Текст книги "Сказочная Саня"

Саня знала, что жить они стали беднее потому, что родители стали откладывать деньги на что-то. Ей по её природной и ещё детской любопытности было интересно узнать, что же за тайну они скрывают, и она решила подслушать на кухне. В один из вечеров, когда родители думали что она уже спит, Саша слезла со своего жёлтого диванчика и спряталась за стеной разделяющей кухню и общую комнату. Такой разговор долетел до её ушей.

– Знаешь, мне временами кажется, что это вообще не наша дочь, она слишком на нас не похожа – отчётливо звучал слегка надорванный голос матери.

– Как тебе такие мысли в голову приходят только – ответил ей отец и сделал большой глоток чая (у него была дурная привычка напиваться чаем перед сном, а потом вставать в туалет) – я ещё понимаю, когда ты говорила, что моя мать строга и грубовата, понимаю, но тут…

– Я не знаю! Она смотрит на меня будто бы чужими глазами…вопросов много задаёт, ты так делал в детстве? Я точно нет – нервно перебила его Маргарита Викторовна.

– У тебя просто стресс, тебе кажется, я тоже устаю, я тоже… – отцу явно был не интересен этот разговор.

– А что если не кажется? Что если она вырастет, плюнет на нас и бросит? что если её просто перепутали в роддоме, ни у тебя, ни у меня нету голубых глаз, откуда у неё голубые глаза, а? – уже сквозь слёзы говорила мать Сани, и, забыв про всё, с каждым словом слегка повышала голос. В конце он уже звучал достаточно громко, что мог бы даже разбудить спящую дочь.

– Тише, ты разбудишь Саню, тише, всё хорошо, тебе просто нужно было выплеснуть куда-то свой негатив, но не на дочь же. Она совершенно не виновата, а голубые глаза всегда были у моего отца, спокойно…

После этих слов Саня отошла от стены и снова залезла на диван, он показался ей исполинов в ночных сумерках. По ещё щекам текли слёзы, горячие слёзы обиды, горечи, полные отвращения к себе. Тогда она ещё не могла понять, что мать сказала это не спонтанно, и этот камень давно на душе лежал и нужен был лишь рычаг для него. Саня всегда была холодным ребёнком и редко открыто показывала чувства даже родителям, но никогда он так ещё ни в них, ни в себе не разочаровывалась. Она тихо лежала и плакала от душащих её обид и несправедливостей ещё больше часа, пока устлалась не взяла своё. Покой ей подарил только поцелуй в лоб от отца, который случился лишь глубокой ночью.

Эти слова матери были в некоторой мере даже логичны, ведь подрастающая Саня уже начинала понемногу отличаться от своих родителей, и это было нормально. Ведь росла она в другой обстановке и по сути в другой стране. Её детство было не таким степенным, как у её родителей и она уже начинала впитывать культуру нового, только наступающего времени. Однако были у неё и свои тараканы в голове.

Саня с раннего детства любила задавать вопросы и по мере своего взросления они лишь становились сложнее. Жажда нового и жгучее чувство первооткрывательсва бурлили и разгоняли её внутренние организмы, как в голове, так и теле. Иногда они даже выходили из своих берегов. Саня очень любила заглядывать в лица прохожих, преимущественно смотреть им в глаза. Когда она была совсем маленькой, это было даже мило и люди ей улыбались, потом это стало вызывать у них некоторые вопросы. Главным образом Сане было интересно читать их эмоции и выражения лиц, воображая, что же они думают. Сначала это казалось ей проще: спешащий человек наверняка думал о семье, которая его ждёт или о вкусном обеде, а женщина с зеркальцем было очень обеспокоена тем, как бы понравится этому бегущему человека, однако он снова и снова пробегал мимо неё, а она каждый день выходила и надеялась что он, наконец, остановится перед ней. Так маленькой девочке с голубыми глазами проста казалась жизнь во всём мире. Подобные истории она могла придумывать каждый день, пока гуляла. Эти фантазии она мало рассказывала родителям или бабушке, Катерина Владимировна всегда говорила, что всё намного сложней и старалась ей объяснить как всё на самом деле, но не поддавалась фантазиям внучки. Маргарита Викторовна большей частью соглашалась или пропускала мимо ушей, она была слишком озабочена выживанием семьи или работой, Саня это понимала и уважала, но мало общалась с матерью. Только отец, когда не работал или не слишком уставал, подогревал фантазию дочери, развивая её фантазии, которые часто заканчивались комично и они вместе смеялись. Только с ним Саня чувствовала себя на своём месте, однако таких моментов было слишком мало для такой девочки как она.

Ещё одним развлечением юного жулика, так называл Саню отец за хитрый характер, было заглядывание в чужие окна. Это касалось не только окон на первых этажах, иногда, она могла по несколько минут, задрав голову, смотреть на люстры, скупо делящиеся светом с прохладным вечером. И думать, и мечтать о том: а как выглядит квартира? а больше ли она чем у Сани? довольны ли жильцы ремонтом, накрыто ли у них на стол? а может там какой-нибудь праздник? Все эти вопросы были в голове у маленькой девочки и изливались часто на тех детей, кому повезло гулять с ней в этот вечер вместе во дворе. Они, конечно, мало её понимали, и нельзя сказать, что они были глупее или умнее Сани, они просто были другие, как и она, была другой по отношению к ним. Из-за этого у неё и не было хороших друзей в детском возрасте, только при встречах с детьми друзей её родителей или редкие приятели в детском саду или дворе. Вообще Саня, до появления в доме Морозцевых интернета, очень мало получала ответов на бесконечно всплывающие вопросы из-за чего снова прибегала к фантазии. Своё всепоглощающее желание познания всего, что она видела, Саня пронесла через всю свою жизнь и не на миг не стеснялась этого и не боялась задать вопрос, удивительно, как её только не смогли соблазнить дяди предлагающие конфеты, которыми её так пугала мать.

Болезненность Саши сильно уменьшилась за год. Она уже не болела чаще других детей, больше не ходила как снеговик с красным носом и кожа её теперь имела яркий оттенок слоновой кости, однако всё это как назло очень шло к её улыбающемуся худому и точёному личику. За год Саня успела перенести ветрянку, которая, к слову, ей очень понравилась, ведь в это время ей покупали много конфет, бабушка подарила энциклопедию про динозавров, а ещё её очень смешено щекотали, когда мазали жгучей зелёнкой. Вообще энциклопедия дала новый глоток воздуха в познании Саней мира, ведь помимо того, что это была интересная книжка про огромных ящериц, так ещё она и объясняла простым и доступным языком их строение. Иногда Саня даже просила читать ей её на ночь вместо сказок и историй. Динозавры стали её любимой темой ещё на долгое время.

Помимо ветрянки были, однако, и другие болезни и совсем не сладки, не интересные и не щекочущиеся. Так Саня перенесла на себе все тяжбы ангины и заболеваний уха. Она пролежала два раза в больнице, и её лечащий врач уже хорошо знал, что перед ним за фрукт и даже вёл с ней важные беседы о том, хорошо ли кормят дома и в детском саду. Хотя врач каждый раз при появлении её и казался обеспокоенным или занятым, но когда понимал, что девочка решительно настроена не болеть, со всей добротой и серьёзность подходил к её проблемам. «Многие дети сами выдумывают симптомы, чтобы не ходить в сад или школу, а ваша дочь сама болеть не хочет, это очень помогает ей выздоравливать» – как-то сказал врач матери Сани и та на секунду даже просияла.

День рождения и новый год были похожи один на другой, и Саня не видела, а может, не хотела видеть различий. Её захватывала сама атмосфера праздника, а главное подарки. Гости менялись, дом, хотя и скудно, но украшался по-разному, звучали разные поздравления, но суть всегда оставалась одинакова. Время тянулось и только цифры на торте и новогодней гирлянде говорили о том, что-то изменилось. Для Сани же стало более интересно то, что её, уже повзрослевшую, почти шестилетнюю девицу, начали возить гулять в большие городские парки, а бабушка начала водить её в музеи. Это и вправду было ей куда интереснее детского сада, который она хоть и любила, но он был для неё слишком обыденным. Для неё уже чётко начали вырисовываться город и люди, живущие в нём. До этого весь мир был для Сани ограничен лишь стеной домов окружающих двор, магазинами и дорогой в детский сад, и пока Саня, в силу возраста, ещё могла удивляться чему-то новому, она делала это и выжимала всё возможно удовольствие.

Парки ей казались огромными городскими лесами с прудами, фонтанами и бесконечно работающими бесчисленными кафе под тентами. Во истину, это число неутомимо работающих воняющих и проигрывающих самую ужасную музыку заведений было велико. От каждого из них шёл свой собственный ужасный запах, который из-за близости с другими сливался обычно во что-то ещё более мерзкое. Саня никогда не понимала, кто и зачем ходит в эти кафе, что они там едят и почему так странно танцуют и часто падают. Родители никогда не ходили в такие места и дочь конечно же не водили, они обычно спокойно прогуливались вдоль деревьев или уходили вглубь и кормили белок или уток. Это всегда успокаивало. Пару раз они даже устраивали пикник с друзьями родителей, но он почему то показался Саня подозрительно похожим на то, что она видела в тех мерзких кафе. С детьми она не играла и мало общалась, они были старше и старались от неё избавиться.

Музеи и выставки больше прельщали внимание ребёнка, нежели деревья и свежий воздух, особенно такого ребёнка как Саня. Хотя у родителей не было денег, времени и особого желания ходить с Саней на подобные мероприятия, это делала бабушка, так как была обеими руками за развитие во внучке учёного потенциала. Они ходили куда-то примерно раз в несколько месяцев, и Сане это нравилось, и было для неё лучом света среди серых будней. Большинство выставок было посвящено истории или животному миру, интереса для Катерины Владимировны они мало представляли, всё это она либо знала, либо считала шарлатанством, и на то были причины. Однако маленькая девочка питала к ним особый интерес. Водила её бабушка туда по большей части для дошкольного образования, ведь близился 2001 год, год, когда Саня пошла в школу. Однако год этот был весьма угрюмым и омрачённым одной историей.

За, примерно, пять месяцев до первого сентября, была весьма обыденная суббота. Саня с матерью были дома, а отец отлучился на работу для дополнительного заработка, который был так необходим семье. Маргарита Викторовна, тревожная по своей природе и особенно грустная и замученная в этом году, спорила с Саней. Саня же, развеселённая и особенно озорная в этой утро, отбирала у матери конфеты и бегала с ними по всему дому, заливаясь хохотом. Такая ситуация была не редкостью в доме Морозцевых, и Маргарита Викторовна возможно бы сдалась, но.…Вдруг в дверь позвонили. Мать Саши отвлеклась от дочери, крикну ей что-то вроде: «Дождёшься ты у меня», и пошла открывать. На пороге стоял младший сын соседки.

– А, Вася, ты пришёл с Саней поиграть? Так она наказана, много хулиганит сегодня, – быстро сказала Маргарита Викторовна, бросив суровый взгляд на дочь и поправив выбившийся из общей массы локон волос.

– Нет… Вас… Вас мама звала, я просто зашёл передать – Опустив голову, тихо говорил мальчик.

Сердце у Маргариты Владимировны ёкнуло и она присев на одно колено нежно подняла вверх лицо Васи. Оно было заплакано. Он быстро дёрнулся в сторону и убежал в сторону своей квартиры, можно было услышать лишь один громкий всхлип и удар дверью об косяк. Маргарита Владимировна тут же забыла про Саню и метнулась за ним, как была: в домашнем халате и с бигуди. Саня осталась в гордом одиночестве. Она не понимала, почему так спохватилась мать, не понимала слёз Васи, она с ним никогда особенно не дружила, и не любила, когда приходил или был на её днях рождения. Через какое-то время девочка осознала, что находится одна и у неё во власти есть пульт от телевизора и сладости, однако мать могла вернуться, и Сане пришлось прибегнуть к тактическому манёвру, а именно – закрыть дверь. Задвижка легко поддалась и сразу щёлкнула, никакого труда для ребёнка.

Прошёл час, может быть меньше, Сани сидела на своём диванчике и икала от конфет. Её мало что занимало кроме движущихся картинок на экране и сладости во рту, сегодня у неё был ленивый день. Однако в дверь начали слышаться стуки и крик. Саша встала с диванчика и подошла к двери, крик только усиливался.

–Саня, Сашенька, открой маме дверь, там замок щёлкнул, открой пожалуйста! – звал и гнусавил голос матери, Саня её сразу узнала.

– Ой, мама, а тут закрыто… – лукаво сказала девочка и после этого звонко расхохоталась.

Сане всё это сначала показалось игрой и она думала, что мать шутит. Она посмеялась ещё пару минут, пока голос Маргариты Викторовны совсем не осел и не перешёл на рыдания. Она плакала, умоляла открыть, кляла Бога и своего мужа, а самое главное ужасную квартиру. Сане через дверь или через гены матери передалось эта тревога и отчаяние и она уже в слезах крутила и вертела задвижку, но та не подавалась, ключом пользоваться Саня не умела, и найти его не могла. В такой животной и не нормальной панике они провели ещё около двадцати минут, попеременно успокаиваясь и начиная снова, пока с работы не пришёл Николай Игоревич. Он быстро открыл дверь, буквально внёс Маргариту Викторовну на руках, положил её на большой раскладывающийся диван, на котором они спали, и начал успокаивать. Саню он не то чтобы не заметил, но состояние жены пугало его на много больше. Саня же смотрела на все происходящее, почти не моргая и не понимая, всё было как во время пожара, когда везде очень громко звучала сирена, люди бегали, паниковали, а она просто стояла в центре пламени и смотрела на них. Она не проронила ни звука.

Приехала скорая помощь, которую, как и отца Сани, вызвала соседка. Маргариту Викторовну быстро осмотрели, насколько это вообще было возможно и сказали, что её срочно нужно забираться в больницу. Саня мало запомнила их разговор с отцом, она видела лишь тревогу и волю на его почему-то сером, будто бы окаменевшем лице. Когда бьющуюся и всхлипывающую Маргариту Викторовну, наконец, погрузили в скорую помощь и увезли куда-то, отец обратил внимание на дочь. Он взял её на руки, что делал очень редко, и, держа её одной рукой, вытер ей слёзы и лицо.

– Саня, моргни, ты слышишь меня? – позвал Саню его голос и она будто бы очнулась.

Первое что она хорошо запомнила – это улыбка отца, улыбка сквозь слёзы на пепельном лице, видно было, что давалась она ему с трудом.

– Всё кончилось, всё хорошо, маму осмотрят, дадут таблетки и отпустят, я буду с ней. Обещаю, – говорил он, глядя ей прямо в глаза, – а ты пока собирайся к бабушке, поживёшь немного у неё.

После этих слов Саня слезла с рук отца, собрала игрушки, а он собрал ей одежду. Всё уместилось в большой старый туристический рюкзак, который всё время лежал под диваном и являлся для Сани воображаемым чудовищем. Когда всё было готово, отец посадил её на заднее сиденье свой старенькой «нивы» и завёл мотор. Тогда ещё Саня не знала, что видит эту квартиру в последний раз.

У Катерины Владимировны отец немного задержался, они о чём-то приглушённо разговаривали в зале, а Саня не могла, да и не хотела их подслушивать. Она тихо опустилась на табурет на кухне, машинально нашла канал, на котором шла детская передача, и деревянным взглядом уткнулась в экран. Ей не была интересна передача, ей были интересны вопросы у неё в голове, главный из них был: что с мамой? Было, конечно, и множество других, но всех их объединяло то, что на них она не получила нормального, взрослого ответа и лишь когда прошло время смогла обдумать и решить их сама с собой.

У бабушки Саша жила почти до октября. Катерина Владимировна занималась ей как могла, благо времени у неё было много. Она проводила с внучкой много времени, готовила её к школе и даже придумала расписание, по которому они жили. Отец в это время занимался продажей старой квартиры, покупкой новой и ремонтом в ней, он редко появлялся у Катерины Владимировны дома, но иногда приносил Сане новые игрушки или книжки. Детский сад пришлось бросить, Саня так и не была на прощальном утреннике, и не сказала никому из своих друзей и подруг пока. Жизнь её слишком быстро изменилась и потекла совсем по-другому.

Мать она увидела только в ноябре.

Глава 5

Учебный год начался с самой обыденной и традиционной школьной линейки. Для Сани это уже не казалось столь важным и серьёзным событием, бабушка хорошо её подготовила, обо всём рассказала и объяснила как себя вести. Никаким приятным и завораживающим секретом и не пахло, в нос бил лишь запах догорающего лета. Был обыденный, по-летнему тёплый день, перед новым, выкрашенным приятной, но строгой кремовой краской, фасадом школы собрали детей, их родителей и учителей. Кто-то важный, возможно директор, в чистом тёмном костюме говорил какую-то речь о том, как он рад новым лицам, стремящимся к знаниям, и о том, как он горд и не хочет расставаться с уже полюбившимися ему учениками.

По традиции на сентябрьской линейке были лишь ученики первого и одиннадцатого класса. Вчерашние детсадовцы ещё плохо держались на публике, особенно те что стояли в первых рядах, они часто приседали, ковырялись в носу, открывали рты, зевали, а иногда немного плакали, причём не известно почему. На них Саня смотрела с удивлением, ей казалось, что правила линейки и её торжественность нельзя нарушать, а эти дети не просто их нарушали, а превращали её в настоящий цирк. Старшие классы, хотя и казались красивыми, умными исполинами, но ещё не взрослыми (Саня много знала о старшеклассниках из мультфильмов и даже побаивалась их). Они ухмылялись, много говорили шёпотом, топтались на своих местах и даже менялись местами. Словом атмосфера была совсем не праздничная.

После пары речей, приветствий и напутствий, которые были совершенно никому, казалось, не интересны, началась часть, когда дети отпустили воздушные шары, а старшеклассник прошёл за ручку вместе с девочкой из Саниного класса и они позвенели колокольчиком. Всё это показалось Сане дико скучным и до одури формальным. Потом их развели по будущим классам, познакомили с их учителями и они зачем-то подарили им букеты, хотя час назад они даже не знали этих людей. Для Сани это убивало на корню всю приятную суть подарка, когда он был неожиданным или его нужно было заслужить.

После одного небольшого вводного урока, где всех детей перезнакомили и объяснили ещё раз что такое школа их отпустили. Самые нудные и насквозь формальные два часа жизни маленькой девочки кончились, и она была этому безмерно рада. Из школы она выходила с улыбкой. Поначалу, отец и бабушка подумали, что она довольна школой и ребятами, но были огорошены ответом, что она, вышла оттуда не съеденная скукой, после чего, конечно же, рассмеялась, как она любила делать после своих шуток. У взрослых от сердца отлегло почти мгновенно.

По дороге в новую квартиру, которая была в часе беспечной детской ходьбы, или четырёх остановках автобуса Морозцевы пересеклись ещё с двумя семьями. Это были Мочалины и Егоршины, весьма приятные и образованные люди, которые быстро понравились отцу Сани и они разговорились. Пока взрослые были увлечены разговором про школу и своих детей, сами дети, чтобы не умереть от скуки как в школе, были вынуждены также общаться. Детский разговор долго не клеился, однако пара не совсем удачных шуток Сани и её искренний смех над ними развязали остальным рты и уже никто не чувствовал себя некомфортно, всё стало легко и не принуждённо, как дома.

Девочку, которая шла по правую руку Сани звали Соней Егоршиной, она была одета почти также как сама Саня, чёрный сарафанчик, белые колготки, блуза и два гигантских банта на её маленькой голове. В отличие от Сани, у которой волосы были всегда средней длинны и потому почти не заплетались, у Сони были две длинные, лоснящиеся русые косы, в то время как на самой голове волосы её были сильно прижаты к черепу. Лицо Сони уже тогда была не по-детски серьёзным, хотя и не самым красивым, два карих глаза лишь слегка поблёскивали, а нос был картошкой. Она часто выпячивала вперёд переднюю губу, когда она объясняла что-то, и её худые и впавшие щёки надувались, когда она с полной уверенностью говорила о том, в чём была права. Вообще Соня была очень худой девочкой, даже меньше чем Саня, но, тем не менее, не боялась спорить и очень спокойно разговаривала с любыми взрослыми. Она уже тогда казалась Сане очень умной и впоследствии много отвечала на её бесконечные вопросы. Родителями Сони были двое не высоких и до жути похожих друг на друга людей. И отец и мать у неё были светловолосые, в очках и работали в одном офисе, Сане это почему-то показалось странным, но она не предала этому значения.

Мальчиком, шедшим слева, был Влад Мочалин, озорной, темноволосый и любящий внимание мальчик. Он мог и умел шутить, много говорил, ещё больше фантазировал, он сразу понравился Сане и она нашла в нём свою родственную душу. Единственное, что его отличало от неё, было полное отсутствие манер, он не боялся сказать что-то не тому человеку или вклинить в чужой разговор свою шутку, и даже если на это плохо реагировали, он не расстраивался. Всё лицо его будто было создано для смеха и улыбок, ямочки на пухловатых щеках, ровные зубы в вечно открытом рте и здоровый румянец невольно располагали людей к нему и он это чувствовал, но ещё не понимал. Из родителей у него была одна мать и дед, он дал это понять в первые минуты разговора, и, казалось, даже гордился этим.

Когда разговор уже зашёл в такое далёкое русло фантазий и откровенного детского вранья, вся аллея была залита смехом и нити изначального разговора нельзя было найти, пришло время Сане и её отцу сворачивать в сторону их нового дома. Дорога и правду пролетела незаметно, а прощаться совсем не хотелось. Однако Саня не слишком расстраивалась, её влекла не изведанная и интригующая новая квартира, о которой так часто говорили отец и бабушка. Она ещё ни разу не была там и Николай Игоревич, зная любовь дочери ко всему новому, ни разу не приводил её в квартиру, пока абсолютно всё там не было закончено. И вот этот день настал.

Двор, подъезд и сам дом очень понравились девочке, они были намного чище и приятнее глазу чем, то место, в котором находился их прошлый дом. Многоэтажка буквально пахла новизной и стройматериалами. Она находилась достаточно далеко от их старого дома, район был чище, а люди приятнее. Новый дом семьи Морозцевых был просторным и трёхкомнатным, мебели стояло ещё не много, кое-где ещё валялись не распакованные вещи, но в целом он понравился Сане. Кухня была маленькой и уютной, выполненной в голубом, оранжевом и белом цвете, по размерам она была чуть меньше той, что была на старой квартире. В ней едва помещался весь гарнитур и маленький стол с тремя стульями. И если кухня была самой маленькой комнатой, то самой большой была гостиная, она ещё стояла очень пустой и, проще сказать, что там есть, чем перечислять то, чего там не хватало. А был там один большой диван, на котором спокойно могла поместиться «счастливая» семья из сериалов, длинный и низкий журнальный столик и внушительный новый телевизор, за который боролись родители с Саней. Гостиная больше других комнат казалась ещё не совсем завершено и из-за этого вводила Саня своим размером и пустотой в некий диссонанс. К тому же в ней были наклеены противные серо-голубые (под цвет глаз Сани) обои с чёрными цветочками, которые в купе с паркетом цвета шоколадной глазури или мокрой земли навевали девочке ощущение серой, промозглой и скучной осени, которая в это время как раз подступала в их город.

Самый большой интерес и радость доставила Сане её собственная комната, о существовании которой отец упорно молчал. Она действительно оказалась большим сюрпризом для девочки, привыкшей к жизни вплотную с родителями. Саня наткнулась на неё последней (отец, который показал все остальные комнаты, ушёл готовить обед) и как же велико было счастье, как широко распахнулись её глаза, в какой невозможный круг вытянулись её удивлённые губы. Ещё когда девочка осматривала песочную спальню родителей и не нашла там своего места, она смекнула, что ей либо придётся спать в гостиной на диване, либо её ждут сюрприз. И о да, он случился! Саня не любила обои, и поэтому в комнате их и не было, стены были окрашены очень приятной голубой краской, а под потолком проходила озорная золотая линия. Убрана комната была пока что бедно, но это никак не смутило её. У правой стены стояла совершенной новая, её личная, прямо как у родителей кровать с тёмно-синим покрывалом, прямо за ней стоял уже известный и любимый Саней её детский комод, по центру комнаты, на новом и чистом ковре лежали не распечатанные коробки с вещами девочки. В этих немногих, но таких приятных ребёнку вещах и заключалась радость Сани.

Отец прекрасно знал, что значил звук открытия двери и радостный визг дочери, он спокойно отложил свои дела и подошёл к двери её комнаты, Саня его не сразу заметила. Первым делом она кинулась проверять кровать и разбирать игрушки, однако достаточно быстро почувствовала взгляд отца на своей спине, что бы она сразу же развернулась к нему. На лице у неё была не обычная хитрая улыбка, а улыбка радости, обнажающая весь её рот с недостающими зубами, но отцу не нужно было ничего другого, и он присел и распахнул для неё свои объятия, в которые она тут же влетела. «Ты самый лучший папа! Я так люблю тебя! Как ты угадал!» – не прекращала кричать девочка, лишь прерывалась на поцелуи в щеки, которые не успевал подставлять отец, из-за чего любовь дочери выплёскивалась на все го лицо.

Весь день они провели за тем, что разбирали вещи и придумывали, что нового можно купить домой. Николай Игоревич не раз предлагал дочери позвать гостей и отметить праздник, но она упорно отказывалась и говорила, что не хочет звать никого в ещё не убранную квартиру, и, так как это было весомый довод, отец соглашался с ним. Только под вечер, уставшие, но весёлые, отец и дочь опустились на диван, и Саня только сейчас увидела под телевизором странную чёрную коробку. «Что это?» – спросила она у Николая Игоревича, «Это проигрыватель для кассет, и я сегодня как раз взял пару фильмов на вечер, не составишь мне компанию?» – усмехнулся в ответ Николай Игоревич. И так они допоздна сидели и смотрели фильмы, без рекламы и без перерывов, в этот вечер девочка впервые познакомилась с этим искусством и была рада (Смотрели они «Гринча», «Инспектора Гаджета и «101 далматинца»). Саня как обычно задавала очень много вопросов, и отец, стараясь отвечать на них, приучал её к тихому просмотру кино, которая он сам лично, очень уважал. Когда уже перевалило за одиннадцать часов и девочка сладко, по-детски посапывала на диване, он бережно отнёс её в кровать. Когда он уже отпустил его, то ощутил, что Саня сама схватила его своими меленькими ручками, ещё раз обняла и сказал «Спасибо», на что он ответил «Спи, тебе завтра рано вставать» и поцеловав её в лоб вышел и потушил свет в комнате. Спала уставшая Саня просто отлично.

Следующий день, как и многие другие в этом году, начался по распорядку: встать, умыться, поесть, пойти в школу, отучиться, прийти, отдохнуть, сделать уроки, лёчь спать. Первые года, когда школа ещё была похожа на большой детский сад, только без скучного тихого часа, Саню это вполне устраивало, давало ей некую иллюзию порядка и стабильности, она как и все знала, что будет, когда она придёт домой, знала что будет есть, знала сколько будет спать, тогда это не казалось скучным, а были простыми буднями. Классная руководительница Сани, очень лояльно относилась в детям, она их много хвалила, однако, когда была не в духе, могла и накричать или даже поставить три, но такое редко с ней случалось. Большую часть времени, эта пухлая, тяжёло ходящая женщина лет сорока пяти с энтузиазмом рассказывала материал или же следила за жизнью класса. Главным её недостатком, по мнению Сани и Сони была её абсолютно безвкусная, но такая любимая классной руководительницей, её вязанная жёлтая кофта, которая она надевала при любом удобно случае.

Саня училась хорошо и выполняла все дополнительные задания, которые им задавали. Она не ходила на дошкольную подготовку, не готовилась к серьёзным и ранним научным работам, она просто хорошо выполняла то, что ей задавали, такую выправку дала ей бабушка за полгода её обучения. Класс Сани состоял из тридцати двух человек, и это было для неё поистине большое количество. Из-за своего холода, не желания открываться не интересным ей людям и заниматься тем, чем ей не хочется, Сани общалась с небольшой горсткой людей, в основном это были Соня и Влад и их знакомые. Их кружок состоял из человек шести, иногда кто-то из него выходил, кто-то приходил, но троица основателей оставалась не изменой. Сидела Саня на всех предметах всегда на третьей парте первого ряда, и всегда вместе с Соней, прямо за ними сидел Влад. Эти трое быстро научились кооперироваться и взаимно помогать друг другу из-за чего у всех троих были хорошие оценки. Остальной класс мало интересовал Саню, ей было слишком комфортно и приятно в уже созданном ей маленьком обществе.

В ноябре Маргарита Викторовна наконец-то вернулась к своей семье. Встретили её с радостью и вкусным тортом с её любимым розовым кремом. Вся семья встречала её очень бурно, и даже редко улыбающаяся бабушка просияла в этот день. Мать Сани вернулась спокойная, может быть даже слишком спокойная, она, конечно, тоже была рада воссоединению с семьёй, но выражала это в кротких улыбках и тихих словах. Хотя это возвращение и было не маловажным событие, оно быстро стёрлось за рутиной обычной жизни. Саня также продолжила ходить в школу, а родители на работу. Она в целом стала меньше видеться с родителями, отец много работал, он уходил, когда она ещё лежала в постели, а приходил, когда Саня уже засыпала. Маргарите Викторовне также приходилось немало работать из-за своего долго отсутствия, но, говоря по секрету, коллеги ей много помогали и жалели её. Дома же она по советам врачей старалась много не напрягаться, Саня так и не знала, что сделали с ней в больнице, но изменения были на лицо. Мать её перестала везде носиться, кричать и вообще стала меньше нервничать, но вместе с этим она как будто стала меньше уделять внимания людям как таковым и это пугало дочь. Она теперь больше ворчала или причитала, но и улыбаться стала чаще. Маргарита Викторовна всё ещё оставалась хорошей хозяйкой, но теперь начала требовать и Саниной помощи. Дочь помогала ей готовить и мыть посуду, с годами список дел только рос. Уроки Саня делала либо с уставшим, но добрым отцом, либо уходила к бабушке, которая очень кстати теперь жила не далеко, мать она в это не втягивала, да и вряд ли она сама хотела заниматься этим с дочерью. Временами, в особо грустные и пасмурные дни, а погода очень влияла на Саню, девочке даже приходила мысли, что где-то там, в больнице, её мать заменили, но она всегда их отгоняла и даже боялась. Она ещё помнила о своей любви к матери и не хотела потерять её последние отголоски, в конце концов, ей было её по-настоящему жалко.