Текст книги "Слепой поводырь"

Глава 6
Выбор

12 дня, месяца июля, 1889 г.

«Почему я начал вести дневник? Вероятно, чтобы облегчить страдания. Бумага – единственный друг, которому я могу доверить переживания. Рассуждения о том, что любой бедой стоит делиться с другом, близким родственником или священником – глупы, наивны и стоят полкопейки, потому что старый приятель лишь вздохнёт, покивает сочувственно и лицемерно заявит, что надобно надеяться на лучшее. Но втайне он будет радоваться, что горе заглянуло в мой дом, а не в его. Супруга – чужой человек, случайно встретившийся на перепутье жизненных дорог. Сможет ли она сострадать без фальши? Очень сомнительно. Мать? Да, она прольёт море слёз, но зачем добивать и без того больное сердце старушки? Священник будет убеждать меня ещё сильнее обратиться к Господу, чаще молиться и каяться, ведь недужные муки – наказания за грехи наши. Но он забудет обо мне через четверть часа. Я давно заметил, что человеческой природе свойственен эгоизм. Это объяснимо. С самого рождения люди вынуждены бороться за выживание и надеяться на провидение, которое почему-то должно их обязательно спасти. А с чего бы это? Провидение действует выборочно и лишь по одному ему известному закону. Оно может прийти на помощь развратному старику толстосуму и убить в колыбели младенца, ещё не успевшего насладиться рассветом, мокрой росой на молодой траве и пением соловья. Вот и верим мы в то, во что хотим верить, даже не подозревая, что где-то там на Небесах невидимый режиссёр уже определил сколько времени мы будем находиться на земной сцене, играя пьесу под названием «Жизнь». Но нам это неведомо. И зачем же в таком случае ходить в храм, ставить свечи и молиться святым, если всё предрешено? Запах плавящего воска, ладана, золотая парча, паникадила и горькие завывания церковного хора – театральное представление. Есть тут и антрепренёры, и актёры, играющие первые роли, и резонеры, и суфлёры. Сцены продуманы и выверены столетиями. Цель всего действа – заставить нас поверить в чудо, которое никогда не произойдёт. И что самое обидное – плачевный результат известен заранее. И вот стоит горемыка на коленях перед образами, понимая, что дни его сочтены, а батюшка, склонившись над ним вещает, что болезнь – это благо, ниспосланное свыше, и добавляет: «Молись, сын мой, потому что молитва и раскаяние – единственный путь для души на Небеса, а не в ад». Но видел ли он человеческую душу? И есть ли в нас то, что мы называем душой? Что такое – душа? Сгусток неведомой человеку энергии? А какой? Динамической, электрической, термической или химической? Всё это фантазийный бред, призванный оставить недужному созданию надежду. И тогда хватается человек за соломинку, окружает комнату иконами, молитвенниками и первый раз в жизни осознанно читает Библию, надеясь обрести спасение. Но вместо него он найдёт вечный покой – биологическую смерть. Так не лучше ли провести последние дни иначе? Кто-то посвятит их более тесному семейному общению, а кто-то решит прожить отмерянные судьбой дни так, как ему грезилось только во сне. И последнее – мой выбор. Трудно поверить, но я счастлив – я обрёл свободу! Свободу действий. И теперь я буду поступать так, как я хочу, избавившись от морали. Она окружала меня с самого детства, мешала жить, заставляя идти по пути, проложенному другими. Нет уж, хватит! Уж коли век мой короток, то финал пьесы будет таким, как я хочу. Я сам себе Бог, дьявол и священник. И о счастье! Я избавился дурных мыслей, разъедающих сердце. И пусть проказа превращает мою плоть в гнилое мясо, но во мне поселилось блаженство духа. Если правы церковники и душа всё-таки существует, то я уже чувствую, как она парит над миром, над жалкими и забитыми людишками, не умеющими преодолеть страх, злобу и зависть. Я другой. Я над ними – там, где горизонт сливается с небом».

Он положил перо, перечитал несколько раз страницу и впервые за несколько дней улыбнулся. «Каков слог! Каков трагизм! А может, стоит начать сочинять драмы? – пронеслось в голове. – Нет, прошлое не вернуть, надобно жить настоящим. Хорошее оно или плохое, но другого нет. День за днём, иногда не ведая, мы сами складываем кирпичи в стену своей судьбы. Новый камень уже положен. Что ж, посмотрим каков будет результат…»

Глава 7
Публичный сеанс

Ставропольские улицы чаще всего получали названия по назначению расположенных на них зданий или мест: Острожная, Кладбищенская, Семинарская, Госпитальная, Мойка, Торговая, Базарная, Почтовая… Естественно, что первый на Кавказе театр, построенный ещё в 1845 году, размещался на Театральной улице. Двухэтажное каменное здание фасадом смотрело на дорогу и являлось несомненным украшением города. Кованный ажурный балкон нависал над половиною тротуара и опирался на два чугунных столба. У самого входа на театральной тумбе выделялась красная афиша: «Угадыватель мыслей! Магнетизёр! Гипнотизатор!

Внутренне убранство храма Мельпомены удовлетворяло самым изысканным провинциальным вкусам: массивная дубовая лестница с широкими перилами, двустворчатая резная трёхаршинная дверь, ведущая в галерею, расписанный сусальным золотом потолок с лепниной, ложи и кресла, оббитые тёмно-красным плюшем и керосиновые лампы с молочными абажурами. Словом, всё было бы отлично, если бы не одна досадная ошибка архитектора Григория Ткаченко, заключавшаяся в том, что сцена располагалась выше обычного уровня. Из-за этого, зрителям первых шести рядов партера приходилось смотреть снизу-вверх, задирая голову, отчего уже через четверть часа уставала шея. Избавиться от дискомфорта можно было только на седьмом ряду. Но поскольку в партере имелось одиннадцать рядов, то наиболее желанными были билеты с седьмого по одиннадцатый. А первые шесть – дорогие и неудобные – распродавались в последнюю очередь.

Климу Ардашеву, прибывшему второго дня, не осталось ничего другого, как раскошелиться на первый ряд партера. Он прошёл в зрительную залу и занял место, согласно небольшому серому бумажному прямоугольнику с чернильным штампом. Прямо перед его глазами возвышалась сцена и синий занавес с тяжёлыми кистями. На нём угадывались театральные маски, очертания каких-то пальм, кипарисов и диковинных птиц. Пахло табаком, одеколонами Брокар и Раллэ, керосином и пылью.

Громко простучал первый звонок. Публика почти заполнила зал. Чиновничьи парадные мундиры, чёрные фраки и сюртуки, дамы в летних нарядах и старушки ветхозаветных времён, помнившие времена, когда Ставрополь был ещё только крепостью с казачьей станицей и по Николаевскому проспекту, бывшему тогда Большой Черкасской улицей, бежал ручей реки Желобовки. Ардашев пришёл один. Отцу нездоровилось, он почувствовал прилив в голове, и матушка послала горничную за доктором и пиявками. Ферапонт не внял предложению Клима и наотрез отказался посещать, как он выразился, «бесовский шабаш».

Раздался второй звонок. Зрители откашливались, а степенные капельдинеры тушили лампы. Сбор был полный. Прозвучал третий звонок, и зажглись огни рампы. На сцену вышел конферансье.

– Добрый вечер, уважаемая публика! Сегодня вам предстоит увидеть настоящие чудеса и сотворит их всемирно известный маг и кудесник Осип Вельдман! Встречайте! – воскликнул он и тотчас исчез.

Занавес колыхнулся и медленно пополз вверх. Подул театральный ветер, и стало прохладно, будто отошла стена. Перед зрителями возник человек во фраке. Сцену условно разделили на две комнаты, обставленные разной мебелью.

– Моё почтение, дамы и господа! Итак, начнём наш сеанс. Сначала мне понадобится доброволец, готовый испытать на себе действие магнетических волн. Не стоит бояться. Мои просьбы будут вполне безобидны. Кто изволит?

Зала молчала. Никто не решался.

– Смелее… Ага. Вот и желающая. Прошу подняться ко мне.

По сцене проплыла молодая улыбчивая барышня в соломенной шляпке. Её каштановые локоны спадали на плечи. Зрители зааплодировали. Клим узнал её. Это была вчерашняя попутчица, занимавшая противоположное место в коляске во время вояжа из Невинки в Ставрополь.

– О! Да мы знакомы! Вас зовут Анна. Прошу вас занять кресло, – предложил «маг», и девушка повиновалась.

– Снимите вашу чудесную шляпку и положите на стол. Расслабьтесь. Закройте глаза. Представьте, что вы весь день трудились в поле и лишь теперь можете отдохнуть, – продолжал вещать «кудесник», – вы утомлены. Руки и ноги отяжелели. Веки смыкаются. К вам приходит сон…

Выдавая подобные тирады, Вельдман ходил вокруг испытуемой, но она не засыпала. Время тянулось медленно. Прошло пять минут. Результат не изменился – девица бодрствовала, магнетизёр кружил над ней как коршун, а нетерпение зрителей росло. Через десять минут шёпот перерос в ропот, а через пятнадцать – послышались ехидные смешки. И вдруг голова Анны упала на грудь и веки сомкнулись.

Гипнотизатор обратился к зале:

– Как видите, Анна спит. Но это не простой сон. Она находится в состоянии полного тетаноса, то есть столбняка. – Вельдман поднял правую руку барышни и согнул в локте. Конечность застыла в этом положении. Затем он распрямил её, и она осталась вытянутой параллельно полу. Тоже самое он проделал и с левой. Гипнотизатор придавал рукам испытуемой любые произвольные положения, и они подчинялись ему, будто это были части деревянного манекена на шарнирах, не имеющих ни гибкости, ни чувствительности.

– Опустите руки, – велел он.

И девушка выполнила его приказание.

– Откройте глаза.

Анна повиновалась, но её взгляд выражал отсутствие сознания и был устремлён в пространство, словно она находилась в ином, ещё неведомом человечеству мире.

– Встаньте и пройдите в другую комнату.

Испытуемая вновь подчинилась воле своего повелителя.

– Где вы находитесь?

– В комнате.

– Это фруктовый сад. Вы видите деревья вокруг вас?

– Да.

– Вы любите яблоки?

– Люблю.

– Подойдите к дереву и сорвите самое спелое с этой высокой ветки.

Анна шагнула и, встав на носочки, сняла невидимый плод.

– К сожалению, яблоко гнилое. Выбросьте его в траву.

Она послушно бросила несуществующее яблоко на сцену.

– Хотите конфекту?

– Хочу.

Вельдман взял со стола редиску, продемонстрировал её зрителям и протянул барышне.

– Она шоколадная. Угощайтесь.

Девушка с удовольствием отведала «сласть».

– А это сахар, – показывая зрителям пачку соли, выговорил магнетизёр и, насыпав немного в чайную ложку, спросил: – Вы чай пьёте с сахаром?

– Да.

– Чая ещё нет, зато сахар уже принесли. Вы можете есть его прямо с ложки.

Анна взяла ложку с солью и принялась жевать. На её лице не появилось ни малейших признаков отвращения.

Экспериментатор налил из графина воды в стакан и протянул девушке.

– А вот и чай подоспел. Только пальцы не обожгите. Стакан горячий. Пейте аккуратно.

Девушка, перекладывая холодный стакан из руки в руку, дула на воду и, сделав два маленьких глотка, поставила его на стол.

– Горячо?

– Да, – проронила она чуть слышно.

– Попили чаю – вот и ладно. Сейчас вы вернётесь назад в первую комнату и сядете в кресло. Выполняйте.

Испытуемая молча прошла обратно и заняла прежнее место.

– Вы спокойны. И у вас нет ни малейших волнений. Вы полностью доверяете мне?

– Да.

– Вы доверяете зрителям?

– Да.

– Вы никого не боитесь?

– Нет.

– Отлично. Вы готовы и дальше выполнять мои приказания?

– Готова.

– По моей команде вы сочтёте вслух до десяти и заснёте. Пройдёт ровно четверть часа, и вы пробудитесь. Досчитаете до двадцати, заберёте со стола книгу и откроете её на тридцать первой странице. Вы прочитаете только первое четверостишье. Затем вы возьмёте грецкий орех, лежащий на столе, и, несмотря на моё сопротивление, положите его мне в левый боковой карман костюма. После этого я укажу вам на человека, которому вы должны будете улыбнуться, спросить, как у него дела, и объясниться ему в любви. Вам всё понятно?

– Да.

– Тогда выполняйте!

Анна, находясь в состоянии полузабытья, досчитала до десяти и заснула.

Зал взорвался аплодисментами, но девушка от этого шума не пошевелилась. Её подбородок всё так же покоился на груди, и веки были сомкнуты.

– Господа, я прошу кого-нибудь из зрителей выйти на сцену и подтвердить, что стакан абсолютно холодный.

– Позвольте мне! – послышался чей-то голос.

– Прошу!

Рядом с Вельдманом оказался молодой человек вполне интеллигентного вида.

– Представьтесь, пожалуйста.

– Николай Нижегородцев, студент, будущий врач.

– Прекрасно. Возьмите стакан… Он горячий?

– Абсолютно холодный.

– Благодарю вас! Вы можете вернуться на место.

Зал аплодировал.

Магнетизёр улыбнулся и, щёлкнув крышкой карманных часов, изрёк:

– Как вы слышали, уважаемая публика, я отвёл на сон барышне всего пятнадцать минут. И пока ей будут грезится заморские страны, мы с вами поиграем в одну интересную игру. Она называется «Загадка». Правила просты. На моём столе находятся несколько предметов: книга, колода карт, подсвечник со свечой, спички, свежий номер газеты «Северный Кавказ», стакан, ложка, тарелка и графин с водой. Сейчас в залу спустится мой ассистент и раздаст желающим листочки бумаги и карандаши. Вы можете также воспользоваться собственными записными книжками и карандашами. Укажите любое желание, связанное с предметами на моём столе (например, «положите ложку на тарелку, а затем поменяйте местами графин и подсвечник») и спрячьте записку в карман или сумочку. Я подойду к вам, внимательно посмотрю на вас, затем вернусь на сцену и выполню ваше желание. После этого я попрошу вас вынуть листок и зачитать текст вслух, чтобы не осталось никакого сомнения в том, что мои действия полностью соответствуют вашей воле. Тот, кто будет готов, пусть поднимет руку.

В рядах появился человек со стопкой бумаги для заметок и коробкой уже заточенных карандашей. Раздав желающим предметы для письма, он удалился.

Положив бумажный квадратик на подлокотник кресла, Клим вывел несколько предложений, сунул клочок бумаги в карман и поднял руку.

– А вот и первое задание, – радостно воскликнул Вельдман и спустился к Ардашеву.

Улыбнувшись, он возгласил на всю залу:

– Боже милостивый! И второй мой вчерашний попутчик тоже здесь! Итак, господин студент, соблаговолите посмотреть мне в глаза.

Клим воззрился на «мага».

– Ох, – вздохнул магнетизёр, – ну и взглядец у вас, как у палача… Но мне всё ясно.

Вельдман вернулся на сцену, взял в руки газету и принялся её просматривать. Затем, найдя нужное место, громко прочёл:

– Дважды хоронили не городе нашем в ещё никого… – экспериментатор покачал головой, оглядел студента с ног до головы, вздохнул и продолжил: – Происшествия. Второго дня были неожиданно прерваны похороны частнопрактикующего врача О. С. Целипоткина, погибшего, как считалось ранее, в результате несчастного случая – падения люстры. Труп доктора заметила горничная через закрытое окно кабинета и вызвала полицию. Не лишне будет добавить, что все окна и двери в доме были заперты. Ключ, вставленный изнутри в замочную скважину входной двери, был найден уже после того, как полицейский проник внутрь, выставив стекло. Между тем во время похорон неожиданно выяснилось, что доктор был убит в результате удара острым предметом в голову. По слухам, некий молодой господин, присутствующий на печальной церемонии, обнаружил в скобах кабинетных шпингалетов воск, что красноречиво указывало на остроумный способ покидания жилища преступником. По его мнению, злоумышленник, залепив воском кабинетные оконные шпингалеты, находящиеся в верхнем положении, выбрался наружу и затворил за собой окно. Учитывая, какие кошмарные жары пришли в Ставрополь, нетрудно догадаться, что воск вскоре расплавился и шпингалеты съехали вниз, затворив окно. Городской врач вновь осмотрел тело и выяснилось, что упавшая люстра не могла быть «убийцей», она являлась лишь молчаливым свидетелем преступления. Вдова назначила повторные похороны на завтра – 17 июля, в три часа пополудни. Никого ещё в нашем городе не хоронили дважды.

Вельдман оторвал взгляд от газеты и, обращаясь к Ардашеву, сказал:

– Мне кажется, что я почти полностью выполнил вашу просьбу, прочитав с конца только первое предложение, а не всю статью, поскольку мне не хотелось утомлять словесной абракадаброй уважаемую публику. Однако, дабы в этом удостовериться, извольте огласить весь текст вашей записки.

Клим выудил из кармана листок и зачитал:

– Найдите в газете сообщение об убийстве врача Целипоткина и прочтите его от конца к началу.

По рядам пронёсся гул. Зрители пришли в ажитацию. Послышалось «браво!», но чей-то мужской голос откуда-то сверху прогорланил: – «Шарлатан и плут!»

– Да-с, милсдарь, – усмехнулся гипнотизатор, обращаясь к Ардашеву. – Мне, как видите, не верят. Ну что ж, – во всеуслышание выговорил он. – Я заметил крикуна и попрошу его набраться смелости и подойти ко мне.

Взоры присутствующих обратились на галерею. Молодой человек, тощий, как подсолнух, с физиономией, напоминающей то ли беличью, то ли крысиную морду, щёлкал грецкие орехи и улыбался. Блондин, судя по всему, был несказанно рад всеобщему вниманию. Сбежав вниз, он в нерешительности остановился перед Вельдманом. Скулы незнакомца ещё двигались, пережёвывая ядра, и от этого шевелились его белые, непривычные на первый взгляд, тараканьи усы.

– Итак, сударь, вы прилюдно и совершенно безосновательно оскорбили меня. Я могу подать на вас в суд и вас подвергнут штрафу. Свидетелей у меня – полная зала. Ваше дело проигрышное. Но поскольку вы, как я полагаю, уверены в своей правоте, я предлагаю пойти иным путём. Вы примите участие в опыте и, если я угадаю ваши мысли, вы сейчас же попросите у меня прощения. Только прежде вы изложите эти мысли на бумаге. А чтобы ни у кого не было сомнений, передадите записку любому из зрителей. Например, вот этой почтенной даме, – указывая на старушку лет семидесяти, предложил магнетизёр.

– А если ошибётесь? – зло сверкнув глазками, осведомился зритель.

– Что ж, тогда я прекращу выступление и верну почтенной публике деньги за все проданные билеты.

– Я согласен.

– Тогда приступайте. И просьба – пишите разборчиво.

Помощник гипнотизатора протянул худосочному скептику бумагу и карандаш. И тот, повернувшись спиной к выступающему, принялся что-то усердно царапать по белому листу, используя край сцены. Закончив, он передал старушке свёрнутую записку, и она спрятала его в ридикюль с таким вящим тщанием, словно это была закладная на её единственное имение.

Вельдман впился в обидчика взглядом, будто уколол рапирой, и тот, судорожно передёрнув плечами, почувствовал, как у него перехватило дыхание.

Не говоря ни слова, экспериментатор поднялся на сцену и взяв колоду карт, изрёк:

– Сейчас, согласно желанию этого молодого человека, я отыщу четыре туза, затем на них лягут четыре дамы по масти, потом – семёрки, далее пойдут короли. После этого, зажегши свечу, я должен подпалить пиковую десятку. Что ж, выполняю.

«Маг» с невозмутимым видом проделал упомянутые манипуляции и в зале запахло горелой бумагой.

– Не сочтите за труд, мадам, прочтите записку, – обратился со сцены к пожилой даме Вельдман.

Она закивала, открыла сумочку и, водрузив пенсне, процитировала скрипучим голосом:

– Вытащить четыре туза и положить на них по мастям дамы, семёрки, короли. Зажечь свечу и поднести к пламени пиковую десятку.

Чтица вдруг поднялась, швырнула лист на пол, перекрестилась и тыча пальцем в магнетизёра выкрикнула:

– Бес! Бес! Сгинь нечистый!

Беспрестанно осеняя себя крестным знамением, она торопливо поковыляла к выходу. Виновник скандала тихой сапой поспешил за старушенцией.

– Молодой человек, куда же вы? – окликнул «маг», но ответа на последовало.

Балкон зашумел, как осиное гнездо, потревоженное на чердаке старого дома. За ним встревожился бельэтаж, вознегодовал амфитеатр и возмутился партер. Отовсюду слышалось:

– Плешивцев, вернитесь!

– Срам!

– А ещё коллежский регистратор!

– На дуэль!

– Гнать со службы!

– Опозорил акцизное управление!

– В дворянское собрание не пускать!

– Руки не подавать и не раскланиваться!

– Нечестивец!

Призывая залу успокоиться, угадыватель мыслей гордо сошёл со сцены, остановился в проходе и поднял руки. И зрители смолкли.

– Милостивый государи и государыни! – провещал он. – Мне жаль этого молодого человека, позорно покинувшего зрительную залу. Прошу вас быть к нему снисходительным, ведь теперь ему придётся провести немало горестных дней в этом городе. Откровенно говоря, ему бы лучше поменять место жительства. Что же касается почтенной мадам, окрестившей меня бесом, то я на неё совершенно не в обиде. Дело в том, что не только она, но и современная наука не может объяснить, как получается у меня угадывать чужие мысли, считывая с человеческого лица едва заметные движения мышц и мускулов. Открою секрет, если лицо испытуемого будет в маске, то я не сумею понять, о чём он думает. А иногда, это бывает чрезвычайно редко, мне удаётся увидеть будущее человека. Сразу предупрежу вас – такие опыты на своих сеансах я не провожу. Во-первых, это не всегда получается, а во-вторых, подобные эксперименты приводят к истощению моих физических и моральных сил. Но в этом нет ничего удивительного. Каждый из вас хоть раз в жизни испытывал плохие предчувствия, кои потом сбывались. А бывало, что и вещий сон приходил, не правда ли? Полагаю, что у каждого человека, помимо пяти обычных чувств (зрения, слуха, обоняния, осязания и вкуса) есть, так называемое, шестое чувство. Просто у одних оно развито, а у других – нет. Я уверен, что пройдёт совсем немного времени, и наука распознает природу предсказаний и чтения мыслей. Ведь ещё совсем недавно явление света и электричества для мира казалось чудом, но стоило открыть существование такого невесомого существа, как эфир – и всё стало на место. Но есть ли духовный эфир, не подлежащий закону трёх измерений? Вероятно, да, но нам пока он неведом.

Вельдман поклонился, и ему зааплодировали. Он виртуозно управлял публикой, переключая внимание с одной части выступления на другую. Коллежский регистратор Плешивцев да верующая до самозабвения старушка оказались единственными зрителями, кои не поддались чарам приезжего экспериментатора.

Магнетизёр направился к сцене и, шагая мимо первого ряда, шепнул Ардашеву:

– Загляните ко мне за кулисы после выступления.

Клим успел лишь кивнуть в спину «кудесника».

Находясь у стола, «маг» щёлкнул крышкой карманных часов и проговорил:

– Пора нашей красавице проснуться. Что ж, посмотрим, как она справится с моими заданиями. До пробуждения осталось всего несколько секунд: пять, четыре, три, две, одна и…

Анна открыла глаза. Глядя в одну точку, она, как ей приказал гипнотизатор, громко сочла до двадцати, поднялась и, двигаясь точно сомнамбула, взяла со стола книгу. Открыв её на тридцать первой странице, прочитала:

 
Осень – пора расставаний,
кричит перелётная птица,
как гости на маскараде,
деревья меняют лица…
 

Девушка вернула книгу на место, забрала со стола орех и, подойдя к Вельдману, затолкала его в боковой карман модного костюма магнетизёра. Потом вдруг, глядя в глаза своему временному повелителю, замерла в нерешительности.

Гипнотизатор, указав на Ардашева, пояснил:

– Это и есть тот самый человек, о котором я вам говорил.

Она обратила на Клима затуманенный взор и, улыбнувшись одним ртом, спросила:

– Как дела? Я люблю вас!

Зала разразилась аплодисментами.

Экспериментатор взмахнул руками, точно дирижёр палочками, и крикнул:

– Пробудитесь!

Девушка замерла на мгновенье и, смахнув с лица невидимую паутину, очнулась. Она с удивлением оглядела сначала себя, а потом зрителей. Её слегка растерянный взгляд с тенью смущения был так естественен и прекрасен, что Клим, залюбовавшись ею, невольно захлопал, вызвав нескончаемые аплодисменты публики и крики «браво!»

Вельдман сделал знак и тотчас появился помощник с букетом белых роз и преподнес их Анне. Она благодарно кивнула, прижала цветы к груди и, надев соломенную шляпку, сбежала по ступенькам со сцены. Обдав Клима ароматом уже знакомых духов, красотка поспешила занять своё место, но ненадолго.

Публика восторженно неистовствовала, а магнетизёр благодарно кланялся ей, купаясь в лучах керосиновых прожекторов и славы, пока не опустился занавес.