Текст книги "Вниз головой напополам"

Изяслав Винтерман
Вниз головой напополам

© И. Винтерман, текст, 2021

© С. Овакимян, обложка, 2021

© Формаслов, 2021

* * *

Это небо в день гнева…

 
Это небо в день гнева —
с облаками над луковицами церквей —
обольётся слезами и птицами (от крестов до… червей),
и деревьями лиственными и хвойными дворняжьих пород —
осеннее, чумовое, от которого поворот —
в землю или под землю на конце реки,
то ли Волги верблюжьей, то ли, выколи глаз, Оки.
И глядишь на Стрелку[1]1
  Место слияния Волги и Оки.


[Закрыть], на остриё направления вверх или вдаль,
по течению или против него,
будто по недомыслию замысел разгадал…
 

Кувшины, распухшие от воды…

 
Кувшины, распухшие от воды,
распахнутые врата.
Входи, живи и вкушай плоды,
не выронив изо рта.
 
 
Живём – отравленные водой,
отвратным на вид плодом,
с наколотою в глазах звездой,
сжигающею наш дом.
 
 
И если снова вернусь сюда —
свой лёгкий свершить нажим, —
пусть звёзды капают, как вода,
окуклившись до снежин.
 

Не утонуть два раза в одной реке…

 
Не утонуть два раза в одной реке:
в омут сперва, потом головой с моста.
Одна голова летит – эге-ге-е! —
другая молчит, пузыри изо рта,
 
 
раздулась на двадцать бульбулей она,
встречает рассвет, провожает закат:
запас золотой от плоского дна
вбирая в погашенные глаза.
 
 
И катятся дальше река, голова.
И роется луч в шевелюре волн.
Любовь провожает до гроба, ловя
головы, с плеч летящие вон…
 

Всё забрызгано пятнами света…

 
Всё забрызгано пятнами света,
тенью старых и новых дерев.
Мало ветра, чтоб листьями с веток
отрываться, лететь, одурев.
 
 
Тени тьмою набухнут. Бескровье
колыхнёт к ледяному окну.
Полечу как отродье бесовье,
бошку в плесень ночную макну.
 

Джонни Уокер и Дэниэлс Джек

 
Джонни Уокер и Дэниэлс Джек
спят в остатках на донышках тёмных,
друг у друга в движении век
продолжаясь, в словах мегатонных.
Друг у друга мы есть или нет…
То ломясь, то вливаясь друг в друга,
разделяем ли мы тьму и свет —
изнутри подожжённого круга —
то сминающих нас, точно сон,
то бессонницей душащих смертной.
А в висках два дружка в унисон,
как навлоны валютою местной.
 

Русский актёр проходит пробы…

 
Русский актёр проходит пробы,
вступительные экзамены —
изображает пьяного.
Это же нулевой уровень,
клятва на знамени,
слёзы над гробом,
управленье туманами,
контурами пустоты.
Захлёбывается слюной,
выхлопным газом
клятвы:
«Я знаю, что трезв,
и со мною народ мой,
в роль входящий,
как в куст горящий,
не моргнув и глазом».
 

Мы подняли листву, смели…

 
Мы подняли листву, смели,
как фрагменты старинной карты
неоткрытой ещё земли
то ли плоской, то ли покатой.
Нам бы землю эту открыть,
в сердце не убавляя прыть,
выбивая ревнивый ритм,
выколачивая тайну рифм
из стволов, из груди, из глаз,
текущих по карте вниз, —
это сердечный оргазм,
естественный магнетизм.
 

Гоняет ветер здесь чаи…

 
Гоняет ветер здесь чаи
с потомками орды.
Причудливы обычаи
всегда живой воды.
 
 
Стучит в мозгу тестостерон —
есть слух даже у глаз.
Любовью с четырёх сторон
и с пятого угла —
 
 
проходят люди взад-вперёд,
неся свои кресты,
пьют кислород и водород
и бегают в кусты…
 

Меня пробирает дождь…

 
Меня пробирает дождь,
по листьям скользящий вниз.
Внизу ставят штамп подошв
сочнее транзитных виз.
 
 
Ласкает каблук земля.
Припудривает носок
серебряная зола,
и шепчет дождю листок:
 
 
«Уже никуда не лечу…»
Проводит по мне водой,
хлопает по плечу,
будто я неродной.
 
 
Голосом голых ветвей,
криком синего дня,
дождь рукою твоей
перебирает меня.
 

Вышел, упал головою в снег…

 
Вышел, упал головою в снег,
сердцем – в прохладный пух.
Зверь мой, ты оставила мне
запах свой, свет и дух…
Волнами покатили дни:
за волною ещё волна.
Ты оставила мне задолго до них
жизнь ещё одну – вот она!
 

Диптих

1.

 
Неба волчица накормит
звоном в ушах —
кровью – до метеошторма
в обычных вещах.
 
 
Вот, ещё звонче, звонче —
там, глубоко вверху.
В завывании волчьем —
страх во рту.
Ширина, глубина —
невозможная голубизна…
И прекрасная темнота —
звёзды выпали изо рта.
 

2.

Небо – пепельно-чёрный дух

переводит на два щелчка:

замри! А чего он хочет:

человек без кожи и нервов

от неба? —

Может, коре деревьев завидует,

шерсти зверья,

нежному меху космоса,

пока не сожжёт заря.

Успехам первых листьев…

 
Успехам первых листьев,
осеннему вранью —
с улыбкой верю лисьей
седому воронью.
 
 
Я отправляю осень
на смерть перед собой.
Нет места рыжим косам
с зелёною травой,
 
 
их бурному роману
до яблочного дня,
и ветру-пироману,
разжёгшему меня.
 

Где-то за первым глотком…

 
Где-то за первым глотком
кофе – наступит покой.
Небо светлеет,
сцарапав налёт ноготком
с жирных деревьев аллеи, —
я не такой.
 
 
Золото сходит легко.
Каплями света и пота —
солнце. Отмашка —
оно далеко.
Здесь только я, только прото-
тип беспокойный за чашкой.
 

Я на молекуле, на атоме…

 
Я на молекуле, на атоме,
таких, как я, здесь миллион.
Но тот, кто бьёт меня цитатами, —
я понимаю, лучше он.
 
 
Он светел, лоб его – медалью,
он лучше от младых ногтей
несовершенною моралью
и экспрессивностью идей.
 
 
Он – легион, а я без имени —
хлопок беззвучный в пустоту.
И только ты, и только ты меня,
любя, поймаешь на лету.
 

Осень – плотно набитый шкаф…

 
Осень – плотно набитый шкаф
с шерстяным богатством.
Одолжите пальто и шарф —
благородства сей жест придаст вам:
сразу видно, кто плут, кто шпик,
в чьи случайно попало руки.
Всё напялю под дождевик —
и посмотрим на ваши трюки.
 
 
Смысл, теряющий блеск, размер —
не велик его, как раньше.
Включит дождик секундомер:
сколько мы пребывали в трансе,
что ни капельки не хотим
выходить и теряться в вечном.
Лак потрескался, как хитин,
вещи стали бесчеловечны.
 

Девочка с яблоком, змеем ручным…

Девочка с яблоком, змеем ручным,

шлёт избранника в… сад,

побаловав мясным и мучным,

объясняя на полпути: рай или ад —

разницы нет, сколько вглубь ни ходи,

ниточка жизни ещё не видна…

Полпути превращаются в целый путь,

в непредсказуемые времена.

Ветер-змей – бабник и шалопут —

задирает тёплой рукою меня,

сползает на плечи с голых дерев,

ищет себя в каждом из нас.

До сути дойдя

...

конец ознакомительного фрагмента