Текст книги "Тысяча и одна минута. Том 2"

VI. Что такое с козлом сталося?

Не зевая долго, не мешкая, собрался Парамон в дорогу; уложил коты за пазуху, вздохнул раз о быке, взял козла и отправился обратным путем, таким, же чередом, как и прежде шел.

А знакомец его забежал давно вперед, отыскал своего приятеля, Яшку солдата-служивого и рассказал по какой дороге Парамон пойдет и кого за собой поведет… Кажись на что бы это, что у людей за любопытство такое имеется?

Идет-бредет Парамон домой; привязал козла веревкою крепко на крепко и тащит за собой да думает… Козел упирается, как будто ему жаль с городом расстаться, а Парамон знай его тащит, да говорит себе на уме: – нет, непутный, не быть тебе в городе, а пойдем в село, там все-таки ты пригодишься, а в городе взятки-гладки: назовут тебя козлом, да и возьмут даром, а меня прибьют: не торгуй таким товаром; нет, здесь не по деревенскому, здесь купить – как козулю убить, а продать – как блоху поймать; здесь покупать ладно, а продавать накладно!

Так-то идя да раздобарывая, тащит Парамон козла, да как вспомнит зачем в город он отправился, то вынет из-за пазухи коты да и посмотрит на них, и станет ему веселей, и опять он поволочет сердягу своего козла прикрученного.

Вот и идет он таковым манером, такой ловкой поступью идет глухой улицей; только прошел не много, а из переулка за ним следом и вывернулся молодец-оборванец, что коты покупал, да еще и не один, а с солдатом-Яшкою; и вот они тихомолком, не стуча, не спеша подкрались сзади к Парамону да и хвать за веревку, а Парамон думает, что это все козел упрямится, ну сильней тащить да ругать его больше прежнего; меж тем молодец-знакомец отвязал козла и был с ним таков, а солдат-Яшка обортал себе голову веревкою, что козел привязан был, и идет за Парамоном упираючись; а Парамон все таки тащит, знай таки надсажается.

Вот, как только молодец-знакомец увел козла из виду, солдат-Яшка стук ногой о землю, и давай назад пятиться.

«Что? ай зацепился, псиная порода!» молвил Парамон на козла досадуючи; отлянулся – вот-те на!.. вместо козла стоит солдат обортан веревкою, и голову повесил и руки сложил, ни слова не говорит, а плетется за Парамоном, переступает, как будто так надобно.

Парамон разинул рот и руки распустил: что-мол это за оказия?

– Что такое, думает, ай мне мерещится?.. Потянул веревку, и служивый идет потупившись, выпустил веревку – и служивый стал как вкопаной… Парамон инда вскрикнул: – «что это такое? кто тут это такой?»

– Да это я, – отвечал Яшка жалобным голосом, – бывший козел твой; опять я, видишь, стал чем быть надобно, а впрочем тебе перечить не смею; что делать, твоя воля! куда хошь туда и веди, что пожелаешь, то со мной и делай!

«Полно, служивый, морочить! скажи ж, где мой козел?»

– Я все ж, и козел, и служивый; это все я один.

«Как так?»

– Да так: я, видишь ли, проклят отцем с матерью за одно дело фальшивое; они мне сказали: что вот-де ты сын такой-сякой, понаделал-де ты сын непутное, так вот тебе и зарок: быть тебе, сыну нашему, козлом, а не солдатом, и быть тебе до тоих пор, пока не нападется на тебя добрый хозяин и не захочет тебя не дождясь твоего века другому продать!» – Вот ты напался на меня, добрый человек, был я у тебя козлом время не малое…

«Да, сказал Парамон, я тебя еще позапрошлое лето на базаре в деревне купил.»

– Ну, то-то и есть; почти в позапрошлом году со мной и случилась эта оказия!.. Да, теперь видно, либо я уже Бога умолил, либо родители простили, на свое чадо сжалились, а может и ты, добрый человек, Богу угодлив, так ради твоей правоты и моя вина выкупилася!

«Да оно, дядя-козел, то, служивый бишь, оно конечно, перед людьми-то может я и прав совсем, да жена-то моя не туда глядит: все меня виноватым становит, все меня да меня бранит; так оно мне и чудно кажется, что ради моей правоты ты-то оправился: где же, кажись, искать правости у виноватого?»

– А разве твоя хозяйка-то больно грозна, дядюшка?

«Вот ты какой забывчивой; а не помнишь, как ты, бывши козлом, бывало наровишь овса с горстку унесть из закрома раскрытого, так она бывало тебя цепом иль колом из-за плетня ихлобыснет, глядишь, ты бывало только взвизгнешь да и драла задашь?»

– Да, дядюшка, помню; как забыть; она ведь, случалось, и тебе спуску не дает…

«Ну этого ты, чаю, не прикидывал, ведь она все наровит меня в избе покомшить, так уж оно делать нечего, хоть и больно да не стыдно, бокам не повольно да людям не видно.»

– Так, дядюшка, так; да за чтож, кажись, такое обижательство?.. ведь ты кажется малой доброй и простой…

«Эх, брат, служивый, или козел, как тебя, коль бы ты, чем два-то года козлом быть, хоть бы месяца на три мужем сделаться попробывал, так бы узнал смак в людском житье-бытье; смекнул бы, что часто так прилучается, часто в житейском быту случается: что чем было волу реветь, ан телега скрыпит.»

– Ах дядя, дядя! жаль мне тебя; да тебя глядя я и сам ровно другой стал; прост ты, прост; как не поверить пословице: видно и сзаду что Парфен!

«Нет, это отца звали Парфеном, а меня Парамоном зовут.»

– Я ведь знаю; неужлиж столько у тебя служивши да еще не знать, что ты Парамон Парфенычь!

Ну, думает Парамон, коли знает мое имя и отчество, видно он точно у меня служил! Позадумался и спрашивает:

«Ну что дядя, козел, ай служивый… как тебя велишь чествовать?»

– Да как хоть себе, так и зови, все едино по мне.

«Что же мне с тобой делать теперь?»

– Да нешто: теперь веди позавтракать, а ужо на базар поведешь.

«Как на базар?»

– Чтож делать, я твой холоп, так уж из твоей воли не выступлю; да ты же и деньги платил за меня, так надо тебе их выручить!

«Вот тебе внучка онучки, а бобов не купил,» сказал Парамон ухвативши себя за бороду, «вот тебе какая беда еще делается… вишь, накорми его, служивого, да веди на базар на свою пагубу: и людей честных разгонишь и мне такой нагоняй дадут: да как это можно продавать слугу царского? Да этого николи и во сне не пригрезится, негоде на яву повстречать!.. Дай (так все это размышляет себе Парамон) дай уж я скажу, что-мол так отпущу, уж-мол на продажу не хочу вести!..» и говорит служивому: «ну, ступай, брат, домой! что тебя по базару таскать, ступай с Богом!.. поминай меня Парамона грешного.»

– Пожалуй, если ты уже такой милостивый, я на базар не пойду, изволь; а уж покормить не откажись: ведь ты мой боярин, а я твой холоп, так тебе должно меня и поить и кормить…

«Эко, брат-служивый, ведь ты отслужил у меня, так за что ж мне и кормить тебя?»

– Да за старую службу покорми на прощанье.

«А чем я тебя стану кормить? Вот будь ты козел, я тебя б сеном пожалуй удовольствовал., а теперь чем стану?..»

– А теперь я служивый, так мне б щец да кашки, сивухи да бражки, вот я бы и стал как встрепаной; а коль не накормишь так, то я негожусь на службу царскую; буду хворать, в гошпитале век пролежу; грех будет и твоей душе и моему телу мука не малая… Ох! вот и теперь чую – так и подводит живот… ох, батюшки родимые! ох, есть хочу!

Да с сим словом бух наш служивый на траву и давай валяться, да стонать, да охать, да есть просить.

Видит Парамон – беда неминучая как пустится прочь от служивого… да отбежавши чуть не с полверсты, оглянулся и смотрит, что с тем делается?.. А служивый, будто насилу перемогаючись, встал и идет в противную сторону, кулаками глаза утираючи, будто слезами заливается от горькой обиды Парамоновой. Жаль стало сердягу Парамону Парфенычу; ну он служивого опять догонять… подбежал к нему, задыхается…

«Послушай, брат-служба, не пеняй на меня!.. ей-ей, вот-те Христос, я бы тебя напоил, накормил, да денег нетути; как же мне быть?.. Не пеняй пожалуйста!.. Есть у меня алтына с три всего, да самому на дорогу надобны: я на них кроме хлеба да воды ничего и есть не буду ни постного ни скоромного; жаль мне тебя… вот возьми кушак, может продашь в городе за сколько-нибудь, может тебе служивому и хорошие деньги дадут; может можно будет и калач купить, так на здоровье себе и съешь его! Отдал бы я тебе и женнины чоботы, да нельзя; право слово нельзя… затаскает жена, света увидеть не даст, только покажусь без них!»

Служивый остановился; взял кушак, посмотрел на Парамона – и плакать полно.

– Ну, – говорит, – старый хозяин, спасибо, спасибо тебе!.. если не можешь большим, хорошо, что и этим благодарствуешь!.. За это сослужу я тебе службу современем, если прилунится мне в вашей деревне быть… Вот видишь ли что: бывши еще козлом у тебя, я заметил, что жена твоя, не в пронос слово, порченая, она бы не стала так с тобой обходиться да над тобою командывать… знаешь ли что: попробуй-ко полечи ее, вот видишь как: ты, как придешь домой, то и прикинься простяком, будто ты ничего не знаешь; а ведь ты малой смышленой, тебя не учить стать!.. Вот ты прикинувшись этаким манером и залезь на печь, и лежи на левом боку не ворохнись; буде жена тебе станет что говорить, молчи не отвечай; буде станет куда посылать, не вставай, а сам все таки лежи на левом боку; вот как она начнет уже очень крепко к тебе приступать, ты тут и оправься, вскочи с печи да вдруг к ней, погладь ее по голове, а сам приговаривай: «тпруся, тпруся!.. полно бурена, тпруся, ай сенца хошь?» Да побеги таки за сеном, принеси да ее и попотчивай!.. прикинься так, как будто ты ее и взаправду за корову почел… так вот ты тут и увидишь, что будет с нею: просто ты всю порчу как рукой снимешь, она у тебя будет по нитке ходить!.. Да, уж поверь слову солдатскому!.. Прощай же теперь!

Солдат-Яшка пошел прочь; а Парамон поджал руки, уставил глаза в земь и думает: а что, и за правду ведь солдат-козел правду сказал?.. ведь действительна моя жена порченая!.. ведь это мне нельзя было спознать, а ему оборотню как не смекнуть.

VII. С чем Парамон возвратился к жене

Кой-как да кое-как дотащился Парамон до деревни своей, истощал сердяга так что вчуже жаль, а все это его неисправило: не покинул привычки бояться жены. Не дошедши до избы еще за четверть версты, вынул коты, поднял их да так и несет: как только-де завидит жена, то авось спасибо вымолвит; иди хоть покрайности от нее мне брани миновать.

Идет ближе; так у него сердце и дрожит… вот дверь отворил и жена перед ним! Парамон жене поклон и покупку ей…

И точно; Матрена-жена как будто умилостивилась; взяла коты, полюбовалась на них и на полку поставила; а мужа даже за стол посадила и есть дала и стала еще распрашивазь, что он в городе видел и как и что там деется?.. И какой там народ и всели избы беленые, а ли просто черные есть, и прочее…

Парамон весел несказанно, что жена его покупку приняла, и что есть-то ему дала и что еще с ним раздобарывает; уписывает с голодухи инда за ушами пищит, а между тем не упускает жене на вопросы отвечать и рассказывает: «диво-де не город, чего там нет: ворот, ворот… а окон не перещитать и счетчику; и фонарей и людей… а по латы… так куда ты, не найдешь такой и лестницы, чтобы до крыши долезть; а внутри палат, тож как и у нас в избе: и печь и полати, и стол и скамьи; только умывальник не на дворе, а в избе, да изба гораздо поболее…»

Ну вот стала Матрена расспрашивать далее: как он животов продавал, за сколько и сколько денег принес?

«Что, говорит Паоамон, вот тут-то со мной и сделалась штука мудреная: бык-то козлом и осоротился…»

– Как козлом?

«Да лукавый его знает как; гляжу, веду быка, а привел козел говорят, да и спорить не велят, козел да и козел, хоть ты лопни, козел!»

– Ты таки-так и продал за козла?

«Рад бы не продать, так купили насильно, видно уж у них обычай такой: один при мне там тож насильно у бабы кафтан купил, хоть у самого у него таких кафтанов девать некуда.»

Матрена уставилась на Парамона и верит и нет; кажется он перед ней никогда не лгал, а теперь еще и божится и крестится.

«Да это еще не все, говорит Парамон, знаешь ли что: козел-то, что мы для приплода держали; ведь то не козел, а солдат ведь был он, вишь оборотень…»

Матрена еще больше дивуется и смотрит на Парамона, не рехнулся ли он.

– Да как это ложно?.. Что это городишь ты?

«Ей-ей правда истинная; он вишь отцем с матерью проклят был за одно дело фальшивое, так от этого козлом и сделался.»

Не знает, что и подумать Матрена Поликарповна, своего мужа выслушивши; постой же, говорит себе на уме, спрошу у кумы, бываюг ли такие оборотни?.. кажется мой муж врать не горазд, откуда ему довелось сплесть такую историю? И не стала больше Парамона расспрашивать; он и рад этому случаю, залег на печь.

А Матрена тотчас давай коты примеривать; надела их и ходит по избе, и себе на ноги поглядывает… ну, говорит, душа утешилась, экие коты, настоящие городские, лучше старостихиных!.. Вот и не дурно мужа дурака иметь: что захочу, то и получу от него!

И поджигает Матрену показать всем свою обнову. Идет на дворе дождь; грязь порядочная; а ей не терпится; сей час, говорит, к куме пойду, как увидит так и ахнет и завтра же расскажет всему селу… сей-час пойду!.. Надела коты и отправилась.

VIII. О том, как узнал Парамон, что у его жены порча есть

Вечеряет на дворе. Парамон в избе давно выспался, а все не встает, покрякивает: думает себе: «ай да я молодец!.. и беды миновал, и дива повидал, и жену удовольствовал! напоила она меня, накормила и ласковым словом наделила; а что еще ужо будет… то уж хм! да молчи!.» и усмехнулся сам себе Парамон на печи лежучи, на теплой греючись; уставил глаза в потолок, али в притолку и думою бродит по матице.

А тут и случилась оказия:

Пошляндала по своим знакомым баба Матрена в новых чеботах, да и занеси ее лукавый в другое село, дескать мало своим, дай чужим покажу!.. ан вот-те где тетка задоринка… не дошла до села не дошляндала, как глядь, что-то мокро ноге, что за притча? нагнулась взглянуть, ан от чеботов кривого Василья только верхушки остались, а подлетков нет, отвалились прочь, ровно были припаяны. Матрена прежде струхнула было: не навожденьель дескать лукавого, а после и позадумалась: это-де насмех мне сделано, а потом и ругаться начала: это-де муж наделал непутный, пусто его, знать на то, чтобы я не ходила в гости в новых котах!. «Доброж! молвила Матрена, и задумала зло.»

Парамон на печи лежит да на бревны, что в потолке, поглядывает, да дивуется своей удачи нежданной-негаданной, как вдруг распахнулась дверь и вбежала в избу Матрена жена злая, босая, растрепаная, страшно и гадко взглянуть и залилась звонким голосом с перекатами… Где ты, мошенник, насмешник, такой сякой!.. а?.. куда спрятался песья порода, собачий сын? а?..

Парамон свесил голову и смотрит и думает, что это такое?.. жена, али оборотень?.. да осмелившись и вымолвил: «Матрена Поликарповна, кого ты зовешь?»

Как увидела Матрена Поликарповна, что муж на печи, так и завизжала, что собака на привязи… ах ты плут, мошенник, ах ты воронье пугало!.. Да ты вздумал над женою тешиться; да ты думаешь, что я тебе над собою орудывать дам?.. Ах ты скаред, ах ты выжига, ах ты… да и прочее такое наговорила Матрена Поликарповна про Парамона Пароеныча, что совестно и рассказывать; а Парамон, лежа на печи и вздумал себе: «Э! вот штука-то где! теперь-то мне и поправиться: видно на жену опять порча нашла; постой же сделаю, как служивый сказал; добьюсь толку, жену вылечу!»

И лег Парамон на левый бок и лежит не ворошится, жена кричит, а он молчит что убитый, не ворохнется.

– Слезай с печи! кричит Матрена.

А Парамон знай лежит на левом боку.

– Слезай, тебе говорю! поди сюда, говори скорей, кто тебя научил такие штуки над женой выкидывать?

Парамон знай лежит на левом боку.

Видит Матрена, слова не берут, приготовилась урезонивать по своему; схватила ухват и идет к печи… слезешь, ай нет?..

Видит Парамон дело плохо: принялась жена за ухватку бывалую, хочет ухватом по бокам отхватать; а сам все таки замышляет солдатский совет вполне повершить, выгнать из жены порчу давнишнюю… как кинется с печи, подскочил к жене, и ну ее по головке гладить да приговаривать: «тпруся, тпруся, полно бурена, тпруся ай, сенца хочешь?..» и смотрит на жену, что будет с ней? И Матрена-жена как ни разозлилась, а молчит, на мужа уставилась: что-де это? вправду он с ума сошел, или притворяется?.. А Парамон все поглаживает ее по голове да приговаривает; «тпруся, полно бурена, тпруся! сей-час сенца принесу!»

Недолгож Матрена глядела на Парамона, как хватит его ухватом, – Парамон на сенник, она за ним, а он в сено забился да и лежит не дышет… Матрена его ругала-ругала, кричала-кричала да с тем и в избу пошла; погоди же, непутный, вернешься!.. Я тебя допрошу с родуль ты дурак, али теперь так…

А Парамон лежит в сене и размышляет так: «ну, начало сделал, а концы не знаю как свести: узнал, что жена порченая.; а помочь не могу!.. Понес бы ей сена, да ухвата боюсь!.. Вишь какая в ней порча азартная!..»

Услыхал, что жена ушла и долго не ворочается; вылез из сена и мерекает, что ему теперь делать с женой!.. И жалость и страх Парамона берет, и жену вылечить хочется и боков своих жаль… как тут поступить?. «Пойду, говорит, с соседами посоветуюсь; видимое дело, что одному не совладать, а придется видно знахаря звать!»

И пошел Парамон кой к кому из своих соседов приятелей, поразсказать про свое горе великое, что жена его Матрена порченая! пришел к одному-к другому, рассказывает со слезами на глазах, что вот-мол так и так, вот какое с женой подеялось… кто верит, кто не верит, кто только ахает, а пуще бабы, так и голосят все: «да как же, как же, чего тут ходить и к знахарям, дело действительное: порча у ней, у моей голубушки!.. Еще и в Семик заметно было, что с нею деется что-то недоброе, такая она сидела кручинная!.. А кажись с чего бы быть и порчи в ней: ведь какая она тихая, скромная, противу мужа слова не вымолвит, за что это с ней такая оказия? Правда говорится, что резвый сам набежит, а на смирного Бог нашлет! Вот с ней какая беда за тихость перед мужем да за её к нему послушливость! А все мужья виноваты, они часто всему злу и причина-то: тиха жена далась, так нет, давай ее еще школить-муштровать по своему, на зло на досаду наводить, человек не ангел, противу жара и камень треснет, вот мучают, мучают да дела и наделают, да после сами и ахают как беде помочь; а как жили бы тише, так и от беды бы прочь; теперь локоть близко, а не укусишь!..»

Вот такое-то наговорили бабы Парамону в глаза; только заступились было за него три мужичка мужья горемычные. Может, говорят, баба Матрена была в девках заморена!.. да и тех перекричали бабы, переспорили; а остальные, кто зубоскалил, а кто махнул рукой да вымолвил: что нам за дело? как хотите, так и ведайтесь!

Однако из любопытства многие за Парамоном в его избу отправились посмотреть: как и что с бедной Матреной порченой? что она только кричит или ее коверкает?..

А меж тем у Парамона в избе тоже дело дурное задумано, хоть порча и не велика, а все же дело не ладное.

Сидит Матрена, злая презлая, мужа ждет; а тут, мимоходом, молодой парень стук в оконце и Матрена тож стукнула.

«Одна чтоль?»

– Одна.

«Так я в клеть пойду…

– Только смотри, через крышу опять.

Матрена, как будто угомонилась, ругает мужа уже не так сильно, только приговаривает: хорошо же, и я тебе на зло стану делать разбойнику!.. Подобрала космы, повязалась, взглянула в зеркальце, что муж прошлым годом на базаре купил, и пошла в клеть отдохнуть прилечь.

А тут в избу и припожаловал Парамон Парфенычь с своими соседами.

Парамон первый в избу вошел, а другие из двери выглядывают, кто голову высунул, а кто сквозь расстворенную дверь чрез других поглядеть топырщится.

Глядь-поглядь – нет жены, ни порченой ни не порченой… куда ушла?

«Э, говорит Парамон, постоите, порча-то по старому зашалила: видно в клети прихватила; я и переж сего замечал, что там с ней чаще всего это делается; постойте, я вперед пойду, а там покличу и вас, как дело до чего дойдет.»

Пошел Парамон к клети и все за ним, подошли к двери; Парамон прислушивается: вишь как бедную возит… и теперь не угомонилась еще. Стал дверь пробывать, а дверь из нутри приперта…

«Матрена Поликарпова! а Матрена Поликарповна! встань, что это с тобой? прошло, ай нет? Встань! вот и я здесь и соседи здесь.»

Как услышала Матрена, что и соседи с мужем пришли, так и обомлела, точно и взаправду порченая, да мигом и смекнула, злая баба ведь на что на другое, а на это у всякой бабы достанет ума, мигом и выдумала: а что если мой муж и вправду с ума сошел да пересказал всем, как я с ним наедине живу; подумают я его с ума свела?.. Прикинусь же сама безумною! И давай Матрена в клети кричать, давай говорить слова разные непонятные, слушают соседи да только головами покачивают; а бедный Парамон опустил руки, смотрит на всех, не знает, что и начать ему.

Один из пришедших, молодой парень, сын старостин, обежал кругом клети, заглянул под навес, да и покатывается со смеху.

«Ты чему зубоскалишь?» спросил его один мужичек, горемычный муж, которому прилучилось тут же быть «что, чай не веришь, что порча на свете есть? не думаешь, чтобы дьявол-мог с человеком зло сотворить?»

– Нет, дядя Трифоныч, отвечал парень, не переставая хохотать, что мочи есть, нет, теперь я верю, истинно верю, что у многих жен порча водится: вот я сей час видел, как от жены Парамоновой нечистый-то из под застрехи выскочил!

Пока так они перемолвились, отперлась дверь в клети и Парамон и соседи миряне православные увидали: валяется по земле Матрена Поликарповна, растрепенная-раскосмаченная, и стонет и охает, и так ее коробит сердечную, что страшно взглянуть.

Тут бабы-старухи сердобольные, кто с чем явились: кто оттирать, кто нашептывать, кто с уголька водой спрыскивать… говорят: «ведь это еще неведомо что: может порча, а может итак только сглазу оно!»

Насилу-насилу старухи перемогли, лихую «болесть прочь отвели, насилу Матрена успокоилась. Перетащили ее с избу, уложили на лавку, укрыли тепло, оставили одного Парамона с ней и крепко на крепко наказали ему, чтобы прочь не отходил и лишних слов бы жене не говорил, и спать бы погодил; а слушал-бы-исполнял, чего ей теперь после боли захочется. «Сам-де, говорят, виноват, сам за свой грех и в ответе будь!»

Остался один Парамон с женою в избе и думает: беда теперь моя: либо жена опять притаскаёт меня, либо от порчи запросит такого, что и достать мудрено!..

Однако жена ничего на этот раз не просила, а только охала, да переставши охать и захрапела бедняжка, как будто воз сена везет; а грешный Парамон всю ночь просидел глаз не смыкаючи.