Текст книги "Фантазия – экспромт. Рождественский квест для пианиста"

Фантазия – экспромт
Рождественский квест для пианиста
Иван Вересов

Иллюстратор Наталья Нисмианова

© Иван Вересов, 2017

© Наталья Нисмианова, иллюстрации, 2017

ISBN 978-5-4485-4375-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Вместо предисловия

В благодарность за…

Это подарок для Энни, моей прекрасной романтичной, мудрой и талантливой Энни, без которой не было бы ничего.

Ты для меня гораздо больше, чем соавтор, редактор, коллега по литературному цеху, пишем ли мы вместе, или я сам, а ты просто рядом сидишь, всегда возникает нечто общее – единение мыслей, фантазии, эмоций. Мне жизненно необходимо, как воздух и свет, чтобы ты была рядом!

Я благодарен тебе за все: замечания, одобрения, просьбы, упреки, за пряники и тапки, за долгие бессонные обсуждения и творческие озарения.

За терпение. За то, что ты слышишь меня.

И прошу только об одном – будь со мной.

Счастливого Рождества, Энни!

 
Мы знакомы давно, так давно,
                                           что не помним начала,
Мы ходили в кино и встречали восход у причала,
Мы любили мосты – Петербурга могучие крылья.
Белой ночью на воздух наш Город
                                                 поднять без усилья
Могут эти мосты разводные, ажурно-стальные…
Николаевский Мост, он ведёт в измеренья иные.
Разве это возможно? Весь город —
                                                     одно отраженье,
Лунный блик на воде, быстрой чайки
                                            излом и скольженье?
Кто навстречу прошел? Белой ночью
                                                   невидимы тени,
Видишь, здесь парапет и гранитного схода
                                                               ступени.
Всплеском невские волны с тобой
                                            по душам говорили,
Отражая мозаику грёз, что над площадью плыли.
И смеялся наш Город, грозой громыхая победно,
И сердился Суворов с мечом, но без зонтика,
                                                                бедный!
Я сегодня, сейчас, как-то странно
                                              влюблен удивленно,
Этой ночью не белой, а тёмной,
                                           январской, бессонной,
Беспокойной, капризной,
                                 и ветрено-ветрено-снежной
Потому, что ты рыжие косы, смеясь,
                                           расплетала небрежно.
 

Фантазия – экспромт

На Невском, в нотном магазине «Северная Лира» живет музыка в символах.

Записанная на пяти линейках нотного стана, она дремлет в ожидании того, кто прикоснется к ней, разбудит, даст голос и чувства. Спящая музыка, не странно ли?

Тем более в Рождество. Некогда спать в веселые предпраздничные дни! Город охвачен суматохой, люди одержимы поиском подарков.

Витрины светятся так, что глаза слезятся, Невский переливается многоцветной иллюминацией. Вот уже целый месяц проспект похож на сказочный лес, где растут новогодние ели. Выглядит это странно, потому что снега нет, идет дождь, погода пасмурная, серая, осенняя.

От этого кажется, что город только притворяется радостным и беспечным, а на самом деле он недовольно-мрачноватый.

Один разлет колоннады Казанского собора чего стоит, потрясает суровостью и так же сер, как нахмуренные небеса. Рождество без снега, такое в Петербурге случается. Но бывает ли Рождество без чудес?

Должно быть, я предчувствовал, ждал, и все совершилось, как и было назначено. Именно в этот день.

Нелегко дается шаг в прошлое: стою перед дверью нотного магазина, волнуюсь. Первое свидание, да и только, а когда-то заворачивал сюда по дороге в музыкальное училище, вон с той автобусной остановки, что напротив Казанского собора. Бывало, на час раньше из дома выходил, чтобы всласть покопаться в нотах.

И вот я снова здесь, на Невском, у дома «Зингер». Рядом с его фасадом время искривляется, меняет течение – мистика. Попадаешь в начало века, другой мир. Дерево, стекло, бронза, переплетение цветочного орнамента. Великолепный Модерн. часами рассматривать можно.

В следующем доме нотный магазин «Северная Лира». Знакомая дверь. Над ней странный фонарь-сфера на фоне барельефа: по кругу железный обод из силуэтов – музыканты. Сидят, стоят с инструментами в руках, там и виолончель, и скрипка, и флейта. В витринах парят железные музы, они похожи на рождественских ангелов с трубами. Трудно соперничать с великолепием фасада дома «Зингера», но музы не унывают. Единственные в своем роде, единственные в Петербурге, они осеняют крылами Храм Нот.

Что же я медлю… довольно время тянуть. Дотрагиваюсь до гладко отполированной медной ручки, вхожу. Мелодично звякает колокольчик. Встречаю оценивающие взгляды двух продавщиц и приветливые – множества великих композиторов. Портреты, портреты на обложках.

Деревянные шкафы, прилавки и полки с нотами: клавиры, сборники, собрания сочинений, громоздятся стопками, вставлены в ящики, манят: «открой меня, полистай меня…».

Много веков музыки в замкнутом пространстве небольшого торгового зала. Но пришел я не глазеть на ноты, сожалея о прошлом, я здесь, чтобы купить их. Для себя!

Как давно не случалось со мной этого счастья. Мир наполнен ощущением недавнего прикосновении к клавишам, рождения звука, единения с роялем. Радостью…

Продавщица терпеливо ждет.

– Шопен, Фантазия экспромт? – спрашиваю я, а сам ищу, высматриваю в разделе музыки для фортепиано.

Она отрицательно качает головой, смотрит с участием, вероятно, лицо у меня расстроенное.

– Хотя… постойте, сейчас, – она наклоняется, исчезает под прилавком, я слышу только голос. – Последний сборник, – продавщица появляется из тайных недр и протягивает мне ноты. – Посмотрите, может быть здесь?

Светло-коричневая мягкая обложка с лаконичной гравюрой – романтический пейзаж, сверху белым шрифтом:

«ФРЕДЕРИК ШОПЕН

ФОРТЕПИАННЫЕ ПЬЕСЫ»

Раскрываю ноты, которых еще никто не касался. Глаза бегут по тактам, но слышу я звуки.

– Да, большое спасибо! Сколько он стоит?

– Триста девяносто рублей, – она выглядит виноватой, сборник тоненький, – ноты теперь дорогие. Выписать?

Киваю, благодарно улыбаюсь, иду на кассу, возвращаюсь с чеком.

– Ваш Шопен, – говорит мне продавщица.

А я так счастлив, что готов ее расцеловать. Мой Шопен! Она даже не представляет что сейчас произнесла, что это значит. Вот оно, Рождественское чудо, великий дар! Всем людям и мне. Музыка. Бессмертие звуков, запечатленных нотными знаками. Священные письмена. Мой Шопен…

У входа, справа от двери, стоит пианино. Меня томит нестерпимое желание коснуться клавиш.

– Вы позволите, я редакцию посмотрю? – спрашиваю, покривив душой, ведь уже все увидел и понял, что редакция та самая, не адаптированная, родная.

Еще в училище, на исполнительском отделении на экзамене играл это, мечтал тогда о славе, аплодисментах, афишах.

Да… Жизнь по-другому повернулась, играю много, только не на концертах, а в балетных классах, прижился в театре, об исполнительской карьере забыл.

Иногда тянет на публику, но рояль в кустах редко попадается. Не иначе судьба ко мне сегодня лицом повернулась не рояль – пианино. Тоже хорошо.

– Если вы музыкант. Просто так бренчать не разрешаем, настройщик только был, – заявляет из стилизованной под начало века кассовой кабины строгая рафинированная дама в очках.

– Да, училище Римского Корсакова, при Консерватории, класс фортепиано, – отвечаю я, как студент на собеседовании, уж больно строга кассирша, прямо билетёр из Филармонии.

– Играйте, играйте, – разрешает продавщица, – мы с удовольствием Шопена послушаем. Стул там в углу, где гитары выставлены.

Сегодня утром я уже играл это наизусть, Фантазию экспромт могу исполнить даже если ночью разбудят внезапно, но захотелось ноты. Трогать их.

Фредерик Шопен…

Пальцы побежали по клавишам, знакомая мелодия рассыпалась искрами рождественских снежинок. Серая пелена дождя отступила.

Я отвлекся на Невский и не заметил, как звякнул колокольчик и вошла она. Стояла у двери, слушала…

Сквозь правую витрину было хорошо видно темнеющее небо над Казанским собором, а в самой витрине музу с трубой архангела. Она приходилась как раз над куполом. Мне стало смешно, я спутал пальцы, потерял фразу, остановился.

– Пожалуйста, сыграйте еще!

Это был ее голос, и хоть я никогда не слышал его раньше, но узнал. Она мягко, как ребенок, растягивала гласные: «пожаааалуйста сыграайте».

Потом я увидел…

Не девочка-подросток – молодая, ухоженная женщина, Одета в светло бежевое, стянутом поясом на талии кожаное пальто, с пышным рыжим воротником, на руках тонкие лайковые перчатки цвета кофе с молоком, на ногах такого же цвета сапожки на высоком каблуке. Без шапки, густые рыжеватые волосы собраны бархатной резинкой в хвост на затылке, а непослушные пряди выбиваются, обрамляют щеки. И легкомысленная чёлка.

Лисичка, – подумал я, взгляд настороженный, любопытный.

– У нас здесь не концертный зал, – прозвучал приговор из кассовой кабины.

Я безнадежно развел руками

– Жаль, – вздохнула Лисичка. – Извините, это я вас отвлекла и помешала. Всего хорошего.

Она взялась за ручку двери. Сейчас уйдет и мы не встретимся больше! Никогда, никогда, и я не узнаю как ее зовут.

– Совсем не помешали! Хотите сыграю еще раз? Я знаю, где можно. Пойдем?

Она улыбается и слегка пожимает плечами:

– Не уверена.

– Здесь близко, в антикафе, – я горячо настаиваю и убеждаю, как будто от этого зависит счастье всей моей жизни, – Не отказывайтесь, там отличный латте и хороший концертный рояль.

– Антикафе?

– Можно сказать, достопримечательность Невского проспекта.

– Рояль? Латте? Я хочу!

– Тогда идем, – я встаю из-за инструмента в душе ликуя, что она согласилась.

За спиной слышу голоса кассирши и продавщицы:

– Молодой человек, вы ноты забыли!

Мы идем по Невскому к Фонтанке, небо все темнее, витрины все ярче, а дождь все безысходней. Несмотря на близкий праздник настроение у горожан унылое, это отражается на лицах, в позах. Воротники приподняты, шапки и шарфы надвинуты, моя незнакомка тоже набрасывает капюшон.

– И кто бы мог подумать, что на Рождество надо брать с собой зонт! – возмущается она, но тут же и смеется, – столько народа под зонтами, а в витринах ёлки.

Хочется сказать ей: «Это Питер, детка», но я ограничиваюсь благопристойными вопросами.

– Вы приехали на рождественские выходные?

Она отвечает вполне предсказуемо:

– Да, хотела взглянуть на столичную красоту.

– А почему не Москва?

– В Москве я живу, а в Петербург в первый раз выбралась, странно это? – она отвела волосы, сдвинула с лица мокрый мех и взглянула на меня. Вопросительно, лукаво, с интересом. И так естественно, как будто мы сто лет знакомы.

Шли мы рядом, но не касались друг друга. Мне даже в голову не приходило взять ее за руку. Я не спросил, как ее зовут, не представился, надо скорее исправить это.

– Мы с вами не познакомились, меня…

– Нет, молчите! – перебила она, остановилась посреди людского потока. Прохожие отводили в сторону зонтики, огибали нас и вновь смыкали над головами пестрый защитный экран. – Не говорите. Я буду называть вас Пианист. А вы меня как?

Вопрос застал меня врасплох, я ответил эмоционально, не включив голову:

– Не знаю, когда я вас увидел то подумал – Лисичка, красивая, любознательная и осторожная одновременно.

Она рассмеялась:

– Лисичка? Это почему? Я не рыжая, только мех.

– Не потому, что рыжая, цвет волос необычный, но рыжей не назовешь.

– А как?

– Лисичка, – повторил я.

– Хорошо, идем дальше, а то мешаем всем.

За разговором мы незаметно добрались до Аничкова моста, дождались зеленого глаза светофора, перешли улицу. Лисичка остановилась перед первой скульптурой.

– А, вот они, кони Клодта, столько раз их на фото видела, но вживую они другие.

– Да они и не живые, чугунные.

– Вы прекрасно поняли, о чем я. Подождите, я ещё посмотрю, а то когда снова в Петербург выберусь, – и она подняла лицо к черному пасмурному небу.

Мокрые фигуры коня и юноши блестели в свете уличных фонарей, от этого в самом деле казались живыми. Словно идут навстречу толпе.

– Что за красота! – Лисичка посмотрела на меня. – А вы рассердились, что имя вам не сказала?

Я не ответил, отвел взгляд. Конечно обиделся, со мной в первый раз такое, ну послала бы подальше – это понятно, не хочет знакомиться, а тут пошла со мной и вдруг… Но признаться, что она права не позволило самолюбие, а потому, стараясь принять беспечный вид, ответил тёмным водам Фонтанки:

– Ничего подобного, это даже забавно – Лисичка и Пианист, как на рождественском маскараде. Петербург любит загадки.

– Маскарад, а почему бы и нет? Хорошо, идем дальше, я насмотрелась на лошадок, они чудесные. Теперь очень хочется латте и погреться. Нам далеко еще?

На нее невозможно было сердиться долго. Такая открытая улыбка и ясный взгляд.

Я не стал спрашивать Лисичку почему она бродит по городу одна, есть ли у нее муж, друг – все это не имело значения для нашей спонтанной рождественской прогулки.

– Недалеко, во-оон до моста по набережной, а там уже рукой подать. Должен предупредить, мы направляемся в место своеобразное, оно мало похоже на традиционный Кофе Хаус.

– А на что похоже?

– На палату номер шесть, только большую. Это называется антикафе, «свободное пространство», своего рода достопримечательность. Словами не описать, надо увидеть. Если вам категорически не понравится – уйдем.

Отражения фонарей, иллюминации и витрин плыли в Фонтанке, разбиваясь искристой рябью на осколки. Лисичка засмотрелась, сказала тихо.

– Петербург мрачноват, угрожающее рождественское великолепие, не то что Вена, или Зальцбург, представляю, как он выглядит без праздничных огней.

– Гораздо лучше, – она удивлённо смотрела, ожидая объяснений, и я добавил: – Он хорош сам по себе, без прикрас, может, это он для вас нарядился, чтобы запомниться таким, более пестрым. Первое впечатление самое сильное и правильное. Потом в чем угодно себя убеждай, но первый взгляд – это аксиома.

– Для меня? Целый город! Вы фантазер и мечтатель, настоящий Пианист, – она рассмеялась и взяла меня под руку. Настроение ее менялось, как отражение света на поверхности воды

В антикафе было пустовато и не слишком уютно. Что за глупая идея привести такую женщину сюда. Нет бы в «Север» или «Метрополь», они вполне сравнимы с зальцбургскими кофейнями, а это…

Несмотря на ремонт, помещение главного зала казалось потертым, походило на сиденье антикварного кресла: разношерстная мебель, посуда, добытая на распродажах или полученная от донаторов, какие то странные, застрявшие между прошлым и настоящим вещи, вроде «Ундервуда» с круглыми клавишами.

Лисичка огляделась, а я смотрел на нее – не мелькнет ли на живом, подвижном лице тень разочарования. Но нет, она только удивилась и… может быть, немного испугалась. Такое возникло у меня чувство, что ей хочется встать поближе, или даже прижаться, в поисках защиты.

И тут я понял, в сущности она была одинока, к кому бы ни приехала в Питер, и кто бы не ждал ее в Москве, внутреннее состояние одиночества сквозило во всем. В том, как оглянулась, как поправила волосы, как стояла в нерешительности у входа.

Мой любимый уголок у рояля – самое стильное место из обустроенных зон отдыха «свободного пространства», был не занят. Два полосатых гамбсовских стула на изогнутых ножках, кресло из того же гарнитура и круглый столик под орех, неизвестно какими судьбами заброшенные в молодежное кафе, живописно располагались у обшарпанного рояля фирмы «Яков Беккер», а от зала уголок отделяла двустворчатая ширма с павлином. На рояле была устроена пышная икебана из искусственных цветов, они живописно свешивались до самого пола. Бронзовые часы с Дианой и Актеоном, превращенным в оленя, соседствовали с цветочной композицией. Дополняла этот эклектичный натюрморт синтетическая елка в многоцветной гирлянде.

К счастью, вполне ожидаемых Деда Мороза и Снегурочки рядом с Дианой и Актеоном не было.

Я осторожно коснулся руки Лисички. Как же мне хотелось этого все время, пока мы шли сюда – взять ее руку в свою. Пальцы были холодными.

– Идем туда, к роялю, сядем, и я принесу кофе. Вы замерзли, не раздевайтесь пока, или хоть накиньте пальто, здесь все можно.

Она благодарно улыбнулась:

– Сыро очень в Питере, я не ожидала, зима ведь. Но я все-таки разденусь, как никак мы почти в ресторане. Тут забавно, никогда не бывала в таких местах.

– Влажность процентов девяносто пять – это нормальное явление для Питера… В таких ужасных местах, хотите сказать?

Мне было легко с ней, улыбаться, шутить. Флиртовать? Нет, другое, я сам не понимал, что это со мной. Соединилось предчувствие Рождественского чуда, музыка Шопена, прикосновения к клавишам и ее пальчикам, и еще что то неуловимое, радостное.

– Идемте, там вам будет удобно.

У кресел я помог Лисичке снять пальто, под ним было трикотажное синее платье с плетеным кожаным пояском, оно не скрывало стройную фигуру, обтягивало высокую грудь, подчеркивало талию.

Армат ее парфюма, изысканно глубокий, горячий, заставил меня замереть. Неизвестные мне духи, что же было в шлейфе… сандал, роза, но и еще что-то более легкое, свежее, солнечное. Они подходили и к ее рыжеватым волосам, и к глазам цвета болотного мха, к белой коже, к той стильной таинственности, что окутывала Лисичку. Были и зимними, рождественскими, и томно солнечными, как южный полдень в разогретых кустах смородины. И головокружительно чувственными, манили, дразнили, но не позволяли приблизиться.

Я отодвинул кресло, усадил даму. Одежду, сумочку, барсетку и ноты сложил на стул у ширмы.

– Теперь латте?

Лисичка кивнула

– Да, здесь так хорошо пахнет корицей! Захотелось печенья, или булочек. Гулять так гулять.

– Будет и печенье.

Я подошел к стойке, по правилам заведения расплатился вперед за время, которое мы собирались тут провести, заказал кофе и сладкое и спросил девушку-бармена настроен ли рояль.

– Настроен. А вы умеете играть? – Она поставила на поднос высокие бокалы с трубочками, тарелку с ромбиками печенья и механический будильник.

– Умею.

– Тогда играйте сколько хотите, сегодня у нас концерта нет.

Я взял поднос и направился нашему гамбсовскому уголку.

Лисичка замечательно смотрелась за круглым ореховым столиком, на фоне гобеленовой ширмы. Можно было подумать, что мы в ресторане с интерьером Арт Нуво. И она в элегантно строгом синем платье отлично вписывалась в картину.

А вот я совсем не вписывался: в белом свитере домашней вязки, в меру растянутом, но нежно любимом, и в длинном шарфе, который хорошо грел, если раза два замотать вокруг шеи. Не рассчитывал я сегодня концертировать, потому обошелся без смокинга, бабочки и цилиндра. Повседневные брюки, рубашка, кожаная куртка… Что обо мне подумала Лисичка? Руки у меня были заняты подносом, я не имел возможности поправить челку, которая некстати лезла в глаза. Стрижка тоже, прямо скажем, не модельная, разве что списать все на богемность? Чего еще ждать от Пианиста? Зато я могу сыграть Шопена, затем мы и пришли сюда, или еще зачем-то? Да, хотел бы я знать, что думает моя незнакомка в синем платье. Не угадаешь, взгляд спокойный, доброжелательный, может, немного грустный, или просто мечтательный…

– Вот и наш латте с печеньем, – это я подошёл к столику. – Как вам здесь? Еще не передумали оставаться?

– Нет, мне нравится. А зачем будильник?

– А, это… тут продают Время. Полчаса, или час, если платишь больше, чем за три, то делают скидку. Вы когда нибудь покупали Время? Ходовой товар со скидкой.

– Нет. Да тут просто Волшебная лавка! Наверно, и печенье не простое?

Она шутила и немного кокетничала. Какая очаровательная женщина! Я поддержал игру, расположился во втором кресле, составил с подноса бокалы и ответил со всей серьезностью:

– Совершенно верно, в каждой печеньке – новогоднее желание. Чем больше съешь, тем больше и сбудется. Попробуйте!

Лисичка недоверчиво смотрела на тарелку с горкой «земелаха».

– А сбываться начнут сразу, или как?

– Это смотря что загадаете.

– Для начала… – она взяла с тарелки душистый ромбик, перевела взгляд на меня, а потом на рояль, – попробуем латте.

– Попробуем. Скажите, почему вы зашли в Северную Лиру? Хотели купить ноты, диски?

– Нет, конечно нет, я ни на чем не играю и не пою. А музыку слушаю в Интернете.

Я смотрел на ее губы, на то как она через трубочку потянула кофе из бокала, как откусила печенье.

– Я услышала… хотя нет, сначала просто шла и смотрела на дома, фасады. Невский великолепен, и этот угловой дом Зингера, кажется?

– Да.

– Я специально пошла пешком с Дворцовой площади, через арку и до метро. Люблю Модерн – линии плавные, все листья и цветы, узоры чудесные, дом Зингера красивый, – она помешала кофе трубочкой. – А над нотным магазином фонарь необычный, засмотрелась, тут дверь открылась – вы играли, я услышала и вошла. Вот и все.

– Почему так грустно?

– Погода скучная, сыро, елки мокнут. А хочется Рождества.

– Сейчас будет, мы же за этим пришли, – я отставил бокал, хотел пересесть за рояль.

– А можно передвинуть немного мое кресло? Поближе.

Я сделал как она просила, теперь мне хорошо видна была Лисичка, она сидела вполоборота ко мне, совсем близко, как дома. Что же сыграть ей, веселое, Рождественское, такое, чтобы она улыбнулась?

И я заиграл Итальянскую польку Рахманинова. Лисичка узнала, в глазах ее заискрился смех. С последним аккордом она захлопала в ладоши.

– Какая прелесть! Под нее дети танцуют на елках.

– Это полька.

– Да, да!

– Сергея Рахманинова…

– Правда? Какой стыд, я не представляла, что это Рахманинов, он сочинял такое?

– И такое тоже… а вот еще веселое, – и я заиграл Шуберта, музыкальный момент, тот самый, что звучал в старой комедии «Волга-Волга».

Лисичка опять узнала, обрадовалась, как ребенок, засмеялась. Я вместе с ней. К нам стали подтягиваться слушатели, подходили со стульями и усаживались, образуя импровизированную музыкальную гостиную. После Шуберта я удостоился дружных аплодисментов.

Ей понравилось и исполнение, и то, как реагирует публика. Обстановка в антикафе была непринужденной, посетители – молодежь.

– Еще, сыграйте еще! А Седьмой вальс можете? – услышал я голос из «зрительного зала», взглянул на Лисичку. Она кивнула.

Я хотел произвести на нее впечатление! И объявил с легким поклоном в сторону публики:

– Шопен, седьмой вальс.

После вальса к аплодисментам добавился топот и свист.

– Вас хорошо принимают, – сказала она и оглянулось на публику, не скрывая, что ей приятна эта ситуация, вероятно Лисичка в такой не в первый раз. Кто же она? Я так ничего и не знаю о ней. Мои надежды посидеть в приятной интимной обстановке, познакомиться, рухнули, доверительная беседа превратилась в публичное выступление. Мы с Лисичкой оказались в центре внимания, и я не представлял как теперь выйти из положения.

За Седьмым вальсом последовал Ноктюрн и наконец, Фантазия-экспромт. Я увлекся, играл для неё, все что невозможно было сказать под взглядами посторонних – пытался передать в музыке. Со всей откровенностью. Она слышала, понимала. Это волновало меня.

Когда я закончил играть, все снова захлопали, а Лисичка – нет.

Вместо этого потянулась ко мне, коснулась пальцев. Второе наше прикосновение, и она сама хотела его. На улице под руку взяла, теперь так…

Так мы с Лисичкой ступили на путь сближения, тогда неосознанно, сейчас – неотвратимо.

Она все не убирала руку, в несмелом пожатии была нежность. Мне хотелось ответить, целовать ее пальцы, ладонь. Но я не посмел, боялся спугнуть неожиданную доверчивость.

– Знаете, вы кто? – сказала она, – Волшебник! У вас волшебные пальцы. Я не могла удержаться, так хотелось коснуться… Чудо… Когда мы пришли, было пусто, уныло, дождливый вечер, сырость и печаль. А вот что стало, – она обернулась на людей, – праздник! Это все вы, и ваша музыка. Волшебство!

Я не знал что ответить ей. И что делать дальше не знал. Играть еще, или вернуться за столик?

Лисичка отпустила мою руку, ничего не объясняя встала и направилась к стойке.

Народ начал расходиться, стулья от рояля, растащили обратно к столикам, зал наполнился оживлённым гомоном, но так, уютно, хорошо, доброжелательно.

А Лисичка все не шла, говорила с девушкой-барменом, и обе поглядывали в мою сторону. Я смутился, пересел из-за рояля в кресло у ширмы. Казалось бы, не произошло ничего особенного, я сыграл для Лисички несколько вещей на рояле. Мы почти не общались, не знаем друг друга, через несколько часов расстанемся и скорее всего больше не встретимся, тогда почему сохранять дистанцию, не получается? Да и не хочется. Когда мы успели пересечь черту за которой другие слова, взгляды, прикосновения, другие чувства?

Я знал ответ – это музыка. Я играл, Лисичка слушала, я касался ее души звуками. Она позволила себе открыться и теперь мы стали гораздо ближе, чем после многодневного общения.

Девушка-бармен теперь колдовала над музыкальным центром, из динамиков у сцены раздался треск, но потом поплыли и звуки. Мишель Легран…

Бармен прошла по залу, зажигая на столиках толстые разноцветные свечи. Верхний свет притушили, я засмотрелся на танец язычков пламени в полутьме. Люди придвигались ближе друг к другу, шептались, как будто нельзя было говорить громко в этой волшебной мерцающей темноте.

Лисичка возникла из темноты с подносом:

– Я взяла нам глинтвейн! Вы любите? Мне показалось, что – да.

Она села, ее глаза блестели, в них отражалось пламя свечи.

Запах сладкого вина, специй, апельсинов и меда поднимался от стаканов на высоких ножках, но со смешными, как у чашек ручками.

– Да, очень люблю глинтвейн, – ответил я и взял ее за руку. – И танцевать с таинственными незнакомками. Пока наше время длится, вы потанцуете со мной?

– Сначала мы выпьем. На брудершафт! И будем танцевать уже на «ты».

Лисичка придвинулась, продела руку с бокалом мне под локоть. Лицо ее было совсем близко.

– За рождественские чудеса и удивительные встречи.

– И за прекрасную Незнакомку!

Поцелуй скользнул по губам крылом бабочки. Блестящие глаза Лисички, аромат ее духов, нереальность всего происходящего. И восхитительный терпко сладкий глинтвейн.

– Так вот оно какое, Рождество в Петербурге… мистическое! – продлевая мгновение она дотронулась до моей щеки. Осторожно, кончиками пальцев.

Я перехватил ее руку и поцеловал.

– Идем, потанцуй со мной на «ты».

Она встала и пошла к эстраде, я следом, музыка тянулась из колонок, плыла по залу антикафе, язычки свечей покачивались.

С Лисичкой было и просто и трудно, никаких ограничений, но даже если бы я бесстыдно тесно обнял ее в танце, это не сблизило бы нас. А потому я осторожно взял ее руку в свою, а свободную ладонь положил немного выше талии.

Танцевала она очень хорошо. Была отзывчивой на движения, но не полностью покорной. Она следовала за мной, а не подчинялась.

– Я так и не узнаю, как зовут прекрасную Незнакомку?

– А я, буду гадать об имени Пианиста? – ответила она вопросом на вопрос.

– Зачем гадать, если хочешь я скажу, ты ведь сама не позволила.

– Теперь скажи…

– Алекс… Александр, я и раньше сказал бы. А ты? Скажешь?

Странно было говорить ей «ты», но легко! Я не ожидал подобной легкости.

– Мое имя здесь, очень близко.

Она смотрела на меня, и улыбка в глазах, и милое лукавство – ну точно Лисичка…

– Это, как квест, посмотри вокруг и найди его. Ты любишь квесты?

– Не знаю, я не пробовал.

– Так попробуй, это весело и загадочно. Ты спрашиваешь у вещей, они отвечают или нет.

– И у кого же спрашивать? – в танце мы медленно двигались по залу в сторону нашего места. – У столов, кресел, может у рояля?

– Теплее, теплее, рояль – подсказка!

Я осматривал зал, ничего, что могло бы навести на мысль об имени. Полумрак, музыка, свечи… еще над окном подвешен пучок омелы, но никаких намеков на женское имя.

– А второй подсказки не будет?

– А ты просишь?

– Да.

Она улыбнулась мечтательно, прикрыла глаза, словно прислушиваясь к голосу внутри себя и прочла полушёпотом:

 
– Бьют часы, возвестившие осень:
тяжелее, чем в прошлом году,
ударяется яблоко оземь —
столько раз, сколько яблок в саду.
 
 
Этой музыкой, внятной и важной,
кто твердит, что часы не стоят?
Совершает поступок отважный,
но как будто бездействует сад.
 

Я знал эти стихи, их часто читали в сборных концертах. Стихи о времени…

 
– Всё заметней в природе печальной
выраженье любви и родства,
словно ты – не свидетель случайный,
а виновник ее торжества.
 

Продолжил я, но никакой помощи от них мне не пришло. Часы, время, имя…

– Я сдаюсь.

– Недогадливый Александр! Посмотри, вон на рояле часы, красивые… Ну же, Алекс, – задумчиво повторила она, будто пробовала мое имя на вкус. – Какой недогадливый!

Я – Диана, Ди… и сейчас поведу себя странно, не сердись, пожалуйста… но я не могу удержаться.

Она потянулась к моему уху, легонько коснулась мочки с золотой серьгой.

– Я без ума от этого, – поглаживая крохотный «гвоздик» с бриллиантом, который я ношу с юности, проговорила Ди и тихо засмеялась. – Ты сочтешь меня сумасшедшей. Ну что? Тебе нравится мое имя?

– Часы! Диана и Актеон… время! Это подсазка. Мне нравится твое имя!

– Да! Видишь, как просто. Здесь время главное.

Она была близко, слишком близко, чтобы я мог справиться с собой. Ее прикосновение, нежное и чувственное, как током ударило, по телу прошла дрожь и я прижался к Диане бёдрами, обнял тесно. Она не отстранилась, осталась покорной и мягкой в моих руках. Ждала.

– И ты не сочти меня безумцем. Иди сюда

Не размыкая рук, продолжая танец, я повел ее к окну, там наклонился к губам Дианы и поцеловал. Глубоко, настойчиво, отчаянно, горячо. Если правда, что омела помогает влюбленным, если не выдумка, что Время здесь управляет судьбами, если слышит меня Некто… если, если, если… Я не знал, чего прошу у этого неведомого, но просил.

Губы Ди дрогнули и ответили. Я раскрыл их… Желание прокатилось над нами жаркой волной. Целовались мы долго и самозабвенно, а Время остановилось и ждало нас.

Диана положила голову мне на грудь. Музыка закончилась, но мы продолжали обниматься.

– Встретимся завтра? – спросил я.

– Нет… там за окном уже завтра… и я уезжаю.

– Уезжаешь?!

– Да, у меня поезд в пять тридцать, с Московского вокзала… Проводишь?

Я молчал, ее слова погасили все рождественские огни. Уезжает… и все? Значит ли для неё что нибудь наша встреча, увидимся ли мы еще? Ни о чем этом спрашивать нельзя. За окном наступило завтра, а здесь еще нет, и Диана со мной.

– У нас осталось два часа, так мало!

– Два с половиной, поиграй мне еще. А я сяду совсем близко, буду смотреть на твои руки.

– Хорошо.

Мы перешли за инструмент и сели, вплотную сдвинув стулья, теперь Диана могла бы положить голову мне на плечо. Я хотел этого. Стал играть для нее, представляя, что не клавиши трогаю, а ее губы. И мелодия под пальцами рождалась и трепетала, наполненная признаниями, которых я не смел произнести.