Текст книги "Неизвестный капитан. Восток"

Пивань

Комсомольск на Амуре знают все. На всех картах он есть. И будет. А напротив, за водами Амура тоже есть порт. Порт, которого нет на картах, но он, то есть.

Пивань.

Железная дорога, идущая с Запада, заканчивается в Комсомольске. И после переправы, продолжается от Пивани до Советской Гавани. На карте и не увидишь, где она разрывается эта дорога. Не видно. А зимой нет разрывов и идёт она по прямой. Через Амур. По льду. По рельсам. По шпалам… а под каждой шпалой – человек. Под каждой шпалой чья-то жизнь. Так говорят местные…

По льду быстро. Практически и незаметно.

Летом, чтобы попасть на эту дорогу через Амур нужно проскользнуть катером. И уж тогда станция Пивань встречает своих долгожданных транзитных гостей.

Пивань. Маленький кусочек Комсомольска. Среди леса небольшая деревянная станция с пыхтящим недовольным паровозом, украшенным ёлками, плакатами и вождём. С пахнущими ёлками свежие срубы домов. Пыхтящие дымом трубы паровозного депо… С магазином, ларьком, залом ожидания… С дикими зверями прогуливающихся по манящим запахам лёгкой еды, вдоль путей и домов.

До поезда ближе, чем до Китая, но на Совгавань отправляется в пол десятого вечера и времени предостаточно, чтобы ознакомиться с посёлком и его населением.

Сам посёлок представляет из себя часть города «молодости» (Комсомольска), но пока это место довольно невзрачно и как сказал один из уже местных жителей «в этом цветущем крае и городе молодости – люди отцветают и стареют быстрее, чем где-либо». Короткое лето вспыхивает ярким сиянием торопящейся жизни и всё остальное время борьба с окружившей тайгой, дикими зверями и беглыми зэками.

Население, не считая заключённых и пленных японцев, сплошь состоит из бывших арестованных, но ныне освобождённых. Советская власть тут есть, но особенности географического положения и живущего-доживающего-проживающего контингента диктуют и определяют свои, неписанные законы. Знамые и исполняемые лишь местными. Перепрыгивающие с поезда на катер, с катера на поезд – это объекты наблюдения и порой наживы. Словно зоопарк, в котором неизвестно кто и кем любуется. Из развлечений, за каких-то семь часов, проведённых в ожидании поезда – восемь драк, в том числе в трёх участвовали «девушки». В скобках, потому что если сказать девушки (по возрасту и морфологическим признакам – верно) в прямом смысле, то тогда кого – же называют проститутками?

В пол десятого вечера выехали туда, где заканчивается Россия, по сказочной, вернее, по анекдотичной дороге… В мягком вагоне по суровой дороге, которая построена и полностью принадлежит НКВД. И ведь её обслуживают заключённые. И проводники, и машинисты, и стрелочники, ну словом все.

Через два часа после выезда, уже кто-то бегал по вагонам и кричал, что у него утащили все вещи. Наши ещё тут.

Самое захватывающее наступило ночь спустя.

Вдруг по дороге, ни с того, ни с чего, среди леса, стал поезд. В вагон входит машинист и говорит мне (я стоял у подножки):

– Гражданин офицер, дайте закурить.

Даю. И спрашиваю:

– А почему поезд стал? Вроде один лес кругом…

Отвечает:

– Да покурить надо достать. Закончилось курево, а без курева поезд не едет. – И хитро так прищуривается, – Сейчас поедем. Настреляем на дорожку и в путь. Пока в лесу – все щедрые, а как дойдём до Ванино, так пробегут по фуражке и не заметят. А без табачку долго ехать придётся и никакая НКВД сделать ничего не смогёт – отсюда и сослать-то куда – что на курорт отправить…

Потом, когда поезд встал ещё раз, и недалеко была речка, мы пошли мыться, то тот же машинист говорит:

– Не спешите. Купайтесь. Мы вас обождём. Мы, также как вы, никуда не торопимся. А за вещи не беспокойтесь – за вас сказано – не тронут.

Когда мы вымылись и пришли, то поезд тронулся. И к нашем скромным вещам даже никто не прикоснулся. И быт налажен и безопасность. Главное с людьми по-людски.

За окном, отвоёванный у тайги путь.

Дорога как дорога. Свежая, словно вчера построенная, окружённая горящими срезами-пеньками деревьев вдоль. Даже потемнеть не успели. И живность любопытная мелькает. Высунется из зелени, глянет испуганно и под защиту тишины, в глубь. Бесплатное кино про животных. А их тут великое множество. Что в зоопарке.

Дорога как дорога. Да только как воздух необходимая Советской Гавани, а значит и флоту, а значит и стране. На основную дорогу надежды мало – под прицелом у японцев. В случае войны перережут, как нитку ножницами. Вот и отстроили. За года три-четыре… Как-то легко получилось. Три-четыре. А сколько человек остались здесь навсегда? На эти три-четыре… История промолчит. Она сможет ответить лишь одно: для страны это было крайне необходимо, потому никто и не выбирал ни методы, ни средства, ни людей. Строили.

Полста километров и станция Селихин.

Полста и Хунгари прижатая рельсами и шпалами к заросшей сопке, встречающая плакатами с ликами вождей на бревенчатых, ещё не выгоревших на солнце, стенах вокзала.

Ещё полста и Аксака – небольшой разъезд с водоразливной башней. Железнодорожники стучат молотками на длинных ручках по колёсам – что-то проверяют. Перекрикиваются. Подгоняют ещё один паровоз и состав, пыхтящий черным дымом и белым паром, извиваясь змеёй по серпантину, ползёт вверх, к перевалу.

Уже забравшись на самый верх и окинув взглядом, проделанный путь захватывает дыхание. От красоты и силы исполненной мысли человека.

Следующие полста километров и тоннель, а за ним, с пяток километров далее – Соллу, ещё один разъезд.

Ещё полста и портретом Великого Сталина, и красным флагом, хлопающим и щелкающим от порывов ветра, встречает разъезд Сыроватка. Маленьким домишкой-станцией с медалями на стенах: за победу над Японией и за победу над фашистской Германией. Убегающим из трубы черной лохматой ниткой дыма, закрывающей такие же небольшие дома в отдалении.

Разъезд Джигдаси.

Река Авча, как трёхсоткилометровая отметка.

Полста и дворцом встречает станция Тумнин с одноименной рекой. Гигантские рукава, позвякивающие цепями, болтающимися на ветру, восполняют запас воды паровоза. На станции улыбнувшись местному аборигену из ссыльных, или не очень, можно и красной рыбкой разжиться, и даже сахалинским осётром. Всё дело в подходе.

Река бежит рядом с дорогой, расширяясь и разливаясь. Красота. Реки, поменьше врываясь в неё, наполняют и заставляют соперничать с Татарским проливом. Сама река странная какая-то. Вроде и снега-то зимой ещё нет, а лёд уж сковал её. Почему? Как? Непонятно. Но это до первых штормов – они не любят не соответствия. Пошумели, потрещали и весь лёд в пролив. Бегут, перегонят друг друга льдины,

За ней река Хута с огромным мостом и очередным разъездом.

Следующая река Уй – 440 километров.

А за ней и Ванино, и Сортировочная станция Совгавани, встречающая портретом улыбающегося вождя над входом каменной водонапорной башней.

Путь-дорожка и дома.

Дорога от Вани до Пивани позади…

Совгавань

Ну, кто назвал этот край Муравией!?

Гражданский?

Военный?

Ссыльный или доктор?

Кто?!

Может командированные или оседлые ланципуты?

Из глубины глубин сохранилось и дошло загадочное и волнительное прозвище-диагноз: ланципуты. Кто они эти бесшабашные человеки или человечики? Лилипуты или гиганты? Гражданские или военные, охотники или беглые заключённые? Смешные или суровые? Местные или пришлые?

Да кто их знает! Зайдёшь в какой-нибудь из неунывающих местных клубов-пабов-кабаков-ресторанов-забегаловок: «Два мушкетёра», «Морское собрание» или «Весёлую вдову» наконец, и там они на любой вкус, цвет, рост, интеллект… Всё зависит от дня недели, месяца и времени суток. А в основном от зарплаты.

А вот сама Гавань!? Сколько лет Советская, но всё же Императорская. Нет-нет да выскочит в разговоре. Просто так, без идей и мыслей. Без подтекста. Императорская!

Императорская во всём. В мощи Советского Союза. В людях. Во всех временах. Даже в погоде. И зимой, и летом. И летом, и зимой.

Зима тут сурова. И смотря с сопки на черно-белые полосы, теряющиеся вдали, никогда, не поверишь, в тёплую красоту этих мест. Там, за лохматостью, растущих в разные стороны, черно-белых берёз, какого-то серого, прижатого к земле, кустарника, белое поле. Ровное и огромное. До тёмной полоски скал, скрывающих горизонт. Там за скалами и лежит, наверное, линия горизонта. Чёрная и ровная. Как положено. Но верхушки скал задрапированы снегом и только в ясную, солнечную погоду можно увидеть выпирающие из белого полотна тёмные нитки их выступающих рёбер. Ну и сверху белый занавес ледяного тумана. Довольно грустный и долгий пейзаж с завывающим сопровождением обжигающего ветра. Долго. И холодно. Ударно величественно.

Оживление наступает весной. Грохотом и выстрелами уставшего за зиму льда. Гавань превращается в огромную шахматную доску с медленно перемещающимися в глубоком чёрном космосе воды клетками. Квадратными, треугольными, широкими и круглыми, длинными и мелкими. Разными. Их объединяет поистине императорское величие и плавность. Бредут себе тихонько и бредут. В даль. К океану. К скалам. Куда прикажет Луна и ветер. Даже появившийся, чёрной мышкой, чадящий весёлым дымком застоявшихся двигателей, тральщик, не оскорбляет их важности. А кораблик, покрутится, покружится вокруг льдин, да и исчезнет в складках ещё спящего берега.

Муравия…

Да какая она Муравия?!

Мурашки по спине это и есть она, Муравия?

Ну, наверное, не сейчас. Муравия начинается позже.

Тогда, когда идёшь себе, идёшь и врезаешься в столб гудящих на вечернем солнце комаров. Мелких, злых, кусучих. До мурашек. До гнуса. Проснувшегося и спрятавшегося в начинающих отогреваться чащах. По серой, ещё местами укрытой снегом, земле, начинают появляться жёлто-зелёные ручейки травки. Самое время нырнуть к берёзам, сделать глубокий надрез, приладить деревянный сток и закрепить ведро. И уйти, хлопая себя по щекам, по мошкам, облепивших лицо, изголодавшихся за зиму по человеческому теплу. Уйти, чтобы вернуться завтра. Или позже, чтобы напиться свежего берёзового сока, подкормить жужжащую летающую массу кровопивцев.

Берёзовый сок по утру, ломящий холодом зубы, согреваемый вырывающимся паром изо рта… Это весна.

Ночь. Две. Три… И на плачущих склонах уже улыбаются и радуются тебе маленькие солнышки мать-и-мачехи. Да и лес не отстаёт. Сквозь черноту стволов пробиваются первоцветы… Белые, жёлтые, красные…

Ненадолго…

День. Два. Три… или пять? Или десять? Кто-то невидимый и могучий, огромным взмахом руки кидает на лес, на весь лес-тайгу, огромную жёлто-рыжую сеть. Чёрная вода в белых разводах льдин ещё видна сквозь темно-ржавую паутину зарослей. До поры. До времени. Сдёрнули одну сеть и укутали мир в зелёную, задающуюся своей свежестью, тюль. Мир изумрудной тюли. Тюль изумрудного мира. Весна… Праздник новой жизни.

Когда Гавань прячет запоздавшие льдины, склоны съедают остатки снежных наледей, мир вокруг пропадает, скрывается под густым зелёным ковром, земля исчезает и растворяется вспыхнувшим – взорвавшимся буйством трав и цветов. Травушка-муравушка полноправной царицей шумит миром. Рассвет! Смеющиеся, переливающиеся речки голубым небом режут зелёное царство вступившей в свои права Муравии и несут её цветы к Императорской Гавани Великой Страны – Союза Советских Социалистических Республик.

Что такое Совгавань? Миллионы ответов и ещё больше вопросов.

Что такое это место на краю земли или на его начале?

Муравия…

Совгавань…

Точка?

Линия?

Огромный зелёный океан, рождённый где-то там, на далёком холодном берегу и совсем не различимым с запада. Нетронутый безжалостной рукой всё перемалывающего ледника. Рождённый маленькими ветрами и редкими русскими берёзами. С каждым кругом солнца набирающий энергию ветер. С каждой капелькой энергии набирающий силу лес. Ветерок, превращающийся в ураган. Берёзки, плавно поднявшиеся в огромную тайгу. И этот огромный, бушующий океан постоянно несётся с запада на восток. На восток. С запада. До самых солёных вод далёкого и такого близкого океана. Несётся померится силой и удалью. Ропща и завывая, в порыве нерастраченной энергии вырывая вековые деревья с корнями, поднимая и кидая, объявляя о своей силе и могуществе. Несётся не ведая, что впереди его ожидает разный и коварный океан. Со своим могуществом и силой. Две силищи. Одни из самых сильных на планете стремятся к схватке друг с другом… но океан разбивается о скалы и кручи, а тайга добегает до края скал останавливается на самом краю. Так и стоят друг перед другом два исполина. Изредка кидая камнями в одного, и обрушивая свой бессильный гнев мириадами брызг в другого.

А между ними люди… на стыке стихий, эпох и миров.

Крохотные, щуплые.

Из мяса и костей.

Силой духа вросшие в эту землю из скал.

Совгавань, прозванная кем-то очень романтичным… Муравией…

Сказочное королевство

Описать Советскую Гавань просто сложно.

Вырезанную у природы в прямом смысле.

Деревья стеной росшие у самого края гавани резали на нужды и потребности. И по мере возрастающих аппетитов понаехавших, тайга год за годом, месяц за месяцем отступала, уводя за собой зверьё испокон веков обитавшее на этих землях.

Описать подробно, сейчас, в первом послевоенном году – сложно и тяжело. Особенно когда её знаешь и не знаешь. Постоянно растущую и меняющуюся.

Но если постараться, то, наверное, можно.

Пока она изучает меня – стараюсь.

Глазами офицера Советской армии…

Названий у неё пропасть.

От Императорской до Советской.

И уже никто не помнит, как звали раньше, и никто не ведает, как будут звать в будущем. У заброшенных сюда жизнью и совсем местных свои названия. Они отсвечивают временное и настоящее состояние души людей, собранных на этом участке лоскутка шара. По праву считающие именно его вершиной мира.

Люди служивые величают эти отвоёванные у действительности владения скромно – «Сказочное королевство». А свои берлоги-жилища или съёмные хаты – «резиденцией». В которых роятся мысли и строятся планы…

Сама Совгавань от места жилья моряков находится примерно в километре, но нужно переходить через бухту. По берегу, километра полтора от резиденции, находится стройка номер двадцать – на ней имеются ни много, ни мало, а два целых магазина. И море девчат.

Само, военно-морское королевство насчитывает у себя с десяток домов, вернее лачуг, в которых живут женатые офицеры. Квартир пока нет, но несомненно и достоверно, на днях, может даже завтра или завтра-послезавтра, все всё-таки рассчитывают получить и устроиться.

Сообщение по всем районам Совгавани идёт только на катерах, для счастья и ощущения свободы надо купить свой катерок и всё, живи как бог. Если, кто приедет, можно встречать на своём собственном катеришке, с ветерком и брызгами.

Паёк на дом, а на зарплату и магазины есть.

Базар сразу через бухту.

Таким образом, разрешается вопрос с питанием. Гораздо легче, чем во Владивостоке.

Хуже другое.

Кое-какая обстановка здесь есть. Прямо в «домах» офицеров, но она уж слишком примитивная. Значит, надлежит купить полутороспальный пружинный матрац. Они, вроде, есть в ГУМе или присмотреть недорогую кровать в комиссионном. Далее. Нужно купить ванночку для стирки белья, тазик для мытья, ну и все необходимые кухонные принадлежности. Кое-что забрать здесь по соседям и знакомым – у Федьки, Сашки, Петьки – у кого придётся и у кого есть. В магазинах из этого хозяйства ничего нет. По наследству, от уезжающих везунчиков и не везунчиков, продаётся и передаётся многое. Вещи ходят по рукам, меняясь и продаваясь новым владельцам и хозяевам. От двух до пяти?!

Почта находится в самой Совгавани и от базы совсем и бесконечно недалеко.

Совсем рядом.

Нужно только подняться по дороге, укреплённой от весенних-осенних размывов брёвнами, уложенных лестницей и призасыпанных щебёнкой и песком. Просто и надёжно. Вдоль канав, взрываемых время от времени сезонными потоками воды, прижавшихся к земле серых, невзрачных, смешивающихся с серостью дороги, домов. Сбитых из стволов деревьев спиленных, по всей видимости, тут же.

Потому и идти, чавкая ногами по несусветной хляби ища ногами утонувшие настилы и дорожки.

Вдыхая стелящийся дым чьего-то тепла.

Высматривая солнце зашторенных окон чьего-то счастья.

Любуясь красотами и заблудившимися зверушками, и зверями, ещё помнящих лапами и крыльями времена, когда здесь был их дом. Совсем недавно… а теперь дорога на почту. На адрес: Совгавань. Главпочтамп. До востребования.

Время тут одно и всегда. Постоянно. Как эта чавкающая колея на почту.

Где бы не был, сколько бы тебя здесь не было, а всё одно.

Приехал вчера вечером, принял дела, заступил на службу и на почту узнать, нет ли чего, а заодно и посмотреть на Совгавань. Убедиться в очередной раз, что изменений никаких, как на почте, так и в округе. Меняются времена года, но всё остальное непоколебимо.

На почте всё по-прежнему. Одни вопросы и одни ответы – вам пишут, а «Муравия», как была, так и остаётся хмурой, холодной и неприветливой.

Когда-то, очень давно, по преданию закоренелых ланципутов (Совгаванцев), для Совгавани были выведены целый ряд формул, которые остались в силе и по сей день.

Вот некоторые из них с комментариями:

а) «Сто километров ни расстояние» – «Муравия» очень разбросана, а вообще-то говоря по величине больше самой Москвы. Совгавань – это вся приморская тайга. Хотя иногда кажется, что Москва – это большая тайга.

в) «Сто рублей не деньги» – цены воистину божеские, литр молока – 50 рублей, ну и остальное аналогично.

с) «Цветы без запаха», а точнее их вообще тут нет.

д) «Дождь система – снег закон». Правда, выражено не совсем умно, зато, верно. Весь июнь идут проливные дожди. И не только.

Вот и сегодня день уходил беспомощный и жалкий, в потоках слёз осеннего дождя… Походкой сумерек…

В такие дни становится как-то особенно тяжело и одиноко. В такие дни сырости и беспросветной безнадёги рука невольно тянется к перу, перо к бумаге…

Ну, ничего пройдёт июнь и у нас наступит что-то похожее на лето.

Тогда начнём загорать. Под редким солнцем хоть чуть-чуть забыться.

А писать письма придётся реже, ибо посылать письма выгодно с оказией в Хабаровск или во Владивосток. И когда только будет ответ на пятнышко земли: Совгавань до востребования. На блуждающую точку в океане отмеченной на чьё-то карте, как полевая почта со случайным пятизначным числом.

Мы в море, а точка полевая.

Сказочное полевое королевство.

Смешно?

Командир корабля

– Лейтенант Л…с!

– Я!

– Приказом Командующего Тихоокеанским флотом от четырнадцатого июня тысяча девятьсот сорок шестого года Вы назначаетесь командиром тральщика Т-24.

– Служу Советскому Союзу.

И чуть тише:

– Спасибо за доверие. Не подведу!

Начальник штаба Совгаваньской военно-морской базы СТОФ Пастухов улыбнулся:

– А мы в тебя верим и знаем – не подведёшь! И не забудь пригласить на праздник!

– Есть, пригласить на праздник! Конечно пригласим! А как без Вас, Николай Алексеевич?!

Капитан-лейтенант Пастухов исполнял обязанности командира базы и помнил все праздники – от государственных до дней рождения кораблей на память. Впрочем, и дни рождения командиров кораблей, и офицеров, и старослужащих матросов тоже помнил. Без бумажки помнил, когда у чьей жены или детей праздник рождения, дни свадеб и ещё много разной не нужной на первый взгляд информации. Но без этого нельзя. Моряки – это большая дружная семья. Здесь все за всех. Других не держат. Если они и появляются, то на совсем незначительный срок. Флоту по-другому нельзя. Сейчас пропустишь, не заметишь, а завтра из-за него погибнут все. На корабле нет лишних и не нужных – все на месте и все при деле. Как и этот, немного не собранный, романтичный и молодой, но надёжный и ответственный Л…с…

Гонки

– Ну что киснете! Посмотрите какая погода!

– А чем заняться?!

– Так давайте устроим гонки на шлюпках!

– Вот Л…с! Что тебе всё неймётся!? Лучше поспать как следует…

– Товарищи командиры! А как же боевая подготовка?!

– Михал Михалыч! Слушай при чем тут боевая подготовка?! Иди спать!

– Товарищи офицеры! Статья четыреста шестьдесят шестая Устава: «Боевая подготовка должна обеспечивать натренированность в преодолении любых трудностей, закалку твёрдой воли и выносливости всего экипажа»! Так что отрываемся и настраиваемся. А тот, кто проиграет тот в кают-компании стол накрывает.

– Ну если так… И не надейся, что выиграешь!

– Ну так, поехали!

А вечером. Когда уже в мыле, но первые, головная шлюпка резко сделало круг по воде. Уже практически достигнув финишного борта корабля. На подходах. И уже когда шлюпку подняли на борт, старший боцман Выборнов протянул Л… су громадный букет цветов, очевидно, оброненный с проходившего парохода, со словами:

– Товарищ лейтенант – это, наверное, вам ваша девушка из Курска прислала. Бросила там в речку, вот он и приплыл к Вам.

Иван Фёдорович известный шутник. А как приятно, что команда переживает за своего командира. Ребята, как одна семья. Помощь во многом. Чтобы без них делал?! Вот помогли сколотить-организовать футбольную команду, в том числе и из составов других тральщиков. Так и не скучно и интересно. Да и для здоровья. Успехов море-окиан! Обыграли команду судостроительного завода со счётом шесть – ноль в нашу пользу. Сейчас усиленно начали готовиться к спартакиаде, которая состоится в День ВМФ. Вся спортивная работа лежит на мне и организационная сторона и тренерская. Вдобавок ко всем бедам сам я играю: в футбол, баскетбол, лёгкая атлетика, прыжки, да ещё бокс. Какая нагрузочка на меня навалилась. Дня совершенно не хватает. За то время бежит…

– Л…с! – подозвал командир охраны водного района базы Цыпник и улыбнулся. Ну не мог он смотреть сурово на одного из лучших своих офицеров.

– Ты мне скажи дорогой, Михал Михалыч, ты что людей пугаешь вокруг?

– Никак нет товарищ командир. Не могу пугать. Наоборот, в очень хороших отношениях.

– Не пугаешь говоришь? А почему перестал в клуб ходить? Люди спрашивают, переживают: где и как?! Может заболел, говорят. Давно не видели…

– Так Аркадий Яковлевич! Погода-то какая! Сорок градусов уже бывает! Скоро и купаться можно будет!

– Сорок градусов… Вот и говорю – не видят тебя люди совсем. Самодеятельность забросил, а она почти вся на твоих плечах лежала, теперь, как прикажешь быть с планами и постановками?!

– Да мы тут… Спортивный сезон открыли. Футбольную и баскетбольные команды с ребятами организовали…

– Молчи! Знаю про твои пристрастия. Да и про гонки на шлюпках под парусами тоже… Смотрю по субботам. Болею… Молодцы! И я рад, что ты не киснешь и другим не даёшь! Так держать! Спасибо!

Поговори со мной Циля!

Родная, но далёкая здравствуй!

Цилюська, у тебя сейчас экзамены в полном разгаре, а потому я ещё верный студенческим привычкам около пятнадцати часов ежедневно кому-нибудь в кармане показываю фигу. Это ещё старинный матросский сувенир. Когда экзаменуют тебя или кого-то близкого, показывай в кармане фигу. Чтобы всё было хорошо. Вот я и показываю.

Письма к тебе идут долго. И отправленные сегодня получишь в конце июля и к этому времени я уже буду далеко в море, а твой образ будет согревать мою ночную холодную вахту. И тогда твоя радость, твоё (наше) счастье будет мне достойной наградой за все шторма, туманы и десятки бессонных ночей на мостике корабля. Романьтики, конечно, тут мало, но она нам и не нужна. А вот вам волосатым (студенты по Чехову) романьтика необходима.

Ещё «давно» (курсантом-выпускником) я писал:

…нам махать рукой не надо,

Не большая в том нужда.

Ваша лучшая награда,

Лишь два слова «Буду ждать,

Буду ждать тебя всечасно

И уверена дождусь!!!»

Нам тогда ничто опасность

И ничто разлуки грусть.

Должен тебе напомнить: ясно ли ты представляешь себе профессию любимого тобой человека? Мне кажется, что, как и многие, ты её совсем не представляешь, а я не хочу тебя обманывать. Жизнь моряка – длинная цепочка расставаний, коротких встреч и мучительных, до боли мучительных ожиданий. В нашей жизни нет ничего романтического. Романтика утоплена в воде, а существует долг и служба. И вот когда по обстоятельствам службы (т.е. всегда) я уйду в море, то ты порою по месяцу, а то и более не будешь получать даже телеграмм.

Вот сегодня очень хорошая погода, солнц, зелень, птички поют и кажется ничего лучшего нельзя придумать. Но…. Вот именно, но. Это, НО для нас, порой и представляет всю трагедию нашей жизни.

Ты знаешь, Цилюся, очень многие завидуют нам во всех отношениях (а сами ничего не знают) и потому что нас прекрасно обеспечивают, и потому что мы одеваемся намного красивее других военных и потому, что мы много видим и потому что мы романьтики и ещё целый ряд, потому что…

Всё это отчасти верно, я пишу отчасти, ибо вопрос романтики отпадает полностью, а всё остальное компенсируется тем, что близкий любимый человек очень часто далёк от тебя, а это очень тяжело. Тяжело всё время мечтать о счастье, мечтать о встречи и думать – если я вернусь, так ли будет любить она как прежде. Всё это в совокупности мне, напоминает «хорошую жизнь на том свете». Даже в период внедрения религии хорошая загробная жизнь мало кого удовлетворяла, а особенно нам не верующим ни в бога, ни в чёрта и тем более в загробное существование.

Цилюсь!

В одном из писем ты пишешь: «Разлука – испытание для любви. А зачем нам такое испытание, когда наша любовь и так сильна!».

Родная, ты помнишь сколько мы знакомы?

А?

Помнишь?

Очень мало.

Ты плохо знаешь меня, а ведь у меня много недостатков. Я очень шумный, крикливый, страшно люблю коллектив и даже не чувствую себя стеснённым в обществе девушек. Вот ведь, а ты этого не знала, и можешь быть, тебе это не понравится. Я не ставлю под сомнение твоё чувство ко мне, но хочу, чтобы оно у тебя имело крепкую основу. В отношении меня можешь быть твёрдо уверенна.

Разбив оковы устали и сна.

Сойдём мы на скалистый берег

Пусть хоть гранит – но твёрдая земля

Пусть хоть песок – но это всё же суша

Так после долгих странствий по морям

Отводим мы свою морскую душу

Придёт приказ – и мы уйдём опять.

Получил от любимой и родной только сейчас и только два письма. Получил письмо только от двадцать восьмого июня, а это значит, что письма, которые ты писала в течении промежуточных одиннадцать дней пропали в дороге. Вот это система работы нашей почты. Ну ладно, как говорит мой командир Филин Владимир Яковлевич: «Радуйся, что хоть это получается». Вот я и радуюсь. Буквально чувствую себя именинником, когда получаю от тебя письма. Очень приятно чувствовать, что человек которого ты любишь и которому веришь, помнит о тебе и даже не только помнит, но и советует, мечтая о близкой встрече.

Жив и здоров.

Периодами наступает такая душевная опустошённость и тоска по далёким, но близким, что это трудно рассказать бумагой.

Единственная отрада бумага и карандаш, вот друзья, которым я вверяю все свои сокровенные мысли, облекая их в рифму и строфы. Сейчас пишу, пишу, пишу поэму о дружбе. Набрасываю и пишу… Я часто бываю весел, и это преимущественно днём, но, когда под тихий звон бессонных склянок крадётся ночь угрюма и слепа, мне становится не по душе и в такое время готов на всё, если вдруг друзья уходят, и ты остаёшься один.

Юрка Люлин, у которого я был в Ленинграде, с которым учился, несколько дней назад уехал в порт Пиллау на Балтийское море. Ему какими-то судьбами удалось перевестись. Да и здесь ему досталось от души. Он после училища попал сразу на морского охотника. И когда начали бить японцев, трижды участвовал в высадке десанта в Маоко, Отомари, Эсуторо. Представляешь!? С одной стороны, завидую, что смог он уехать, а с другой стороны искренно рад за него. Хотя если не он заслужил этот перевод, то кто тогда?! Хотя, кто знает, что его ждёт там. Хорошо там, где нас нет…

Читаю очень мало, ибо наш край не очень-то богат литературкой, но всё же удалось прочесть поэму Павла Антокольского «Сын». Вещь написана изумительно. И основное конечно, от души. Выплакана навзрыд в память о своём погибшем сыне Владимире в сорок втором году…

А склянки бьют и бьют. Поговори со мной…