Текст книги "Неизвестный капитан. Восток"

Когда наступил мир

Вот и пришла зима.

С завываниями и погонами старшего лейтенанта.

Ветром, шевелящим полы одежды, замерзающим и вымораживающим мозги.

Тут, в ледяной и промозглой пустыне, которой безраздельно командует Тихоокеанский флот, вспоминается тепло дома и мама…

Сколько уже не видел и не слышал её?

Редкие письма согревают, но каждодневная рутина не позволяет доставлять ей такую же радость. Сидит ведь, вечерами глядя в замёрзшее окно и думает о своём непутёвом сыне, который скрываясь за службу прячет обыкновенную лень и юношеский максимализм. Переживает. А что с сыном может случиться? Война позади. Мир во всём мире. Ну, что может случиться? Что может стрястись? Не надо волноваться…

Ветер!

Ветерок!

Ветрище!

Ты сильный.

У тебя хватит силёнок долететь до далёкого Курска и постучавшись в окно, к маме, передать, чтобы она не грустила и не плакала.

Передай что скоро встретимся.

Донеси мои ночные и не совсем мысли.

«Время несётся табуном лошадей. А я такой же, как и был. И перемен не видно. Разве что любовь к ней сильней и жарче. Раньше был молодой и не понимал, что так можно любить. А теперь в минуты затишья и отдыха, в первую же свободную и спокойную секунду в мыслях обнимаю тёплый взгляд бесценного лица. Когда ещё учился и приезжал в отпуск. Был с тобой. А когда расставались, я смеялся и шутил, а надо было обнять и молчать, молчать, молчать. Молодой был. А ведь это ты мама поставила меня на путь защиты Родины. Ты и только ты! Проводила меня до дверей, заплакала, и вытерев печаль с лица, улыбнувшись, ласково сказала: „Иди“ и слегка подтолкнула рукой. А время, оглянувшись назад, пролетело свистом снаряда над головой и определило меня на маленький, но юркий кораблик. Ох и покувыркались мы с ним за войну… Камчатка. Сахалин. Курилы. Поднабрался опыта боевого. И потому в кители, при погонах ли – моряк. Теперь моряк! Просто холостой моряк! А сердце закалилось. После войны всё стало восприниматься острее. Научился держать свой характер в руках. И сейчас у меня впереди одна широченная дорога – морской безбрежный тракт. Надеюсь, скоро увидимся. Может даже в феврале. Целую тебя, мама. Твой сын».

С такими мыслями теплей становится. И на душе тоже. Хоть и понимаешь, что это всё иллюзия, всё обман, но в них то и сила великая! С такими мыслями легче, несказанно легче хмурую холодную сырость, называемую туманом перенести и пережить…

А вокруг снег белым саваном раскидан. Лежит, перемигивается со звёздами в ожидании утра. Того самого, с которым придёт пожирающий его туман.

На войне мысли были, но совсем мало. Задачу получил – задача должна быть выполнена. Не думалось за балы, за шторма и ветра. Главное не сесть на риф или мель. Главное не подвести. Сухопутные, стоя на причале: «Смотри! Всё тихо. Океан гладок и прозрачен. А туман розовый в дорогу»! Так бывает, особенно на берегу. Чаще всего, неприметный тихий и спокойный ветерок поднимает серые, только бы не седые, гребни-гребешки. Поигрывая и покачивая, а надоест, так без замаха под дых в корабельную тушку до визга винтов на воздухе. Посмотреть бы на личико сухопутного романтика в эту секунду.

А на бухте лёд. Метель рычит и воет голодным шакалом. Свистит и насвистывает ледяной северо-западный ветер по винтам. Неравномерно налетая звенящим шквалом застывшего льдом в полёте снега.

Советская гавань спит, укутавшись в зимнюю стужу. Морозным треском лопающегося льда круша желания, мечты и грёзы.

Сон захватывает и несёт на далёкий и неприступный Запад.

Во сне…

Сон…

Люди

Почти неделю в отпуске.

Всё началось, как всегда. По всем законам флотского жанра. Отпускной билет выписали с двадцатого февраля – замечательно и наконец-то. Только города перепутали. Вместо Курска написали Киев. Исправлять не стал потому, что не успел.

Но это не самое страшное.

Самое интересное произошло в Пивани.

На ж/д станции.

Старшина поехал меня проводить.

Купили билет на вокзале, а до поезда часов шесть. Ну, вышли из здания, а за нами местный бандитский сброд увязался. Человек пять. Небритые, грязные, в фуфайках. Идут и идут, а как мы свернули в сторону леса, так они шаг добавили и за нами, чуть ли не бегом. Ну, я пистолет у старшины взял, патрон в патронник загнал и его под шинель спрятал. И к ним лицом. Старшина чуть в стороне.

– Ну, говорю, держись. Сейчас грабить будут.

А они догнали, обступили нас. Ну, думаю: «Всё, сейчас стрелять придётся». Только руку под шинелку сунул, а один – руки в наколках, зубов во рту, как в сломанной гребёнке:

– Л……с?

Мы так и в снег чуть не сели. У меня таких знакомых никогда не было.

– Ну, я…

– Михал Михалыч?

Тут уже не знал, что делать. Грабить нас, вроде, никто не собирался. А эти, обступившие, между собой:

– Я ж тебе говорил, что это он, а ты нет, да нет!

– Да не похож он на Л……са!

– Ну, так он же отозвался на фамилию!

– А ты мне бы так сказал, так и я обозвался бы. Ты у него спроси с какого он года.

Старшина уже на меня внимательно стал смотреть, видимо пожалел, что пистолет мне отдал. Дескать Л…с бандит, а эти уголовники его признали. За своего. Может он и главный. Вишь Михал Михалычем обзывают. И шажок-то от меня – хрусть в сторону. На всякий случай. А у меня таких красивых расписных синевой друзей даже очень поискать – не найдёшь…

– Двадцать третьего…

– Ну, я тебе говорю – он! А ты мне пургу по ушам метёшь!

– Пусть скажет, где родился!

– Михал Михалыч! Ну, скажи ты ему, где появился на свет божий. Ну, не верит, что ты это ты!

– Верхнеудинск…

– Всё! Он!

– А в чём мужики дело-то? – спрашиваю.

А они мне в ответ:

– Вы покупали билеты на станции?

– Ну, мы…

– Вот, обронили случайно видно.

И протягивает мне мой партийный билет! Тут я по карманам себя хлоп, а его там нет. Вот он, в синих закоченевших грязных руках…

А денег не взяли.

Отдали и ушли.

А потом скажи, что уголовники-рецидивисты.

Купил водки и еле потом их нашёл. Так брать не хотели. Замахнул с ними чуток, тогда как выпили вместе, так и взяли. А по мне, если люди порядочные и честные, то не зазорно с ними и рюмку опрокинуть, какой бы они не были масти и как бы их судьба не вывернула-изогнула. Главное, что они ЛЮДИ!.. И ЛЮДЬМИ остались…

Вот такие истории бывают в дороге…

Первый отпуск

Вновь стучат колеса.

Рельсы.

Шпалы.

Его жизни.

Что-то впереди.

Что-то сзади.

Сзади…

А сзади первый послевоенный год.

Первый отпуск за всю жизнь.

Заслужил!

Маршрут простой, не сложный. По кругу. Через всю известную и невиданную страну.

От войны до мира. От Востока до Запада.

Широка страна моя родная

Много в ней всего…

За окнами мелькают и мелькают…

И колеса поезда вновь и опять перестукиваются стыками выбивая железнодорожной морзянкой:

– Приказ номер тридцать командира четвёртого отдельного дивизиона тральщиков: от имени Президиума Верховного Совета СССР, за участие в военных операциях против японских империалистов в составе Тихоокеанского флота, лейтенанта Л… са Михаила Михайловича – командира БЧ-три ТЩ-двадцать четыре наградить медалью «За победу над Японией»…

Отстучали.

Отметили.

Курск

Курск спал.

Тяжело вздыхая запахом пожаров ночи, мглой разрушенных домов, изувеченных, вздыбленных дорог, маревом вчерашней войны.

Люди проснутся позже. Как всегда – чуть раньше восхода солнца. Когда ещё сумерки будут бороться с проявляющимися тенями вчерашних побед, не ушедших и пришедших бед.

В сумерках, в раннем утре легко. Не видно боли. Не видно горя. А поднимающееся солнце уже безжалостно рисует контрасты вчера и сегодня. Оно величаво идёт по улицам и направлениям. По проёмам сгоревших окон, обгоревших крыш. И за светом, за укорачивающимися тенями – люди. Человеки. Разные. Они начинают наполнять грохотом, гулом, криками, разговорами, пылью, шумом шагов улицы. Эхо, осмелевшее за ночь, уходит. Прячется в безлюдных подворотнях и застывших подъездах. Но как оказалось оно боится пыли. Её взлетающие кучи раздроблённой вчерашней гордости и красоты Курска, разбегаются по тёмным и, казалось бы, не приступным уголкам города. И дневному многоголосью нужно снова и снова дожидаться ночи, пока роса не прибьёт всепроникающее напоминание вчерашних боёв.

Город живёт.

Тяжко вздыхая падающими стенами разрухи, но живёт. Пустыми глазницами пожарищ, но живёт. Ночными кошмарами вчера и улыбками завтра, но живёт. Сегодня никто не отменял. Пусть тяжело, но жить просто необходимо.

Направления постепенно уступают место улицам. Ревущие, рыкающие, лязгающие, гремящие грузовики увозят направления разрухи на свалку. За город. Или поближе, в воронки от бомб. В шрамы земли курской. День за днём.

Город оживает рынком. Пёстрым и многоцветным. Шумным и настороженным. Насыщенным и дорогим. За деревянным забором. Рядами навесов с почему-то синими прилавками. Толкучкой. Ворованного и разного. Интеллигентного и скандального. Бессменной, всё также дурно пахнущей и постоянно пьяной круглолицей бабой Маней, много лет торгующей петушками на палочке, словно часовой, до обеда, охраняющей один из входов центрального рынка.

Город просыпается отрывистым, глухим, жалобным лязганьем удара о стену снятой с железной, кованной петли широкой и толстой металлической ленты, опоясывающей на ночь дверь магазина. Одного, другого, третьего. Многих. И к ним тянутся люди. За продуктами. Пусть по карточкам. Но всё же что-то. К вещам и тряпкам. Там как повезёт.

А ещё к воде. С ведром, бидоном. К воде. Вода она нужна.

А магазин «Фрукты-овощи»? С витриной и безмятежным, огромным плюшевым медведем, пьющим сок. И кучей ребятишек у стекла. У стекла, за котором есть детство. За которым не слышно войны… Сытый мир огромным плюшевым медведем…

Город наполнен голосами хриплых громкоговорителей, поющими и рассказывающими. Помогающими. Останавливающими всё голосом новостей. Постоят послушают и дальше, за работу.

А после работы на вокзал. На старом деревянном, забитым до висящих на дверях людях, трамвае. К паровозам, встречающим возвращающихся победными паровозными гудкам. Кто на вокзал, а кто на почту. Ждущие и верящие. Нашедшие и потерявшие. Боящиеся маленького треугольного конверта с казённым началом: «… Ваш…». Дальше может быть только маленький тлеющий уголёк надежды: «…без вести пропал…». А вдруг?!

Почта.

Послевоенная почта.

Когда на всю страну один и общий адрес: «До востребования».

По мере расчистки завалов, восстановления разрушенного, появляются и адреса, но этот самый надёжный. Почта, как центр поиска родных родными. Своими своих. Воевавших. Погибших. Пропавших. Перемещённых. Эвакуированных. Вернувшихся.

Война-то какая была! Раскидала так, что пойди сыщи по всей стране. Куда занесла лёгкая и не лёгкая. Пойди найди, кто, кого и где приютил-приголубил, где, кто дал кусок хлеба, да крышу над головой. И не важно, где, как и с кем – главное живы. Главное, что вернулись. И низкий поклон тем, кто не дал сгинуть в этом бешеном протуберанце хаоса. Буря прошла, а собираться в кучу надо. К своим могилам, к своей земле. Погостили и будет. Хотя… Эта война сделала всю страну огромным домом с множеством комнат и коридоров. Одним двором. Одной спальней. Одной кухней. Одним на всех куском хлеба. Одной бессонной ночью… Найтись бы, да вернуться! К маме…

А на главпочтамте – телеграмму. Нацарапал измученным плачущим и скрипящим чернилами пером: «В Курске Доехал хорошо всё нормально через неделю выезжаю домой Двадцать шестого Улан Удэ Михаил Л…с».

А рядом, за стойкой девушка.

Одни глаза.

Худенькая и красивая.

И сердце остановившись летит.

Не подойти.

Вот она судьба!

А сил слово сказать – нет.

Онемел, как статуя.

Только глаза в глаза и перестук сердец.

Развернулся: и где та краса с очами?!

А она осторожно дотронулась до ускользающего в гудящую очередь плеча:

– Военный! Что? Так и уйдёте?

А слов всё нет! Пожар! Всё горит в груди.

– Меня зовут Циля, а Вас?!

А в ответ, почти шёпотом:

– Лейтенант… сбился, покраснел и совсем тихо: – Михаил…

Вздохнув полной грудью и с облегчением вернувшейся речи:

– Мишка! Очень рад знакомству! Сейчас отправлю телеграмму, и я Ваш!

– Жене?!

– Тёте! Только Вы никуда не уходите! – и сделал шаг к очереди, штурмующей окно приёмки телеграмм, улыбнулся, сложил бланк телеграммы, сунул её в карман:

– Завтра отправлю. Пойдёмте гулять, глазастая девушка Циля!

– Пойдём.

А под ногами песок. Хрустящий словно замороженный и заготовленный для зимы снег. А над головою Луна в обрамлении паутинок звёзд. Любви с первого взгляда больше и не нужно. А судьбе с первой секунды этого достаточно. А вселенная, лежащая у ног влюблённых, привыкла. Только и успевает подбрасывать звезды им под ноги. Пригоршнями. Им то всё равно, им не видно ничего кроме сияния глаз.

Звезды ведут и ведут. И привели. В театр. Кино.

– «Сильва»! Вы не хотите посмотреть? Пойдём?

– Так уже поздно! Сеансов то нет, наверное.

А жизнь улыбается влюблённым, даря им счастье во всём. И сеанс, не смотря на позднее время, был. Словно для них подготовил подарок сам Имре Кальман.

Гардероб.

Номерки.

Горячие пирожки и газировка, бьющая пузырьками и грушевым ароматом в нос.

Черно белые всплески оперетты.

Дрожащие руки, лежащие строго на коленях.

Размеренная трескотня киноаппарата.

В темноте, как пионеры на торжественной линейке.

Под стук двух сердец.

Вальс зарождающейся любви.

На пепелище восстанавливаемого города из сердца к звёздам:

 
Не знаешь на каких дорогах
Искать нежданную звезду.
Их в нашей жизни очень много
Простор и даль волнует дух.
 
 
И сердце трепетно со мною
Зовёт бежать под стук колёс.
Одну, в которой всё земное
И всё небесное слилось.
 

Поезд

Ещё вчера гулял по влажным от слёз счастья улицам северной столицы страны – Ленинграду.

А в Москву приехал, чтобы постараться позвонить и дозвониться и любимой, и домой.

Ещё вчера кричал и свистел на салюте в честь «Дня Победы» – было очень много народу и на Дворцовой площади, и по Адмиралтейскому проспекту. Очень много радости и счастья. Всё очень красиво, весело – танцы прямо на улицах, но после отъезда из Курска всё время не хватает курской девчонки.

Пока жил всё время у товарища, несмотря на отвратительную Ленинградскую погоду, целыми днями шлялся по городу. Один раз даже сходил в театр. И читал. И читал. И читал. У товарища дома блестящая библиотека, даже полное собрание сочинений Аркадия Аверченко. Читал «Вечером» вечером и захлёбывался от простоты и смеха.

Совсем немного времени и уже послевоенная, расправляющая крылья Москва подарила Красную площадь. Кремль. Суету. Людей. Друзей.

На вокзале и встретились. Собралась, совсем случайно, компания тихоокеанских «морских волков». И все в одном направлении – на Восток! Просто повезло.

В хорошей компании и время летит быстро и незаметно. А ещё используя природную смекалку и боевой опыт «захватили» целое купе общего вагона. Теперь из всех развлечений: сон, карты, уничтожение съестных припасов, разговоры и обмен впечатлениями.

– В Ленинграде был.

– Как там?

– Белые ночи. Встретил день Победы там. Радостно и грустно.

– Чего так?

– У моей девушки родственники там. Пришёл письма передать, а они отмечают запоздалую Победу. Как-то тихо, на кухне. Пирожки пекут. В муке и слезах. Собрались и отмечают. Плачут. Пришлось им. Многие из эвакуации вернулись, а квартиры заняты. В основном переселенцы. Все хлебнули горя…

– Досталось… Подожди! Какая девушка? У тебя же никого не было! Рассказывай давай!

– В Курске познакомился… И мне, кажется, на всю жизнь…

– Почему кажется?

– Ты знаешь, анализируя всё то, что произошло со мной в моей длинной жизни и пришёл к убеждению, что мне очень часто не везёт и поэтому естественно, я с большим трудом верю, в то, что первое серьёзное знакомство с девушкой принесёт мне счастье, такое счастье о котором мечтают не многие.

– Ой! Да ладно! Анализирует он. Проще смотри на это.

– Вот о том и разговор. Часть из современных молодых людей смотрят на будущую подругу жизни, как на «постельную принадлежность». У меня немного иначе. Воспитан по-другому.

– Ну, братец, ты, кажется, впал в какую-то дикую философию.

– Может быть… Это, наверное, действует тряска и скрип колёс.

– Прекращай грустить! Пока солнышко, полезли на крышу, позагораем.

И вперёд. И наверх. На ребристую горячую крышу вагона. Под ветер, развевающийся и обволакивающий угольный чад паровоза, солнце и стук колёс. Что ещё надо для ощущения полёта, счастья? Когда вокруг тебя огромная страна, о которой столько слышал, но никогда не видел. Паровоз пароходом, взрезающий её. Рельсы волнами, раскидывающие поля, леса города. По сторонам. От станции до станции. И ты на вершине несущегося вперёд, в будущее. Сверкая глазами из-под черной маски.

А на станции бегом – закопчённые и загорелые, как папуасы, с полотенцами, мылом, зубным порошком и щёткой – мыться. Пугать местных бледнолицых. Отдирать копоть и сажу счастья.

И перестук чугунных колёс по стыкам выбил на листках бумаги:

– Тук-тук!!! Рельсы-шпалы. Тук-тук. Дорога…

Навеяло Востоком

Время ушло. Много и далеко.

Рельсами и перестуком колёс.

А то, что было на Востоке, от основной России всегда было скрыто Уральскими скалами.

Россию занимал юг.

Восток лишь волновал.

Никто, конечно, не хотел терять эти бескрайне неизведанные и богатые просторы, но словно пасынок он был на отшибе и особой любовью наделён не был.

Не сам по себе, но по-особому.

Так получилось.

И хоть Ломоносов сказал: «Российское могущество прирастать будет Сибирью и Северным океаном», но могущество нужно было ещё и удержать. А поскольку силы были не равны, то Сибирь жила сама по себе. Словно девка на выданье. Не терпящая малейшего насилия над собой. Ни в чём. Как-то сложилось, что обходилась она без помещиков, по своим писаным – не писанным правилам. Держась друг за друга и помогая во всем. Даже на ночь, запирая дома ставнями и засовами тут оставляли на пороге дома поесть, да одежонку какую. Для беглых каторжан. Пусть возьмут. Тут как: ссыльным помогают бывшие ссыльные. Или будущие… Сегодня-то здесь, а завтра там. Кто знает как судьба распорядится. А как в этих краях выжить? Да никак, потому тут, как в море, если что, на дно всем скопом и булькнутся. И власть она ведь где-то там, во дворцах, хоромах, площадях и парадах. А тут своя воля. Та, которую и не понять, там у Невы. Здесь и зверь человеку человек. Главное не тронь и без нужды не замай.

Культурная и просвещённая, свободолюбивая и колени не преклонившая. Битая, и властями, и жизнью. Хлебнувшая, а потому осторожная. Хлебнули от союзников. Хлебнули от своих. Хлебнули от японцев, убивавших и разорявших край. Расстреливающих и сжигающих простой люд. Потому и пошли люди за коммунистами создавать свою Республику, Дальневосточную. За порядок. Хотя по-разному было…

Прародителя, прибывшего в этот благодатный край с секретной Нерчинской экспедицией, намывшего своими руками на промысле «чуточку золота», уже никто и не вспомнит. С золота тогда всё и началось. Это в сказах, да всуе, среди люда, евреи богатые и жадные, а на деле работающие и приумножающие. И сюда, до Нерчинска их довела не жажда наживы (хотя, кто не мечтает разбогатеть по-быстрому?), а дело государево. Коль нельзя в столицах приложить своё умение и желание, так почему не рискнуть жизнью всей, да и податься в края ужасные, невиданные, нехоженые? А вдруг улыбнётся Господь, да и озарит лучиком счастья. А тут ещё и золото. Пусть немного, но пригодится. Пусть чуток, но никого не убил, не обобрал. А для начала уже много, особенно после ничего. А тут край богатый, нетронутый. И как не ему, да друзьям-сотоварищам эти богатства не поднять, да и не отправить в те же столицы-города? И империя Российская силой своей приумножится, да и интересом свои карманы наполнит. Разве плохо, когда всем есть что поесть, да одеть?

Начало восемнадцатого века уже запомнило купца второй гильдии Л… са Лазаря Моисеевича. Уже тогда зарабатывавшего торговлей пушниной и тканями. Имевший свои суда, ходивших по реке Нерча до Китая, да лавки и места на рынках края. И пусть называют, как хотят: «Кондратами чумазыми», да «хищниками-волками». Пусть. А как выжить? Что, в столицах по-другому? Тут иначе не выжить, а они там все в перьях да платьях. А скинуть одёжки-украшенья, да в сторону кинуть, ещё посмотреть кто добрее будет. А в лесах да болотах помогают только вера, да рука друга иль соседа. Тут выжить бы, а что касается постройства новой Америки, так это ещё поглядеть – Россия она матушка и никаким Америкам за ней никогда не угнаться. А то, что смотрят они в ту сторону, так всё временно, лишь Россия постоянна и в мыслях и чаяньях и берегах своих. Свой путь, своё развитие, отличное от далёкой империи, но под её крылом.

Первой гильдией не получилось. Не жаловали евреев на Руси тогда. Не жаловають и сейчас. Но не привыкать. Род еврейский многострадальный, но выживает из века в век. Мудростью, умом и хитростью. И тут. Что для еврея триста лет? Пустяк, если род древен и долог. Если Богом поцелованный и наказом Господним направляем. Кто из Л… сов поделил род на сословия, кто определил кому быть торгашом, а кому государевым служащим? Неизвестно. Яиц мало, а корзин много. Но что смог. Провидец.

Вот и всё…

А колеса стучат и стучат…

Немного осталось и завтра утром будет Комсомольск, а уже с вечера запыхтим стареньким паровозиком царских времён в свою «Муравию».

С оглядкой на встречи прошлых дней «в глуши, во мраке заточенья» начнётся «весёлая» жизнь по принципу «прощай молодость».

Стучат колёса! Ой, как стучат!

Захватить купе захватили, но не удержали. Пока по крышам лазили, пока на станциях метались ушли заветные полки. Да в принципе и прав-то на них никаких не было. Сели-то в вагон на доверии. Пользуясь формой да природным обаянием. Молодостью и напором. Без билетов. Зайцы в фуражках. Да и как можно лежать и наслаждаться подсчётом стыков железной дороги, отстукиваемым колёсными парами вагона, если рядом стоят женщины и рвутся к окну дети? Четверо суток не сомкнуть глаз – не было места, ни только лежать, даже сидеть. Спасибо крыши днём свободные.

Да это всё ерунда – главное едем.

Главное все живы.

В Хабаровске наступил рай. Самая любимая тётя встретила, отмыла, накормила, но пришлось её огорчить и в тот же день выехать к месту службы. Билеты достала. И теперь в мягком вагоне, как фон-бароны.

Юрка уже спит.

А я под впечатлением встречи и нескончаемым потоком информации тёти, всё размышляю о жизни отца. О жизни, которую он отдал ради своих идеалов. Ради своей Родины. Ради мамы и меня. О том, что он успел сделать и не успел для страны, в создании которой он принял участие. Сейчас, когда я практически иду по его стопам, когда выбрал путь (или путь выбрал меня) служению Родине, думаю и может даже боюсь: смогу ли оправдать, не посрамить памяти отца?!

Закончилась война с фашистами, а туда не смог.

Не смог проверить себя на прочность.

Не получилось поехать и бить фашистов.

И какой-то осадок на душе. Какая-то незавершённость.

Война с японцами – хоть и был на самой передовой, но почему-то, никак. На фоне той, долгой, никто на западе не замечает её. Словно не было её. Словно мы отсиживались в тепле и покое. Все признают, что тут нужно было. Необходимо. Но в тени той победы гаснут краски тяжёлых дней этой. И получается, что у меня ещё всё впереди. Так смогу ли я!?…