство врача Целипоткина. Согласно журналу пациентов, вы многократно его посещали. В связи с чем?

– К лекарю ходят не от хорошей жизни. Вот и мне пришлось… Я что, обязан назвать своё заболевание?

– Да.

– Одна вдовушка заразила меня гонореей. Но, сами понимаете, я не хотел бы, чтобы это стало достоянием гласности.

– Кроме протокола ваши показания больше никуда не попадут. Что вы можете сказать о докторе?

– Жаден был Оскар Самуилович до денег, как собака до мяса. Цены высокие заламывал. Оно и понятно. Супруга его транжирка, привыкла к роскошной жизни; часто в наш магазин захаживала. Мы сами извозчика нанимали, чтобы доставить ей на дом покупки.

– Враги у доктора были?

– Почём мне знать? Он никогда не говорил мне об этом.

– Что ещё можете сказать о Целипоткине?

– Ничего, – покачав головой, ответил Масальский. – Я не был с ним дружен.

– Понятно. На этом допрос окончен. Подпишите протокол дознания и можете быть свободны.

Поставив подпись, свидетель исчез за дверью, плотно её затворив.

IV

Появление актрисы Завадской было замечено не только полицмейстером, бросившимся ей навстречу, но и всем штатом полицейского управления. Статная красивая дама, облачённая в длинное платье с турнюром и широкую шляпку, плыла, как бригантина в полный штиль.

– Какими судьбами, Сусанна Юрьевна? – застёгивая ворот мундира, осведомился Фиалковский.

– Городовой принёс повестку на дом. Меня в тюрьму не посадят?

– Как можно такую красоту за решёткой прятать? – разведя руки, изрёк полицмейстер. – У вас повестка на руках?

– Да, – расстёгивая сумочку, вымолвила оперная певица. – Вот.

– Позволите взглянуть?.. Ага. Это Залевский вас вызвал. У него прямо аншлаг. Свидетели один за другим. Я провожу вас.

– Вы очень любезны, Антон Антонович!

– Находится рядом с таким прелестным созданием, как вы – большое удовольствие, дорогая Сусанна Юрьевна.

– Вы мне льстите.

– Ничуть. А вот и камера Залевского. – Он открыл дверь и проговорил: – Владимир Алексеевич, встречайте гостью. Я сегодня выполняю роль дежурного по управлению… Не буду мешать. Работайте.

– Прошу вас. Садитесь.

– Нельзя ли открыть окно посильнее. У вас очень душно.

– Сию минуту. Может, хотите воды?

Певица посмотрела на давно не мытый графин и, покачав головой, ответила:

– Нет, благодарю. Надеюсь, я тут ненадолго?

– Всего несколько вопросов.

– Извольте.

– Согласно журналу пациентов покойного доктора Целипоткина, вы были его пациенткой. В связи с чем вы его посещали?

– Это уж слишком, господин полицейский. Я не собираюсь раскрывать вам подробности своих заболеваний. Вам знакомы такие понятия, как врачебная тайна, или тайна исповеди?

Приторный запах дорогих духов вскружил коллежскому асессору голову, и он опять почувствовал боль в затылке. Актриса не сводила с него своих больших глаз с ресницами-крыльями. Она была настолько очаровательна, что Залевский заробел. Его супруга, подарившая ему дочь, казалась базарной простушкой по сравнению с Завадской. Наконец, он сказал:

– Мне достаточно вашего заверения, что вы посещали доктора в целях излечения недуга.

– А разве бывают другие цели, когда наведываются к врачу?

Полицейский не ответил. Помолчав, он осведомился:

– Связывали ли вас с доктором Целипоткиным другие отношения?

– Что вы имеете в виду? Интим? Дружбу?

– Да.

– Вопрос бестактный. Но я на него отвечу: я не находилась с доктором Целипоткиным ни в интимной связи, ни в дружеских отношениях.

– А как же огромные букеты на представлениях, которые он вам дарил? Я и сам видел, будучи в театре.

– У меня десятки поклонников, подносящих мне не только цветы, но и дорогие подарки. Но это не значит, что я с ними сплю. Или вы считаете всех актрис уличными девками, а актёров пьяницами?

– Ни в коей мере, – уперев глаза в строчки протокола, выдавил из себя помощник полицмейстера. – Допрос считаю законченным. Прошу оставить внизу ваш автограф… Благодарю. Вы свободны. Позвольте проводить вас?

– Не стоит. Я найду дорогу, господин сыщик.

– Честь имею, мадам.

– Прощайте.

Из коридора доносился удаляющийся стук каблуков. Залевский прошёл в канцелярию. Там работа кипела. Пахло жжённым сургучом, клеем и кампешевыми чернилами. Неожиданно потемнело в глазах, и вернулась головная боль. Казалось, внутри растёт кактус, ранящий плоть острыми шипами. Полицейский вернулся в комнату, расстегнул ворот и, закрыв глаза, рухнул на стул.

А за окном раздавалась безмятежная трель соловья, и слышался рожок молочника. Любимый город жил обычной жизнью.