Текст книги "Дерзкий морпех"

Глава 3

Отряд Муссы Шеравина уходил в горы. После нападения на автоколонну федеральных войск шли налегке, даже раненых не было. Их вместе с убитыми моджахедами превратил в кровавый фарш ракетный залп одного из вертолетов прикрытия.

Все пошло не так, как было задумано изначально. Они успели лишь вцепиться в колонну и слегка ее пощекотать, как тут же получили по зубам от маневренной бронегруппы, затем подоспели «крокодилы».

Пара пятнистых «Ми-24» летела на крейсерской скорости, прижимаясь к извилистой полосе дороги. Залп мощных противотанковых ракет они произвели с предельной дистанции. Восемь огненных комет врезались в вершину горы, подняв каскад фонтанов земли и осколков горных пород.

Вертушки, достигнув остромордых коробок БМД, проворно взмыли в небо, отстреливая светлячки тепловых ловушек. Сделав полный разворот, «крокодилы» снова легли на боевой курс. На этот раз их камуфлированные бока вспыхнули языками пламени, и тут же к земле устремились пунктиры неуправляемых ракет…

Мусса даже сейчас, спустя несколько часов после боя, ощущал, как тело густо покрывается липким потом ужаса от воспоминаний о винтокрылых хищниках, нацелившихся на его боевиков. Гигантские стрекозы с безопасного для них расстояния рвали на части тела, разбрасывая в стороны кровавые ошметки. В эти мгновения грозный полевой командир впадал в полное отчаяние от осознания своей беспомощности. Только неимоверными усилиями воли Мусса Шеравин сдерживал рвущийся наружу страх. Но с каждым разом сдерживаться становилось все сложнее.

За четыре часа отряд моджахедов отмахал по горным тропам около пятнадцати километров. «Достаточное расстояние, чтобы не опасаться преследования федералов», – решил Хаджибей. Солнце находилось еще высоко в небе, а впереди лежало открытое плато, на котором их запросто могли засечь патрулирующие высоко в небе штурмовики. А после устроить охоту, как на сайгаков.

– Не стоит спешить с переворачиванием страниц книги судеб, – негромко пробормотал Мусса. Вложив два пальца в рот, он громко свистнул, потом жестом приказал остановиться на привал.

Боевики послушно сошли с тропы и стали располагаться на отдых. Полевой командир устроился под развесистой дикой грушей. Поставив автомат возле ствола дерева, Шеравин с облегчением сбросил рюкзак и расстегнул разгрузочный жилет, расстелил молельный коврик. Стащив с ног разбитые о горные дороги сапоги, Мусса опустился на колени, стараясь головой держаться направления в сторону Мекки. Он был прилежным мусульманином.

Исполнив намаз, Хаджибей устало опустился на жесткую землю, облокотившись спиной на кривой ствол груши. Глаза его были прикрыты, а дыхание ровным, как у спящего человека. На самом деле полевой командир не спал, его мозг усиленно работал, перемалывая, перелопачивая скопившуюся в голове за долгие годы информацию.

Отец Муссы родился студеной зимой в продуваемом ветрами бараке в Северном Казахстане. Его старший брат Аслан умер в товарном вагоне, когда чеченцев в массовом порядке депортировали в Среднюю Азию. Позже, когда вайнахам разрешили вернуться на родину, отец выучился на агронома, женился и успел нарожать троих детей, только прожить долго ему не было суждено. Не дожив до пятидесяти лет, он тихо отошел в мир иной, успев перед кончиной прошептать: «Сын за отца не отвечает».

Мусса, который к этому времени заканчивал восьмой класс, уже знал, что эта фраза принадлежит отцу народов и инквизитору вайнахов по поводу потомства репрессированных внутренних врагов. Он всем своим сердцем ненавидел этого усатого, горбоносого грузина, так же как ненавидел всех русских за то, что позволили инородцу встать над ними и творить все, что заблагорассудится. В своих юношеских мечтах он видел себя вторым Шамилем, героем вайнахского народа, который вел непримиримую войну с генералами царской России. Позже он узнал то, о чем умалчивали в своих рассказах старики. Сколько ни сражался храбрейший из горцев имам Шамиль, но в конце концов и он сдался русскому царю и призвал вайнахов сложить оружие. Но об этом Мусса старался не думать, искренне веря, что произошла историческая ошибка.

В поселке тейп Шеравиных был самым уважаемым, несмотря на свою малочисленность. Отец снискал уважение сельчан как агроном, его трое сыновей также выучились, заняв посты начальников. Старший, Лече, работал на коньячном заводе технологом, средний, Руслан, руководил на Каспии целой нефтяной платформой. Младший, Мусса, с детства тяготевший к истории, выучился на учителя и вернулся в родной поселок. Старики, целыми днями сидящие под раскидистой чинарой, украдкой шептались:

– Весь в деда, тот тоже был учителем, упокой его душу, Аллах.

Мусса стал одним из лучших педагогов Чечено-Ингушской автономной республики, и через десять лет его пригласили на работу в РОНО, где он тут же со свойственным ему усердием и энтузиазмом взялся за новую ответственную работу, заодно вплотную занявшись изучением истории родного края. Но вскоре, так было угодно судьбе, он сам стал вершителем истории.

Развал Союза, вскоре разгоревшаяся национальная междоусобица с ингушами, религиозный всплеск оказались той смесью, что разбудила в горских нациях дремучие инстинкты, скрытые в тайниках подсознания.

Первое время Мусса пытался бороться с этими инстинктами, но все чаще и чаще в его сознание врывался призрак имама Шамиля. Когда стало вовсе невмоготу, он направился паломником в Мекку. Владея турецким и арабским языками, Мусса надеялся остаться на Востоке, чтобы стать учеником одного из медресе. Казалось, мечта уже воплотилась в жизнь, когда Шеравина неожиданно пригласил в гости один из аравийских принцев, смуглолицый дородный мужчина с аккуратно подстриженной «эспаньолкой», прикрывающей набор подбородков на сиятельной физиономии.

Рассказав гостю об историческом моменте, выпавшем на долю всех мусульманских народов и дающем им шанс на общее объединение, принц поинтересовался мнением Муссы, а когда тот рассказал о своей мечте, недовольно поморщился и, пригладив обеими руками и без того идеальную бородку, пробормотал:

– У нас с избытком тех, кто молится Всевышнему, и достаточно тех, кто читает проповеди среди правоверных. Но абсолютно не хватает тех, кто с оружием в руках должен сражаться с неверными под зеленым знаменем Пророка. Война – прожорливый зверь, и его постоянно требуется кормить.

Слушая принца, Мусса молчал в недоумении, а тот продолжал:

– Гяуры в Москве, думаешь, позволят Ичкерии стать независимой от ее влияния?

«Особенно когда там абреки плодятся, как кровососущие комары», – с неприязнью подумал Шеравин, вспоминая, как собирались банды вооруженных людей, готовые под неистовые, фанатичные крики «Аллах акбар!» ради наживы убивать соседей, грабить пассажирские поезда, угонять скот из соседних районов, не щадя ни старого ни малого. И уже более не собираются растить виноград, хлеб, добывать нефть. «Вниз катиться гораздо легче, чем взбираться на гору». На этот раз внутри сознания Муссы высказал свое мнение учитель, который долгие годы пытался прививать знания нынешним абрекам.

– Вскоре гяуры придут на Кавказ, чтобы снова навязать горцам свои законы и унизить их честь. Должен же кто-то, как когда-то великий Шамиль, встать на защиту вайнахов, – на такой ноте закончил свою мысль аравийский принц и уставился на гостя темными, непроницаемыми глазами.

И снова над сознанием чеченца встала тень Шамиля, это был беспроигрышный довод. Мусса Шеравин приложил к груди руку и почтительно склонил голову.

Весь следующий год он провел в закрытом учебном центре, где под командованием интернациональных инструкторов учился не столько стрелять и бегать, преодолевать полосу препятствий, сколько тактике действий партизанских отрядов и диверсионных групп. А также разработке стратегических планов для действий нескольких отрядов с применением артиллерии и даже бронетехники. Бывшему историку Муссе учеба давалась гораздо легче, чем другим – палестинцам, ливанцам, нигерийцам, в основной массе не имевшим даже среднего образования и попавшим на эти офицерские курсы лишь благодаря своей харизме.

Домой он вернулся в компании нескольких арабов и негра, черного и лоснящегося, как начищенный кирзовый сапог. Это были первые наемники. В Чечне Муссу встречали как долгожданного и дорогого гостя. Большой человек при коммунистах смог совершить хадж в Мекку, виделся с сановными и духовными лидерами Аравии. В Грозном его сразу же прозвали Хаджибей, что обозначало полное уважение вайнахов. Впрочем, не все с этим были согласны. Старший брат Лече после того, как «свободные» чеченцы разграбили и разорили коньячный завод, все забросил и осел в доме со своей семьей и престарелой матерью, занимаясь ведением натурального хозяйства. Брата он облобызал, а после сказал: «По-прежнему хочешь казаться Шамилем, за отца мстить собираешься. Забыл, что сын за отца не отвечает? А я свой партбилет не выбросил и не стыжусь, что был коммунистом». Ушел Мусса из дома брата, едва обнявшись с подслеповатой матерью.

Позже ему стало известно, что среднего брата Руслана вышвырнули из Азербайджана, там тоже вообразили себя «незалежными», и теперь он бурит нефть где-то в Сибири. Оба брата не хотели иметь ничего общего с начавшейся вакханалией.

Республика зашлась в пьяном угаре национализма. На площадях от рассвета до заката все мужчины, от стара до мала, без устали танцевали мурташ, улицы заполонили толпы вооруженных людей, все только и говорили о грядущей войне с Россией.

Через несколько дней Муссу и других наиболее подготовленных в военном деле вайнахов пригласили в резиденцию президента Ичкерии. Военный летчик, советский генерал, был гордостью всей республики, за что носил прозвище Большой Джо. Встречал их президент в камуфляжной форме, в неизменной пилотке с голубой окантовкой. Совещание было по-военному коротким и деловым, решили объявить всеобщую мобилизацию и начать формировать ополчение. Там, на совещании, Мусса встретил бывшего поселкового участкового Али Кураева, в свое время они, как ровесники, были очень дружны. Теперь бывший капитан МВД, вовремя встав под зеленое знамя Ислама, стал начальником следственного отдела департамента государственной безопасности Ичкерии.

– Все слишком быстро произошло, русские даже не успели вывезти архивы своего КГБ, – после совещания неожиданно признался Али. – Там мне попался на глаза интересный документ. Оказывается, в шестьдесят втором твои родственники подавали прошение о реабилитации Муссы Шеравина, твоего деда, но им было отказано.

– Очень интересно, – недоверчиво хмыкнул Мусса и следом спросил: – Дашь почитать?

– Заезжай и забирай насовсем. Кому теперь эти бумажки нужны? – равнодушно пожал плечами бывший участковый.

Через несколько дней Шеравин заехал в ДГБ, и Али действительно вручил ему папку из обычного серого картона с матерчатыми завязками.

Вернувшись в свой номер в гостинице «Кавказ», где он проживал после возвращения из Саудовской Аравии, Мусса с нетерпением принялся изучать документы. Перед ним лежало несколько стандартных бланков, отпечатанных на пожелтевшей от времени бумаге, с печатью «Комитет Государственной Безопасности по Чечено-Ингушетии».

Читать прошение своих родственников Мусса не стал, его больше интересовал ответ чекистов.

«Двадцатого июня тысяча девятьсот сорок второго года на территорию Чечено-Ингушской автономной республики была заброшена диверсионная группа, в составе которой находился Абдулла Хазаров (бывший красноармеец, сдавшийся в плен осенью сорок первого года в районе Перекопа и добровольно согласившийся на сотрудничество с разведкой СД). После приземления группа диверсантов наткнулась на истребительный отряд НКВД. В бою практически все диверсанты были уничтожены, из окружения удалось вырваться лишь Абдулле Хазарову и командиру группы оберштурмфюреру Гебе. Уходя от погони, диверсанты решили укрыться в доме Муссы Шеравина (двоюродного брата Хазарова).

В прошлом сельский учитель, Мусса Шеравин ничем себя не запятнал перед советской властью, вел агитацию о наборе в Рабоче-крестьянскую армию, сам в райком партии написал несколько рапортов об отправке на фронт. Но, приютив диверсантов, Мусса отказался их выдать окружившим дом сотрудникам НКВД. В завязавшемся бою было ранено трое сотрудников истребительного отряда, Абдулла Хазаров был убит, а Гебе и Шеравин ранены. После двухмесячного излечения по приговору трибунала оба были расстреляны».

Внизу размашистым почерком краснела резолюция «В реабилитации отказать».

Теперь Муссе стало ясно, что его дед не стал жертвой бездушной машины массовых репрессий. Его предок погиб, как настоящий вайнах, исполнив до конца законы кровного родства и гостеприимства…

А после стало не до воспоминаний о прошлом. Необходимо было в срочном порядке формировать ополчение. В свой отряд Мусса не брал ни абреков, ни наемников, которыми Грозный кишмя кишел, как тухлятина червями. В основном ополченцы были людьми состоявшимися, в свое время отслужившие срочную службу в рядах Советской Армии, а двое даже воевали в Афганистане и имели боевые награды. Все до одного умели обращаться с оружием и получили его в неограниченном количестве с брошенных армейских складов.

Война, как к ней ни готовились, все равно началась неожиданно. Бои за столицу были упорными и кровопролитными, федеральные войска вламывались в Грозный бронированным кулаком, состоящим из десятков танков, бронетранспортеров и боевых машин пехоты. В ответ чеченцы вгрызались в них стрелами одноразовых гранатометов, огнем танков, врытых в землю, и артиллерией с закрытых позиций.

Первое время бойцы Шеравина подбирали раненых солдат и офицеров войск противника и даже пытались оказывать им первую медицинскую помощь, прежде чем обменять их федералам на своих. Однажды его «афганцы» захватили целый взвод обозников. Грязные, лопоухие, с впалыми щеками, они больше походили на безродных волчат. Этих Мусса не стал возвращать их командирам даже в обмен на трупы погибших боевиков. Вернул только матерям, приехавшим на Кавказ за своими чадами. Передача происходила под вспышки многочисленных фотоаппаратов и мерное жужжание видеокамер. Все мировые агентства демонстрировали кадры этой акции. Но вскоре стало не до красивых жестов, бои раскалялись все яростней и ожесточенней. Недавние русские пацаны, чудом уцелевшие в первых боях, матерели, крепли и уже не уступали опытным вайнахам. У горцев пропала высокомерная надменность к этим ушастым мальчишкам, осталась лишь злость.

Грозный и окрестные населенные пункты превратились в руины. Поселок, в котором жил тейп Шеравиных, трижды за короткое время переходил из рук в руки. От подвала дома, где пряталась его родня, осталась огромная воронка с опаленными краями. Никто не мог сказать, образовалась ли она после попадания федеральной ракеты или от фугасного снаряда чеченской пушки.

Мусса, не считая среднего брата, затерявшегося на просторах далекой Сибири, остался один-одинешенек, и теперь его уже не интересовали судьбы ни раненых, ни пленных. Он отдал их души и жизни на откуп своим моджахедам, многие из которых также лишись близких и родных.

Как ни дрались боевики за Грозный, их все же выдавили в горы. К тому времени Мусса Шеравин был назначен командующим одного из фронтов и в его отряд влилось несколько других, в основном состоящих из горцев.

Теперь течение войны сменилось с интенсивных действий на вялотекущие. Несколько месяцев пришлось даже просидеть на сопках, осадив русских морпехов, которые заняли один из аулов. Времени на размышления было предостаточно, и часто, лежа в теплом финском спальном мешке, Мусса вспоминал папку из архива КГБ. Теперь многое осмысливалось по-другому. Если дед совершил, по убеждению чеченцев, подвиг, защитив гостя и двоюродного брата, то, по мнению самого Муссы, родственник деда оказался далеко не героем. Мало того, что нарушил присягу, сдавшись в плен, предав товарищей по оружию, так еще пошел в услужение врагу. Подверг опасности семью родственника, а его самого обрек на смерть. Память услужливо напомнила о последних словах отца. «Сын за отца не отвечает». Теперь приходилось задумываться, а как бы он поступил с детьми предателя? Как историк, Мусса понимал, что даже тиран не станет бездумно карать всех до седьмого колена за одного провинившегося. Для развития страны нужны ученые, врачи, учителя, а не тупо исполняющие тяжелую непосильную работу каторжане. «Сын за отца не отвечает» – фраза, дающая возможность развиваться потомкам репрессированных. Психология была проста и в то же время безотказна, штрафники всегда из кожи вон лезут, чтобы реабилитироваться, даже за те преступления, что совершили другие. «Но стоило только системе дать сбой – и весь механизм тут же развалился. Слабость власти позволила ожить и развиться давним обидам, превратив их в кровожадных монстров», – тяжело вздохнул Мусса, война стала неинтересной, теперь уже казавшаяся убийством ради убийства.

Через несколько месяцев полевой командир Шеравин женился на девушке Рузане, на двадцать лет младше его. Через год, когда был заключен Хасавюртовский мир, у них родился сынишка, которого назвали Тимуром. Но счастье мужа и отца было недолгим. Через три недели Рузана тихо умерла от какой-то болячки, следствия тяжелых родов. Теперь вся жизнь Муссы заключалась только в его сыне, последнем мужчине из рода Шеравиных. Он отошел от дел и осел на небольшом хуторе далеко в горах. Здесь, рядом с ним, находился костяк отряда, а за Тимуром смотрела престарелая тетка Рузаны.

Нападение отрядов чеченских боевиков на соседний Дагестан стало отправной точкой в новой войне. Теперь Мусса воевал больше по привычке. Когда боевики в очередной раз были выброшены в горы, он всерьез задумался о том, как выйти из войны. Он мог уехать за границу, но знал, что там его не оставят в покое ни бывшие соратники, ни их спонсоры в лице иностранных спецслужб. И уж вовсе не улыбалось, чтобы его сын в конце концов стал иностранным агентом, чужим цепным псом. В этот момент Мусса почему-то вспомнил упитанного рыхлотелого саудовского принца, рассуждающего о всемирном знамени пророка Мухаммеда.

«К брату в Сибирь тоже не подашься, его наверняка там чекисты пасут, моментом арестуют», – мысли полевого командира метались в поисках выхода, но все чаще и чаще возвращался он к образу имама Шамиля, а в нагрудном кармане лежала сложенная в несколько раз листовка от федеральных властей с предложением о сложении оружия. Некоторые из полевых командиров приняли условия и даже стали потихоньку налаживать мирную жизнь, объявив джихад сепаратистам в горах.

Мусса, опираясь спиной на ствол дикой груши, бросил скользящий взгляд на расположившихся в тени моджахедов. Многие из них находились с ним бок о бок с самого первого дня образования отряда. «Они вряд ли захотят последовать примеру Шамиля».

К полевому командиру подошли двое обвешанных оружием мужчин. Это были ветераны афганской войны Медведь и Эльбрус, они так долго жили под этими прозвищами, что уже на откликались на свои имена. На могучей груди Медведя отсвечивал эмалью орден Красной Звезды. Бывший сержант ВДВ получил его за тяжелый бой с отрядом афганских душманов, он тогда подавил огневую точку басмачей, и очень гордился наградой, никогда не снимая со своего камуфляжа. Несколько лет тому назад он, ничуть не колеблясь, зарезал афганского наемника, попытавшегося сорвать с его груди орден.

– Мусса, что будем делать? – Эльбрус присел на корточки перед Муссой, Медведь остался стоять за его спиной могучим утесом, сложив руки за спиной.

– Дождемся темноты и двинемся к границе, – немного подумав, проговорил полевой командир.

– Уходим в Грузию? – прогудел Медведь, не меняя своего положения. Все знали, что границу через Аргунское ущелье еще зимой перекрыли десантники и пограничники. Высадившись на вершинах господствующих гор, они оседлали все тропы, ведущие в Грузию. Теперь любой прорыв через границу редко обходился без боестолкновений.

– Нет, – покачал головой Мусса, он еще раз окинул свой отряд беглым взглядом. – Просто в том районе устроен тайник. Нам нужно пополнить запасы боеприпасов, особенно взрывчатки.

Оба боевика понимающе закивали, потом Эльбрус неожиданно спросил:

– Тимура проведать не хочешь?

Полевой командир лишь на мгновение задумался, взгляд его затуманился. Сыну уже исполнилось пять лет, но виделись они крайне редко. На хуторе, где по-прежнему находился мальчик, стоял небольшой отряд моджахедов, в основном из выздоравливающих, но тем не менее Мусса, при всей любви к сыну, старался там бывать как можно реже, чтобы не «протоптать тропу» для врагов.

– Нет, – наконец решился Шеравин. – В другой раз.

Прикрыв глаза, он снова откинулся на ствол дерева. До наступления темноты еще оставалось время, и следовало набраться сил для ночного перехода.