Текст книги "Записки о Пушкине. Письма"

249. М. М. Нарышкину[572]572
  Публикуется впервые.


[Закрыть]

Калуга, суббота, 27 сентября 1858 г.

Пользуюсь свободной минутой, чтобы обнять тебя, добрый друг Нарышкин, и благодарить искренно вас обоих, радушных хозяев села Высокого. Жена то же гласит, хотя не пишет отсюда…

Простившись с тобою в Туле, мы продолжали путь до Алексина…

Я тотчас отправился за письмами к Батеиькову… Он поехал к Елагиным, а Евгений в Москву – по вызову Ростовцева. Все это не совсем удачно! Отправился к Свистунову, У Свистунова проболтал до полуночи…

Хорошо, если бы Евгений вернулся. Охота ему возиться с Иаковом.

Завтра последний день не Помпеи, а нашего пребывания в Калуге. В понедельник рано утром предположен выезд на Малый Ярославец.

Сей час приехал Свистунов. Отправляюсь с ним посмотреть Калугу…

Верный твой И. П.

250. П. Н. Свистунову[573]573
  Публикуется впервые.


[Закрыть]

9 ноября 1858 г., с. Марьино.

…Министра нашего не видал, потому что он не счел нужным повидаться со мной; верно, знал, что я через Мойку от него.

Корф был, и я с ним откровенно высказался – это не нарушило нашей лицейской связи…

Прочтите 25-й номер «Колокола»…[574]574
  В № 25 «Колокола» (1 октября 1858 г.) – обширное «Письмо к редактору», в котором говорится, что надежды на прогрессивные реформы лопнули; «напрасно сохраняют еще веру в Александра II»; царская семья занимается спекуляциями.
  Перед комментируемым письмом было не дошедшее до нас письмо Пущина к А. К. Пущиной о желательности издать сочинения К. Ф. Рылеева. В письме от 3 ноября из Тулы дочь поэта сообщала Пущину: «Милостивый государь Иван Иванович. Приятнейшее письмо ваше я получила 29 октября. Как и чем выразить вам мою благодарность за ваши заботы и попечения обо мне?… Вы думаете, чтобы я могла усумниться, не получая долго известия; никогда не сомневалась в вас, узнав вашу прекрасную душу, но я несколько беспокоилась о здоровье вашем и теперь боюсь, чтобы это движение и сырость петербургского климата не имели бы влияния на ваше здоровье. Чувствительно благодарю вас за проект письма к министру… Молю бога, чтобы он осуществил наши пожелания; касательно рукописи и портрета я совершенно покойна, потому что они в ваших руках. Вы можете их держать сколько вам угодно. Писем Пушкина к моему отцу здесь нет; впрочем, я знаю, что некоторые бумаги остались в Воронежской губернии, напишу к сестре, чтобы она мне прислала их» (опубликовано с автографа из собрания Музея революции, Записках Пущина, 1927, стр. 18).


[Закрыть]

251. С. П. Трубецкому[575]575
  Публикуется впервые.


[Закрыть]

19 ноября 1858 г., с. Марьино.

…Письмо ваше от 4 октября получил я в Петербурге, куда мне прислала его жена. Там я не имел возможности заняться перепиской. Все время проводил в болтовне дома с посетителями и старыми товарищами и друзьями. К жене я возвратился 8-го числа…

Начнем с Викторыча. От него я не имею писем, но знаю от сестер Бестужевых, что он и не думает возвращаться, а хочет действовать на каком-то прииске в Верхнеудинском округе. Что-то не верится. Кажется, это у него маленькое сумасшествие. Бестужевы видели его в Иркутске – они приехали в Москву в конце октября, простились совсем с Селенгинском, где без Николая уже не приходилось им оставаться. Брат их Михайло покамест там, но, может быть, со временем тоже с семьей своей переселится в Россию.

Волконский за два дня до приезда моего в Москву уехал за границу. Путешествие его было самое тяжелое: он трое суток лежал больной в Варшаве, в Берлине столько же и приехал в Париж с опухшими ногами, с ранами на ногах. Неленька зовет его на зиму в Ниццу, где уже Мария Николаевна с Сережей.

С востока тоже было известие мрачное. У Казимирского был удар… Думает ехать в Москву после Нового года…

Надобно бы вам рассказать нашу поездку с женой в Тулу и Калугу, но для этого нужно исписать фолианты. Я скажу вам только, что в 20 верстах от Нарышкина отыскал Настеньку Рылееву, теперь Пущину. Был у нее, нашел ее матерью 9 детей, которых всех сама вскормила – последний теперь грудной. На вид ей не больше 30 лет. Старшие три сына в Тульской гимназии. Пустил я в ход дело о напечатании вновь сочинений Кондратия, изданных в 825-м году. Дочь его писала письмо министру просвещения по предварительному согласию его ходатайствовать об этом. Не знаю, что будет, а было бы не худо, если б это Маремьянство удалось – у нас нашлись средства издать, с возвращением этой издержки "из вырученных денег. Скоро должно решиться это дело…[576]576
  Попытка Е. И. Якушкина издать при содействии Пущина сочинения К. Ф. Рылеева не могла тогда осуществиться по цензурным причинам.


[Закрыть]

«Колокол» и у вас слышен без сомнения – я остановился на 25-м ударе.

О современном вопросе, кажется, начинают думать в финансовом отношении – признают необходимость выкупа.

От Быстрицкого опять получил письмо…

Если с вами играет в шахматы Павел Сергеевич Пущин, то, пожалуйста, обнимите его за меня. Он, верно, вспомнит наши встречи в Кишиневе в 820-м году…

Басаргины должны быть теперь дома, в нашем соседстве – последнее об них известие было из Нижнего.

Рыжий был у меня в Петербурге; сказал, что Бригген живет в северной столице и собирается навестить меня, но я его не видал.

Барон там, с ним виделся. Он начинает пришепетывать ногами.

Покамест довольно. Крепко вас обнимаю, добрый друг.

Верный ваш И. П.

252. П. Н. Свистунову[577]577
  Публикуется впервые.


[Закрыть]

7 декабря 1858 г., с. Марьино.

…Приехал из Петербурга совершенно здоров, а потом ни с того ни с сего начал кашлять очень сильно и худеть. Решительно не мог ничем заняться, слабость неимоверная. Нужно было опять чиниться…

С этим листком вы получите посылку. В ней вы найдете «Одичалого». Рукопись эту посылает Пашенька Оболенскому, который просил ее списать эти стихи Батенькова; он, может быть, и забыл об этом.

253. С. П. Трубецкому[578]578
  Публикуется впервые.


[Закрыть]

Марта 15, 1859 г., с. Марьино.

Добрый друг Сергей Петрович… вместо моего почерка вы видите почерк Павла Сергеевича. Он и опекает меня и секретарствует. Значит, я еще сам никуда не гожусь…

Отвечу коротко на некоторые ваши вопросы…[579]579
  Н. Д. Пущина была в это время в Москве по делам имения; писала мужу 11 марта: «Мой сердечный Жанушка, милый муж мой – крепко, со всею нежностию любви моей к тебе, обнимаю тебя и целую…» (ЦГИА, ф. 1705, № 6).


[Закрыть]

Сестры Бестужевых, которых я видел в Москве во время моего путешествия, поселились в Москве… Брат их Михаил остался в Селенгинске с семьею. Переезд его в Россию еще не решен…

Казимирский с 26 февраля в Москве, едет за границу весною; после удара он поправился… Я назначил было ему свидание в Москве, но судьба решила иначе.

В бытность мою в Тульской губернии я навестил Настеньку, или, лучше сказать, Настасью Кондратьевну Пущину. Муж ее отставной кирасир, живет в деревне. Зовут его Иван Александрович. Живут летом в деревне, а зимой в Туле, где старшие три сына учатся в гимназии. Все семейство состоит из девяти человек. Она меня приняла как родственника, и мы вместе поплакали об Кондратии, которого она помнит и любит. Мать ее несколько лет тому назад как умерла. Живут они безбедно… Она мне напомнила покойника быстротою взгляда и верхней частию лица – видно, женщина с энергией, но, живя в глуши, мало знакома с происшедшим. Теперь она довольно часто видается с Нарышкиными. Я сам не теряю надежды, если бог поставит на ноги, хорошенько с нею повидаться. Этот раз только несколько часов были вместе. Встреча наша необыкновенно перенесла меня в прошедшее: о многом вспомнили…

254. М. И. Муравьеву-Апостолу[580]580
  Публикуется впервые.


[Закрыть]

22 марта 1859 г., [Марьино].

Вы поймете, добрый друг Матвей Иванович, что во мне происходит, увидя, что диктую Аннушке письмо мое к вам. Сначала я испугался; знавши об их намерении приехать сюда, боялся весенней дороги для доброй М. А., но благодаря бога все совершилось благополучно, и 16-го числа вечером я обнял Аннушку. Поселил их в моей комнате наверху – это только для отдыха, а постоянная резиденция их у меня в кабинете. Хозяйку ожидаем на днях: я строго запретил ей возвращаться домой, не кончивши всех дел, в которых и то уже давно я помехой.

Не говорю вам о глубокой моей благодарности за ваше посещение: кажется, это между нами ясно. В награду вам скажу, что пульсация значительно меньше теперь против прошедшей; в известных вам случаях не возвращается. Бывает, но редко и слабее. Я это добро приписываю силе вашей воли. Вообще и другие припадки уменьшаются, но в сложности нет еще настоящего восстановления сил. Если это богу угодно, то он ускорит или даст терпение, которым не хвастаю сам.

Пожалуйста, в добрую минуту поговорите мне о себе, о всех ваших и дайте маленький отчет о нашем Казимирском, насчет которого имею разноречащие сведения. Мне бы хотелось иметь ясное об нем понятие, а вы, вероятно, успели обозреть его со всех сторон. Жена писала мне, что она у него с вами обедала. Ужели он со всей своей свитой пускается в путь? Эдак путешествие за границей съест его. Я прямо от него ничего не знаю.

Если этот листок застанет вас еще в Москве, пожалуйста, поправьте мою ошибку, которых много по болезненной рассеянности я делаю. Зайдите к барону, отдайте ему карточку и велите заделать ее в бронзовую рамочку. В этом виде представьте ее Марье Константиновне. Стоит это полтора целковых, которые до случая за мной. Сочтемся.

Еще новый выходец из Сибири – Фаленберг уже в Нижнем, но я еще от него не знаю, где он намерен бросить якорь.

Батеньков писал мне из Калуги – Евгений [Оболенский] не принял Родецкого, который теперь покамест гостит у калужского дворянина [Батенькова].

Обнимаю вас и за себя и за Павла Сергеевича [Боб-рищева-Пушкина]. М. А. [Дорохова] сама бы приписала, но утомилась и душевно жалеет, что вы не дали ей в Москве взглянуть на себя.

Сестра Лиза – у обедни, иначе, верно бы, послала вам свой саламалик [привет].

Всем вашим в Твери и в Москве сердечный мой привет…

255. Г. С. Батенькову

25 марта [1859 г., Марьино].

Сейчас надобно отправлять почту, она и сегодня действует, хоть птица гнезда не вьет,[581]581
  По народному поверью – 25 марта (благовещенье) «Птица гнезда не вьет».


[Закрыть] а настает надобность хватить еще словечко, тебе, добрый друг Таврило Степанович, – жена кричит с лестницы, что завтра чествуют твоего патрона и чтоб я непременно хоть невидимкой со всем теперешним нашим обществом явился к имениннику, который, верно, задает пир на дворянской улице. – От души обнимаю тебя и желаю тебе того, что ты сам себе желаешь.

Ты уже знаешь, что у меня Аннушка с М. А., больше нечего рассказывать, чтоб ты понял все, что во мне происходит – жаль только, что в субботу опять разлука.

Время летит. Благодарю бога за отрадное, неожиданное свидание. Много нашел в ней нового, успокоительного, радостного. – Она тебя целует. На огромном теле совершенно детская рожица – симпатичное создание!

18-го получил твой листок от 15-го. Пусть Родецкой висит у тебя в прихожей. Не успел еще с Евгением объясниться, да и не стоит того. – Теперь больше болтаю и слушаю.

Вот тебе опять письмо барона. Любопытные дела с ним совершаются: – Я ему давно не писал и еще откладываю до того времени, когда он отыщет свои права.[582]582
  Права В. И. Штейнгейля на звание барона.


[Закрыть]

Новости в нашей сибирской семье: Фаленберг в Москве и ему Ховен нашел место управляющего в имении Куликовского. 400 целковых жалованья и готовое содержание. Слава богу!

10 февраля Быстрицкий женился на Изабелле. Фамилии не разберу в письме Юшневской, и поселился в заштатном городе Хмельнике, Подольской губернии. Артель наша собирается помочь молодым в медовом месяце, то есть посылает помимо получаемого им пая.

Проси Ольгу Павловну, чтоб она была здорова. Не ее дело хворать. Поздравляю с дорогим именинником.

Тебя еще раз обнимаю крепко. Павел Бобрищев-Пушкин делает то же. Передаю перо директрисе. Ты будешь рад увидеть ее почерк. Добрая женщина! это не новость для тебя.

Всех в треугольнике обнимаю,[583]583
  В Калуге жили тогда Батеньков, Оболенский, Свистунов. 19 писем Батенькова к Пущину за 1854–1858 гг. – В сб. «Летописи», т. III.


[Закрыть] а тебе на именины разрешаю носить медаль 12-го года!

Верный твой И. П.

У меня нет твоего формуляра. Если ты не был офицером в 12-м году, то не надевай медаль. По молодости твоих лет, может быть, я и ошибаюсь.

256. Е. П. и M. M. Нарышкиным[584]584
  Публикуется впервые. Это последнее, дошедшее до нас письмо Пущина.


[Закрыть]

Марта 29, 1859 г., с. Марьино.

Именно просил жену оставить мне местечко, чтоб поблагодарить вас, добрые друзья, за последние ваши листки, которые мне пришлись по сердцу. Прошу только Michel-Michel не кашлять: это пусть предоставит мне, не думающему ехать за границу. Там эта дурная привычка не допускается. Жена мне предоставила ответ на ваше приглашение ехать вместе с вами: решительно я не ездок и не знаю даже, что будет со мной. Ход моей болезни так неправилен, что ничего нельзя предполагать. Да будет во всем воля того, который знает, что нам нужно.

Крепко вас обнимаю – с лучшими вам обоим желаниями.

Друг Павел что-то прихварывает; я всячески стараюсь его уверить, что он здоров, но это мне не удается. Хохлится, и нет подчас доброй его улыбки.

С Аннушкой свиделся: это такая отрада, которую не берусь объяснить.

Новости: Фаленберг приехал, и Ховен ему добыл место частное – управляющего имением. Быстрицкий женился на Изабелле, родовитой польке, и живет в Хмельнике. Артель прибавила ему годовой оклад.

У Евгения умерла меньшая дочь Maрья. Сегодня он мне пишет слезницу, а я, грешный человек, говорю, слава богу, что прибрал эту княжну (грудной ребенок).

Верный ваш И. П.

Приложения[585]585
  Публикуемые в приложениях документы даются с сокращениями.


[Закрыть]

M. И.Пущин[586]586
  Об участии М. И. Пущина в деле декабристов – см. стр. 22 и сл., 95 и сл. Его «Дело» в ГЦИА (ф. 48, ед. хр. 373. Дело № 41 на 29 л.); показания М. И. и упоминания о нем на следствии – в сб. «Восстание декабристов» (т. I, II, по указ), в сб. «Лит. наследство» (т. 59, по указ.).
  Автобиографическая записка М. И. от 27/VI 1857 г., представленная Александру II, – в Библиотеке им. M. Е. Салтыкова-Щедрина (Арх. Шильдера, карт. 40, № 1, л. 131; там же – письма к Э. И. Тотлебену и др.). В ней изложены действия М. И. на театре войны 1828–1829 гг. Прочитав ее и поговорив с Пущиным лично, царь восстановил его в чине капитана, вернул ему георгиевский крест, заслуженный на войне, позднее произвел в генералы. Обширные записки М. И. Пущина автобиографического содержания – в «Рус. архиве» (1908, № 11 и 12). Интересная характеристика М. И. – в Записках П. А. Бестужева (Записки Бестужевых, 1951, стр. 366).


[Закрыть]

О 1829 году, в мае месяце, дождавшись главнокомандующего на границе в крепости Цалке, с ним я отправился в Каре, откуда сделано было нами движение к Ардагану, где, отделив от себя Муравьева на подкрепление Бурцова под Ахалцыхом, мы с главнокомандующим возвратились в Каре; Бурцев же, подкрепленный Муравьевым, не замедлил разбить турецкого пашу, желавшего отнять у нас Ахалцых, и прибыл к нам в Каре, подкрепивши Бебутова гарнизон в Ахалцыхе. По собрании всего отряда в Карее мы присоединились к Панкратьеву, который выдвинут был на Арзерумскую дорогу. Тут, несмотря на все убеждения двигаться вперед, Паскевич откладывал движение со дня на день, боясь Гагки-паши, расположенного влево от нас, в урочище Делимуса-фурни, чтобы при движении вперед не иметь его в тылу нашем.

Во время этого бездействия я, который занимался разведыванием о неприятеле и составлял карты движения к Арзеруму, по обязанности своей должен был делать рекогносцировки и каждую ночь их удачно делал с партией линейных казаков, чаще всего с Гребенскими «Однажды, уже в июне месяце, возвращаясь из разъезда, на этот раз очень удачного до самого лагерного расположения турок на высоте Мелидюза, которое в подробности имел возможность рассмотреть, я сошел с лошади прямо в палатку Николая Раевского, чтобы первого его порадовать скорою неминуемою встречею с неприятелем, встречею, которой все в отряде с нетерпением ожидали. Не могу описать моего удивления и радости, когда тут А. С. Пушкин бросился меня целовать, и первый вопрос его был:

– Ну, скажи, Пущин: где турки и увижу ли я их; я говорю о тех турках, которые бросаются с криком и оружием в руках. Дай, пожалуйста, мне видеть то, за чем сюда с такими препятствиями приехал![588]588
  В «Путешествии в Арзрум» Пушкин Писал: «Здесь увидал я нашего Вольховского… Михаила Пущина, раненного в прошлом году. Он любим и уважаем как славный товарищ и храбрый солдат» (гл. III). Пушкин прибыл в лагерь 13 июня. Имеются у него и другие упоминания о М. И. Пущине.


[Закрыть]

– Могу тебя порадовать: турки не замедлят представиться тебе на смотр; полагаю даже, что они сегодня вызовут нас из нашего бездействия; если же они не атакуют нас, то я с Бурцовым завтра непременно постараюсь заставить их бросить свою позицию, с фронта неприступную, движением обходным, план которого отсюда же понесу к Паскевичу, когда он проснется.

Живые разговоры с Пушкиным, Раевским и Сакеном (начальником штаба, вошедшим в палатку, когда узнал, что я возвратился) за стаканами чая приготовили нас встретить турок грудью. Пушкин радовался, как ребенок, тому ощущению, которое его ожидает. Я просил его не отделяться от меня при встрече с неприятелем, обещал ему быть там, где более опасности, между тем как не желал бы его видеть ни раненым, ни убитым. Раевский не хотел его отпускать от себя, а сам на этот раз по своему высокому положению хотел держать себя как можно дальше от выстрела турецкого, особенно же от их сабли или курдинской пики; Пушкину же мое предложение более улыбалось. В это время вошел Семичев (майор Нижегородского драгунского полка, сосланный на Кавказ из Ахтырского гусарского полка) и предложил Пушкину находиться при нем, когда он выедет вперед с фланкерами полка. На чем Пушкин остановился – не знаю, потому что меня позвали к главнокомандующему, который вследствие моих донесений послал подкрепить аванпосты, приказав соблюдать величайшую бдительность; всему отряду приказано было готовиться к действию.

По сказанному – как по писанному. Еще мы не кончили обеда у Раевского с Пушкиным, его братом Львом и Семичевым, как пришли сказать, что неприятель показался у аванпостов. Все мы бросились к лошадям, с утра оседланным. Не успел я выехать, как уже попал в схватку казаков с наездниками турецкими, и тут же встречаю Семичева, который спрашивает меня: не видел ли я Пушкина? Вместе с ним мы поскакали его искать и нашли отделившегося от фланкирующих драгун и скачущего с саблею наголо против турок, на него летящих. Приближение наше, а за нами улан с Юзефовичем, скакавшим нас выручать, заставило турок в этом пункте удалиться, – и Пушкину не удалось попробовать своей сабли над турецкою башкой, и он хотя с неудовольствием, но нас более не покидал, тем более что нападение турок со всех сторон было отражено и кавалерия наша, преследовав их до самого укрепленного их лагеря, возвратилась на прежнюю позицию до наступления ночи.

Быстрое отражение Гагки-паши с незначительною потерею нескольких казаков убитых и раненых вывело главнокомандующего из бездействия, всех сердившего. Мы стали подвигаться вперед, но с большою осторожностью. Через несколько дней в ночном своем разъезде я наткнулся на все войско сераскира, выступившее из Гассан-Кале нам навстречу. По сообщении известия об этом Пушкину в нем разыгралась африканская кровь, и он стал прыгать и бить в ладоши, говоря, что на этот раз он непременно схватится с турком; но схватиться опять ему не удалось, потому что он не мог из вежливости оставить Паскевича, который не хотел его отпускать от себя не только во время сражения, но на привалах, в лагере и вообще всегда, на всех repos[589]589
  Отдыхах (франц.).


[Закрыть] и в свободное от занятий время за ним посылал и порядочно – по словам Пушкина – ему надоел. Правду сказать, со всем желанием Пушкина убить или побить турка, ему уже на то не было возможности, потому что неприятель уже более нас не атаковал, а везде, до самой сдачи Арзерума, без оглядки бежал, и все сражения, громкие в реляциях, были только преследования неприятеля, который бросал на дороге орудия, обозы, лагери и отсталых своих людей. Всегда, когда мы сходились с Пушкиным у меня или Раевского, он бесился на турок, которые не хотят принимать столь желанного им сражения, – я же, напротив, радовался тому, что мог чаще ехать в коляске и отдыхать, потому что делал поход 1829 года еще с незалеченной раной в грудь, полученною в 1828 году на штурме Ахалцыха, и всякая усиленная верховая езда чрезвычайно мне вредила.

Я с нетерпением ожидал занятия Арзерума, имев обещание Паскевича по занятии его меня отпустить к кавказским минеральным водам. Терпение мое не истощилось: 27 июня занят Арзерум. Но мне еще оставалось на несколько дней работы: по поручению главнокомандующего должен был составить проект укрепления города на случай нападения турок. Проект составить было легко, потому что нападения со стороны турок никак нельзя было ожидать; армия их так вся разбрелась, что никакая человеческая воля не могла ее собрать.

В первых числах июля я выехал из Арзерума с поручением от главнокомандующего проводить пленных пашей до Тифлиса, – поручение неприятное, которое задержало меня в дороге и в карантине более, чем я желал. В Тифлис я прибыл с пашами в конце июля. Там ко мне, для следования в Пятигорск к водам, присоединился Дорохов, с которым я вперед условился ехать вместе в моей коляске до первой драки с кем бы то ни было.

Из Тифлиса выехали мы вдвоем с Дороховым; но его денщик и мой человек, вместе и повар, остались в Тифлисе закупать провизию на дорогу через горы. В Душете они должны были нас догнать, а мы их ожидать. Люди наши замешкались и прибыли с провизией и вьюками Дорохова довольно поздно вечером. Дорохов, которого желчь уже давно разыгрывалась, начал тузить своего денщика; тот сложил вину промедления на повара моего Степана, который в не совершенно трезвом виде ему что-то грубо отвечал. Увидав это, я приказал денщику своему Кирилову запрягать лошадей и объявил Дорохову, что, так как условие нарушено и не желая другой раз быть свидетелем подобных сцен, я его оставляю и предпочитаю ехать один, чтоб оборонить от побоев людей моих и его не вводить в искушение. Дорохов давал мне новые клятвенные обещания вести себя прилично, только чтобы я позволил ему вместе со мною ехать, но я остался непреклонен: сел в коляску, весьма скоро запряженную четверкою лошадей, отдохнувших в течение целого дня, и пустился по ночи вперед по дороге ко Владикавказу.

Во Владикавказе пришлось мне ожидать несколько дней оказии. Накануне того дня, как я должен был выехать вместе с отрядом при орудии, назначенном конвоировать собравшихся со мной путешественников и обозы, неожиданно прибегает ко мне Пушкин, объявляя, что он меня догонял, чтобы вместе ехать на воды.[590]590
  «Во Владикавказе нашел я Дорохова и Пущина. Оба ехали лечиться… У Пущина на столе нашел я русские журналы…» (А. С. Пушкин, Путешествие в Арзрум, гл. V).


[Закрыть] Понятно, как я обрадовался такому товарищу. После первых расспросов друг у друга Пушкин мне объявляет, что у него есть до меня просьба, и вперед просит не отказать в исполнении ее. Конечно, я порадовался чем-нибудь услужить ему. Дело состояло в том, чтобы я позволил Дорохову ехать вместе с нами, что Дорохов просит у меня прощенья и позволяет мне прибить себя, если он кого-нибудь при мне ударит. Долго я не хотел на это согласиться, уверяя Пушкина, что Дорохов по натуре своей не может не драться. Пушкин все свое красноречие употреблял, чтобы меня уговорить согласиться на его просьбу, находя тьму грации в Дорохове и много прелести в его товариществе. В этом я был совершенно с ним согласен и, наконец, согласился на убедительную его просьбу принять Дорохова в наше товарищество. Пушкин побежал за Дороховым и привел его ко мне с повинною вытянутою фигурою, до того комическою, что мы с Пушкиным расхохотались, и я Дорохову на мировую протянул руку, но только позволил себе сделать с обоими новый уговор: во все время нашего следования в товариществе до вод в карты между собою не играть. Скрепя сердце оба дали мне в этом честное слово. Пушкин приказал притащить ко мне свои и Дорохова вещи и между прочим ящик отличного рейнвейна, который ему Раевский дал на дорогу. Мы тут же роспили несколько бутылок.

Все прекрасно обошлось во время медленного нашего следования от Владикавказа до Екатеринодара и оттуда до Горячеводска или Пятигорска. Ехали мы втроем в коляске; иногда Пушкин садился на казачью лошадь и ускакивал от отряда, отыскивая приключений или встречи с горцами, встретив которых, намеревался, ускакивая от них, навести их на наш конвой и орудие; но ни приключений, ни горцев во всю дорогу он не нашел. Тяжело было обоим во время привалов и ночлегов: один не смел бить своего денщика, а другой не смел заикнуться о картах, пытаясь, однако, у меня несколько раз о сложении тягостного для него уговора. Один рейнвейн услаждал общую нашу скуку, и в ящике немного его осталось, когда четверка лошадей уже не шагом, а рысью повезла нас из Екатеринодара в Пятигорск.

В Пятигорске я не намерен был оставаться; для раны моей мне надлежало ехать прямо в Кисловодск. Приехавши в Пятигорск, я собирался сейчас же все осмотреть и приглашал с собою Пушкина, но он отказался, говоря, что знает тут все, как свои пальцы, что очень устал и желает отдохнуть. Это уже было в начале августа; мне нужно было спешить к Нарзану, и потому я объявил Пушкину, что на другой же день намерен туда ехать, и если он со мной не поедет, то когда мне его ожидать?

– Могу тебе только то сказать, что не замедлю здесь лишнего дня, – только завтра с тобою ехать не в состоянии: хочу здесь день-другой отдохнуть.

Получивши этот ответ Пушкина, я пошел осматривать источники, гулянья и город, что заняло меня на несколько часов. Возвратившись домой после заката солнца к вечернему чаю, нахожу Пушкина, играющего в банк с Дороховым и офицером Павловского полка Астафьевым.

– La glace est rompu,[591]591
  Лед сломан (франц.).


[Закрыть] – говорит мне Пушкин. – Довольно мы терпели, связанные словом, но ведь слово дано было до вод; на водах мы выходим из-под твоей опеки, и потому не хочешь ли поставить карточку? Вот господин Астафьев мечет ответный.

– Ты совершенно прав, Пушкин. Слово было дано – не играть между собою до вод; ты сдержал слово благородно, и мне остается только удивляться твоему милому и покладистому характеру.

Пушкин в этот вечер выиграл несколько червонцев; Дорохов проиграл, кажется, более, чем желал проиграть; Астафьев и Пушкин кончили игру в веселом расположении духа, а Дорохов отошел угрюмый от стола.

Когда Ахтафьев ушел, я просил Пушкина рассказать мне, как случилось, что, не будучи никогда знаком с Астафьевым, я нашел его у себя с ним играющего.

– Очень просто, – отвечал Пушкин, – мы, как ты ушел, послали за картами и начали играть с Дороховым; Астафьев, проходя мимо, зашел познакомиться; мы ему предложили поставить карточку, и оказалось, что он – добрый малый и любит в карты поиграть.

– Как бы я желал, Пушкин, чтобы ты скорее приехал в Кисловодск и дал мне обещание с Астафьевым в карты не играть.

– Нет, брат, дудки! Обещания не даю, Астафьева не боюсь и в Кисловодск приеду скорей, чем ты думаешь.

Но на поверку вышло не так: более недели Пушкин и Дорохов не являлись в Кисловодск; наконец, приехали вместе, оба продувшиеся до копейки. Пушкин проиграл тысячу червонцев, взятых им у Раевского на дорогу.[592]592
  В прежних публикациях: «на дорогу у Раевского».


[Закрыть] Приехал ко мне с твердым намерением вести жизнь правильную и много заниматься; приказал моему Кирилову приводить ему по утрам одну из лошадей моих и ездил кататься верхом (лошади мои паслись в нескольких верстах от Кисловодска). Мне странна показалась эта новая прихоть; но скоро узнал я, что в Солдатской слободке около Кисловодска поселился Астафьев и Пушкин всякое утро к нему заезжал. Ожидая, что из этого выйдет, я скрывал от Пушкина мои разыскания о нем. Однажды, возвратившись с прогулки, он высыпал при мне несколько червонцев на стол.

– Откуда, Пушкин, такое богатство?

– Должен тебе признаться, что я всякое утро заезжаю к Астафьеву и довольствуюсь каждый раз выигрышем у него нескольких червонцев. Я его мелким огнем бью, и вот сколько уж вытащил у него моих денег.

Всего было им наиграно червонцев двадцать. Долго бы пришлось Пушкину отыгрывать свою тысячу червонцев, если б Астафьев не рассудил скоро оставить Кисловодск.

Несмотря на намерение свое много заниматься, Пушкин, живя со мною, мало чем занимался. Вообще мы вели жизнь разгульную, часто обедали у Шереметева, Петра Васильевича, жившего с нами в доме Реброва. Шереметев кормил нас отлично и к обеду своему собирал всегда довольно большое общество. Разумеется, после обеда …в ненастные дни занимались они делом: и приписывали и отписывали мелом.[593]593
  Это стихи П. А. Вяземского, записанные Пущиным прозой.


[Закрыть]

Тут явилась замечательная личность, которая очень была привлекательна для Пушкина; сарапульский городничий Дуров, брат той Дуровой, которая служила в каком-то гусарском полку во время 1812 года, получила георгиевский крест и после не оставляла мужского платья, в котором по наружности ее, рябой и мужественной, никто не мог ее принять за девицу. Цинизм Дурова восхищал и удивлял Пушкина; забота его была постоянная заставлять Дурова что-нибудь рассказывать из своих приключений, которые заставляли Пушкина хохотать от души; с утра он отыскивал Дурова и поздно вечером расставался с ним.

Приближалось время отъезда; он условился с ним ехать до Москвы; но ни у того, ни у другого не было денег на дорогу. Я снабдил ими Пушкина на путевые издержки; Дуров приютился к нему. Из Новочеркасска Пушкин мне писал, что Дуров оказался chevalier d'industrie,[594]594
  Проходимцем (франц).


[Закрыть] выиграл у него пять тысяч рублей, которые Пушкин достал у наказного атамана, и, заплативши Дурову, в Новочеркасске с ним разъехался, поскакал один в Москву и, вероятно, с Дуровым никогда более не встретился.

В память нескольких недель, проведенных со мною на водах, Пушкин написал стихи на виньетках в бывшем у меня «Невском альманахе» из «Евгения Онегина».[595]595
  В прежних публикациях так: «…из «Евгения Онегина» в бывшем у меня «Невском альманахе».


[Закрыть] Альманах этот не сохранился, но сохранились в памяти некоторые стихи, карандашом тогда им написанные. Вот они:

 
Вот перешедши мост Кокушкин,
Опершись…ой о гранит,
Сам Александр Сергеич Пушкин
С m[onsieu]r Онегиным стоит.
Не удостоивая взглядом
Твердыню власти роковой,
Он к крепости стал гордо задом.
Не плюй в колодезь, милый мой!
 

На виньетке представлена была набережная Невы с видом на крепость и Пушкин, стоящий опершись о гранит и разговаривающий с Онегиным.

Другая надпись, которую могу припомнить, была сделана к виньетке, представляющей Татьяну в рубашке, спущенной с одного плеча, читающую[596]596
  В автографе Пущина – описка: «печатающую»


[Закрыть] записку при луне, светящей в раскрытое окно, и состояла из двенадцати стихов…[597]597
  Приведенное дальше стихотворение печатается в сочинениях Пушкина под 1829 г. (изд. АН СССР, т. II, стр. 1118), с некоторыми отличиями – по другим спискам.
  Подписи М. И. Пущина в автографе нет. Непосредственно за его текстом – письмо Л. Н. Толстого. Под письмом – дата: «4 мая (и. ст.)».
  Об этой встрече с Пушкиным за Кавказом М. И. Пущин писал также брату из Кисловодска 25 августа 1829 г.: «…Время здесь провожу довольно приятно – лицейский твой товарищ Пушкин, который с пикою в руках следил турок перед Арзерумом, по взятии оного возвратился оттуда и приехал ко мне на воды. Мы вместе пьем по нескольку стаканов кислой воды и по две ванны принимаем в день. Разумеется, часто о тебе вспоминаем, – он любит тебя по-старому и надеется, что и ты сохраняешь к нему то же чувство… Вольховский, с которым я жил в нынешнем походе, занемог в Арзеруме и возвратился лечиться в Тифлис. Сегодня получил от него письмо; он тоже интересуется о тебе…» (полностью в книге И. И. Пущин, Записки…, 1925, стр. 320).
  Письма М. И. Пущина (за 1825 г. и сл.) и другие документы его – в ЦГИА (ф. 1705, ед. хр. 8, 11 и сл.); в Лит. арх. (ф. 123, оп. 1, № 93, 103; ф. 195, оп. 1,1 2616); в Рукоп. отд. Пушкинского Дома (см. сб. «Декабристы», 1951, по указ.).


[Закрыть]