Текст книги "Записки Ивана Степановича Жиркевича. 1789–1848"

Во внутренних покоях царствовали такая же грязь и такой же беспорядок. В передней, уставленной вся кониками, на которых валялся весь лакейский хлам, сидело постоянно 17 лакеев, которые обязаны были в известное для сего положенное время подавать графу кто трубку, кто стакан воды, кто платок, кто докладывал о приезде гостей, кто о приходе режиссера и т. д., но ни один из них не смел исполнить другого поручения, кроме того, которое было на него возложено, и в свободное время они, сидя на кониках в передней, вязали чулки и невода. Зала была огромная комната, саженей 12 в длину и саженей 7 в ширину, уставленная кругом стен простыми стульями, выкрашенными сажей и покрытыми черной юфтью; на потолке висели три великолепные хрустальные люстры, а по стенам хрустальные кенкеты; в одном углу залы стояли два турецких знамени и восемь бунчуков и при них часовой (из дворни), одетый испанцем с тромбоном, менявшийся через каждые два часа. За залой шли три большие гостиные, все устланные великолепными персидскими коврами, с большими, в простенках окон, венецианскими зеркалами и с портретами, писанными масляными красками, покрывавшими стены от потолка почти до самого пола. В первой гостиной висели портреты актеров и актрис всех возможных наций; во второй – предков графа и его сродников; а в третьей – доморощенных его артистов. Мебель была вся из карельской березы, покрытой шелковой материей, весьма полинялой и потертой. Во второй гостиной под портретами отца, брата и его, графа, лежали под стеклянными колпаками на небольшом возвышении все их регалии и мундиры вместе с фельдмаршальским жезлом, а напротив этих трех портретов, к стене, стояли большие часы, купленные, как говорили мне, у Медокса[324]324
  Медокс Михаил Георгиевич (1747–1822), англичанин, театральный антрепренер, профессор математики Оксфордского университета. Прибыв в Россию в 1766 г, через английского посла и Н. И. Панина получил место учителя физики и математики к наследнику. Содержал в Москве Петровский театр и театр «Воксал».


[Закрыть] в Москве за 8 тыс. руб., игравшие, когда часовая стрелка показывала 11 минут третьего часа пополудни «Со святыми упокой» и в 4 часа, тоже пополудни, известный польский: «Славься, славься храбрый росс». Первый бой обозначал, что в этот час найдено было тело убитого фельдмаршала, отца графа, а другой бой – момент рождения на свет самого графа.

От покойного фельдмаршала (отца графа Сергия Каменского) был отдан приказ под страхом жесточайшего наказания, чтобы ни кучер, ни лакей, рядом с ним сидящий, во время езды ни под каким бы видом не смел бы оборачивать головы назад, так что когда подъехал экипаж к дому, в нем нашли уже бездыханное и обезображенное тело графа Каменского, но кем совершено было преступление, осталось в мое время еще необъясненным. Одни говорили – крестьянами, другие, ехавшими с ним кучером и лакеем, но дело в том, что в остроге по этому делу содержалось более 300 человек, из коих большая часть отправлена в Сибирь и сдана в солдаты. В других комнатах мне не пришлось бывать, а слышал, что в кабинет его никто не впускался, кроме камердинера, и что у дверей были привязаны на цепь преогромные две меделянские собаки, знавшие только графа и камердинера.

По окончании обеда граф вводил своих гостей в 1-ю гостиную, где стол перед диваном ломился уже под тяжестью наставленных всевозможных, домашнего производства, сладостей, и беседовал с гостями до 5-ти часов. Едва пробивали они, граф с последним боем вставал со своего места и, не взирая на тех, кто у него в это время был, просил извинения и бегом отправлялся опять за кулисы, подготовляя сам все к спектаклю, который начинался в 6 1/2 часов, оставляя гостей своих делать, что им угодно.

В обхождении своем он был чрезвычайно любезен и приветлив, с крепостными людьми добр и помогал нищим, которых два раза в неделю собирали к нему на двор и оделяли медными деньгами.

При театре во время спектаклей караул был всегда от моей роты, и караул этот обходился мне весьма дорого. В последнем действии пьесы граф требовал в свою ложу караульного офицера, вручал ему пять пятирублевых (синеньких) ассигнаций, а иногда одну 25-рублевую (беленькую) ассигнацию, всегда истертые и разорванные и весьма часто между ними фальшивые, так что, получив их для солдат и кладя в артельную сумму, все фальшивые, негодные к размену ассигнации падали на мой счет, ибо обращаться к графу совестился, в особенности испытав, как один раз он отрекся офицеру, возвратившему ему тотчас по получении от него одну из негодных ассигнаций, говоря, что он таковой никогда не давал ему, и в три года проделки эти мне стоили не менее 1 тыс. рублей ассигнациями.

От громадного состояния графа Сергея Михайловича Каменского вскоре ничего у него не осталось, и, когда он умер четыре года спустя, буквально нечем было его похоронить, а сыновей его, прижитых от Куриловой, поместили в корпус на казенный счет.

В 1817 г. государь был в Орле, и Каменский на это время выехал в деревню, где, как сказывали, женился на Куриловой тайно от матери, не хотевшей слышать и признавать эту свадьбу до самой своей смерти. Первым визитом в городе государь почтил фельдмаршальшу, не дозволяя ей говорить с собой о сыне, говоря, «что полоумного могила исправит». Нынешний же (1847) государь Николай Павлович,[325]325
  Николай I (1796–1855), император Всероссийский (с 1825). С детства проявлял повышенный интерес к военным наукам. До вступления своего на престол командовал лишь гвардейской дивизией и исполнял (с 1817 г.) обязанности генерал-инспектора по инженерной части.


[Закрыть] будучи великим князем, в следующем году (1818) посетивший Орел, показал ему еще более свое неудовольствие. Граф вздумал послать навстречу к великому князю нарочного, прося осчастливить его дом занятием для пребывания в Орле. Приказано было отвечать, «что ему, вероятно, уже приготовлена квартира». После подобного ответа губернский предводитель дворянства был столь бестактен, что приготовил насчет дворянства обед великому князю в доме Каменского, и тот во время стола по старшинству своего звания уместился возле великого князя, который целый обед, совершенно отвернувшись от него, проговорил с лицом, сидевшим по другую его сторону.

В начале 1819 г. через Орел проезжал граф Аракчеев. Как водится, караул к его квартире был дан от моей роты. Ординарцев я представлял лично, и граф не узнал меня. Когда я вышел, один из приближенных напомнил ему обо мне, и он тотчас же велел вернуть меня, обошелся со мной самым дружеским образом, благодарил за прежнюю мою службу при нем и усадил меня вместе с генералами: бароном Корфом, Уваровым, Плохово и Эйлером. При этом случае Аракчеев сказал барону Корфу, что едет в военные поселения.

– Ну, что, барон, я думаю, вы все браните меня за них? У меня есть неотвергаемое оправдание – воля моего государя! Все осуждения я охотно беру на свой собственный счет. Пройдет не более десяти или пятнадцати лет, пусть тогда судят и осуждают меня.

Меня же Аракчеев более всего расспрашивал о Каменском и о его чудесах и несколько раз во время моих рассказов вздыхал и пожимал плечами.

Часть XI***1818–1819 г

Капитан Шишкин и семейство графа Чернышева. – Я отправляюсь с ротой в их имение. – Доброта и радушие Чернышевых. – Жизнь богатого русского помещика в деревне. – Затеи графа. – Получаю новое назначение. – Отъезд. – Встреча с графиней Каменской.

В числе других командиров 59-й легкой ротой командовал капитан Гаврила Шишкин, квартировавший верстах в семи от Орла, в имении графа Чернышева,[326]326
  Чернышев Григорий Иванович (1762–1831), граф, обер-шенк высочайшего двора, действительный тайный советник. Сын генерал-фельдмаршала Ивана Григорьевича Чернышева. Получил блестящее по тому времени образование; всю жизнь провел при Дворе. В 1786 он был пожалован в камергеры. Не имея ответственных поручений, получал чины и награды как человек, носящий придворное звание. По отзывам одних современников, граф был человеком легкомысленным, праздным. По мнению других – «это один из самых любезных людей в свете, умный, остроумный, приветливый». Много времени проводил в своем орловском имении – селе Тагине, Орле и за границей. Спокойная жизнь Чернышева была нарушена в 1825; среди декабристов были его сын Захар и зять Н. М. Муравьев.


[Закрыть] Тагине. Этот человек был самой черной души, и не было подлости, на которую бы он не был способен. На себя надевал по нескольку орденов произвольно, не имея на то никаких прав. Солдат своей роты отправлял в Малороссию верст за 200, в свое имение, для работ. До смерти загонял сквозь строй несколько человек, показав их умершими. От крестьян разными изворотами домогался провианта, следуемого на солдат, обращая оный в свою пользу. Сделав лично связь в доме графа Чернышева с крепостной его девкой, подучил своего человека броситься в ноги графини[327]327
  Чернышова (ур. Квашнина-Самарина) Елизавета Петровна (1773–1828), фрейлина. С 1813 кавалерственная дама ордена Екатерины малого креста. По отзывам современников, дама строгих нравов.


[Закрыть] и просить дозволения перевенчаться с ней и затем открыто продолжал с ней связь. Будучи сердит на графиню за то, что она видимо старалась его избегать, никогда не выходя из своих комнат в редкие его посещения к ним, он дозволил себе сыграть с ней варварскую и подлую шутку. Квартира его была расположена в деревне, по другую сторону озера, в саженях трехстах от дома Чернышевых, но так, что из окон помещичьего дома все можно было видеть, что делается под окнами его квартиры. Зная, что графиня вставала обыкновенно довольно рано, часу в шестом, он в самое это время послал с непременным приказанием доложить графине, чтобы она не тревожилась, если услышит барабанный бой, так как перед его квартирой будут гонять сквозь строй несколько человек. Действительно, в скорости барабаны затрещали. Графиня, нервная женщина, как была в одном платье, бросилась пешком по грязи, а это было в начале октября, в другую деревню – за 6 верст и до того перепугалась и вместе с этим простудилась, что в тот же день слегла в постель, опасно заболев…[328]328
  Здесь издателями пропущен фрагмент воспоминаний Жиркевича, с рассказом о том, что после этого случая графиня Чернышова просили Эйлера сменить Шишкина. Его и сменил Жиркевич.


[Закрыть]

…Меня приняли с распростертыми объятиями, все семейство обошлось со мной, женой и всеми моими офицерами, как родные, и я не знаю, чтобы когда-нибудь можно было иметь более покойного и приятного постоя, которым мы все пользовались. Стоянка эта еще более пришлась мне по сердцу, что самый близкий сосед из командиров роты был мой добрый и благородный Данилов, получивший около этого времени в командование роту. У Чернышевых я простоял до окончательного разделения запасных рот по бригадам, т. е. до половины июля 1819 г. В это время я был произведен в подполковники, 1 июля 1819 г.

Семейство Чернышевых, кроме мужа и жены, заключалось из одного сына[329]329
  Чернышев Захар Григорьевич (1797–1862), граф, ротмистр Кавалергардского полка. Член петербургской ячейки Южного общества (1825), участвовал в деятельности Северного общества. Участия в восстании декабристов не принимал, но арестован в деревне своего отца в Орловской губернии. 10.7.1826 приговорен в каторжную работу на 2 года, срок сокращен до 1 года. После отбытия наказания служил рядовым на Кавказе, дослужился до чина прапорщика. По манифесту об амнистии 26.8.1856 восстановлен в прежних правах с возвращением графского титула. Умер и похоронен в Риме.


[Закрыть] и шести дочерей,[330]330
  Софья (1799–1847), в замужестве Кругликова, с 1832 графиня Чернышева-Кругликова; Александра (1804–1832), замужем за Н. М. Муравьевым; Елизавета (1805–1858), в замужестве Черткова; Наталья (1806–1888), замужем за Н. Н. Муравьевым-Карским; Вера, в замужестве графиня Пален; Надежда (1813–1853), в замужестве княгиня Долгорукова.


[Закрыть] и с ними вместе жила 90-летняя старуха, мать графини, генеральша Квашнина-Самарина.[331]331
  Квашнина-Самарина, урожденная княжна Салтыкова Анастасия Петровна (1731–1830). Замужем за Квашниным-Самариным Петром Федоровичем (1743–1815), президентом Юстиц-коллегии, действительным тайным советником, наместником Уфимского наместничества (1782–1783), Новгородского наместничества (1786–1793).


[Закрыть] В буквальном смысле могу сказать, что с прибытием моим оно умножилось мной и женой моей, ибо мы никогда не расставались, целые дни проводя вместе. Обыкновенно утром, часу в девятом, две или три молодые графини являлись к нам, уводили или увозили мою жену. К обеду в дом я приходил со всеми моими офицерами и расходились оттуда никогда не ранее 10 часов вечера, а иногда за полночь. Каждый день музыка, танцы, прогулки верхами, в экипажах, устройство разных сельских забав, партия в вист или в бостон, – наполняли целый день и не давали возможность заметить, как он быстро пролетал, сменяясь другим, еще более приятным, а старики Чернышевы, наидобрейшие люди, баловавшие всех нас, как детей своих, из всех сил старались доставлять наибольшее развлечение, тем более что и сами любили таковое. Для солдат моих по постою была сделана уступка всей крупы и по 12 фунтов муки в месяц с человека, что шло на их артель, а летом им давалась легкая земляная работа или кошенье, с платой и с угощением. Для моего дома и для офицеров ежедневно высылалось из конторы все довольствие: хлеб, крупа, мясо, вино, масло, яйца – словом, все, что нужно в хозяйстве, и это отдавалось людям и фельдфебелю, ибо за все семь месяцев я не помню и не знаю, чтобы кто-либо из офицеров не обедал двух раз у графа. В день именин жены моей, 21 апреля, из соседних деревень утром приехало ко мне несколько ротных командиров и офицеров других рот; я приготовил для них завтрак, не предполагая их задерживать к обеду, рассчитывая сам отправиться обедать к графу, где тоже одна из дочерей была именинница. Но как изумился я, когда часу в десятом увидел целый поезд из графского дома с цветами ко мне. Графиня с матерью в кабриолете, граф с дочерьми пешком, и у каждого на руках по горшку роз или букету цветов. Позади несколько ливрейных слуг с носилками, установленными всеми возможными пирогами, соусами и др. кушаньями, и все это явилось у нашего порога с упреком, «что я зову к себе друзей издалека, а о ближайших или забыл, или не хочу видеть!». Пир пошел горой, и далеко за полночь мы расстались.

Граф жил вельможей, на большую ногу, если не с роскошью, то во всем виден был большой достаток. Дом и все надворные строения были прочные, каменные и с красивой наружностью, сад большой, с подстриженными тенистыми аллеями, клумбами, полными цветов, содержимый в большом порядке цветочных, фруктовых с персиковыми, абрикосовыми и сливными деревьями, посаженных в грунт и в кадках, виноградных оранжерей и ананасных теплиц имелось несколько; кроме того, находился громадных размеров грунтовой сарай, в котором посажены были шпанские вишни, и надо правду сказать, что после Тачина нигде мне не приводилось видеть такое изобилие и есть таких вкусных и сочных фруктов, в особенности персиков, известных под названием «Венусов» (Venus). Их ели и утром до обеда и после обеда, они, можно сказать, не сходили со стола, кроме того, всякий, кто бы ни пожелал, шел в оранжерею или в грунтовой сарай и срывал сам с деревьев плоды, и все-таки их было в таком множестве, что гости, бывавшие у Чернышевых, массами отвозили к себе домой. А приезд гостей к ним был не малый; граф славился своей приветливостью и своим хлебосольством далеко. В известные дни в году, в именины жены и свои, у них собиралось на конюшнях до 500 коней приезжих гостей, которые пробывали не день, а два, три, а иногда и более. Тут развлечения сменялись одни другими, устраивались танцы, катания на озере днем и ночью с песенниками, музыкой, бенгальскими огнями, сжигались блестящие фейерверки, а угощениям не было конца. Не проходило дня, чтобы кто-либо из соседей не приезжал к ним, так что положительно можно сказать, Чернышевы за все время моей стоянки у них ни одного дня не были одни дома. Себя, жену и офицеров я тут не включаю, так как мы смотрели на себя, как на членов этого милого семейства. Многочисленная прислуга и такая же дворня содержалась хорошо, отпускалось им все в изобилии, и она не представляла тот грустный вид нищеты, какой мне довелось впоследствии видать у других помещиков. Крестьяне, не обремененные очень работой, тоже были довольно зажиточны, судя по тому количеству сложенных одонков хлеба,[332]332
  Одонок – круглая кладь сена с острой вершиной, в 25–40 копен.


[Закрыть] которое я нашел уже зимой, в январе месяце, а равно по тем постройкам, которые принадлежали крестьянам. Граф входил весьма мало в хозяйство, а всем распоряжалась графиня. Она назначала работы, проверяла конторские отчеты, управляющего, занималась постройками, садом, фабриками, которых было несколько, но самая замечательная из них полотняная, ткавшая превосходное столовое белье и английского пике одеяла. Лечила сама больных в устроенном ею лазарете, всюду вникала бдительным оком и находила время разделять наше общество и оживлять его своим присутствием. Трогательно было смотреть на отношения, которые существовали между мужем и женой, как они обоюдно старались сделать друг другу приятное и с какой неподдельной радостью глядели на доставленное удовольствие. Остальные члены семейства жили между собой тоже в большой дружбе и боготворили своих родителей, в особенности отца.

Граф, занимаясь из всего огромного своего хозяйства одним конным заводом, состоявшим более чем из 400 голов замечательных лошадей, в особенности по статям их, и содержавшимся в отличном порядке, был человек весьма мягкий, любивший общество и его развлечения, был не без причуд, и одной из его странностей была страсть к разным родам сюрпризов, и если не каждый день, то по воскресеньям или по праздникам всегда находили в доме что-нибудь необыкновенное. Однажды утром я с двумя офицерами отправился гулять в графский сад, куда мы имели обыкновение ходить ежедневно перед обедом, и здесь увидали на довольно дальнем расстоянии от дома деревенскую хижину, покрытую берестой; нас удивила вывеска, на которой были изображены три красавицы в самых соблазнительно красивых позах и над ними надпись: Aux bons gourmands! Натурально, что это возбудило наше любопытство и мы вошли в «ресторан». Но каково же было наше удивление, когда представился нам прислужник в бланжевой куртке и панталонах, в фартуке, с колпаком на голове, держащий в руках карту кушаньев, – сам граф, едва узнаваемый в этом наряде. Он тотчас предложил нам выбрать, какие мы пожелаем блюда, вин, сигар, табаку и всяких прохладительных напитков. Сам вынес нам маленькие столики на воздух и прислуживал, как самый исправный служитель. Явясь к обеду, мы, разумеется, все рассказали, чему много смеялись, и граф об одном только нас просил – ежедневно посещать его трактир, но не более трех лиц разом, чувствуя себя не настолько расторопным и ловким, чтобы исправно услужить более многочисленным посетителям.

В другой раз после обеда мы отправились в лес для прогулки, и графиня приказала, чтобы к возвращению нашему, часа через два, был бы приготовлен чай на балкон, рассчитывая вернуться немного ранее домой для некоторых хозяйственных занятий. Въехав в лес на длинной долгуше,[333]333
  Долгуша – род длинного экипажа (линейка).


[Закрыть] в которой могло легко поместиться до 18 человек, мы шагом подавались вперед, наслаждаясь вечерней прохладой и весело разговаривая между собой; граф был с нами, едва мы въехали на довольно большую поляну, как нас поразило неожиданное зрелище. Посреди поляны возвышалась большая, изящно убранная палатка, вся в зелени и цветах, взятых из графских оранжерей, обвешанная вся разноцветными фонариками. В палатке и кругом ее виднелось много народу, который с криками приветствовал наше появление. Подъехав ближе, мы встречены были музыкой и знакомыми соседями, приехавшими по настоятельной просьбе графа, в самых простых домашних костюмах, не в дом, а прямо к шатру, куда граф объявил, что к такому-то часу привезет свое семейство, которому он хотел сделать сюрприз, устроив неожиданный пикник. В лесу были разбиты другие небольшие палатки для играющих в карты, для куренья, а в прочих разливали чай и стояли фрукты и разные прохладительные напитки, а из самой большой палатки раздавался непрерывный стук ножей, возвещавших, что возбужденный желудок гостей, чистым воздухом и моционом танцев, в скорости получит вожделенное удовлетворение. Лошади и люди приезжих размещались у устроенных для сего коновязей, тоже в лесу, около которых горели громадные костры. Вся эта проделка графа так была им устроена скоро и тайно, что, кроме его и управляющего, им посвященного для приведения в исполнение некоторых его распоряжений, никто в доме до последней минуты и не подозревал. Нечего и говорить, как все веселились на этом импровизированном вечере, и только когда солнце поднялось уже высоко, решились покончить танцы и разъехаться по домам, благодаря от души милого графа за доставленное всем удовольствие.

Много было делано графом и других сюрпризов и неожиданностей, но все доказывали доброту и приветливость его, так как все они клонились к тому, чтобы доставить удовольствие лично одному или вообще всему обществу, и теперь, повторяю вновь, память об этом почтенном семейств и стоянка у них навсегда составляют мои самые светлые воспоминания.

Наконец, пришло время разлуки нашей со столь приветливыми хозяевами, рота моя поступила в состав 10-й артиллерийской бригады и поход назначен в Калужскую губернию, в село Недельное.

Распоряжения мои к выступлению начались тем, что я пожелал купить верховую лошадь на заводе графа; графиня предложила мне за 300 рублей такую, которая, по дешевой цене, стоила не менее 2000 рублей, и вместо денег взяла с меня стоги сена, заготовленные на лугах графа для моих собственных лошадей и для подъемных. Накануне моего выступления граф сам привез ко мне большое количество провизии, состоявшее из холодных пастетов, жарких и всех возможных вин, с расписанием, что употреблять на каждом ночлеге и растахе вплоть до Недельного. Жене моей привез в подарок большой ковер, стоивший рублей 500, два куска тонкого полотна, несколько скатертей и одеял его фабрик. Три дня кряду пред этим семейство Чернышевых со мной и с офицерами не разлучалось ни на час, и когда мы уже совершенно простились с ними, со слезами на глазах за все их ласки и доброе к нам расположение, граф сказал, «что он еще не прощается»! Но я, зная, что рота выступает завтра в 3 часа, а граф никогда не встает ранее 9 часов, принял это за простую любезность и, возвратясь домой, приказал роте, чтобы она выступила в назначенный час, а сам преспокойно проспал до 5 часов утра. Но каково же было мое удивление, когда мой камердинер мне объявил, что граф с третьего часа утра здесь и сидит в палисаднике, под окнами.

– Зачем же ты меня тотчас не разбудил? – спросил я.

– Нельзя было, сударь. Граф мне пожаловали 25 рублей, чтобы я не смел вас беспокоить, а если разбужу, то обещал 10 палок.

Тут мы еще раз простились с милейшим графом, которого, к сожалению моему, мне пришлось вновь встретить в горькую для всех их минуту.

На новые квартиры, в Недельное, я прибыл с ротой в первых числах августа, где мне пришлось знакомиться с новыми начальниками. В самых первых днях моего нового размещения однажды часу в двенадцатом ночи приходят мне сказать, что в село приехала графиня Каменская и убедительно просит меня с ней повидаться. Полагая, что это фельдмаршальша, я в ту же минуту надел мундир и отправился к ней. Но каков же был сюрприз, когда я нашел бывшую г-жу Курилову.

– Простите меня, Иван Степанович, что я взяла смелость вас потревожить и так поздно, – сказала она, – по приглашению, сделанному вам, вы, вероятно, предполагали встретить здесь графиню Анну Павловну Каменскую, но здесь находите другую. Может статься, вас нужно уверять, что вы действительно видите пред собой графиню Каменскую, да и немудрено, я и сама должна сомневаться в этом по тому неповиновению, которое оказывают люди покойного моего мужа. Но могу совестью моей вас заверить, что я действительно жена графа Сергея Михайловича, в доме или, скорее, в театре которого я имела честь встречаться с вами.

Я самым вежливым образом отвечал ей, что не имею никакого права не верить ее словам и что нисколько не стоит меня убеждать в справедливости оных, просил мне объяснить, в чем я могу быть ей полезен. Она просила меня дать ей надежного человека проводить ее до Калуги, иначе она боится, что люди дорогой ее ограбят. Я тотчас исполнил ее просьбу, дал лучшего и расторопного унтер-офицера, приказав ему, чтобы в Калуге он остановился у генерала Красовского,[334]334
  Возможно, имеется в виду Красовский Афанасий Иванович (1780–1849), генерал от инфантерии (1841), генерал-адъютант (1831). В 1819 г. – генерал-майор, находился в отпуску для излечения болезни.


[Закрыть] скупившего почти все имения покойного графа.