Текст книги "Супостат"

– С Морозовым? – привстал от удивления барон Четихин.

– Да-с, – заложив руки за спину и покачиваясь на носках, ответил медиум.

– И что же, позвольте спросить, вы надеетесь вызнать? – не унимался Протасий Христофорович.

– Тайну смерти, – вымолвил Эразм Львович и вновь наполнил водкой крохотную рюмку. Он опрокинул в себя ее содержимое и послал в рот миниатюрный кусочек селедки, умостившийся на квадратике черного поджаренного хлеба.

– Так ведь нет никакой тайны. Говорят, Морозов сошел с ума и наложил на себя руки, – изрек граф Брунн и оторвал взгляд от карт.

– Не скажите, господа, не скажите, – разглаживая усы, изрек статский генерал. – Я ведь с Саввой Тимофеевичем лично был знаком. Да-с. Мы с ним не одну бутылку «Шамбертена» распили. Сильный был человек и умный. Не мог он застрелиться. Да и потом, только вчера я узнал одно странное обстоятельство: услышав выстрел, супружница его бросилась в комнату мужа. Окно было распахнуто, а от дома спешным шагом удалялся какой-то человек. Но самое удивительное заключается в том, что у покойника, который якобы прострелил себе сердце, были закрыты глаза.

– И что с того? – проговорил господин Гюстен. – Он же умер.

– Помилуйте, господа, вы меня удивляете, – взмахнул руками Чертоногов. – Умер – не уснул. Это не одно и то же. У самоубийцы глаза не могут закрыться сами по себе. Ему их кто-то прикрыл. А кто еще это мог сделать, кроме злодея?

– Надо же, какой заботливый душегуб! – воскликнул ювелир Шмулевич.

– А я думаю, что не столько заботливый, сколько трусливый, – предположил француз. – Отправил несчастного на тот свет, а взгляда его мертвых глаз испугался…

– Да не в этом вовсе дело, – бросив карты на зеленое сукно стола, выговорил Протасий Христофорович. – Слышал я, господа, что в зрачках жертвы, точно в зеркале, какое-то время сохраняется лицо преступника. А если глаза закрыты, то и в голову никому не придет в них заглядывать.

– Неужели? – насторожился медиум. – Не знал! Но это только подтверждает мою гипотезу смертоубийства.

– Так что же мы сидим? – вставая, вопросил Семен Натанович. – Пора на сеанс. Пойду дам приглашу.

– Вы положительно правы! – наполняя третью рюмку, закивал Чертоногов.

– А вопросец позволите, Эразм Львович? – робко заикнулся Четихин.

– Чем могу служить?

– Да вот, – замялся барон, – сомневаюсь я, не повредит ли водочка вашему общению с душой почившего Саввы Тимофеевича?

– Ни в коем разе-с. – Лицо камергера напряглось на миг, посерьезнело, но тотчас же расплылось в улыбке: – Наоборот-с, это помогает мне расслабиться и быстрее войти в нужное состояние. Знаете, у меня до сих пор в голове циркуляры, распоряжения, отношения и приказы… Не выпей я водки, мне еще битый час настраиваться на нужный лад пришлось бы. А тут сами видите – четверть часа, и я готов проводить сеанс, – с этими словами он залпом опрокинул третью порцию горячительного напитка, крякнул от удовольствия и вновь потянулся за канапе. На этот раз Эразм Львович довольствовался раковой шейкой с крохотным колечком соленого огурчика, уложенным на хрустящий ломтик белого хлеба.

Между тем слух о предстоящем общении с душой Саввы Морозова донесся до всех присутствующих, и потому столовая уже была полна народу. Гости расселись вокруг стола. Прямо посередине поставили бронзовый канделябр с одной свечой. Толстые малиновые портьеры надежно скрывали лунный свет, пытавшийся проникнуть с улицы. Чертоногов сидел в кресле несколько поодаль, лицом к двери. По его команде задули свечу и все взялись за руки. Эразм Львович, словно истукан, застыл в одном положении. Едва слышно он вымолвил: «Дух Саввы Морозова – явись!» И гости, как было условлено, мысленно произнесли эту фразу трижды. Прошло еще с минуту. Слышалось только апокалипсическое дыхание барона Четихина да тиканье напольных часов. Медиум вдруг поднялся, поклонился кому-то невидимому, отворил двустворчатую дверь и вернулся на место. Прошло еще какое-то время. Статский генерал не двигался. Казалось, он заснул с открытым ртом. Между тем над ним возникло синее, похожее на взбитую подушку облачко. Оно остановилось под потолком и окутало люстру. От него струился легкий свет, точно внутри горела слабая свеча. По комнате пронесся вздох ужаса. Руки гостей еще крепче сжали запястья соседей. В этот момент тяжелый стол начал медленно покачиваться, словно плавая в воде. Он оторвался от пола примерно на дюйм и повис в воздухе.

– Я здесь, – во сне пробормотал медиум каким-то чужим, не своим голосом.

– Вы Савва Тимофеевич Морозов? – дрожащим голосом осведомилась хозяйка квартиры.

– Да, – хрипло буркнул Чертоногов.

– Вы застрелились? – вновь спросила она.

– Нет, – выдохнул тот.

– Вас убили?

– Да-а, – протяжно ответил дух Саввы Морозова устами статского генерала.

– Кто?

– Человек Леонида.

– А где сейчас Леонид? – вопросила Вяземская.

– Здесь.

– В Петербурге?

– Да.

– Как его найти?

– Екатерининский канал, 25.

– А фамилия, как фамилия этого Леонида?..

– Господи! Спаси и сохрани! – привставая, воскликнула мадам Ардашева. Она попыталась перекреститься и разорвала цепь из сомкнутых рук. В этот же миг облако испарилось. Стол ударился о пол всеми четырьмя ножками. С шумом затворились двери. Медиум открыл глаза. Вяземская бросила на подругу укоризненный взгляд и, зажегши свечу, выговорила с раздражением:

– Вы спугнули его. И сегодня он уже не придет. Дьявол и бесы не любят, когда упоминают Всевышнего. – Она строго посмотрела на Ардашеву и сказала: – Вставать во время сеанса очень опасно. Князь Тьмы может рассердиться и навести на вас беду.

– Простите, я не нарочно, – извинительным тоном пролепетала Вероника Альбертовна. – Страшно стало. Я знаю этот доходный дом. Там когда-то проживала моя старая приятельница. Мы дружили с ней еще до того, как мой муж решил уехать из столицы… – И тут Вероника Альбертовна прикусила губу. Ей стало ясно, что она может проговориться, упомянуть Ставрополь, и тогда будет глупо отрицать, что она замужем за всемирно известным сыщиком-адвокатом. Чтобы исправить ситуацию, она добавила: – Я хотела сказать – до очередной командировки мужа за границу.

Но никто на это уже не обратил внимания. Все взоры устремились на Чертоногова, который ожил. Он завертел головой, словно разбуженный, тяжело поднялся, включил электрический свет и вновь плюхнулся в кресло.

Уставившись на Вяземскую осоловелым взглядом, он спросил:

– Приходил?

– Да, – закивали гости и принялись сбивчиво описывать только что услышанный диалог.

Камергер слушал внимательно, не перебивая. Устало проведя по лицу ладонью, он, наконец, провещал:

– Жаль, что не успели узнать фамилию этого самого Леонида. А то бы можно было попробовать отыскать по «Всему Петрограду». Теперь же придется обращаться в адресный стол.

– Простите, Эразм Львович, – не удержалась Ардашева. – Вы и в самом деле считаете, что таким образом можно разгадать тайну гибели Саввы Морозова?

– А что же в этом удивительного? – пожал плечами статский генерал. – Вы же, голубушка, сами только что могли в этом убедиться. А как, по-вашему, истолковать все то, что здесь происходило?

– Не знаю, – замялась Вероника Альбертовна. – Это просто чудо…

– Дело не в чудесах, дорогая моя, – пояснила уже совсем оттаявшая Вяземская, – все дело в нашем медиуме. В его способностях. Не каждый может общаться с душами усопших. А Эразм Львович делает это запросто. – Она окинула сидящих за большим столом гостей и добавила горделиво: – Мы тут еще и не такое слыхивали. Правда?

Присутствующие в ответ закивали.

– А если так, – не сдавалась Вероника Альбертовна, – значит, вы можете чей угодно дух вызвать?

Чертоногов пожевал губами и вымолвил:

– Тут не так все просто, как может показаться на первый взгляд. Во-первых, многое зависит от того, кого мы хотим пригласить с того света. Я должен хорошо представлять этого человека. Знать его внешность и, хотя бы в общих чертах, историю прошлой жизни (с Саввой Тимофеевичем, как я уже говорил, я был весьма неплохо знаком, оттого и сеанс удался). Во-вторых, цепь за столом должна быть очень прочная. И все без исключения должны желать его появления. В-третьих, среди присутствующих не может быть человека, который обладал бы гипнотическим даром (пусть даже весьма слабым), поскольку в этом случае у меня ничего не получится. И, в-четвертых, немало зависит и от того, кто общается с дьяволом. Как вы изволили заметить, Фаина Мелентьевна делала это отменно.

– Так облако и было сатаной? – с трепетом спросила Ардашева.

– Нет, это был дух Саввы Тимофеевича. Вы наверняка слышали, что церковь весьма отрицательно относится к спиритическим сеансам. Тревожить мертвых – грех. А любой грех – услада беса, слуги́ дьявола. Стало быть, без помощи темных сил не обошлось.

– Получается, – с сомнением проронила Вероника Альбертовна, – вы можете узнать от духа умершего человека нечто такое, что простым смертным неведомо?

– Безусловно, – кивнул камергер двора Его Императорского Величества и откинулся на спинку кресла.

Ардашева повернулась к Вяземской и спросила:

– А почему бы нам в следующий раз не вызвать мать Анны Извозовой и не спросить у нее, кто совершил злодейство с ее несчастной девочкой? – Она рассеянно посмотрела по сторонам и заметила: – Вероятно, все слышали о нападении на модистку Фаины Мелентьевны?

– Да, ужасное преступление, – подтвердила Виринея Ниловна и обратилась к мужу: – Ты поможешь?

– Попробую, – неуверенно выговорил тот. – Мне понадобится фотографическая карточка покойницы. – Он встретился взглядом с Вяземской. – Достанете?

– Да-да, конечно, я постараюсь ее отыскать. Завтра же вечером, с разрешения Анечки, наведаюсь к ним домой… Господи, – с горечью проговорила хозяйка, – почему же я сама не догадалась провести такой сеанс?

– Я только одного понять не могу, – поднявшись из-за стола и разминая затекшие ноги, изрек Морис Гюстен. – Какой толк от всего этого? Ну, положим, мы выясним фамилию некоего Леонида, проживающего по адресу: Екатерининский канал, 25, и что с того? Кто поверит, что его подручный застрелил известного на всю Россию фабриканта? То же самое и с Анечкой… Даже если нам станет известно имя преступника, как мы сможем доказать его вину? В полиции нас засмеют!

– Насчет этого, господа, не извольте беспокоиться, – нарушил молчание граф Брунн. – Я лично знаком с одним из весьма влиятельных полицейских начальников. И в случае надобности найду возможность получить нужные сведения.

– Что ж, это меняет дело, – согласился француз. – Отчего бы и в самом деле не попытаться?

– И все-таки завтра с утра пошлю секретаря в адресный стол, – скорее себе, чем другим, пообещал Чертоногов. – Пусть выяснит, что за Леонид там жительствует…

– Да-с, заинтриговали, нечего сказать, – усмехнулся Шмулевич. – Вы уж, Эразм Львович, если узнаете что-либо интересное, не премините известить Фаину Мелентьевну. А мы, в свою очередь, ей протелефонируем. – Он поднялся и, склонив голову перед хозяйкой, изрек: – Пора, пожалуй, и домой.

Его примеру последовали и остальные. Прощаясь, гости выходили в переднюю, одевались и откланивались.

Вяземская, чувствуя неловкость за упрек в адрес Ардашевой, все не отпускала новую приятельницу, болтала обо всем на свете и угощала ее то французскими конфектами с ликером, то мармеладом, то в который раз потчевала чаем.

Часовая стрелка напольных часов неумолимо приближалась к цифре 11, и Фаина Мелентьевна, уступив просьбам гостьи, вызвала по телефону таксомотор.

– И все-таки, дорогая моя, я вам искренне завидую, – мило проворковала хозяйка. – Вы подцепили красавца.

– Простите? – подняла от удивления брови Вероника Альбертовна.

– Я имею в виду Побединцева, Клима Пантелеевича.

Ардашева лишь молча повела плечом.

– Ну, хватит, душечка, – положив руку на запястье подруги, проворковала Вяземская. – Все мы не безгрешны. На днях он дожидался вас в вестибюле. Его заприметила Пелагея. И даже ей он понравился! А вчера Клим Пантелеевич пожаловал к нам. Он хочет пошить костюм. Я и ткань ему подобрала. Признаюсь, он – загляденье! Даром что статский. Ему бы очень пошел генеральский мундир. Но мои чары разбились о его неприступность. И давно у вас… роман?

– Н-нет, – замялась Вероника Альбертовна. – Около месяца, наверное.

– А семья у него есть?

– Да, – залилась краской Ардашева.

– Ну-ну, голубушка, не смущайтесь, – успокоила подругу Вяземская. – Сейчас адюльтер в моде. К тому же я могу оказать вам услугу: у нас имеется примерочная для личных свиданий. И не нужно слоняться по холодным шамбр-гарни[10]10
  Chambres garnies (фр.) – меблированные комнаты, вид гостиниц (прим. авт.).


[Закрыть] и кормить обойных клопов. Скажете мужу, что поехали к модистке. И сразу – к нам. Даже если он не поверит и вдруг начнет за вами следить, то все равно ничего не узнает, потому что в примерочной вас будет ждать возлюбленный. Эта услуга доступна только для уважаемых клиентов. Стоит удовольствие совсем пустяк – 10 рублей за один час. Но, как правило, никто так долго не задерживается. Да и подозрительно, согласитесь, битый час снимать мерки. Но бывает всякое. Шампанское и фрукты – за дополнительную плату. Имеется и умывальная комната. О времени надобно договариваться заранее – желающих много. Хотите, я устрою вам такую возможность?

– Да, – смутилась Ардашева. – Я согласна.

– Вы умница! И муженек ваш ничего не узнает. Будьте спокойны. – Она заглянула гостье в глаза и прошептала: – Могу ли надеяться, дорогая моя, что, когда господин Побединцев станет вам неинтересен, вы «подарите» его мне… хотя бы на одну ночь?

– Хорошо, – опустив глаза в пол, вымолвила Вероника Альбертовна.

Вяземская положила ладонь на руку Ардашевой и сказала:

– Я так рада, что обрела настоящую подругу. Предлагаю выпить по глотку шампанского.

– Не возражаю.

Но едва золотая, искрящаяся пузырьками жидкость наполнила бокалы, как раздался звонок. Это прибыл chauffer. Накинув шубку, хозяйка модного салона спустилась вниз вместе с гостьей.

Автомобиль стоял у подъезда. Водитель помог пассажирке забраться в кабину, завел мотор и занял свое место.

Когда «Форд» скрылся за поворотом, Вяземская шагнула к двери парадного, но вдруг услышала, как позади нее под чужими подошвами заскрипел снег. Развернувшись, она увидела, как на нее надвигается незнакомец. От страха дама онемела и будто вросла в землю. Чьи-то руки обхватили ее плечи и закрыли тряпкой лицо. Не успев вскрикнуть, она почувствовала незнакомый сладкий запах, от которого закружилась голова. А потом наступила легкость и захотелось парить чайкой над городом и морем.

8
Печальное известие

Клим Пантелеевич поднимался по мраморной, отполированной подошвами лестнице доходного дома. До дверей своей казенной квартиры надо было преодолеть ровно тридцать шесть ступенек. Как, когда и зачем он их посчитал, Ардашев не помнил. Скорее всего, это произошло механически, самопроизвольно.

Он нажал на пуговку звонка, и дверь отворилась. Лицо горничной выглядело обеспокоенным. Встревоженным и суровым взглядом встретил хозяина и персидский кот Малыш. Разъевшееся, огромное создание, чуть ли не с полпуда весом, подняло голову и что-то недовольно пробурчало. Именно так, утробно, перс вещал, когда дома были чужие. В глазах усатого монстра читалось: «Явился наконец! А у нас тут черт знает что происходит! Пока ваше высокородие изволит отсутствовать, по комнатам шляются посторонние! А табачищем-то несет от этого субъекта, как от дворника. Дешевые, видать, папироски покуривает, – на приличные жалованья не хватает». А у вешалки, на полочке, обнюхивая чужое, еще не высохшее драповое пальто, сидел Леон – белый молодой кот, живой трофей, доставшийся Ардашеву в позапрошлом году во время «охоты» на Землихана. Кровожадного абрека Клим Пантелеевич продырявил тогда аккурат между глаз, а котенка, ползавшего в сакле, прихватил с собой. Уже в Ставрополе жена окрестила его Леоном. Адвокат тогда был не в восторге от такой идеи. Ему не нравился обычай давать клички животным, используя иностранные имена. «Помилуй, Вероника, – говорил он, – разве нормально величать животное людским именем? И так везде, что ни собака, то Агна, Герта или Лора. Бедные немки! То же и с котами. Тут отчего-то популярны мужские французские имена: Базиль, Жак и Леон. Ненормально это!» Но супруга, сговорившись с горничной, уже приучила нового питомца к иностранному имени. Так Леоном он и остался. Однако, по правде говоря, столь спокойное имя этой бестии явно не подходило. Лучше бы его нарекли Абреком или Шайтаном.

Еще в Ставрополе Леон передрался со всеми соседскими котами, гревшимися раньше на скамейке в саду присяжного поверенного. Новый питомец часто приходил домой окровавленный. Следы чужих когтей и клыков долго не заживали на его шкуре. Ветеринар, лечивший кота, сделал на нем неплохой гешефт. Ни шрамы, ни покусанные уши не останавливали Леона от драк. Он отчаянно бросался на любого четвероногого чужестранца, случайно забредшего в поместье Ардашевых. Варвара своими глазами видела, как Леон гнал от ворот бродячего пса.

Единственным непререкаемым авторитетом для неустрашимого животного был персидский кот Малыш, живший у Ардашевых с тех пор, как они приехали в Ставрополь. Леон, вероятно, принял его за отца и никогда не нарушал субординацию.

В Петрограде же Варваре было строго-настрого запрещено выпускать задиру на улицу. Но однажды это неугомонное создание ухитрилось прошмыгнуть между ног горничной и пропасть. Три дня о нем не было ни слуху ни духу. На поиски беглеца снарядили всех. Даже дворники и швейцары близлежащих домов старательно обшаривали закоулки в надежде отыскать белую бестию и получить от хозяев солидное вознаграждение. Но «черкесского сорванца», как его окрестила Варвара, найти никак не удавалось. И лишь на четвертые сутки заплаканная Вероника Альбертовна услышала на дворе знакомый голос. Леон сидел на крышке мусорного ящика в окружении целого кошачьего царства и немилосердно орал. Завидев хозяйку, котяра неторопливо, ничуть не теряя собственного достоинства, пошел ей навстречу. Все черно-бело-серые собратья перед ним вежливо расступились. По всему было видно, что и здесь, в столичном дворе, он успел сделаться вожаком.

– А что, Варвара, у нас гости? – осведомился статский советник и кивнул на чужой котелок.

– Допрашивают, – чуть слышно выговорила горничная.

– Кого? – от удивления дипломат даже перестал раздеваться.

– Веронику Альбертовну, – с прискорбным видом пояснила она.

– То есть как допрашивают? Кто?

– Пришел какой-то господин. Представился полицейским. Спросил, не здесь ли проживает Вероника Альбертовна Ардашева. Я подтвердила. Он велел вызвать… В гостиной они, уже давно.

– Ясно.

Клим Пантелеевич тщательно причесался перед зеркалом и направился в комнату.

За столом сидела супруга с красными заплаканными глазами. Рядом с открытым блокнотом и карандашом в руке – незнакомый человек, вернее, отчасти незнакомый. Ардашев вспомнил, что видел его в ателье «Мадам Дюклэ». И еще тогда разглядел в нем агента сыскного отделения.

Визитер поднялся.

– Клим, это господин Игнатьев, из полиции, – поспешила пояснить супруга и протянула чужую визитную карточку, которая лежала на скатерти.

Бывший адвокат пробежал ее глазами и положил на место.

– Позвольте отрекомендоваться: Игнатьев Петр Михайлович. Как вы изволили убедиться, я служу в сыскной полиции.

– Ардашев Клим Пантелеевич, – холодно выговорил статский советник. – А что тут за слезы? – повернувшись в сторону супруги, осведомился он.

– Фаиночку зарезали, Вяземскую, – пролепетала Вероника Альбертовна. – Вчера, у парадного.

– Так… а ты-то здесь при чем?

– Я, получается, видела ее последней, – промакивая глаза кружевным платочком, сказала она.

– Да, – подтвердил сыщик. – Швейцар сей факт засвидетельствовал. И потому я здесь.

– Понятно. Продолжайте. Я, надеюсь, вам не помешаю?

– Нет, конечно.

– Вот и прекрасно, – проговорил Ардашев и уселся в кресло напротив.

Полицейский заглянул в блокнот и спросил:

– Итак, вы сказали, что медиум – господин Чертоногов – пытался вызвать дух Саввы Морозова?

– Почему пытался? – обиженно промолвила Ардашева. – Он вызвал его. И тот не только появился, но и ответил на вопрос, кто его убил.

– Как убил? – сыщик от удивления откинулся на спинку стула. – Всем известно, что Савва Морозов застрелился. Это случилось больше десяти лет назад во Франции, в Каннах.

– Н-не знаю, – робко выговорила Вероника Альбертовна. – Но он явственно назвал имя человека, причастного к злодейству: Леонид. И даже дал его сегодняшний адрес в Петербурге… Петрограде: Екатерининский канал, 25. – И тут же, обратившись к мужу, она спросила: – Клим, Лизочку Запольскую помнишь? Она раньше там жила.

Ардашев кивнул.

– А раз так, то я и предложила вызвать дух матери Анечки Извозовой – модистки, которую недавно ослепили на Болотной.

– Вы и ее знали? – спросил сыщик и что-то пометил карандашом на листке блокнота.

– Ну да. А что тут удивительного? Я уже полгода заказываю там наряды.

– А раньше? Где раньше вы шили свои платья?

– Простите, – вмешался Ардашев, – но какое это имеет значение?

– Хорошо-с, – пошел на попятную полицейский. – Можете и не отвечать на этот вопрос. Мы ведь так, беседуем, по простому-с, без протокола.

Клим Пантелеевич слегка поморщился, но промолчал.

– Итак, вы изволили заметить, что посоветовали вызвать дух Анны Извозовой?

– Да нет же! Анна жива. Я хотела, чтобы медиум поговорил с ее матерью, то есть с духом ее умершей матери, и выспросил, кто совершил это преступление. Ну надо же, в конце концов, узнать злодея!

– И что же вам ответили?

– Эразм Львович сказал, что понадобится фотографическая карточка умершей. А Фаина пообещала отыскать ее и принести к следующему сеансу.

– Это когда же?

– В пятницу, тринадцатого февраля… – сказала, замерла на миг и тут же проронила испуганно: – Господи, вот ведь какое страшное число!

– Простите, – полицейский покачал головой, – но неужто вы верите во все эти, с позволения сказать, небывальщины?

– Да нет же! До вчерашнего дня я относилась к спиритизму с недоверием, но когда под потолком появилось синее облачко, а потом Эразм Львович завещал чужим голосом, упомянул некоего Леонида, причастного к смерти Саввы Тимофеевича, да назвал его адрес, я, право, растерялась… Кстати, – оживилась Вероника Альбертовна, – а вы проверьте, не проживает ли на Екатерининском канале в доходном доме № 25 этот самый Леонид. И если такой есть, то потом хорошо бы выяснить, был ли он во Франции в день убийства господина Морозова.

– Проверить список жильцов – пара пустяков. Только вот надобно ли заниматься этой фантасмагорией? – Сыщик улыбнулся и, делая пометку в блокноте, добавил: – Однако вы меня заинтриговали. Что ж, я развею ваши подозрения.

– Простите, Петр Михайлович, а каков был характер ранений, повлекших смерть потерпевшей? – осведомился Ардашев.

– Летальным оказался один из двух ударов в сердце. Но потом, когда она уже умерла, – он извинительно посмотрел на Веронику Альбертовну, – ей изрезали живот.

– Зверь! – одними губами прошептала хозяйка.

– А вы не связываете это убийство с преступлением на Болотной? – спросил Клим Пантелеевич.

– Не думаю, – замялся Игнатьев. – Если даже сопоставить способы насилия и характер увечий, то они, как видите, разнятся. На Болотной преступник выжег белошвейке серной кислотой глаза. Опять же, непонятно, что было орудием преступления, если поврежденными оказались только глазные яблоки, а кожа лица не пострадала. Вчера же – грубое нападение на состоятельную даму, хозяйку модного салона; здесь применялся нож с длинным клинком или кинжал, поскольку сердце было пробито чуть ли не насквозь.

– Касательно орудия преступления на Болотной, тут все очевидно. Это был пузырек с серной кислотой и пипетка, – высказался Ардашев и закинул ногу на ногу.

– Да-да, – задумавшись, выговорил визитер, – по всей вероятности, вы правы.

– Безусловно! Здесь не может быть сомнений! – не удержалась Вероника Альбертовна. – Злодей усыпил Анечку хлороформом, а потом, дождавшись, когда она потеряет сознание, закапал глаза едкой жидкостью.

– Позвольте, – насторожился сыщик, поглядывая поочередно на супругов, – откуда вам это известно? Ведь в газетах этого не писали.

– Не писали, – подтвердил статский советник, – по крайней мере, в «Петроградском листке», который я читал во время вашего визита в салон «Мадам Дюклэ», об этом не было сказано ни слова. Однако в тот же день мы навестили Анну в больнице. Девушка поведала, что перед тем, как она погрузилась в беспамятство, она почувствовала запах или привкус чего-то сладкого. Как известно, такое ощущение бывает именно при использовании хлороформа.

– Верно-верно! – вымолвил Игнатьев, пытаясь изобразить удивление (но эта явная фальшь не ускользнула от внимания Клима Пантелеевича). – А я все никак не мог вспомнить, где же я вас видел.

– Не стоит также забывать, – продолжал статский советник, – что Анна Извозова и Фаина Вяземская работали в салоне «Мадам Дюклэ». И пусть первая была модисткой, а вторая – хозяйкой, это не меняет дела. Сдается мне, что ни в первом, ни во втором случае вам не удалось снять отпечатки пальцев. И все потому, что преступник, боясь обжечь руки серной кислотой, надел кожаные перчатки. Я прав?

– К сожалению, – с неудовольствием признал полицейский. – Однако кровяные следы остались. Убийца, судя по всему, вытирал руки о белье потерпевшей, но ясных отпечатков пальцев на нем нет.

– Скажите, Петр Михайлович, а не было ли на стене дома, где проживала Вяземская, каких-либо надписей, нанесенных мелом на входную дверь или стену?

Полицейский насторожился, точно гончая, и тут же ответил:

– Да, такое имелось. Рядом с местом убийства на стене мы обнаружили непонятные сокращения, по всей видимости, стихотворного характера. Но, признаться, не придали этому особого значения. А вам, кстати, откуда это известно?

– Дело в том, что на Болотной, уже после нападения на модистку, на стене дома, в котором проживала Анна Извозова, я заметил три весьма странных слова: «Морок изведет порок». Все исполнено печатными буквами. Да вы можете сами в этом убедиться. Дворник вам покажет.

– Да? Отправлюсь туда прямо сейчас. А с чего это вы решили, что эта строчка – дело рук преступника? – не скрывая иронии, осведомился полицейский.

– В этой фразе первое и последнее слова – почти близнецы. Они различаются лишь по первой букве. К тому же «морок» имеет несколько значений, в первую очередь: мрак (туман, мгла, облачность, темнота, т. е. слова, относящиеся к природным явлениям) и во вторую: затмение сознания, а иногда, правда, очень редко, – человек с помутневшим рассудком, сиречь сумасшедший. Только вот надобно выяснить, о каком «пороке» идет речь?

– А вы, – он уставился на Ардашева, – рассуждаете точно судебный следователь или сыскной агент. Случаем, не доводилось служить у нас?

– Нет, Бог миловал.

– Ну да, ну да, – с обидой в голосе провещал Игнатьев. – Нас не очень-то жалуют, но как случится что – смертоубийство или кража, – так все к нам бегут, в сыскное.

– А куда же еще, – усмехнулся Клим Пантелеевич, – вы поставлены Государем блюсти закон и порядок.

– Именно так и поступаем, – поднимаясь, выговорил сыщик и тут же спросил: – Позвольте полюбопытствовать, в каком ведомстве вы служите?

– На Певческом мосту.

– В Министерстве Иностранных Дел?

– Именно.

– Понимаю. Интересная работенка. По заграницам вояжируете… за государственный, так сказать, счет. Пальмы, кенгуру, крокодилы, теплые моря… Хорошо-с! Завидую! – Он тряхнул головой и пригладил остатки жалких волос на лысине. – А тут по малинам да притонам с утра до глубокой ночи лазить приходится. Вчера, к примеру, весь день в Вяземской лавре в засаде просидел. «Сашку-Ангела» караулили. Так и не поймали. Ушел. Кто-то предупредил…

– Это уж, простите, как говаривал мой покойный родитель: suum cuique, – развел руками Клим Пантелеевич.

– Да уж, каждому свое, – перевел Игнатьев. – С этим трудно не согласиться. Позвольте откланяться.

Полицейский в сопровождении Клима Пантелеевича прошел в переднюю.

И уже одевшись и выйдя из квартиры, он бросил напоследок:

– И все-таки, Клим Пантелеевич, сдается мне, что вы не были со мной до конца откровенны. Уж больно хорошо вы осведомлены в следственных делах, терминологией владеете, в криминалистике, я вижу, разбираетесь. Ну да ладно, не хотите, не говорите…

– Честь имею, – изрек статский советник, пропустив реплику Игнатьева.

Он затворил за незваным гостем дверь и проследовал в столовую.

Остаток вечера прошел в почти траурном молчании. Несмотря на изысканный ужин, – а Варвара, надо признать, постаралась на славу: рассольник из потрохов и молодых почек, судак под грибным соусом, кулебяка, салат из редьки со сметаной и зеленым луком; моченая вишня, соленые рыжики, жареные молоки в сухарях и с перцем; на десерт – яблочный пирог без теста и мороженое с ромом, – разговор между супругами не клеился. И, главным образом, из-за Клима Пантелеевича, который погрузился в глубокие раздумья, что, однако же, совсем не мешало ему с аппетитом наслаждаться поданными блюдами и время от времени подливать супруге кларет, а себе – зорной водки. Когда горничная подала кофе по-турецки, Ардашев промокнул губы салфеткой и сказал:

– В понедельник куплю тебе дамский пистолет. В выходные поедем за город. Будешь учиться стрелять. В этом нет ничего сложного. И не спорь со мной, раз уж ты хочешь участвовать в расследовании.

– Как скажешь, милый, – смиренно выговорила супруга, тяжко вздохнула и перекрестилась на образа.