Текст книги "Сенсация"

Глава 4

I

– Ох, Таппок, Таппок, – сказал мистер Солтер. – Знаете, мне кажется, будет разумнее скрыть это досадное недоразумение от лорда Коппера. «Грош» опередит нас на день – а может, и больше. Лорд Коппер будет недоволен. У советника по иностранным делам или… у кого-нибудь еще могут быть неприятности.

Багаж Уильяма грудой лежал посреди византийского вестибюля. Даже здесь, под гигантскими позолоченными сводами, он казался громадным. Уильям и мистер Солтер с грустью смотрели на него.

– Все это отвезут к вам в гостиницу, а то, не дай бог, доложат лорду Копперу. Заполните этот бланк для получения паспорта. Сфотографируют вас в художественном отделе, а в отделе религии у нас есть архидиакон, который заверит фотографию. После этого вам здесь до отъезда появляться не стоит. На корабль «Messageries» вы, конечно, не успеете, но завтра есть рейс «Р amp; О»[6]6
  «Peninsular and Oriental» – английская пароходная компания.


[Закрыть] на Аден. Так тоже можно. Но помните, что официально вы уехали сегодня днем.

Был теплый, пахнущий бензином вечер. Уильям грустно вернулся в свой номер. На улицах продавали вечерние газеты. «Светская красавица в общественном туалете», – гласили заголовки. «Снова миссис Ститч».

Уильям вышел погулять в Гайд-парк. На помосте стоял чернокожий человек и объяснял немногочисленным слушателям, почему эсмаильские патриоты правы, а предатели – нет. Уильям отвернулся и, к своему удивлению, заметил маленький черный автомобиль, который несся по газону, ловко объезжая влюбленные парочки. Уильям приподнял шляпу, но сидевшая за рулем смотрела прямо перед собой. Миссис Ститч только что узнала, что из зоопарка сбежал бабуин и залез на дерево в Кенсингтонском саду, и намеревалась поймать его.

– Кто построил пирамиды? – надрывался эсмаильский оратор. – Негр. Кто изобрел кровообращение организма? Негр. Леди и джентльмены, я спрашиваю вас, представителей великой и справедливой британской общественности, кто открыл Америку?

И Уильям печально побрел в гостиницу, где его ждал одинокий ужин и ранний сон.

II

На следующее утро Уильям узнал в паспортном отделе, что для въезда в Эсмаилию нужна виза.

– Не исключено, что вам понадобятся даже две, – сказали ему. – Кто-то открыл недавно конкурирующее представительство. Официально мы его, конечно, не признаём, но не помешает наведаться и туда тоже. Какую часть страны вы намерены посетить?

– Патриотическую.

– Тогда лучше запастись двумя визами.

Уильям отправился по первому адресу в Мейдавейл. Он позвонил, и через какое-то время на пороге появилась всклокоченная женщина.

– Это представительство Эсмаилии? – спросил он.

– Нет, тут живет доктор Кон, но его нет дома.

– Вот как… а мне нужна эсмаильская виза.

– Зайдите в другой раз. Может, она у него и есть, только он сюда редко заходит, и не раньше восьми вечера.

На лестничной площадке в глубине холла появилась нижняя половина другой женщины. Уильяму были видны шлепанцы и часть фланелевого халата.

– Кто там, Эффи?

– Мужчина.

– Скажи ему, что мы ничего не покупаем.

– Он спрашивает, даст ему доктор чего-то там или нет.

– Пусть сначала запишется на прием.

Ноги исчезли. Хлопнула дверь.

– Это миссис Кон, – сказала Эффи. – А чего еще от них ждать? Евреи!

– Какая досада, – сказал Уильям. – Мне дали этот адрес в паспортном отделе.

– Может, вам негр снизу нужен?

– Может быть.

– Так бы сразу и сказали. Он там, внизу.

И Уильям увидел, что к перилам подвальной лестницы прикреплен флаг – черное полотнище с красным серпом и молотом. Уильям спустился вниз и на двери между двумя мусорными баками увидел бумажку:

РЕСПУБЛИКА ЭСМАИЛИЯ

ПРЕДСТАВИТЕЛЬСТВО

И ГЕНЕРАЛЬНОЕ КОНСУЛЬСТВО

Если никого нет, оставляйте письма у старьевщика

из дома № 162-б

Уильям постучал, и ему отворил негр, которого он видел накануне вечером в Гайд-парке. Лицо его, на неискушенный взгляд Уильяма, ничем не отличалось от любого другого негритянского лица, но одежда была незабываемой.

– Могу ли я видеть эсмаильского генерального консула?

– Вы из газеты?

– В каком-то смысле, да.

– Входите. Это я. Как видите, персонала у нас пока не хватает.

Генеральный консул провел его в комнату, которая когда-то была швейцарской. На стенах висели фотографии негров в военной форме и в парадной европейской одежде. Образцы тропической продукции были представлены на столе и книжных полках. Еще в комнате находились: карта Эсмаилии, конторский мебельный гарнитур из восьми предметов и радио. Уильям сел. Генеральный консул выключил музыку и начал говорить.

– Борьба патриотов Эсмаилии, – сказал он, – это борьба цветных народов и пролетариата во всем мире. Эсмаильский рабочий стонет под игом прогнившего иностранного союза капиталистических эксплуататоров, попов и империалистов. Как гениально писал великий негр Карл Маркс…

Он говорил около двадцати минут. Черные, с розовыми ладонями, похожие на плавники, кисти рук, выступающие из лиловых манжет, взлетали и шлепались о стол.

– Кто построил пирамиды? – спрашивал он. – Кто изобрел кровообращение организма?.. Африка – африканскому рабочему. Европа – африканскому рабочему. Азия, Океания, Америка, Арктика и Антарктика – африканскому рабочему!

Наконец он замолчал и стер с губ полоску пены.

– Я хотел бы получить визу, – робко сказал Уильям.

– А-а, – сказал генеральный консул и снова включил радио. – Вносите залог в пятьдесят фунтов и заполняйте анкету.

Уильям поклялся, что не сидел в тюрьме, не болеет заразными и дурными болезнями, не имеет намерений остаться в Эсмаилии на всю жизнь, не собирается свергнуть существующий политический строй, внес залог и был вознагражден штампом на первой странице нового паспорта.

– Желаю приятного путешествия, – сказал генеральный консул. – Говорят, это очень интересная страна.

– А разве вы не эсмаилец?

– Я? Конечно нет. Я выпускник Баптистского колледжа в Антигуа. Но борьба эсмаильских рабочих – это борьба негритянских рабочих во всем мире.

– Да, – сказал Уильям. – Да. Наверное, так оно и есть. Большое спасибо.

– Кто открыл Америку? – обратился к его удалявшейся спине консул голосом, который легко перекрыл звуки радиоконцерта. – Кто выиграл мировую войну?

III

Конкурирующее представительство занимало более просторное помещение в одной из гостиниц Южного Кенсингтона. Из его окна гордо свешивалось белое полотнище с золотой свастикой. Дверь в номер отворил негр, одетый в белую шелковую рубашку, бриджи из оленьей кожи и охотничьи сапоги. Он щелкнул шпорами и вскинул руку в древнеримском салюте.

– Мне нужна виза.

Псевдоконсул провел его внутрь.

– Вам придется несколько минут подождать. Дело в том, что представительство открылось недавно и у нас еще кое-чего не хватает. Визовую печать принесут с минуты на минуту. Позвольте мне пока ознакомить вас с положением дел в Эсмаилии. Его часто искажают. Так, например, евреи из Женевы, живущие на русские деньги, распространили слух, что мы – черная раса. И таковы невежество, легковерие и пристрастность порочных европейских стран, что этот нелепый слух был подхвачен прессой. Прошу вас не верить ему. Как вы сами вскоре убедитесь, мы – чистокровные арийцы. На самом деле мы первые белые колонизаторы Северной Африки. То, что Стэнли и Ливингстон сделали в прошлом столетии, наши эсмаильские предки совершили в каменном веке. Разумеется, много лет находясь под тропическим солнцем, они приобрели здоровый, в некоторых случаях даже темный загар. Но все авторитетные антропологи…

Уильям мял в руках паспорт и с тоской думал о ланче. Был уже второй час.

– Теперешнее так называемое правительство, стремящееся уничтожить великое наследие наших отцов и дедов…

Раздался стук. Псевдоконсул подошел к двери.

– Из писчебумажного магазина, – сказал голос, за которым стояло несколько поколений кокни. – С вас четыре шиллинга восемь пенсов.

– Спасибо… Вы свободны.

– Давайте четыре шиллинга восемь пенсов, или я ее опять унесу.

Последовала пауза. Псевдоконсул вернулся в комнату, где сидел Уильям.

– Оформление визы стоит пять шиллингов, – сказал он.

Уильям заплатил. Псевдоконсул вернулся с резиновой печатью, бренча четырьмя пенсами в карманах бриджей.

– Вы увидите в Эсмаилии памятники нашего славного прошлого, – сказал он, беря паспорт. – Я вам очень завидую.

– А разве вы не эсмаилец?

– Конечно эсмаилец. По крови. Но мои предки давно переселились оттуда. Я вырос в Сьерра-Леоне.

И тут он открыл паспорт.

IV

Колокола Сент-Брайда пробили четыре, когда, плотно поев, Уильям вернулся в «Мегалополитан».

– Ох, Таппок, Таппок, – сказал мистер Солтер. – Вам давно следовало быть на аэродроме. Что случилось на сей раз?

– Он сжег мой паспорт.

– Кто?

– Консул Патриотов.

– Почему?

– В нем стояла виза Предателей.

– Понятно. Как некстати. Если об этом узнает лорд Коппер, он будет весьма огорчен. Давайте пойдем к советнику по иностранным делам и спросим, что теперь делать.

На следующий день, вооруженный двумя паспортами, Уильям улетел из Кройдона на специальном самолете.

V

Летел он не один.

Пропеллеры гудели. Летчик бросил на землю сигарету и поправил шлем. Стюард закутал ноги Уильяма одеялом и нежно положил ему на колени комочек ваты, флакон с нюхательной солью и пустой бумажный пакет. Убрали трап. В этот момент от здания на краю летного поля отделились три человека и быстро направились в сторону самолета. Один из них был одет в длинный плащ песочного цвета. Козырек его клетчатой кепки был надвинут на глаза, высоко поднятый воротник защищал лицо и шею от урагана, поднятого пропеллерами. Он был маленького роста и шел торопливым шагом, но все равно было ясно, что это очень важная персона, чем-то неуловимо напоминавшая пекинеса-медалиста. Это впечатление усиливалось необычайным почтением, с которым к нему относились его спутники: гигант с солдатской выправкой, несший портфель, и высокопоставленный служащий авиационной компании в форме.

Служащий подошел к Уильяму и, напрягая голос, попросил у него позволения посадить в самолет еще одного пассажира и его слугу. Имя пассажира заглушил рев мотора.

– Мистер… Вы, конечно, знаете, кто он… единственный самолет… просьба из очень высоких кругов… бесконечно признателен… до Ле-Бурже.

Уильям сказал, что согласен, двое мужчин молча поклонились и заняли свои места. Служащий исчез. Маленький человек изящным движением заложил уши ватой и поглубже уселся в кресло. Дверь закрылась. Механики остались на земле. Самолет двинулся вперед, скрипя и подпрыгивая на неровной поверхности взлетной полосы, набрал скорость, перестал подпрыгивать, оторвался от земли, взмыл над чадом городских улиц и очень скоро завис, как бы вовсе без движения, над Ла-Маншем. Далеко внизу плыл пароход, и след от него лежал на яркой воде, как полоска дыма на ясном небе. Сердце Уильяма, взмывшее ввысь, ликовало, как ласточка.

VI

Вскоре, к сожалению, они вернулись на землю. Маленький человек и его слуга незаметно растворились в толпе, и Уильям обнаружил, что со всех сторон окружен иностранцами. Его чемоданы и коробки, казалось, занимали весь ангар, и таможенники с нескрываемым любопытством приступили к досмотру.

– Tous sont des effets personnels – tous uses[7]7
  Это мои личные предметы, для личного пользования (фр.).


[Закрыть], – вежливо сказал Уильям, но постепенно, с помощью клещей и рычагов весь багаж был вскрыт, и его экзотическое содержимое легло на столы.

Это был один из тех редких моментов, когда в обыденность натуральных шелков и запрещенной литературы ворвался пьянящий воздух приключений, один из тех моментов, которые могли вдохновить Руссо[8]8
  Анри Руссо по прозвищу Таможенник (1844–1910) – французский живописец-самоучка. Писал фантастические пейзажи и жанровые сцены.


[Закрыть] на изображение джунглей. Такого восторга таможенники Ле-Бурже не испытывали, пожалуй, с тех самых пор, как изловили египтянку, делавшую «козу» искусственному младенцу, набитому гашишем.

– Comment dit-on humidor? – вопрошал расстроенный Уильям. – C’est une chose pour garder les cigars dans la Mer Rouge-et dedans ceci sont les affaires de l’hopitale pour couper les bras et les jambes, vous comprenez – et ca c’est pour tuer les serpents et ceci est un bateau qui collapse et ces branches de mistletoe sont pour le Noel, pour baiser dessous, vous savez…[9]9
  – Как сказать «увлажнитель»?.. Это вещь для хранения сигар в Красном море, а это предметы госпиталя, чтобы резать руки и ноги, а это чтобы убивать змей, а это лодка, которая складывается, а это ветки омелы, чтобы, понимаете ли, целоваться под ней… (фр.)


[Закрыть]

– Monsieur, il ne faut pas se moquer les douanes[10]10
  – Мсье, над таможенниками нельзя смеяться (фр.).


[Закрыть].

Одни только полые тубы были встречены с пониманием и сочувствием.

– Ils sont pour porter les dépêches.

– C’est un Sport?

– Oui, oui, certainement – le Sport[11]11
  – Это чтобы передавать депеши.
  – Спортивные?
  – Да-да, конечно, спортивные (фр.).


[Закрыть].

Здесь и на Лионском вокзале Уильям оставил много денег. Казалось, все носильщики Парижа стремились прийти ему на помощь, и всем чиновникам нужна была его подпись на бесчисленных документах. Наконец он занял свое место и, когда поезд выехал из Парижа, нетвердо побрел в вагон-ресторан.

VII

Напротив него, за столом, к которому его подвели, сидел пожилой человек, отчитывавший официанта на необычайно быстром и, судя по всему, выразительном арго. Его лысая спереди и на макушке голова имела необычную, коническую форму. Сзади и по бокам волосы были коротко острижены и выкрашены в густой, с пурпурным оттенком, каштановый цвет. Он был аккуратно, хотя и несколько чопорно для данного времени года, одет и весь усыпан драгоценностями. Тусклый и широкий изумрудный кабошон украшал его галстук. Всякий раз, когда его руки, подчиняясь кульминациям и спадам произносимой речи, взлетали и опускались, на пальцах и в запонках полыхали рубины. Из одного кармана его жилета в другой тянулись через живот жемчуг и платина. Уильям подумал, кто он может быть по национальности, и решил, что, наверное, турок, но в этот момент человек заговорил голосом, который не был ни евроазиатским, ни левантийским, ни американским, ни латинским, ни тевтонским, а смесью их всех.

– Как только они видят, что перед ними англичанин, они думают, что могут сделать из него мартышку, – сказал он этим голосом. – Наш официант – швейцарец, а они хуже всех. Пытался заставить меня купить минеральную воду, хотя в графинах вода превосходная. Я немало выпил ее на своем веку и никогда в этом не раскаивался, а у меня весьма деликатный желудок. Позвольте вам налить?

Уильям сказал, что предпочитает вино.

– Вас интересует кларет? В Бордо у меня есть маленький виноградник – на противоположном склоне горы от Шато-Мутон-Ротшильд, где, по моему мнению, почва чуть менее деликатная, чем у меня. Приятно иметь то, что нравится друзьям. Они так добры, что считают, будто мой кларет можно пить. Разумеется, я его никогда не продавал. Это мое маленькое увлечение.

Он достал две таблетки – одну белую и круглую, другую черную и продолговатую – из табакерки эпохи рококо и положил их на скатерть рядом с тарелкой. Вынув из кармана крепдешиновый носовой платок, он тщательно протер свой стакан, налил в него мутной жидкости из бутылки с водой, проглотил лекарство и сказал:

– Вас удивляет то, что я заговорил с вами?

– Отчего же? – вежливо отозвался Уильям.

– Но это удивительно! Я положил себе за правило никогда не разговаривать с попутчиками. По правде говоря, я предпочитаю ужинать в купе. Но с вами мы встречаемся не в первый раз. Вы были так добры, что позволили мне сегодня днем лететь в вашем самолете. Я очень признателен вам за эту услугу.

– Не стоит благодарности, – сказал Уильям. – Рад, что смог помочь.

– Это был поступок англичанина – поступок соотечественника, – сказал маленький человек с безыскусной простотой. – Надеюсь, что настанет день, когда я смогу отплатить вам за вашу доброту… Наверняка настанет, – грустно добавил он. – Это одна из приятных, хотя подчас и обременительных привилегий человека моего положения – расплачиваться за получаемые услуги. Как правило, в несопоставимых масштабах.

– Прошу вас, забудьте об этом, – сказал Уильям.

– Я так всегда и делаю. Я стараюсь не препятствовать исчезновению из памяти приятных, но мимолетных дорожных впечатлений, однако опыт показывает, что рано или поздно мои благодетели напоминают мне о них… Вы едете до Лазурного берега?

– Нет, только до Марселя.

– Я обожаю Лазурный берег. Стараюсь бывать там ежегодно, но мне это не всегда удается. У меня столько забот – что естественно, – а зимой я очень много занимаюсь спортом. У меня в Центральных графствах есть маленькая псарня, держу там гончих.

– О! А в каком вы клубе?

– Возможно, вы о нем не слыхали. Территориально мы граничим с «Ферни». Мне кажется, там лучшее место для охоты в Англии. Это мое маленькое увлечение. Но порой, когда наступают холода, я тоскую о моем маленьком доме в Антибе. Мои друзья настолько добры, что считают, будто в нем вполне уютно. Надеюсь, что настанет день, когда вы почтите меня своим присутствием.

– Благодарю вас.

– Говорят, что купание на моем пляже просто дивное, но меня это не интересует. У меня там плантации цветущих деревьев – садоводы настолько снисходительны, что относятся к ним с интересом, – и самый большой из живущих в неволе осьминогов. Да и повар, готовящий простую морскую пищу, из лучших, что у меня служат. Мне достаточно этих простых радостей… Вы надолго в Марсель?

– Нет. Завтра я отплываю в Восточную Африку. В Эсмаилию, – прибавил Уильям с некоторой важностью.

И был тотчас же вознагражден. Его собеседник дважды моргнул и спросил со сдержанной учтивостью:

– Простите. Вероятно, я ослышался. Куда вы направляетесь?

– В Эсмаилию. Ну, знаете, туда, где идет какая-то война.

Возникла пауза. Затем последовал ответ:

– Да, название кажется мне знакомым. Я, должно быть, встречал его в газетах.

И, достав из сетки над головой томик догитлеровской немецкой поэзии, он погрузился в чтение, шевеля губами, как женщина, творящая молитву, и медленно переворачивая страницы.

Обед, как и поезд, привычно катился от неизменного консоме к неизбежному ликеру. Спутник Уильяма ел мало и не говорил ничего. С кофе он проглотил две алые капсулы. Затем он закрыл книгу любовной лирики и кивнул кому-то.

Сидевший за соседним столиком камердинер с солдатской выправкой встал и подошел к ним.

– Кутберт!

– Да, сэр?

Он неотрывно глядел на своего хозяина.

– Вы отдали проводнику мое постельное белье?

– Да, сэр.

– Проследите, чтобы он его как следует постелил. Потом можете ложиться спать. Вы помните, когда мы завтра встаем?

– Да, сэр. Благодарю вас, сэр. Спокойной ночи, сэр.

– Спокойной ночи, Кутберт…

Повернувшись к Уильяму, он сказал с теплотой в голосе:

– Это очень храбрый человек. Был моим денщиком во время войны. Никогда не отходил от меня ни на шаг, поэтому я представил его к кресту Виктории. Он и теперь всегда рядом. Неплохо вооружен, кстати.

Вернувшись в купе, Уильям долго лежал без сна, дремал, просыпался и, наконец, подняв шторы, увидел виноградники, сливы и пахучий, пыльный кустарник.

VIII

В Марселе он заметил, что его вчерашний собеседник тоже сошел с поезда, но был слишком занят, чтобы задуматься над этим фактом. Уильям видел, как щеголеватый плотный господин скользнул за барьер, на несколько шагов опережая своего камердинера, но в ту же секунду тяжкое бремя заботы о багаже вытеснило из его головы все прочие мысли.

Глава 5

I

Пароходы, на которые Уильям опоздал, были современными, комфортабельными и быстрыми – в отличие от «Francmacon»[12]12
  «Франкмасон» (фр.).


[Закрыть], на котором ему пришлось в результате плыть. Он был построен в эпоху паровых двигателей, меблирован соответственно вкусам той поры и предназначался для борений с крутыми волнами и ледяными ветрами Северной Атлантики. Конец июня в Суэцком заливе ему мало подходил. На палубах не было места для шезлонгов, в кабинах – вентиляторов, и проветривались они только через узкие амбразуры, приспособленные для отражения натиска совсем других ветров. Пассажиры безжизненно лежали на красных плюшевых диванах салона. Резные панели красного дерева надежно защищали их от морского воздуха, сверху нависал геральдический потолок. Свет к ним поступал как тусклый – через цветные стекла искусственных окон, так и слепяще-белый – через распахнутую дверь, откуда также доносились скрип лебедки, запах трюма и нагретого железа, топот босых ног и хриплый, злой голос второго помощника капитана.

Уильям сидел в жарком, мягком кресле с картой Эсмаилии на коленях. Глаза его были закрыты, голова лежала на груди. Он крепко спал и во сне видел свою школу, в которой преподавателями были негры, а директором – его бабушка, что не вызвало у него никакого удивления. В дюйме от его уха страшно громыхнуло что-то медное, и тихий голос произнес: «Опет, позалста». Яванец с гонгом двинулся осуществлять свою апокалиптическую миссию дальше, а Уильям остался сидеть, обливаясь потом и злясь, что его разбудили. Есть он не хотел.

Сидящий в соседнем кресле французский колониальный чиновник, никогда не расстававшийся со своими двумя детьми, проворно встал. Они впервые виделись с Уильямом в этот день и поэтому обменялись рукопожатием и посетовали на жару. Уильям уже усвоил, что каждое утро все пассажиры должны здороваться за руку.

– А мадам?

– Она страдает… Вы по-прежнему изучаете карту Эсмаилии? – Они вместе повернули за угол и стали спускаться в ресторан; чиновник вел спотыкающихся детей. – Это неинтересная страна.

– Да.

– И очень бедная! Если бы она была богатой, то давно принадлежала бы Англии. Зачем она вам нужна?

– Но она мне вовсе не нужна.

– В ней нет ни нефти, ни олова, ни золота, ни железа – ровным счетом ничего, – продолжал чиновник, раздражаясь при мысли о столь неуемной жадности собеседника. – Что вам там надо?

– Я журналист.

– О, для журналиста, конечно, любая страна – богатство.

За столом они были одни. Чиновник повязал вокруг горла салфетку, заткнул ее нижний конец за пояс и посадил на каждое колено по ребенку. Он всегда приступал к еде подобным образом и детей кормил из своей тарелки поочередно – досыта, до пресыщения. Протерев стакан концом скатерти, он положил туда лед и налил терпкого сине-красного вина, которое подавалось бесплатно. Маленькая девочка сделала глубокий глоток.

– Очень полезно для пищеварения, – пояснил отец, подливая вина сыну.

За столом оставалось еще три места: жены чиновника, капитана корабля и жены капитана. Двое последних стояли на мостике, наблюдая за разгрузкой. Капитан вел откровенно домашний образ жизни. Половина палубы была отдана в его распоряжение, и сквозь щели и перегородки виднелась широкая кровать на медных ножках и другая нетипичная для морского волка мебель. Жена капитана отгородила для себя еще и маленькую веранду, где стояли пальмы в кадках и сушилось белье. Там она проводила почти все свое время, что-то зашивая, гладя, и часто можно было видеть, как она, шлепая тапками, входит в рубку, вооруженная метелкой из перьев. Иногда она, окутанная пряными азиатскими ароматами, спускалась к столу, и к ногам ее жалась крошечная лысая собачка. Но в порту она всегда стояла рядом с мужем, улыбаясь агентам торговых компаний и инспекторам карантинной службы и зорко присматривая за движением контрабанды.

– Даже если представить, что в Эсмаилии есть нефть, – сказал чиновник, возобновляя разговор, который вел с первого дня путешествия, с тех самых пор, когда Уильям объяснил ему, кто он такой, – как вы ее оттуда вывезете?

– Но я не занимаюсь коммерцией. Я военный корреспондент.

– Война – это та же коммерция.

Знания Уильямом французского хватало ровно на то, чтобы говорить на общие темы и обмениваться вежливыми репликами. Словесные бои за обеденным столом изнуряли его, поэтому сейчас, как и прежде, он сдался на милость француза, проговорив «Peut-etre»[13]13
  Может быть (фр.).


[Закрыть] с интонацией, в которой, как он надеялся, звучал галльский скептицизм, и перевел взгляд на предлагаемое ему блюдо.

Это была рыба – белая, холодная, с гарниром. Дети отвергли ее с криками ужаса. Она помещалась на подносе фальшивого серебра. Два больших коричневых пальца цветного стюарда вонзались в кольцо из майонеза. Овощные ромбы и завитушки симметрично расходились по глазированной спине рыбы. Уильям грустно смотрел на нее.

– Очень опасно! – сказал чиновник. – В тропиках легко получить заболевание кожи…

…Далеко, среди прохладных камней, лежала форель – носом к истоку, задумчивая, сонная, в водах Таппок-Магна. В небе летела неправдоподобно яркая стрекоза. Голубовато-пепельная, в шрамах от гриля, с белыми бусинами глаз, форель лежала на тяжелых серебряных блюдах. «Свежая зелень речного берега, выгоревшая терракота обоев в столовой, краски далекого Ханаана, брошенного рая, – думал Уильям, – где они? Вернусь я когда-нибудь в эти родные места?..»

– …Il faut manger, il faut vivre, – сказал француз, – qu’est-ce qu’il у a comme viande?[14]14
  Надо есть, надо жить… А какое у них сегодня мясо? (фр.)


[Закрыть]

И в этот момент, неожиданно, в раскаленной пустыне Уильяму был дан знак.

Чей-то голос произнес по-английски: «Не возражаете, если я брошу тут якорь?» – и у стола появился незнакомец, будто возник из воздуха, будто его наколдовал Уильям, а вернее, будто его наколдовал неопытный джинн, по-своему истолковавший невысказанное желание Уильяма.

Он был англичанином, но на первый взгляд не лучшего качества. Его полосатый фланелевый костюм хорошо подчеркивал талию, как любят говорить портные. Рукава пиджака были обужены по моде. Полдневная жара превратила его в морщинистую, мокрую, больших размеров тряпку, от которой шел пар. Двубортный жилет был расстегнут и открывал рубашку и подтяжки.

– Оделся не по погоде, – счел нужным пояснить англичанин. – Спешил!

Он тяжело плюхнулся на стул рядом с Уильямом и вытер салфеткой шею под воротником.

– Уф-ф… Что пьют на этой посудине?

Француз, с самого начала взиравший на него с неприязнью, наклонился вперед и язвительно заговорил.

Пришелец поощрительно улыбнулся ему и спросил Уильяма:

– Что говорит папаша семейства?

Уильям дословно перевел:

– Он говорит, что вы заняли место жены капитана.

– Да ну? И какая она из себя? Хорошенькая?

– Толстая, – ответил Уильям.

– Наверху с капитаном стояла какая-то тетка. То, что я называю «мечта дистрофика». Она?

– Да.

– Не годится. Для меня, во всяком случае.

Француз наклонился к Уильяму.

– Это столик капитана. Ваш друг может сидеть здесь, только если его пригласят.

– Я с ним не знаком, – сказал Уильям. – Это его дело.

– Капитан должен представить его нам. Это место занято.

– Надеюсь, я тут никому не мешаю, – сказал англичанин.

Стюард предложил ему рыбу. Он поглядел на нетронутые завитушки и положил себе кусок.

– Если хотите знать мое мнение, – сказал он бодро, с набитым ртом, – то рыба не фонтан, но я не любитель французской кухни. Эй, ты, Альфонс, comprenez[15]15
  Понимаешь (фр.).


[Закрыть], пинта горького?

Стюард изумленно посмотрел на него, потом на рыбу, потом снова на него.

– Не нраисса? – спросил он наконец.

– «Не нраисса» не то слово, только речь сейчас о другом. Мне нраисса большая кружка «Басса», «Уортингтона» или чего там у вас есть. Понимаешь, comme ça[16]16
  Вот так (фр.).


[Закрыть], – он сделал вид, будто пьет. – Вы не знаете, как по-французски «пиво»?

Уильям постарался помочь.

Стюард радостно улыбнулся и закивал:

– Виски-сода?

– Ладно, Альфонс, твоя взяла. Тащи виски-соду. Beaucoup виски, beaucoup соды, tout de suite[17]17
  Много… немедленно! (фр.)


[Закрыть]. По правде говоря, – продолжал он, обращаясь к Уильяму, – с французским у меня не очень. Вы Таппок из «Свиста»? Знал, что вас встречу. Я Коркер из «ВН». Только что погрузился, на час раньше, чем думал. Обалдеть можно: во вторник я еще был на Флит-стрит, получил приказ двигать в десять утра, успел на каирский самолет, всю ночь трясся в машине, и вот я здесь, цел-невредим и как огурчик. Слушайте, ребята, как вы можете есть эту рыбу?

– Мы ее не едим, – сказал Уильям.

– С душком, да?

– Совершенно верно.

– Мне тоже так показалось, – сказал Коркер, – как только я ее увидел. Эй, Альфонс, mauvais poisson, – parfum formidable – prenez – et portez vite le whisky[18]18
  Плохая рыба – пахнет восхитительно – возьмите – и быстро принесите виски (фр.).


[Закрыть], живо, черный болван.

Француз продолжал кормить детей. Человеку, нянчащему двух отпрысков пяти и двух лет, которые к тому же едят очень неаккуратно, трудно сохранить надменность, но француз старался, и Коркер это заметил.

– Мамуля понимает по-английски? – спросил он Уильяма.

– Нет.

– Вот и хорошо. Гордый малый.

– Да.

– Любите la belle France?[19]19
  Прекрасную Францию (фр.).


[Закрыть]

– Да как вам сказать… Я там никогда не был. Только когда садился на корабль.

– Подумать только, я тоже. Никогда не выезжал из Англии, кроме того раза, когда меня послали в Остенде освещать шахматный турнир. В шахматы играете?

– Нет.

– И я нет. Та еще работка была!

Стюард поставил на стол сифон и бутылку виски, на которой была наклеена этикетка: «Эдуард VIII. Очень Старое Настоящее Шотландское Виски. Андре Блох и К°.Сайгон» и цветная картинка, с которой глядел через монокль щеголь эпохи Регентства.

– Альфонс, – сказал Коркер, – ты меня поражаешь.

– Не нраисса?

– Чему же тут нраисса?

– Виски-сода, – объяснял стюард терпеливо и нежно, как ребенку. – Кусно.

Коркер наполнил свой стакан, попробовал, сделал гримасу и вернулся к прерванной беседе:

– Скажи честно, ты что-нибудь слыхал об Эсмаилии до того, как тебя туда послали?

– Очень немного.

– Я тоже. И Суэцкий канал тоже не такой, как мне говорили. Знаешь, когда я пошел в журналисты, то думал, что иностранные корреспонденты знают все языки на свете и всю жизнь изучают международное положение. А мы с тобой? В понедельник после обеда я поехал в Ист-Шин расспросить кое о чем одну вдову, у которой муж разбился с чемпионкой по велосипедному спорту. Оказалось, что это не та вдова, и вообще не вдова, ее муж вернулся с работы, когда я там был, и вышло некрасиво. На следующий день меня вызывает шеф и говорит: «Коркер, отправляйся в Эсмаилию». Я спрашиваю: «Это в пригороде?» А он небрежно так отвечает: «Это в Восточной Африке. Готовь чемодан». – «А что там?» – спрашиваю. «Да негры заваруху устроили, война у них. Ничего особенного, по-моему, но газеты шлют людей, придется ехать, – говорит он. – Будешь очевидцем. Не забывай про местный колорит. И полегче с расходами». – «Почему они воюют?» – спрашиваю. А он отвечает: «Вот ты и узнаешь». Но я до сих пор не узнал. А ты?

– Я тоже.

– С другой стороны, это, наверное, не важно. Лично я считаю, что зарубежные новости ни в какое сравнение не идут с настоящими новостями – по крайней мере с такими, которые дают «ВН».

– Извините, – сказал Уильям. – Боюсь, что я плохо знаю современную прессу. Что такое «ВН»?

– Ты серьезно?

– Да, – сказал Уильям, – серьезно.

– Никогда не слыхал о «Всеобщих новостях»?

– Боюсь, что нет.

– Ну, не скажу, что мы самое большое агентство новостей в стране, – газеты пофорсистей нас недолюбливают, – но уж, конечно, самое лихое.

– Простите, – сказал Уильям, – а что такое агентство новостей?

Коркер объяснил.

– То есть все, о чем вы сообщаете, попадает в «Свист»?

– С этим как раз дело обстоит сложнее. У нас с вами в последнее время были неприятности. Вроде бы на вас подали в суд за клевету, а виноват в этом кто-то из наших. Но возьми другие агентства, и сам увидишь – мы ничем не хуже. Меня послали специальным корреспондентом.

– Тогда зачем им было посылать меня?

– Все газеты посылают специальных корреспондентов.