Текст книги "Стенание"

– Да, это правда.

Последние десять лет были временем перемены веры: люди переходили из католицизма в лютеранство, становились протестантами, а потом вновь меняли свои убеждения. Но Грининг и его друзья, очевидно, обсуждали совсем уж радикальные крайности. Я задумался: интересно, где теперь эти трое – Маккендрик, Вандерстайн и Кёрди? Затаились?

Джеффри снова заговорил:

– Я частенько не мог понять, каким образом Армистед сводит концы с концами. Некоторые книги, которые он печатал, плохо продавались, а иногда он, похоже, вообще сидел без работы. А порой бывал занят под завязку. Я даже грешным делом подозревал, уж не печатает ли мой сосед запрещенные книги и памфлеты. Знаю, что несколько лет назад ему доставили большую партию книг…

– В смысле уже напечатанных?

– Да. Их привезли с континента, возможно нелегально, для распространения в Англии. Я видел их у него в хибаре, в ящиках, когда заходил спросить, не нужен ли ему дополнительный шрифт, который у меня оказался. Один ящик был открыт, и Грининг быстро его задвинул.

– Интересно, что это была за литература…

– Кто знает? Может быть, труды Лютера, или этого Кальвина, который, говорят, наделал немало шума в Европе, или Джона Бойла… – Джеффри закусил губу. – Армистед просил меня никому не говорить о тех книгах, и я поклялся, что не скажу. Но теперь он умер, и это уже не может повредить ему.

– Благодарю вас за доверие, мастер Оукден, – тихо произнес я.

Печатник серьезно посмотрел на меня:

– Если бы я рассказал об услышанном не тем людям, Армистед и его друзья могли бы кончить так же, как вчера Энн Аскью. – Его губы вдруг в отвращении скривились. – Это было мерзко, просто отвратительно!

– Да. Меня заставили пойти на Смитфилдскую площадь как представителя нашего инна и смотреть на казнь. Это было ужасное зрелище.

– До чего же мне тяжело, мастер Шардлейк. Мои симпатии на стороне реформаторов. Я не протестант и уж тем более не анабаптист, но я никогда бы не отправил своих соседей на костер Гардинера.

– А Элиас тоже входил в этот радикальный кружок? – тихо спросил я.

– Думаю, что да, входил. Этим летом я не раз слышал его голос из хибары мастера Грининга.

– Я должен допросить его, но я буду осторожен.

– Хоть Элиас и такой неотесанный, но был искренне предан своему хозяину. Он хочет, чтобы убийц нашли.

– И он может дать важные показания. Насколько я понимаю, Элиас сорвал первую попытку нападения на типографию за несколько дней до убийства.

– Да. Он единственный это видел, но решительно поднял тревогу и созвал других подмастерьев, – кивнул Оукден и, немного помолчав, добавил: – Я вам скажу одну странную вещь, поскольку сомневаюсь, что сам парень об этом поведает. За несколько дней до убийства мастер Грининг с друзьями, включая Элиаса, собрались на свою вечернюю дискуссию. Спор вышел особенно громкий. Окна у них были открыты, и у меня тоже, и какой-нибудь проходящий стражник вполне мог услышать их с улицы. Хотя здесь у нас даже стражники – свои люди.

Я знал, что во многих лондонских приходах жители все больше обособляются в реформаторских и традиционалистских кварталах.

– Все на этой улице склоняются к реформизму? – уточнил я. – Мне известно, что это характерно для многих печатников.

– Да. Но то, что я услышал, было бы опасно в любом квартале. Я не на шутку рассердился на соседей: сами понимаете, что если бы их вдруг арестовали, то и меня бы тоже стали допрашивать, а у меня жена и трое детей, о которых надо думать. – Голос моего собеседника слегка дрогнул, и я понял, как беспокоили его неосторожные разговоры Грининга и его гостей. – Я вышел на улицу и хотел постучать им в дверь, сказать, что нужно соблюдать безопасность – свою и мою. А когда подошел к двери, услышал, как голландец – у него характерный акцент – толкует о каком-то человеке, который скоро прибудет в Англию: якобы это посланец самого Антихриста, и он сокрушит и уничтожит наше королевство и обратит истинную религию в прах. Они даже называли имя, видимо иностранное. Но я не уверен, что правильно разобрал.

– Что же вы расслышали?

– Джурони Бертано – или что-то в этом роде.

– Похоже на испанское или итальянское.

– Вам виднее. В общем, я постучал в дверь, попросил их говорить потише и закрыть окна, пока мы все не оказались в Тауэре. Они не ответили, но, слава богу, окна затворили и голоса умерили. – Печатник бросил на меня испытующий взгляд. – Я рассказал вам это только потому, что знаю, в какой опасности оказалась королева.

– Я искренне благодарен вам за откровенность.

– Но я все никак не могу понять одной вещи, – продолжал Оукден. – Зачем радикалам красть книгу королевы Екатерины, тем самым подвергая ее опасности?

– Я бы тоже хотел это знать.

– Я определенно не слышал, чтобы они упоминали имя королевы. Но, как я уж упоминал, кроме того единственного вечера, когда я услышал про Джурони Бертано, обычно до меня доносились только отдельные фразы. – Джеффри вздохнул. – В наши дни нигде не безопасно.

За дверью раздались шаги, и мы с Оукденом тревожно переглянулись. Дверь открылась, и вошел явно довольный Николас.

– Ты что, не мог постучать? – сердито сказал ему я. – Мастер Оукден, это мой ученик Николас Овертон. Я прошу прощения за его манеры.

Мой помощник, похоже, обиделся. Он поклонился хозяину дома и быстро повернулся ко мне:

– Извините, сэр, но я нашел кое-что в саду.

Я бы предпочел, чтобы он не выпаливал это перед Оукденом. Печатнику, для его же безопасности, было лучше знать как можно меньше. Но Николас продолжал:

– Я перелез через стену. Сад за стеной весь зарос высокой травой и кустами ежевики. Дом разрушен, – похоже, это была монашеская обитель. Теперь там нашла приют семья нищих.

– Это, юноша, был монастырь францисканцев, – пояснил Джеффри. – После ликвидации монастырей много камней из него растащили для строительства, а этот участок никто так и не купил. В Лондоне по-прежнему избыток пустующих земель.

А Овертон уже тараторил дальше:

– Я посмотрел, нет ли каких-либо следов в высокой траве. Дождя с тех пор не было, а я искусный следопыт, я хорошо освоил это дело, когда охотился дома. И я заметил, что трава осталась примята, как будто по ней кто-то бежал. А в зарослях ежевики я нашел вот это.

Он вытащил из кармана обрывок кружева из тонкого белого льна с черной вышивкой, крошечными петельками и завитушками, и я увидел, что это обрывок с манжеты рубашки, какую мог себе позволить только джентльмен.

Оукден посмотрел на кружево:

– Тонкая работа, с виду лучший батист. Но вы заблуждаетесь, молодой человек: мой помощник ясно видел злоумышленников – они были в грубых шерстяных рубахах. Должно быть, кто-то еще проходил по саду и порвал рубашку.

Я повертел кружево в руке:

– Но кто же будет бродить в таком наряде по заброшенному саду, заросшему колючками?

– Возможно, – предположил мой ученик, – совсем не бедные люди надели грубую одежду поверх рубашек, чтобы прохожие на улице не обращали на них внимания.

– Святая Дева, Николас, – воскликнул я, – а ведь и правда!

А про себя подумал: «И укравшие „Стенание грешницы“ люди имели доступ к высшим лицам при дворе».

– Николас, ты поговорил с тем семейством нищих? – спросил я Овертона.

– Да, сэр. Это крестьянин с женой, из Норфолка. Их землю огородили для овец, и они перебрались в Лондон. Заняли одну комнату, где еще осталась крыша. Они меня сперва испугались: думали, кто-то купил участок и послал адвоката вышвырнуть их. – Молодой человек говорил о нищих с пренебрежением, и Оукден неодобрительно нахмурился. – Я спросил, не видели ли они кого-нибудь в день убийства. Они сказали, что проснулись от шума, когда какие-то люди бежали через сад: двое с дубинами, здоровенные молодые парни, один почти лысый. Оба скрылись, перебравшись через дальнюю стену.

– Значит, Джон Хаффкин разглядел все верно. – Печатник посмотрел на обрывок кружевной манжеты. – Меня это тревожит, сэр. Выходит, убийство могли совершить люди с положением.

– Да, не исключено. Ты хорошо справился, Николас. Пожалуйста, мастер Оукден, держите это в тайне.

Джеффри горько рассмеялся:

– Могу поклясться, со всей готовностью.

Я засунул обрывок в карман и глубоко вздохнул:

– А теперь я должен допросить молодого Элиаса.

Подмастерье оторвался от возни со шрифтом на станке и сказал Оукдену, когда мы вошли:

– Хозяин, мы здорово отстаем…

– У нас большой заказ, – пояснил Джеффри. – Однако, Элиас, эти джентльмены расследуют убийство мастера Грининга по поручению его родителей. Мы должны им помочь.

– Мэтью Шардлейк из Линкольнс-Инн, – представился я, протягивая руку.

– Элиас Рук. – Юноша прищурился. – Мастер Грининг говорил мне, что его родители – бедные люди. Как они могли позволить себе нанять юриста?

Это был смелый вопрос для простого подмастерья.

– Элиас, – предостерегающе проговорил Оукден.

– Я только хочу выяснить правду, Элиас, установить, что же на самом деле произошло, и, если смогу, сделать так, чтобы убийцы мастера Грининга предстали перед правосудием, – заявил я, проигнорировав его вопрос. – Я должен кое-что спросить у тебя.

Юноша по-прежнему смотрел подозрительно, и я ободряюще добавил:

– Насколько я знаю, в вечер убийства ты был дома.

– Да, вместе с матерью и сестрами. И к нам приходил сосед. Я сказал это на дознании.

– Да. Еще мне известно, что до этого ты сорвал нападение на жилище мастера Грининга.

– Это я тоже рассказал коронеру. В тот день я пришел в типографию рано утром – было много работы, – а рядом с хибарой стояли двое, пытаясь открыть замок. Они держались тихо: думаю, знали, что мастер Грининг внутри.

– Но это были не те люди, которые напали на него потом?

– Нет. Старый Хаффкин описал тех, кто убил моего бедного хозяина: оба крепкие и высокие. А эти двое были совсем не такие. Один низенький и толстый, а другой худой, со светлыми волосами, и у него не хватало половины уха. Как будто отрублено мечом, а не большая дыра, как когда уши прибивают к позорному столбу.

– Они были вооружены?

– У них на поясе висели кинжалы, но сейчас многие их носят.

– Как они были одеты?

– В старые кожаные куртки.

– То есть в дешевую одежду?

– Да. – Элиас немного успокоился, увидев, что я повторяю старые, уже знакомые ему вопросы. – Но нынче большинство так одеваются, когда богатые хапуги и знатные бездельники забирают все себе.

– Не дерзи моему хозяину, хам, – возмутился Николас.

Я примиряюще поднял руку. Мне несложно было стерпеть мальчишескую дерзость, если это давало информацию. И я понял, что этот юноша, похоже, придерживается самых радикальных взглядов на устройство общества.

– Когда случилось первое нападение? – спросил я. – Мне говорили, что за несколько дней до убийства.

– За неделю. В понедельник, пятого числа.

Я нахмурился, поняв, что это было до кражи рукописи, а стало быть, не имело смысла.

– Ты уверен? Не путаешь дату?

Рук прямо посмотрел на меня:

– Это день рождения моей матери.

Я кивнул:

– И что ты сделал, увидев тех двоих?

– То, что на моем месте сделал бы любой хороший подмастерье. Закричал: «За дубины!» – чтобы остальные парни на улице знали, что здесь беда. Несколько человек прибежали на помощь, хотя и не очень скоро – было рано, они, наверное, еще не встали. Если сомневаетесь, они подтвердят, какого числа было дело. Однако эти двое уже скрылись – перелезли через стену сада позади мастерской мастера Грининга. Несколько человек бросились за ними, но не догнали. – (Я подумал, что злодеи перед нападением хорошенько обследовали местность вокруг жилища Грининга, чтобы знать, куда бежать.) – А я остался и постучал хозяину.

– И как он отреагировал, когда ты все ему рассказал?

– Он встревожился. А вы как думали? – грубо ответил Элиас.

Николас предостерегающе на него посмотрел, но парень не придал этому значения.

– У твоего хозяина были какие-нибудь догадки, кто могли быть эти люди? – продолжил я расспросы.

– Он решил, что это случайные воры. Но они, должно быть, связаны с теми, что пришли потом и убили мастера Грининга. Верно? – поинтересовался подмастерье.

Я уловил в его голосе легкую дрожь. Несмотря на свою браваду, молодой Рук был всерьез напуган. Но если на жилище Грининга напали за неделю до убийства, зачем же он беспечно открыл дверь, когда к нему постучались неизвестные люди? Или его успокоили вежливая манера, с которой говорили посетители, их приличный вид – ведь у одного из них под грубой рубахой была кружевная рубашка? Снова взглянув на Элиаса, я подумал, не знает ли он про книгу. Если знает, то это явно представляет для него опасность. И все же парень не спрятался, как, похоже, сделали трое друзей Грининга, а стал работать по соседству.

– Что тебе известно о друзьях бывшего хозяина? – неуверенно спросил я. – Мне тут назвали три фамилии: Маккендрик, Вандерстайн и Кёрди.

– Я встречался с ними. – Подмастерье снова прищурился. – Хорошие, честные люди.

– Они могли бы дать отчет о своих перемещениях в ту ночь, – сказал я с ободряющей улыбкой, – но почему-то их нигде не видно уже несколько дней.

– Я тоже не видел их после убийства.

– Маккендрик – шотландская фамилия, – напрямик заявил Николас. – А совсем недавно мы воевали с шотландцами.

Рук гневно посмотрел на него:

– Паписты выгнали мастера Маккендрика из Шотландии за то, что он называл душу папы вонючей менструальной тряпкой. А ведь так оно на самом деле и есть.

– Элиас! – одернул его Оукден. – Не говори таких слов в моей типографии.

Я умиротворяюще поднял руку:

– Скажи, а был мастер Грининг близок с какой-нибудь женщиной? Ведь твой хозяин был еще молодым человеком…

– Нет. С тех пор как его бедная жена умерла, он полностью посвятил себя работе и служению Богу.

Я уже обдумывал, как бы половчее задать Элиасу вопрос, принимал ли он сам участие в религиозных дискуссиях между Гринингом и его друзьями, когда Овертон вдруг выпалил:

– А как насчет этого Джурони Бертано, которого, я слышал, мастер Шардлейк упоминал наверху? Грининг знал его?

На лице Рука отразился страх, и вся его напускная грубость моментально исчезла. Он попятился.

– Откуда вам известно это имя? – спросил он и посмотрел на Оукдена. – Хозяин, этих людей подослал епископ Гардинер!

Не успел Джеффри что-либо ответить, как его подмастерье с покрасневшим от страха и злобы лицом закричал на меня:

– Ах ты подлый горбатый папист!.. – И с этими словами ударил меня по лицу, отчего я пошатнулся.

Парень остервенело бросился на меня и, учитывая его габариты, вполне мог бы покалечить, если бы Николас не схватил Элиаса за горло и не оттащил в сторону. Юноша вырвался, вцепился в Овертона, и оба повалились на пол. Мой помощник схватился за меч, но Рук оттолкнул его и кинулся в открытую дверь типографии, и его шаги загремели по лестнице. Я услышал крик жены Оукдена: «Элиас!» – и стук входной двери.

Через секунду Николас был уже на ногах и бросился вниз по лестнице вслед за беглецом. Оукден и я смотрели из окна, как мой ученик стоит на людной улице, озираясь по сторонам и высматривая Элиаса, но тот уже скрылся. И неудивительно: парень знал эти улицы и переулки как свои пять пальцев.

Джеффри уставился на меня с изумлением и тревогой:

– Почему это имя вызвало у него такой ужас? Я никогда не видел Элиаса в подобном состоянии.

– Не знаю, – тихо ответил я, вытирая со щеки кровь.

Вернулся Николас.

– Убежал, – печально констатировал он. – Вы ранены, хозяин?

– Нет.

Лицо печатника потемнело от гнева.

– Элиас так перепугался, что теперь вряд ли вернется. – Он вперил взгляд в Овертона. – И сейчас, когда работа в самом разгаре, мне придется искать нового подмастерья… А все из-за того, что ты неосмотрительно сболтнул это имя. Мастер Шардлейк, с меня хватит. Я больше не хочу заниматься этим делом. У меня есть работа, и я должен думать о жене и детях.

– Мастер Оукден, мне очень жаль, – вздохнул я.

– И мне тоже. А еще мне жутко страшно. – Переводя дыхание, Джеффри снова выглянул в окно. – А теперь, пожалуйста, уйдите. И прошу вас, больше не впутывайте меня в эту историю.

– Я постараюсь сделать так, чтобы впредь вас не беспокоили. Но если Элиас все же вернется, не могли бы вы сообщить мне об этом в Линкольнс-Инн?

Оукден не обернулся, но устало кивнул.

– Благодарю вас, – снова сказал я. – Извините, пожалуйста, что так вышло. – Затем я повернулся к Николасу. – Пойдем уже! Ну и кашу ты заварил!

Я быстро шел по Патерностер-роу. Лицо у меня болело после удара Элиаса. Скоро во всей красе проявится синяк.

– Нужно заявить констеблю, – сказал Николас. – Побег подмастерья от хозяина – серьезный проступок…

– Мы еще не знаем, сбежал ли он, – ответил я. Кроме того, я не собирался вмешивать в это власти – во всяком случае, предварительно не посоветовавшись с лордом Парром. Остановившись, я повернулся к своему спутнику. – И о чем ты только думал, назвав это имя?

– Я услышал, как вы и мастер Оукден говорите про этого человека, когда подошел к двери. Это показалось мне важным. И я подумал, что будет неплохо припугнуть этого наглеца.

– Разве ты не видел, что под своей наглостью он скрывает страх?

– Я видел только, что он разговаривает с вами не так, как подобает неотесанному подмастерью с человеком вашего ранга.

– Да уж, Николас, ты буквально помешан на рангах и классах, а Элиас раздражал тебя, вот тебе и захотелось поставить его на место. Я старался успокоить этого паренька, чтобы завоевать его доверие. Разве ты не знаешь поговорки, что не стоит пришпоривать коня сверх меры? Из-за тебя мы потеряли самого ценного свидетеля.

Овертон, казалось, упал духом:

– Вы же сказали, что я могу задавать вопросы.

– После того, как хорошенько их обдумаешь. А ты долго не раздумывал, но просто отреагировал на его поведение и дал волю эмоциям. Для юриста это самое страшное. Больше никогда у меня на службе не изображай из себя галантного джентльмена.

– Мне очень жаль, – сухо сказал молодой человек.

– И мне тоже. А уж как сожалеет бедный мастер Оукден…

– Похоже, это убийство затрагивает самые деликатные религиозные вопросы, – тихо проговорил Николас.

– Тем больше причин и вести себя осмотрительно, – проворчал я. – А теперь возвращайся в Линкольнс-Инн. Поступаешь в полное распоряжение Барака, будешь делать все, что он велит. И ни слова о том, где мы были. Думаю, даже ты понимаешь, сколь важно хранить конфиденциальность в ходе этого расследования. А сейчас я тебя покину, у меня есть важное дело в другом месте.

Я повернулся к Овертону спиной и пошел прочь, к реке, чтобы взять лодку и добраться до Уайтхолла.

Глава 10

Я спустился по ступеням к Темзе. Вдоль берега стояли в ожидании множество лодочников, выкрикивавших: «А вот кому на восток?» или «А вот кому на запад?» – в зависимости от того, куда они намеревались плыть: вверх или вниз по реке. Я подозвал одного из тех, кто собирался вверх, и он подогнал лодку к ступеням.

Мы проплыли мимо дворца Уайтхолл, и я попросил причалить к Вестминстерской пристани, чуть подальше. У общей пристани Уайтхолла слуги выгружали из другой лодки огромные вязанки дров, вероятно предназначавшиеся для дворцовых кухонь. Мне снова вспомнилась вчерашняя казнь, и меня аж передернуло. Лодочник странно посмотрел на меня. Я опустил глаза и стал разглядывать его руки, ловко орудовавшие веслами. Руки у этого сравнительно молодого человека уже были натруженными и узловатыми. Я знал, что с годами лодочники приобретают болезненный артрит, суставы теряют гибкость и застывают в согнутом положении. И все это только ради того, чтобы перевозить богатых людей, вроде меня, куда им надо.

Мы миновали Королевскую пристань. Широкая крытая галерея, раскрашенная в зеленый и белый цвета, на пятьдесят футов выдавалась в реку и заканчивалась просторным крытым причалом, к которому как раз подплывала королевская баржа. Наверху вытянулась длинная линия прекрасного дворцового фасада: его красная кирпичная кладка ярко горела в лучах клонящегося к закату солнца, и свет рассеивался на выступах, богато отшлифованных бастионах с высокими застекленными окнами, а на южном конце виднелись покрытые лесами новые апартаменты леди Марии. Я заплатил лодочнику и поднялся по Уайтхолл-роуд к западной стене дворца, к воротам. Мне было жарко в мантии, я был весь в пыли, усталый и расстроенный.

На этот раз меня никто не встречал, но мое имя было в списке, и стражник у ворот впустил меня. Я прошел под арку, пересек двор и направился вверх по лестнице в помещение королевской охраны. Процедура тщательной проверки повторялась возле каждой двери.

Я поднялся в королевскую приемную. Когда я вошел, слуга в коричневой ливрее пронес мимо серебряный кувшин с водой, и мы с ним чуть не столкнулись. Я осмотрелся. Странно, но впечатление фантастического великолепия немного ослабло, хотя я чувствовал присутствие королевских телохранителей в их красочных, словно бы кукольных, мундирах. Однако сами они были здоровенными молодцами с тяжелыми алебардами. Здесь я видел меньше молодых хлыщей, пришедших в надежде попасться на глаза важным особам. Мой взгляд снова привлекла картина королевского семейства с основательной квадратной фигурой Генриха, контрастирующей с тем гротескным жалким персонажем, которого я недавно видел из окна.

Двое кандидатов в придворные играли в серебряные кости. Один из них вдруг вскочил и закричал:

– Ты жульничаешь! Ты уже третий раз подряд выбросил пятерку!

Другой встал и откинул в сторону свой короткий испанский плащ, чтобы освободить руку:

– Придержи язык! Ты оскорбляешь меня…

Тут же подошли двое телохранителей, которые взяли хлыщей под руки.

– Эй, мужланы, да вы никак забыли, где находитесь! – прикрикнул на них один из стражей. – Вы посмели подумать, что здесь можно поднимать гам, как в обычной таверне! А ну убирайтесь! Лорду-камергеру короля будет доложено обо всем!

Незадачливых игроков отвели к дверям, и все присутствующие в комнате проводили их взглядами.

И тут у меня перехватило дыхание: я увидел двух человек в черных одеждах и с золотыми цепями. Они вошли с лестницы и стояли, глядя на скандалистов. Обоих этих людей я видел недавно на сожжении Энн Аскью. Один из них был Уильямом Пейджетом, личным секретарем короля, – его квадратное лицо хмурилось над русой бородой, обрамлявшей его странную, словно перекошенную прорезь рта. Субтильная фигура другого контрастировала с крепким сложением Пейджета, а на его худом лице играла сардоническая улыбка. Это был сэр Ричард Рич. Они не заметили меня, и я поскорее проскользнул к двери в приемную королевы и шепотом назвал стражнику свое имя. Он открыл, и я проскочил внутрь. С противоположной стороны двери другой стражник в мундире со значком королевы вопросительно посмотрел на меня.

– Сержант Шардлейк, – сказал я, еле дыша. – К лорду Парру.

Дядя королевы уже ждал меня: кто-то снизу, видимо, успел доложить ему о моем прибытии. На фоне всех этих великолепных декораций и роскошных одежд придворных Уильям Парр в простом черном одеянии выглядел скромно. Его наряд оживляли лишь значок королевы на груди и массивная золотая цепь на шее. Я низко поклонился.

– Пройдемте в мой личный кабинет, мастер Шардлейк, – пригласил он.

Я вышел вслед за ним через другую дверь. Стражник, стоявший там, хотя и не старый, но уже с проседью в рыжей бороде, бросил на меня как будто бы особенно пронзительный взгляд. Потом лорд Парр провел меня по коридору. Наши шаги не были слышны на толстой циновке, покрывавшей здесь пол от стены до стены. Через приоткрытую дверь я заметил приемную ее величества и саму королеву, сегодня одетую в красное и сидевшую за вышивкой у окна вместе с несколькими фрейлинами, которые присутствовали там и накануне. Гардинер, спаниель герцогини Саффолк, сидел на полу, играя с косточкой.

– Мы идем к личным покоям королевы, – пояснил лорд Уильям. – Мой кабинет там. Екатерине нравится, что я всегда рядом, с тех пор как она вызвала меня весной из поместья. – Он открыл дверь в маленький темный кабинет с окном, выходящим еще на один двор. В этой комнатке на сундуках и маленьком столе аккуратными стопками лежали бумаги. – Вот, – сказал Парр, снимая со стула адвокатскую мантию из тонкого шелка и протягивая ее мне. – Наденьте, пожалуйста.

Я увидел, что на груди этого одеяния был пришит яркий значок королевы. Прежде чем занять место за столом, лорд подошел к окну и закрыл его. Потом предложил мне сесть.

– В летние дни я предпочитаю открытое окно, – с сожалением проговорил он, – но здесь никогда не знаешь, кто может подслушивать по соседству. – Старик вздохнул. – Как вы, наверное, поняли, при дворе царит атмосфера, полная страха и ненависти. Здесь в принципе нет дружеских отношений. Даже между родственниками: Сеймуры вечно ругаются и царапаются, как кошки. Только семейство Парр едино, мы преданы друг другу, – с гордостью заключил он. – В этом наша сила.

– Вы здесь только с весны, милорд? – рискнул спросить я.

– Да. В последние годы я удалился от двора и жил в своем поместье. Я уже старый человек и не всегда хорошо себя чувствую. Не так, как в молодости, когда служил королю. – Лорд Уильям улыбнулся воспоминаниям. – Как и мой брат, отец королевы. А мать королевы была фрейлиной Екатерины Арагонской. Парры долгое время находились при дворе. Мать королевы умерла как раз накануне того, как разразилась буря королевского развода. Что ж, она по крайней мере оказалась избавлена от всего этого. – Он поднял взгляд – острые глаза блеснули под белыми бровями. – С тех пор я остаюсь in loco parentis[15]15
  Вместо родителей (лат.).


[Закрыть] для моей племянницы и сделаю все, чтобы защитить ее. Когда Кейт попросила меня вернуться ко двору, я приехал тотчас же.

– Понимаю.

– Я должен привести вас к присяге, чтобы официально включить в состав Ученого совета ее величества…

Лорд вытащил из выдвижного ящика Библию, и я торжественно поклялся верой и правдой служить королеве. Парр коротко кивнул, вернул книгу на место и спросил:

– Ну, что нового вам удалось узнать?

Я вздохнул:

– Ничего хорошего, милорд.

Я поведал ему, что первое нападение на жилище Грининга случилось еще до кражи «Стенания грешницы», что власти отказались от расследования и что друзья Грининга, похоже, затаились, причем не исключено, что они даже являются анабаптистами. Под конец я объяснил, как сбежал Элиас. Мне пришлось откровенно рассказать про неосторожность Николаса, опрометчиво назвавшего имя Бертано, хотя я и похвалил своего помощника за то, что он обнаружил обрывок кружева. Я принес этот клочок ткани с собой и теперь положил его на стол. Лорд Парр рассмотрел его:

– Тонкая работа, дорогая… Характерный черный узор. – Он перевернул лоскут. – Вышивальщик королевы, мастер Галлим, всю жизнь проработал в гардеробе королевы в замке Бэйнардс и знает всех изготовителей кружев в Лондоне. Может быть, он сумеет выяснить, чья это работа.

– По обрывку манжеты?

– Такого качества – возможно. – Лорд нахмурился. – Подмастерье уверен, что первое нападение случилось еще до того, как «Стенание грешницы» пропало?

– Вполне. Мне очень жаль, что он сбежал. Услышав имя Бертано, парень пришел в ужас.

– Я никогда раньше его не слышал… Так, значит, Оукден подслушал, как они говорили об этом Бертано: дескать, он посланник самого Антихриста и погубит нашу страну?

– Определенно. И я считаю Оукдена честным человеком, – сказал я и, поколебавшись, добавил: – Он просит, чтобы теперь мы оставили его в покое, боится за свою семью.

– Все мы боимся, – резко ответил Парр. – И тем менее прошло уже одиннадцать дней, как рукопись украли, и до сих пор – ни слова, вообще ничего… Кто мог ее похитить?

– Наверняка не религиозные радикалы.

– Но если бы ее украл папист, книга была бы уже опубликована, и тогда бог знает что стало бы с моей племянницей. Король очень строго смотрит на любое проявление нелояльности. – Лорд Уильям закусил губу. – Нам нужно отыскать этого подмастерья. – Он недовольно посмотрел на меня. – Вы не должны были упустить его.

– Мне очень жаль, что так вышло, милорд.

– А эти три товарища Грининга – они где-то скрываются? Уехали из Лондона?

– Похоже на то. Хотя они могли просто затаиться на время. Констеблю известно, где они живут. Он присматривал за ними в этом году как за возможными еретиками.

Лорд Парр сердито нахмурился, и на его бледных щеках выступили пятна.

– Ну просто Божья кара эти оголтелые радикалы со своими безумными идеями! Они ставят под удар тех из нас, кто хочет реформ, но знает, что нужно действовать потихоньку. Они понятия не имеют о реальной политике. Может быть, и нет на самом деле никакого Бертано, а это лишь фантом, плод их воспаленного воображения! – Лорд Уильям издал долгий вздох, успокаивая себя, а потом проговорил: – Вы должны разыскать эту троицу, дружков Грининга. Поговорите с ними, узнайте, что им известно. – Он снова нахмурился. – И если опять возьмете с собой своего ученика, объясните ему хорошенько, что надо держать язык за зубами.

– Можете быть уверены, милорд, я проведу с ним беседу.

Я сообразил, что на поиски пропавших единомышленников Грининга потребуется немало времени. Да уж, это расследование становилось все более запутанным и опасным. Кроме того, я подумал, что в конторе в Линкольнс-Инн есть одно дело, которое я никак не могу поручить своим подручным, – предстоял осмотр экспертами стенной росписи по иску миссис Слэннинг, – и меня на мгновение охватила паника. Ощутив, что кресло подо мной покачнулось, я крепко вцепился в подлокотники.

– В чем дело? – резко спросил лорд Парр.

– Простите, милорд, я… Сегодня выдался тяжелый день, а вчера я присутствовал на сожжении. Иногда от усталости у меня возникает странное чувство – будто весь мир вокруг начинает качаться…

Я ожидал, что собеседник одернет меня, осудит за слабость и жалобы, но, к моему удивлению, он тихо произнес:

– Племянница говорила мне, что в прошлом году вы оказались на «Мэри Роуз», когда корабль затонул. Это была страшная трагедия. Впрочем, при дворе не принято говорить об этом – королю кажется унизительным, что его любимый корабль постигла такая судьба.

– Я потерял тогда хороших друзей и сам чуть не погиб. И с тех пор, во времена сильного напряжения… Простите меня, милорд.

Лорд Уильям хмыкнул:

– Мне тоже иногда бывает нехорошо. Я давно страдаю от приступов лихорадки, и теперь они случаются все чаще. Иногда я так устаю… – Он пожал плечами, а потом натянуто улыбнулся. – Но мы должны идти вперед. Вы знаете девиз королевы?

– «Быть полезной в своих делах».

– И так и должно быть. Я знаю, это тяжкий груз, сержант Шардлейк.

– Спасибо, милорд, но вы считаете, что мне действительно лучше всего попытаться найти и допросить этих людей? Радикалы очень подозрительны и ко всем относятся настороженно. Они наверняка, как и тот подмастерье, сочтут меня пытливым законником, чей хозяин покарает их.