Текст книги "Дикая Флетчер"

Ее лицо напоминает мне лицо Агнес, хотя возраст и вес сделали ее щеки тяжелее, а морщины гораздо заметнее. Она тоже невысокого роста, как и Агнес. Я бы дала ей метра полтора, что делает разницу в росте между ней и Джоной почти комичной.

Джона смотрит на нее сверху вниз, и даже борода не может скрыть его искреннюю улыбку.

– Что ты делаешь ниже по реке, Этель?

– Собираю припасы. – Она машет обветренной рукой на свою скудно заполненную тележку с рисом, смесью для блинов и банкой колы.

– Как Жозефина и ребенок?

При упоминании о ребенке лицо старушки расплывается в широкой ухмылке.

– Он становится симпатичным и толстеньким, наконец-то. А Жозефина сильная.

– Все вы, жители деревни, сильные.

Этель хмыкает, отмахиваясь от того, что, как я чувствую, считается большим комплиментом от Джоны, ее темные глаза смотрят на меня.

– Кто она?

– Дочь Рена. Приехала в гости.

Старушка кивает, пристально меня изучая, ее мудрый взгляд невозможно прочесть.

Я ерзаю под ним, негромко здороваясь.

– Она симпатичная, – наконец заявляет Этель с кивком, как бы выражая свое одобрение. Будто меня здесь нет.

– Альберт привез тебя вниз? – спрашивает Джона, быстро меняя тему.

– Ага. Он в больнице, ему осматривают руку.

– А что у него с рукой?

– Порезался в рыбном лагере в июне.

Джона хмурится.

– Должно быть, все плохо, раз он проделал такой путь, чтобы посетить врача.

– Она гноится, – торжественно признает Этель. – Лекарь сказал, что без лекарств станет хуже. – Затем она разражается смехом. – Я сказала, что отрежу ему руку у запястья, пока он спит, чтобы инфекция не распространилась. Думаю, он мне поверил.

– Это потому что он знает тебя, – говорит Джона, качая головой. Он улыбается, но явно верит, что старуха может выполнить свою угрозу.

– Когда ты снова приедешь в деревню?

– Посмотрим. – Он безучастно пожимает плечами.

– Давай поскорее. У нас будет мясо для тебя. – Этель снова переводит взгляд на меня. – Джона спас жизнь моей Жозефине и ее ребенку. Она начала рожать слишком рано, и он прилетел за ними, хотя это было опасно. Когда никто другой не стал бы. Ребенок был синим, когда появился на свет, а Жозефина потеряла много крови…

– Просто делаю свою работу, – бурчит Джона, внезапно прерывая ее, будто испытывая неловкость. – Передай Альберту привет и скажи, чтобы учился потрошить рыбу.

Этель хихикает, ласково похлопывая его по руке.

– Увидимся на реке.

Я смотрю, как она уходит.

– Это правда? Что ты отправился и забрал их, когда никто другой этого не сделал бы?

– Был небольшой снегопад. Она преувеличивает, – комментирует Джона, отворачиваясь от меня, чтобы, возможно, поискать Кейли в проходах или просто завершить неудобный для него разговор.

Это из-за того, что он скромничает? Что-то подсказывает мне, что старушка не сильно преувеличивает, и когда она называет ситуации «опасными», они просто апокалиптические по меркам других людей.

Кейли снова появляется у стойки, отвлекая меня от мыслей. Она протягивает пакет соевого молока, которое я уже пила однажды.

– Вы сказали «большой», верно?

– Да, но. – Я колеблюсь. – У вас случайно нет бренда «Шелк»?

Это единственное соевое молоко, что я пробовала, которое не имеет привкуса жидкого мела.

Лицо Кейли становится раздраженным.

– Это единственное, что у нас есть. Вы все еще хотите его?

Я вздыхаю.

– Конечно. С дополнительной пенкой, пожалуйста.

Брови девушки хмурятся.

– Наша маленькая принцесса будет все, что ты сможешь приготовить, и спасибо тебе за то, что ты не оставляешь попыток ради нее, – прерывает Джона слишком терпеливым тоном. – Правда же, Калла?

– Конечно.

Мои щеки пылают. Как он заставил меня почувствовать себя нелепо из-за того, что я заказываю такую обычную вещь, как кофе, так, как я его люблю?

Он кивает в сторону продуктовых отделов, слегка подталкивая тележку.

– Почему бы тебе не пройти вперед, а я принесу тебе кофе, как только он будет готов.

Он предлагает, потому что хочет побыть с Кейли наедине? Или несколько минут подальше от меня? Несколько минут, чтобы поиздеваться над «нашей маленькой принцессой»? Я решаю, что мне все равно.

– Звучит здорово!

Я ухожу с широкой, довольной улыбкой.

Потому что Джоне придется отдать шесть с половиной долларов за мою дерьмовую чашку кофе.

* * *

– Так, мы закончили здесь, верно? – Джона толкает тележку к кассам, бросая быстрый взгляд на часы.

Не успел он вручить мне дымящийся бумажный стаканчик – без защитного рукава, чтобы не обжечь пальцы, – как перехватил управление тележкой. Я бы сказала, что он был предупредителен, но, учитывая, что для того, чтобы не отстать от него, мне пришлось пробираться по проходам быстрым шагом, скорее всего, это было связано не с добротой, а с желанием побыстрее выбраться отсюда. К его чести, он еще не бросил меня.

– Я… думаю, да?

Я давлюсь оставшимся, возможно, самым худшим кофе, когда-либо известным человеку, и выбрасываю стаканчик в ближайшую урну. По крайней мере, головная боль начинает ослабевать. Но я не знаю, как переживу неделю, если буду пить это дерьмо. Интересно, а «Амазон» доставляет сюда?..

– Последний шанс, – предупреждает меня Джона.

Я осматриваю тележку – фруктовые коктейли на завтрак, зеленые салаты с куриной грудкой на обед и ужин, а еще пакет миндаля, десяток яиц, ингредиенты для сэндвичей и бананы для перекуса. В основном то, что я ем дома. Также, благодаря Джоне, я вспомнила о двадцатидолларовом баллончике спрея от насекомых. Джона прошел по отделу хозяйственных товаров – мимо квадроцикла и лодочного мотора, потому что, очевидно, на Аляске возможно приобрести квадроцикл и лодочный мотор в продуктовом магазине, – и не спрашивая бросил спрей в тележку, объявив достаточно громко, чтобы все посетители в ближайших двух проходах услышали, что если я настаиваю на пробежке голышом, то это единственное средство от комаров, которое сработает.

И все же я не в силах игнорировать это ноющее чувство, что я что-то забыла.

– Давай. Пошли. Попросишь Рена отвезти тебя сюда еще раз.

– Если бы, – издевательски фыркаю я. – Он слишком занят зарабатыванием денег, чтобы найти время для собственной дочери. Он даже не хочет, чтобы я была здесь.

Джона хмурится.

– Кто тебе это сказал?

– Никто. Это довольно очевидно, черт возьми. Если бы не Агнес, я бы даже не узнала, что он болен.

Агнес.

Ужин сегодня.

Вот что я забыла.

– Красное или белое?

– Что? – Джона хмурится, застигнутый моим вопросом врасплох.

– Агнес пригласила меня и моего отца сегодня на ужин. Мне нужно принести что-нибудь для нее. – А еще мне кажется, что я слышу, как бутылка водки зовет меня по имени, чтобы я смогла пережить эту неделю. – Красное или белое вино?

Джона отмахивается.

– Не утруждайся. Она не ждет этого.

– Я не собираюсь приходить в чужой дом с пустыми руками, – говорю я, блуждая глазами по вывескам магазина в поисках алкогольного отдела, который мы явно пропустили. – Кто так делает?

– Я делаю так постоянно, – отвечает Джона, словно гордясь этим фактом.

– Да… ну…

Это был риторический вопрос, но меня не должно удивлять, что йети не понимает элементарного этикета. Между тем как меня моя мама, когда мне было восемь, заставляла в благодарность за организованные вечеринки приносить в дома друзей печенье и кексы.

– Приносить что-нибудь для хозяйки считается хорошим тоном. Что-нибудь вроде вина, – говорю я спокойно, с минимальным осуждением в голосе.

Джона смотрит на меня ледяным взглядом три долгие секунды.

– Агги не пьет. Твой отец иногда может выпить пива.

– Отлично. – Может быть, если я появлюсь с упаковкой из шести банок, он ощутит себя обязанным поговорить со мной больше минуты. – Где я могу достать?..

– Не можешь. Это непьющая коммуна. В Бангоре не продают алкоголь.

– Что? – Мое лицо искажается от шока. – Ты лжешь.

Брови Джоны изгибаются дугой.

– Ты споришь со мной об этом?

– Это что, черт возьми, запрет 1920-х годов?

– Нет. Это Западная Аляска, где алкоголизм является серьезной проблемой, – говорит Джона, в его голосе звучит снисходительность. – Люди будут пить так много, что зимой потеряют сознание в снежных завалах и замерзнут до смерти.

– Значит, никто не может купить алкоголь?

Звучит немного радикально.

– Не-а. Даже ты. – Он получает от этого слишком много удовольствия.

– Ну, а как тогда мой папа достает пиво? – парирую я. – Ты сказал, он пьет пиво.

– Он привозит его с собой домой, когда посещает Анкоридж или Сьюард. И нет… Я не слетаю туда, чтобы захватить для тебя чертову упаковку. – Его идеально ровные, белые зубы сверкают в широкой, злобной улыбке. – Думаю, сегодня вечером тебе придется обойтись без надлежащего столового этикета.

– Все в порядке. Я куплю ей цветы.

Я смотрю на зеленое ведро рядом с кассой, где стоят три печального вида букета лимонно-желтых маргариток, яркая краска на лепестках которых не может скрыть коричневеющие края. Моя мать-флорист умерла бы, увидев это, думаю я, хватая один из букетов, и следую за Джоной к последней кассе, глядя ему в спину.

Непьющая коммуна? Что люди заказывают в баре в пятницу вечером? Какао и крем-соду? Если подумать, я нигде не заметила мигающих неоновых огней или слова «бар».

Так как, черт возьми, люди здесь развлекаются?

– Разве ты не должен работать?

Кассир – белая женщина лет пятидесяти, со светлыми волосами, мягкими голубыми глазами и легким южным акцентом, который со временем стал тускнеть, улыбается Джоне, а на меня бросает частые любопытные взгляды. Я предпочту это, нежели то, что на меня откровенно пялятся все остальные люди здесь. Над корзинами с уцененными консервированными овощами сгорбились пожилые женщины, глядя на меня затуманенными катарактой глазами. На меня смотрят держащие товары кладовщики, замерев с поднятыми руками, – на мое лицо, грудь, туфли – когда я прохожу мимо. Женщины средних лет в нелепых джинсах и неуклюжей обуви с собранными в неаккуратные хвосты волосами, затихают в середине разговора и смотрят на меня так, будто я сбежала из цирка. Или, скорее, они знают, что я чужая, и пытаются понять, что привело меня в Бангор, штат Аляска.

Я быстро понимаю, что все здесь знают друг друга, а если не знают напрямую, то максимум через одну-две степени разобщенности, и они заведут разговор, чтобы выяснить, через сколько именно. Визит в «Мейер», похоже, считается выходом в люди в той же степени, что и жизненной необходимостью. Покупатели бродят вверх и вниз по рядам, загораживая проходы, чтобы прокомментировать распродажу говяжьего фарша и салата, или прогнозируемый перерыв в дожде, или тех, кто приедет из Анкориджа. Никто никуда не торопится.

Никто, кроме Джоны.

– Привет, Бобби. – Джона начинает бросать продукты на ленту. – Ага. Мне полагалось. По дороге я попал в засаду.

Я закатываю глаза. Из няньки Джона превратился в заложника.

– Спасибо. Я справлюсь. – Я выхватываю у него из рук зеленый перец, прежде чем он успевает швырнуть его, – и тоже роняю. – Ты не против упаковать продукты? Вон там.

Подальше от меня. Я подкрепляю свои слова легким толчком в его бицепс, твердый под моей ладонью.

Кассирша – Бобби – продолжает оформлять покупки, ее пальцы летают по клавиатуре с внесенными кодами овощей.

– Джордж сказал, что на этой неделе ожидается несколько ясных дней. Я устала надеяться на них. Но это была бы хорошая перемена после дождя.

– Ты уже должна была привыкнуть к дождю, – ворчливо замечает Джона, запихивая мои продукты в коричневые бумажные пакеты.

– Кто-нибудь когда-нибудь привыкает к этому? – Повисает пауза, а затем: – Так это твоя сестра? Или кузина? – Билли спрашивает Джону, но смотрит на меня.

– Это дочь Рена, Калла.

Быстрые пальцы кассирши замирают.

– Ох… точно! Джордж говорил, что ты полетишь за ней в Анкоридж. Джордж – это мой муж, – объясняет она, теперь обращаясь ко мне напрямую. – Он и отец Джоны вместе летали в ВВС. Теперь он летает для Рена.

Я предполагаю, что этот Джордж связан с «Дикой Аляской», о чем ранее упоминал Джона. Кроме того, Бобби снабдила меня и другой информацией – отец Джоны был пилотом ВВС США, и похоже, что Джона пошел по его стопам, во всяком случае, в том, что касается полетов. Та кепка, должно быть, принадлежала его отцу.

Бобби качает головой.

– Я и забыла, что у Рена была дочь все эти годы. Боже, прошла целая вечность. Ты и твоя мама в итоге оказались в. – Она позволяет словам повиснуть в воздухе, ожидая, что я заполню паузу.

– Торонто.

Она слегка кивает, словно услышав ответ на невысказанный вопрос.

– И ты здесь впервые?

– С тех пор, как мы уехали, да.

– Значит… ты решила, что пришло время для визита?

– Самое подходящее время для отпуска, верно? – отвечает за меня Джона, его пронзительные глаза смотрят в мои, в них ясно читается предупреждение.

Судя по тому, что сказала Агнес, мой отец пока не хочет, чтобы люди знали о его раковом диагнозе. Полагаю, это касается и его сотрудников.

– Ага. У меня было свободное время, и мне всегда хотелось увидеть Аляску, – добавляю я, подкрепляя нашу ложь.

Бобби вежливо улыбается мне, что говорит о том, что она надеялась на более сочный ответ, чем этот, а затем заканчивает отбивать оставшиеся продукты.

Мои глаза выпучиваются при виде счета, пока я пересчитываю купюры. Как два пакета продуктов могут столько стоить?

Бобби смеется.

– Ну и цены, да? Ну, наслаждайся своим пребыванием на Аляске, Калла. И будь осторожна, – предупреждает Бобби, кивая в сторону Джоны, – а то этот парень так очарует тебя, что ты не захочешь уезжать.

– Да, я уже с трудом контролирую себя. – Мой голос сочится сарказмом.

Она наклоняет голову, на ее лице отражается растерянность.

Мой рот раскрывается.

– Боже мой, ты не шутишь.

С ее тонких губ срывается неловкая усмешка.

– Не забудь отправить моего мужа домой сразу после работы, Джона. Он начинает болтать, а спохватывается, когда солнце уже зашло.

Джона подмигивает ей, забирая пакеты с продуктами одной рукой, его бицепсы напрягаются под хлопчатобумажным рукавом.

– Не забуду.

Я выхожу следом, держа в руках букет почти увядших цветов и чувствуя на своей спине бесчисленные взгляды.

Я ничего не могу с собой поделать.

– Итак, если ты очарователен, кого тогда Бобби считает засранцем?

– Есть тут один прямо сейчас.

Я слежу за кивком Джоны и обнаруживаю свое отражение в окне.

Он быстро отыгрывается, надо отдать ему должное.

Джона, прищурившись, смотрит в небо, и я вижу, что он ищет надвигающуюся дождевую тучу.

– Люди здесь действительно помешаны на погоде.

– А почему бы им не быть? Сильный ветер, густой туман, слишком сильный дождь или снег… все это задержит нас на несколько часов, на день. Иногда даже дольше. – Его сапоги скребут по пыльной земле. – Люди полагаются на самолеты для доставки продуктов питания, лекарств, врачей, почты. Всего.

Я стараюсь не обращать внимания на тяжелые взгляды двух подростков лет шестнадцати с банками колы в руках, которые открыто пялятся на меня.

– И глазеют они даже больше, чем следят за погодой, – бормочу я, больше для себя.

– Они не привыкли видеть живую куклу Барби, вот и все.

Я хмурюсь. Он только что назвал меня…

– Я не кукла Барби!

– Нет? – Джона бросает на меня косой взгляд, в его глазах веселье. – Фальшивые волосы, фальшивое лицо, фальшивые ногти… – Его глаза опускаются к моей груди, а затем устремляются в сторону. – На тебе есть что-нибудь настоящее?

У меня отпадает челюсть.

– Они не фальшивые!

И мне никто никогда не намекал на обратное. Они даже не особо впечатляют.

– Мне все равно, так или иначе. Ты удивляешься, почему люди смотрят на тебя. Вот почему, – говорит Джона скучающим тоном.

Он открывает люк своего внедорожника, а затем укладывает туда пакеты с продуктами.

А я просто смотрю на него в изумлении. В «Мейере» с ним поздоровались не менее двадцати пяти человек. Все эти легкие помахивания и дружеские приветствия, будто люди действительно рады его видеть. Бобби назвала его «очаровательным». Агнес утверждает, что он «плюшевый медвежонок». Этель говорит о нем так, словно он ходит по воде.

Я что, в какой-то альтернативной вселенной?

В которой все остальные видят Джону идеальным, а я вижу правду?

– Я сделала что-то такое, что заставило тебя невзлюбить меня? – наконец выдавливаю я.

Он мрачно усмехается.

– Нет. Я просто знаю твой тип, и у меня никогда не было особого терпения к нему.

– Мой тип?

– Ага. – Джона захлопывает дверь внедорожника и поворачивается, чтобы устремить на меня каменный взгляд, его мускулистые руки сложены на груди. – Поверхностная, самовлюбленная, избалованная.

Я стою с открытым ртом секунды три.

– Ты ничего обо мне не знаешь.

– В самом деле… – Он закусывает нижнюю губу в раздумье. – Давай подумаем… ты появляешься в Анкоридже с целым шкафом одежды на одну неделю, ожидая, что оставшуюся часть пути тебя доставят на частном самолете? И выглядишь так, будто перепутала взлетно-посадочную полосу с гребаным Миланом.

Я отодвигаю в сторону шок от того, что он знает хоть что-то о модной индустрии, чтобы защититься.

– Мне нужно было много вещей для такой пасмурной погоды…

– Сегодня утром ты отправилась на пробежку или в ночной клуб с таким макияжем? Я готов поспорить на свой левый орех, что никто не видел твоего настоящего лица уже много лет. Ты тратишь все свои деньги на то, чтобы выглядеть красиво, а все свободное время – на публикацию фотографий, чтобы доказать совершенно незнакомым людям, насколько ты красива.

Мой позвоночник начинает дрожать. Джона говорит о моем профиле в инстаграме? Как он мог узнать о нем? И, о боже, он только что упомянул свои яйца?

– Ну знаешь, некоторые люди гордятся своей внешностью. – Я бросаю на него колкий взгляд, несмотря на то, что мои щеки горят от возмущения.

Он продолжает, будто бы я ничего и не говорила:

– Ты драматизируешь, считаешь, что имеешь право, и осуждаешь. Тебе нравится внимание, и ты привыкла его получать. Ты мало что знаешь о мире за пределами твоего маленького пузырика. Ты даже не потрудилась хоть немного узнать о том, откуда родом твой отец. Где ты родилась.

– Не то чтобы у меня было много времени…

– Тебе двадцать шесть лет, и у тебя никогда не было времени? – Брови Джоны изгибаются в сомнении. – Ты решила, что Аляска тебе не понравится, еще до того, как пальцы твоих ног коснулись этой земли, и с тех пор ты задираешь нос на всех и вся.

– Вовсе нет!

– Агнес предполагала, что тебе будет трудно здесь, но ты сможешь продержаться хотя бы эту чертову неделю. Ты не видела отца почти всю свою жизнь, а когда наконец-то появилась здесь, ты злишься, что для тебя не заполнен холодильник? Ты, наверное, даже не подумала о том, как тяжело было Рену, или о том, что он может не знать, как разговаривать с тобой после столь долгого времени. – Джона понижает голос: – Или о том, через что он проходит сейчас. Но нет, ты больше сосредоточена на том, чтобы получить свой гребаный соевый латте и решить, какой подарок хозяйке принести сегодня на ужин. – Он самодовольно улыбается. – Как я справляюсь? Я во всем тебя неправильно понял?

– Полностью, – отвечаю я дрогнувшим голосом, не способная на большее в моем нынешнем шоковом состоянии.

Я привыкла к Саймону – к его мягким вопросам, к его задумчивым паузам, когда он спокойно оценивает реальный смысл моих слов, к тому, как он пытается помочь мне увидеть себя такой, какая я есть. Такова его природа, учитывая его профессию. Бывали моменты, когда это раздражало меня, когда я кричала, чтобы он прекратил заниматься психоанализом. Но он никогда не делал этого в мстительной, пренебрежительной манере.

И тут появляется этот парень, с которым я познакомилась двенадцать часов назад, делает всевозможные необоснованные предположения и разбирает меня на части, как будто во мне вообще нет никакой реальной ценности.

Холодное веселье исчезает из его глаз, оставляя что-то похожее на грусть.

– Я бы хотел ошибаться. Потому что тогда, возможно, ты справишься с собой, дашь Рену поблажку и используешь время, которое у тебя есть, чтобы узнать его получше.

– Ты даже не знаешь, что между нами произошло, – бормочу я. – Я не могу просто простить и забыть, а потом крепко обнять его.

– Никто от тебя этого не ждет. Но если ты умна, то захочешь попытаться спасти хотя бы частицу того, что у тебя было, ради своего собственного блага.

Джона смотрит на запястье, чтобы еще раз проверить время – я все еще не видела, чтобы он доставал телефон из кармана, – а затем обходит грузовик и забирается в водительское кресло. Оставив меня стоять там и испытывать чувство вины, и я даже не совсем уверена за что. Неподалеку задерживаются несколько посетителей магазина, ставших свидетелями моего унизительного и безжалостного препарирования.

Двигатель внедорожника начинает реветь, и мгновение спустя из кабины раздался крик:

– Давай! Мы здесь не все в отпуске.

Да, Бобби… Он очаровал меня до потери трусиков.

Я бы лучше прошла восемь километров без одежды, облепленная миллионом комаров, чем села бы сейчас рядом с Джоной.

Через несколько мест припарковано такси. Водитель, мужчина с лохматыми черными волосами и скучающим выражением лица, сидит на водительском сиденье с опущенным окном, небрежно попыхивая сигаретой. Наблюдает за зрелищем.

Я машу ему рукой, все еще сжимая букет перезревших маргариток.

– Вы свободны?

Он опускает голову один раз – да – и затем делает длинную затяжку. Таксистам здесь разрешено курить в своих машинах? Держа голову высоко поднятой – я не хочу, чтобы Джона был доволен тем, что его слова меня задели, – иду к такси и забираюсь на заднее сиденье, изо всех сил стараясь не обращать внимания на тягучий запах табачного дыма.

Мотор включается, и я оглядываюсь, чтобы встретиться с холодным взглядом Джоны, который смотрит на меня через лобовое стекло. Мы стоим так в течение трех… четырех… пяти секунд, прежде чем он трогается с места, его колеса поднимают тучи пыли и камни, когда он выезжает с парковки. «Скатертью дорога».

– Куда? – спрашивает таксист, его темные глаза смотрят на меня через зеркало заднего вида.

Дерьмо. Как мне снова вернуться к отцу? Куда поворачивал Джона? Это было до или после той сомнительной кофейни?

– Вы знаете, где живет Рен Флетчер?

Таксист мотает головой, и на мгновение я впадаю в панику. Я собираюсь сказать ему, чтобы он отвез меня в аэропорт, но потом вспоминаю, что у меня есть адрес отца в электронном письме от Агнес. Я быстро нахожу его и читаю мужчине вслух. А затем со вздохом облегчения погружаюсь в потрескавшуюся, пропахшую табаком кожу. Джона мне совсем не нужен.

– Сколько стоит живописная дорога туда?