Текст книги "Хищники"

Глава 7
Из жизни проституток

«Контингент посетителей этих домов, теперь значительно ограничен, и все меньше в нём элементов случайных…

Тут имеются то, что немцы называют "Stammgäst" – постоянные посетители, которые являются сюда чуть ли не ежедневно покутить, или даже скромно выпить бутылку пива, отводя душу за оживлённой беседой с хозяйкой дома и её питомицами. Всякие бывают вкусы и всякие причудливые сочетания интеллекта!.. И таких Stammgäste изо дня в день посещающих словно клуб, облюбованный ими дом терпимости, сравнительно немало, и что всего удивительнее в числе этих постоянных гостей достаточно циников, из среды так называемых "интеллигентов".

Случайные посетители, чаще всего являющиеся сюда уже пьяными, когда закрываются все рестораны и увеселительный места, чтобы продолжать пьянствовать и дебоширить. Пьяненьких же возят сюда и некоторые извозчики, которые столковались по этому поводу с содержательницами "домов", и за каждого доставленного бесчувственно пьяного седока получают установленную комиссионную плату.»

Торгующие телом: Очерки современной проституции. Д-р Б. Бентовин. – Москва, Л. Крумбюгель, 1907 г.

Мечислав Николаевич, смотрясь в зеркало, подвязывал галстук. На спинке стула висел вычищенный горничной сюртук.

– Куда это мы так прихорашиваемся? – сожительница неслышно подошла сзади и обвила руками за талию. От неожиданности коллежский секретарь вздрогнул.

– На службу, куда ж ещё!

– На службу? В белом галстухе? – Елизавета улыбалась, но в глазах начинал разгораться гнев.

– Мне сегодня предстоит одно секретное задание, и надо непременно быть при параде.

– Вот как? И что же это за задание?

Кунцевич обернулся, поймал руку сожительницы и поднёс её к губам:

– Милая, ну как же я тебе скажу, коли задание секретное?

– У вас есть от меня секреты?! – Лиза вырвала руку.

– Да не у меня, – коллежский секретарь еле сдерживал досаду. – Это секрет служебный.

– Ну хорошо. Раз у вас появились секреты, не удивляйтесь, коли они вскоре появятся и у меня!

Сожительница резко развернулась и скрылась в спальне, громко хлопнув дверью. Кунцевич беззвучно выругался и позвал горничную:

– Анастасия!

Та подошла и помогла барину облачиться в сюртук.

Заведение мадам Могилевской относилось к среднему разряду – здесь не было роскоши пятирублёвых публичных домов, но и грязь полтинничных номеров тоже отсутствовала. Едва Мечислав Николаевич переступил порог, к нему подошёл огромный мужчина в расстёгнутой на груди рубашке и шёлковом жилете:

– Доброго вечерочку, поразвлечься желаете?

– Здравствуйте, сэр! – поприветствовал Кунцевич мужчину на английском. – Мне хотелось бы красивую и молодую девушку.

Великан ничуть не смутился:

– Есть и бьюти, есть и юнгер, вэлкам, как говорится. Только обождите джасти момент, сер, – сказал он сыщику, а в глубину зала крикнул, – Норка! По твою душу клиент!

Перед Мечиславом Николаевичем появилась высокая рыжеволосая девушка с зелёными глазами на веснушчатом курносом лице:

– Здравствуйте! Как ваши дела? – поприветствовала она коллежского секретаря на языке Шекспира, правда с ярко выраженным ирландским акцентом. – Меня зовут Нора. А как величать красивого господина?

Через несколько минут они уже сидели на одном из многочисленных мягких диванчиков, которыми была обставлена парадная зала, ворковали и попивали шампанское, цена которого в три раза превышала цену, по которой шампанское отпускали в любимой Кунцевичем «Вене». Коллежский секретарь поведал прекрасному, но падшему созданию, что он является представителем одной британской фирмы, приезжал в Кронштадт по торговым делам, остановился в «Лондоне» на Господской, дела свои успешно кончил и завтра отбывает на родину.

Вскоре девушка стала настойчиво звать гостя в свою комнату. Вступать в интимную связь с барышней в планы Мечислава Николаевича не входило, и не из-за того, что он был слишком верен Елизавете Павловне. Просто чиновник был прекрасно осведомлён, что половина столичных проституток страдает французской болезнью[27]27
  Здесь – сифилис.


[Закрыть], и рисковать здоровьем абсолютно не хотел. В то же время, узнать что-то по делу, ради которого он сюда притащился, можно было только в более интимной обстановке. «В конце концов, можно просто посидеть, поболтать, да и откланяться. Я думаю, она в обиде не будет. Да и подозрительным такое поведение ей не покажется – я слышал, многие только ради разговоров в весёлые дома и ходят».

Они поднялись по лестнице во второй этаж и оказались в маленькой комнатке без окон. Почти всё пространство помещения занимала огромная кровать, покрытая голубым атласным одеялом. Ирландка села, и, взяв Кунцевича за руку, усадила его рядом.

– Купите мне виски, барин! Я обожаю виски, а у мадам есть настоящий ирландский.

– Ну что ж, изволь, – Мечислав Николаевич открыл портмоне и достал бумажный фунт. Барышня, схватив деньги, выскользнула из комнаты, но тут же вернулась, неся толстостенную бутылку и два бокала. Проститутка ловко сняла с бутылки пробку, разлила янтарную тягучую жидкость по бокалам и вручила один из них коллежскому секретарю.

– Давайте пить по-русски! – ирландка заулыбалась, – пей до дна, пей до дна, пей до дна!

Сыщик сделал несколько больших глотков нелюбимого напитка и тут же провалился в темноту.

Очнулся Кунцевич от холода. Он попытался подняться, но как только немного повернул голову, всё вокруг закружилось и его вырвало. Встать на ноги удалось только с третьей попытки. Мечислав Николаевич огляделся по сторонам. Находился он на задворках какого-то деревянного здания. Всё тело ломило, голова готова была взорваться. Он с трудом поднял с земли свой «пирожок», нахлобучил заиндевелую шапку на голову. От холода боль немного ослабла. Коллежский секретарь проверил карманы. Там лежал опустошённый бумажник, часов не было. Сыщик набрал горсть снега, вытер лицо, снегом же почистил как смог пальто и поплёлся искать телефон. Портье фешенебельного «Лондона» телефонировать разрешил без разговоров – дорогое пальто посетителя опасений в его кредитоспособности не вызывало. Ну а то, что мято да испачкано – ерунда, ну загуляли-с барин, махнули лишнего, с кем не бывает.

Кунцевич потребовал номер, приказал принести туда бутылку «Нарзана», выпил половину прямо из горлышка, и, велев вычистить пальто, завалился, не раздеваясь на кровать.

Через два часа у заведения мадам Могилевской остановились трое извозчичьих саней. Выпрыгнувшие из них агенты сыскной полиции ворвались в здание. Последним из саней вылез плотный мужчина с роскошными усами. Он не спеша вошёл в дом терпимости, подошёл к оравшей на сыскных хозяйке и взяв её рукой за горло, прохрипел:

– Где мои двадцать фунтов?

Несколько проведённых в снегу часов не прошли бесследно – в горле першило, а голос совсем пропал. Поэтому Кунцевич пил горячий чай, а допрашивал притонодержательницу Гаврилов. Сыскной надзиратель с бандершей не церемонился – начал лупить её по щекам с первых минут разговора. Мадам Могилевская, поначалу хорохоришаяся, грозившая сыщикам всеми земными карами и знакомствами с сильного мира сего, через несколько минут такого обращения приуныла, однако исповедаться по-прежнему не желала.

– Вы господин хороший от нас ушли в полном здравии. Выпимши были сильно, но на ногах стояли. Ох уж и уговаривали мои девочки вас остаться, ночь переночевать, а вы ни в какую. – Эстер Янкелевна, говорила без всякого еврейского акцента, как какая-нибудь молочница с Охты.

Коллежский секретарь поставил чашку на стол и прохрипел:

– И по-каковски я с ними разговаривал? По-английски?

Могилевская на долю секунды растерялась, но тут же взяла себя в руки:

– Ну почему же по-английски? По-русски.

– А вас не смутило, что я трезвым на одном языке говорю, а выпивши на другом?

– Меня, милостивый государь, да и девочек моих, уже давно ничего не смущает. Мы столько всего повидали, что нас смутить ничем невозможно-с.

– Ничем, говоришь? И даже Сахалином?

Бандерша только усмехнулась:

– Господь с вами, какой Сахалин?! За что?

– «Кто, зная и предвидя, что от предпринимаемого им какого-либо противозаконного действия другое лицо должно подвергнуться опасности несмотря на то, исполнит преднамеренное, и, хотя без прямого умысла учинить убийство, лишит кого-либо жизни, тот, подвергается за сие лишению всех прав состояния и ссылке в каторжную работу на время от восьми и до двенадцати лет». Это я тебе статью одна тысяча четыреста пятьдесят восьмую Уложения о наказаниях процитировал. Вы меня опоили, обобрали и на улице в безлюдном месте оставили. А на дворе не май месяц! До сих пор не понимаю, как я не околел. Хотя не исключено, что и околею – температура-то у меня 39 градусов! Да и нутро болит, мочи нет. Все кишки вы мне сожгли. Чем вы людей-то травите, не скажешь?

– Да ничем мы никого не травим! Вы повспоминайте получше, может вспомните, где вы после нас выпивали? Ушли то вы около двух, все заведения уже закрыты. Небось в шинок какой подпольный попали, а? А там каким только дерьмом не опоят!

– Ну не хочешь, не говори. Я мочу свою сведущим людям на анализ сдал, они и без тебя всё узнают. Да и девка твоя рыжая похлипче тебя оказалась, поёт, что курский соловей, снисхождения присяжных заслуживает. Потом, часы мои у тебя в комнате нашли. Совсем ты страх потеряла, такую улику дома держишь! – внезапно к Кунцевичу вернулся голос и последнюю фразу он прокричал на весь кабинет. – Короче. – голос опять пропал. – Сейчас я один потерпевший и только мне решать, ехать тебе на Сахалин или нет. Если ты мне всё рассказываешь, то я про ночь сегодняшнюю забываю. Коли молчишь – лично в Кронштадт еду и поднимаю все дела об обнаружении мёртвых тел и по жалобам иностранных подданных на твой притон. Ну?

– Не найдёшь ты никаких мёртвых тел, барин. Да и ты, если бы не врал про «Лондон», горлом бы сейчас не маялся. Людей обирала, да, но смертоубийства на душу не брала.

Организовано всё было до примитивности просто: в злачных местах города некий Миша заводил знакомства с иностранцами, намётанным глазом определял, имеются ли при них крупные суммы, и, найдя потенциальную жертву, осторожно выяснял, скоро ли новый приятель собирается восвояси. Если англичанин, швед или француз заявлял, что его пароход уходит в порт приписки в ближайшее время, Михаил его спаивал, и когда заморского гостя начинало тянуть к дамскому полу, брался провести в самое наилучшее заведение. Участвовавший в деле извозчик вёз пьяную жертву в «Порт Артур» кружным путём, и как только иностранец переступал порог заведения, Миша исчезал. В притоне у иноземного гостя исподволь узнавали место временного жительства, затем угощали отравленным виски (скупых – за счёт заведения). Гость терял сознание, карманы его подвергались самой тщательной ревизии, после чего тот же извозчик отвозил бедолагу в гостиницу, заявляя, что подобрал седока на улице вдрызг пьяным. Узнав, и записав номер жестянки извозчика и его фамилию, Мечислав Николаевич не торопясь налил чай в две чашки, одну из которых протянул задержанной.

– И кто же это всё придумал?

– Так… – бандерша на миг опустила глаза, а потом решительно заявила – Мишка, Мишка этот.

– Где же вы с ним познакомились?

– Известно где – у меня. Он у меня в постоянных клиентах с самого открытия. Сдружились, вот он такой гешефт и предложил.

Кунцевич недоверчива покачал головой:

– А меня почему решили обобрать? Я же сам пришёл, не с Мишей.

– А с вами ошибка вышла. Мишка накануне обещал крупного карася из «Лондона» привести, говорил, мол, прилетела в этом году первая ласточка. А тут вы заходите, по приметам похожи, говорите, что из «Лондона». Вот мы вас и опоили. Карманы проверять стали, и свисток полицейский на связке ключей обнаружили. И Мишка, когда явился и на вас поглядел, сказал, что не тот вы человек… Ну, Лукьян, извозчик мой, вас к складам и свёз…

– Значит, всё-таки хотели заморозить, – сказал вслух коллежский секретарь, обозвав себя в душе идиотом.

Могилевская вжала голову в плечи.

– Эх, а я, пожалуй, своё слово нарушу, привлеку всю вашу тёплую компанию к законной ответственности! – заявил сыщик.

Притонодержательница опешила:

– Как же так, ваше высокоблагородие?! Уговор дороже денег!

– Уговор? А о чём у нас был уговор, не помнишь? Ты мне правду обещала рассказать, а рассказала только половину, а то и четверть правды.

– Всё, всё как на духу сообщила, Адонаем, Богом Израилевым клянусь! – Могилевская молитвенно сложила руки.

– Ну зачем, зачем такой грех на себя берёшь! Я же тебя к присяге приводить не собирался. Я и без присяги на твою откровенность надеялся.

– Вы чём, ваше благородие?

– Не понимаешь? Что ж, изволь, объясню. Твоим промыслом без ведома полиции заниматься никак нельзя. Один ограбленный гость уедет, никому ничего не сказав, второй, третий, пятый, а десятый непременно в полицию сообщит, особенно если вы у него много утащите. А найти твой притон при желании никакого труда не составит, даже если гость не вспомнит, какой дорогой туда ехал – его просто надобно будет повозить по всем притонам и показать проституток, он или дом вспомнит, или интерьер, или блядь, которая его отравой напоила. Ну что, будешь откровенна? Или ты разницы между житьём в Сибири и в столице не различаешь?

Бандерша опустила глаза:

– Я разницу между Сибирью и могилой различаю.

– Боишься? И правильно делаешь. Только от того, скажешь ты мне правду, или нет, ничего не поменяется. О нашем визите в твой притон уже кому-надо сообщили, и этот кто-надо ни за что тебе не поверит, коли ты ему скажешь, что здесь молчала. Тем более, ты уже один раз проговорилась. Серикову, которого схоронили не так давно.

Он ещё не до конца успел произнести фразу, как понял, что сделал что-то не то. Могилевская поднялась со стула и решительно заявила:

– Вот что, ваше благородие, коли вы слову своему не хозяин, прикажите отвести в камеру, всё равно, я вам более ничего не скажу.

– Ни одной жалобы или объявления[28]28
  Устав уголовного производства разделял сообщения о преступлениях на два вида: жалобой называлось обращение в правоохранительные органы непосредственно потерпевшего, объявлением – сообщение о преступление, поступившее от иного лица (например – очевидца преступления).


[Закрыть] об ограблении в этом «Порт Артуре» в кронштадтской полиции нет, вот официальный ответ полицмейстера – Филиппов положил перед Кунцевичем лист бумаги, – возбудить дело по вашему заявлению может только кронштадтский следователь, но его превосходительство запретил передавать ему дознание до тех пор, пока мы не найдём иных потерпевших.

– Почему? – удивился коллежский секретарь.

– Потому, что ваш визит в притон разврата в этом случае интерпретировать можно как угодно – поди докажи, что вы туда пришли по службе, а не по зову плоти. А местная полиция, коли она ко всему этому причастна, постарается изобразить это именно в таком свете. Да и всех задержанных нам вместе с дознанием придётся передать в кронштадтскую тюрьму, то есть они будут целиком во власти тамошних полицейских. А уж последние их в два счёта убедят поменять показания. И получится, что господин Кунцевич потащился в весёлый дом, там напился допьяна, за каким-то лешим ушёл оттуда и чуть не замёрз под забором. Ещё и жалобу на вас напишут о запрещённых приёмах дознания!

– А мои часы, найденные у бандерши?

– Мечислав Николаевич, что вы как ребёнок! Она скажет, что они были забыты вами в номере девицы и взяты ею к себе для пущей сохранности.

– Что же, выходит, их всех надобно отпустить?

Филиппов покусал ус:

– Ну, недельку мы их у себя подержать сможем, тем более, что лёд на заливе совсем слабым стал и сегодня движением по нему запретили. Но если за неделю ничего нового не добудете, придётся всех отпустить, да ещё и с извинениями. Ну, давать вам неделю, или сразу отпускать? Вы как себя чувствуете, служить можете?

– Могу-с. Давайте неделю.

– Ну смотрите, смотрите.

Глава 8
На Луну

«Первый человек, который захотел бороться со льдом, был кронштадтский купец Бритнев… Как известно, Кронштадт отрезан от сухого пути водою. Летом сообщение поддерживается на пароходах, зимою на санях, но в распутицу, когда нет пути по льду, а пароходы уже прекратили движение, бывали большие затруднения по перевозке грузов и пассажиров. Бритнев попробовал – нельзя ли пароходом ломать лёд. Он в 1864 г. у парохода „Пайлот“ срезал носовую часть, чтобы она могла взбегать на лёд и обламывать его. Этот маленький пароходик сделал то, что казалось невозможным: он расширил время навигации осенью и зимой на несколько недель…

В 1889 году Ораниенбаумское товарищество построило в Мотало (Швеция) винтовой ледорезный пароход, который наименовало «Луною». Осенью того же года пароход начал борьбу со льдами между Кронштадтом и Ораниенбаумом…»

Макаров С. «Ермак» во льдах». Санкт-Петербург, 1901 г.

Винтовой ледорезный пароход «Луна» возил пассажиров либо на верхней палубе, либо в каюте второго класса. Мечислав Николаевич, поёжившись только от одной мыли о путешествии на открытом воздухе, уплатил 75 копеек и, очутившись в тепле каюты, сразу же потребовал себе чаю с коньяком. Однако, матрос нёс чай так долго, что коллежский секретарь ко времени прибытия в порт Кронштадта не осилил и половины стакана – всё путешествие длилось не более двадцати минут.

За время его непродолжительного отсутствия на острове, в кронштадтской полиции появилось несколько нововведений. У дверей участка дежурил городовой, не пускавший туда посетителей без осмотра их видов на жительство и расспросов о цели визита. Чиновник для поручений понаблюдав издали за действиями служителя правопорядка, решил в участок не соваться, зашёл в расположенное напротив трактирное заведение, выбрал столик у окна, попросил чайную пару, сразу же рассчитался, и не снимая шубы, а только расстегнув её, не спеша стал прихлёбывать едва тёплый, отдающий веником напиток.

Бестемьянов вышел из участка в час дня, и, засунув руки в карманы шинели заторопился вниз по улице. Мечислав Николаевич стремительно поднялся и, застёгивая на ходу шубу, поспешил вслед за полицейским, но подошёл к нему, лишь когда помощник пристава свернул на Большую Екатерининскую. Подойдя к Бестемьянову, Кунцевич сообразил, что не помнит его имени и отчества. Пришлось обратиться по должности:

– Господин помощник пристава!

Полицейский обернулся. В отличие от давешней их встречи, помощник пристава на сей раз бывшему начальнику не обрадовался. Увидав Кунцевича, он оглянулся по сторонам и пробормотал:

– Здравия желаю, господин Кунцевич, чем могу служить?

– Да ничем! Просто встретил знакомца и решил поздороваться!

– А не слишком ли часто мы в последнее время встречаемся, Мечислав Николаевич? Нам со вчерашнего дня приватные встречи с чинами сыскной полиции строго-на-строго запрещены. А мне разъяснено особенно, как бывшему сыскному надзирателю. Очень обиделся господин полицмейстер, что вы его о своём налёте на «Порт Артур» не предупредили. Поэтому, прошу, если какие вопросы по службе, обращаться непосредственно в участок, к господину приставу, ну а уж коли он мне поручит вам содействие оказать, тогда – всей душой.

Кунцевич внимательно посмотрел на бывшего сыщика:

– Бестемьянов, вы же прекрасно понимаете, что я этого дела так не брошу. А когда я его до конца доведу, многие головы полетят. Мне бы не хотелось, чтобы в их числе была и ваша. Давайте так условимся: коли мне всё удастся, получите здесь место пристава, коли нет – возьму вас к себе, на старший оклад, в центральный район. Как вам такие условия?

Помощник пристава колебался недолго:

– Я живу на углу Екатерининской и Бочарной, во флигеле, во втором этаже, квартира 3. Приходите туда через полчаса, только идите не за мной, а по Северному бульвару. Вы щи любите?

– Конечно приходили! – Помощник пристава ловко опрокинул рюмку, съел две ложки дымящихся щей, и продолжил, – я самолично с двоими беседовал, когда был дежурным по участку.

– Жалобы регистрировали по настольному?

– Одну точно нет, потому как я потерпевшего писать жалобу отговорил, а второго я к Набатову препроводил, как предписано.

Из рассказа Бестемьянова следовало, что потерпевшим из «Порт Артура», добравшимся до полиции, там никакой реальной помощи получать не удавалось: во-первых, жертва не могла назвать ни адреса заведения, ни примет обобравших его лиц, их надобно было искать, а какому полицейскому хочется заниматься лишней работой? Во-вторых, потерпевший в ближайшее время должен был покинуть пределы Российской Империи, в связи с чем проведение с ним следственных действий представлялось затруднительным. Вот и начинали служители закона отговаривать обобранного от подачи жалобы. Кроме убедительных доводов о бесперспективности розысков, добавляли другие весомые аргументы.

– Это что же получается, – задавал потерпевшему резонный вопрос дежурный помощник пристава, – они вас сначала ограбили, а потом на извозчике в гостиницу отвезли? О здоровье вашем выходит беспокоились? Эдакие воры-филантропы? Да и деньги при вас остались, вы же сами утверждаете, что утром обнаружили в бумажнике семь рублей пятьдесят три копейки. Поверьте моему опыту, если бы вас и вправду обнесли, вы бы не только этих семи рублей не увидели бы, вы бы и самого бумажника лишились!

Чин полиции был столь убедителен, что обобранный сначала начинал сомневаться в том, что в отношении него было совершено преступление, а затем приходил к заключению, что действительно прокутил деньги в каком-нибудь заведении.

Если же пострадавший всё-таки проявлял настойчивость, его отправляли к околоточному надзирателю Набатову. Этот полицейский своего околотка не имел, так как по личному распоряжению полицмейстера заведовал в Кронштадте внештатной сыскной частью.

Кунцевич задумался. Помощник пристава думать бывшему начальнику не мешал – он проворно разлил водку по рюмкам, ловко опрокинул свою и стал доедать щи.

Коллежский секретарь поднял рюмку, повертел её в руке, выпил и начал размышлять вслух:

– Если жалобщик был настойчив, от него непременно отобрали бы формальное заявление – хотя бы для того, чтобы показать видимость работы, да и без регистрации по настольному реестру такое заявление не оставили бы – вдруг потерпевший, выйдя из полиции, пойдёт к прокурору. Однако, полицмейстер ответил нам, что жалоб на ограбления в «Порт Артуре» не имелось. Какой из этого делаем вывод?

Бестемьянов усмехнулся:

– Вывод очевиден.

– Да-с, вывод очевиден.

Оба полицейских служебную лямку тянули давно, и знали не понаслышке, как можно сокрыть преступление от учёта. Дело в том, что в настольном реестре, в котором регистрировались заявления, излагалось только краткое их содержание. Чин полиции, желающий скрыть преступление, вместо записи о том, что у господина Х. в неустановленном месте неустановленным лицом похищена известная сумма денег, указывал, что имярек сообщил о пропаже у него денег при неизвестных обстоятельствах. А статья 253 Устава уголовного судопроизводства, в том случае, когда признаки преступления или проступка были сомнительными, прямо предписывала прежде чем сообщить о происшествии чинам судебного ведомства, сначала удостовериться через дознание: действительно ли происшествие то случилось и точно ли в нем заключается признаки преступления или проступка. Естественно, что дознание в этом случае таковых признаков не находило, а, наоборот, убедительно доказывало, что потерпевший добровольно расстался с деньгами в питейном или ином увеселительном заведении. А чтобы прокурорский надзор не смог проверить правильность сделанных чином полиции выводов, материал дознания (состоявший из одного заявления потерпевшего) прокурору на проверку не отправлялся, а уничтожался путём сожжения в печи полицейского управления. В реестре же, в графе «отметка об окончательном исполнении» делалась запись: «дознание направлено в такой-то участок, такой-то части». На профессиональном жаргоне это называлось «отправить материал на Луну».

– Скажите, Бестемьянов, а у Набатова свой реестр?

– Нет, сыскного отделения нашими штатами не предусмотрено, они все бумаги в реестре управления регистрируют.

– Замечательно! А вы к этому реестру доступ имеете?

Помощник пристава аж замахал руками:

– Нет, нет, нет! Это к секретарю вам нужно, к господину Барту. Только вряд ли Барт вам реестр покажет, они с полицмейстером лучшие друзья.

– Чёрт! А начнём официально запрашивать, они, глядишь вообще его уничтожат. Что же делать? Послушайте, Бестемьянов, – спросил Кунцевич без всякой надежды, – а вы фамилии того потерпевшего, которого лично к Набатову отправляли, часом не помните?

– Помню.

– Неужели?! – одновременно обрадовался и удивился сыщик.

– Фамилия у него запоминающаяся – Байрон, как у моего любимого поэта. Правда зовут по-другому – Джонатан, Джонатан Байрон.

Кунцевич внимательно посмотрел на помощника пристава:

– Спасибо вам, Бестемьянов, всё, больше мучать вас не буду. Ответьте только на последний вопрос: как ваши имя и отчество, а то я, признаться честно, запамятовал.

– Евгений Павлович.

Вернувшись на Офицерскую, Мечислав Николаевич вызвал Гаврилова и дал ему несколько поручений.