Текст книги "Буриданы. Европа"

Произнеся эту тираду, он снова наклонился, достал с нижней полки, из ниши между толстыми томами «Ругон-Маккаров» початую бутылку коньяка и двинулся к двери.

Взволнованный Эрвин последовал за ним без костылей – в узком коридоре было нетрудно сохранять равновесие.

– Значит, все было не зря? – спросил он, остановившись в дверях кухни и стараясь поймать сквозь заполнивший помещение дым взгляд Латиниста.

Латинист ответил не сразу, поскольку возился с яичницей, которая в его отсутствие успела изрядно подгореть.

– Что не зря? – спросил он наконец.

– Все. В том числе, наши страдания. Я ехал в поезде с тремя девушками из Таганрога… – Он рассказал вкратце о своей встрече с сотрудницами музея. – Если б ты знал, какое замечательное впечатление они производили. Это какое-то совершенно другое, именно свободное поколение. Их не заставляли ходить по воскресеньям в церковь, слушать бормотание попов, если они во что-то верят, то только в красоту и любовь. Я смотрел на них и думал – раньше девушки такими не были. И теперь я слушаю тебя и узнаю, что такое поколение родилось не только у нас, а во всем мире, и что мы – мы своим аутодафе, – он почувствовал, что становится пафосным, но не смог удержаться, – мы, можно сказать, показали им дорогу к свету.

От полноты чувств к его горлу подступил комок, и он умолк, иначе еще долго говорил бы.

Латинист, который в течение речи Эрвина успел накрыть на стол и даже проветрить кухню, обратил на него взгляд своих карих миндалевидных глаз и долго смотрел в упор.

– Я думаю, – сказал он наконец, – что на самом деле эти девушки верят не в любовь, а в материализованное выражение этого галлюциногенного состояния, проще говоря… – Он закончил предложение грубым словом – несмотря на классическое образование, Латинист не утерял способности пользоваться русским языком во всем его объеме, а что касается цинизма, то тут ему не было равного во всем лагере. – Но, с другой стороны, мы-то что можем иметь против этого? – Он указал на табуретку у стены. – Чего стоишь, не на поверке же.

Яичница с помидорами, немного отдавала углем, но все равно была вкусной. Эрвин, который раньше ничего такого не пробовал, ел и хвалил.

– Да это что, дежурное блюдо холостяка, – заскромничал Латинист, – вот если Ванде удастся завтра прийти, скажу, чтобы она сделала тебе котлеты.

Они поели и выпили, потом Латинист налил в стаканы крепкого чаю и рявкнул:

– А теперь признавайся, куда ты на самом деле едешь! Не думай, что я поверил твоей басне про Вешенское. Надеюсь, пощадишь меня, такого же инвалида, и мне не придется таскаться в комнату, чтобы принести буклет прошлогодних шолоховских дней, где перечислены все двести пятьдесят языков, на который стибренную им вещицу перевели, в том числе, и эстонский.

Эрвин понял, что попался, и стал лихорадочно думать, чего такого еще наплести, но вовремя вспомнил, что лучшее вранье – это правда.

– Мной заинтересовался эстонский КГБ, и я решил на некоторое время исчезнуть из его поля зрения.

Про то, как его пытались отравить, он пока говорить не стал.

Идея оправдала себя, Латинист кивнул довольно:

– Так я и думал.

Налив еще по рюмке, он провозгласил тост:

– Чтоб они сдохли!

И, когда они опрокинули стопки, продолжил более деловитым тоном:

– Не буду у тебя спрашивать, чем вызван их интерес, хочешь, говори, хочешь, нет. В наше время, чем меньше знаешь, тем лучше. Но одно я тебе скажу – ехать дальше тебе нет никакого смысла. Да и куда тебе ехать? С такой внешностью тебя везде арестуют, как немецкого шпиона. Можешь остаться у меня, пока все не затихнет. С местными стукачами, я думаю, мы справимся. Один живет тут прямо надо мной, этажом выше, я даю его дочери частные уроки, так что он попридержит язык. Одежду мы тебе поменяем, реинкарнация Риббентропа Ростову не нужна, моя на тебя, конечно, не налезет (Латинист был на голову ниже Эрвина), но для чего существует советская торговая сеть? И если мы не найдем ничего подходящего в универмаге, на такой случай у нас в запасе есть подружка Ванды, которая совершенно официально спекулирует иностранными тряпками – она директорша комиссионного магазина. Что касается стирки, то с этим после войны нет проблем ни у одного мужчины, которому меньше ста, так что и тебе найдем прачку – надеюсь, ты не понял слово «прачка» буквально? Такому красавцу, как ты, нельзя ржаветь, это преступление против природы. Вообще, я думаю, когда наши бабы тебя увидят, они разорвут тебя на части. У меня тут пара соседок, я уже упомянул им, что ко мне приедет гость из Эстонии, адвокат, и видел бы ты, как они возбудились! Или ты хочешь приударить за актрисочками? И это возможно, театр хилый, гамлетов нет, офелии скучают…

Идеи сыпались у Латиниста как из рукава, фантазии у него всегда было в избытке, словно в порядке компенсации за унизительную болезнь. Эрвин слушал и чувствовал, что глаза сами собой закрываются, крепкий ужин и армянский коньяк сделали свое дело. Кажется, он даже нечаянно зевнул, так как Латинист, бросив взгляд на часы, на полуслове прервал свой монолог и заковылял в кабинет, постелить гостю на диване.

Ночью Эрвин проснулся на какой-то шум. Он встал, взял костыли и вышел в коридор в одном белье и без протеза. За приоткрытой кухонной дверью горел свет – Латинист сидел, нагнувшись над столом, чуть ли не приложив ухо к радиоприемнику, наверно, пытался сквозь глушители уловить слабый металлический голос диктора. Он был так занят, что заметил Эрвина только тогда, когда тот сел на табуретку напротив него, вот тут он вздрогнул и поднял взгляд – и, как показалось Эрвину, в его карих глазах на секунду промелькнул самый что ни есть настоящий животный страх.

– Есть что-нибудь интересное? – спросил Эрвин, не подавая вида, что заметил испуг друга.

– Потрясающие новости! Хрущев по дороге на ассамблею ООН дал интервью журналу «Таймс», и знаешь, что он ляпнул? Что капиталисты могли бы, наконец, понять: социализм утвердился во многих странах, развивается успешнее, чем их строй, и скоро дойдет до Америки. Как тебе это нравится?

– Блефует.

– Ну да, ты это понимаешь, а американцы восприняли его болтовню всерьез, – усмехнулся Латинист. – Они так струхнули, что ограничили территориальную свободу Хрущева Манхеттеном. А вдруг начнется революция? Вот идиоты!

– А почему ты думаешь, что американцы должны быть умными? – спросил Эрвин в ответ.

Латинист потрясенно посмотрел на него, а потом признался, что да, его характеризует глупая привычка переоценивать других людей, да видно, и народы.

Сон прошел, и они еще долго сидели, обсуждая деколонизацию Африки, разделение Германии и вообще международное положение. Латинист рассказал, что политика разрядки провалилась (майор из первого поезда оказался прав), Хрущеву не удалось убедить Политбюро в ее целесообразности, и ему пришлось сделать поворот на сто восемьдесят градусов, чему весьма способствовали сами американцы своими глупыми разведывательными полетами над Советским Союзом. Таким образом, в ближайшее время ничего хорошего не ожидается, холодная война продолжится, и хорошо еще, если не перейдет в горячую. Эрвин был оптимистичнее, он полагал, что после такой бойни, как Вторая мировая, и, особенно, после Хиросимы, люди стали разумнее.

Уже светало, когда они снова легли.

Глава третья
Соседки

Утром Латинист пошел читать лекции и оставил Эрвина одного.

– Кофе в термосе, творог и кефир в холодильнике, хлеб на столе, а если надумаешь выйти погулять, ключ висит в прихожей на крючке, – стал он перед уходом давать указания. – Сам я приду поздно, у меня долгий рабочий день, сперва в университете, потом в мединституте. Этим я одновременно и за преподавателя, и за учебное пособие. Не скучай, читай, развлекай Ванду, если она придет жарить тебе котлеты, завтра я свободен, тогда предпримем что-то вместе. У меня тут один знакомый, хорошо зарабатывающий советский писатель, кстати, как ни странно, честный малый, у него моторная лодка, позвоню ему, может покатает нас по Дону.

– А рыба тут ловится? – поинтересовался Эрвин.

– Рыба? – В глазах латиниста появился веселый огонек. – Тут ловится такая рыба, какой ты в жизни не видел. Не помещается в лодке.

Он стоял уже в прихожей, маленького роста, худой, но крепкий, с роскошным носом и морщинистым лицом, и, когда улыбнулся своей последней шутке, обнажились его чудом сохранившиеся при лагерной диете белые зубы. У Эрвина возникло желание сделать пару шагов и обнять Латиниста изо всех своих еще сохранившихся сил, и если он этого не сделал, то только потому, что боялся показаться излишне сентиментальным. Еще раз внушив Эрвину, чтобы он чувствовал себя «как дома», Латинист схватил портфель и удалился.

Торопиться было некуда, Эрвин спокойно выпил кофе, поел краковской колбасы и костромского сыра, местного творога и меда, потом вернулся в кабинет, взял с полки «Манифест Коммунистической партии» и сел за письменный стол. Первые предложения на французском казались чуждыми, несколько раз пришлось заглянуть в словарь, но постепенно он привык, втянулся и даже вздрогнул, когда зазвенел дверной звонок.

Вот и любовница Латиниста, подумал он, встал и пошел в прихожую. За дверью действительно стояла молодая женщина в халате, но не белом, как можно было ожидать от врача скорой помощи, а обычном, таком, в каком возятся на кухне.

Переоделась в машине, что ли, подумал он.

– Добрый день, – сказал он приветливо. – Меня зовут Эрвин Буридан, я старый друг Виктора.

– Знаю, – прохрипела женщина, и, хотя Эрвин уже отступил от двери, нырнула внутрь боком, впритык к притолоке.

– А вы, наверно, Ванда? – воспроизвел Эрвин вслух свой логический вывод.

Женщина бросила на него косой взгляд – у нее были черные, но неживые, словно стеклянные, глаза.

– Нет, я Ирина.

– Ирина? – повторил Эрвин удивленно.

Только теперь он понял, что в облике гостьи действительно есть нечто, что не очень сочетается с медициной – скорее ее можно было принять за маркитантку.

– Ну да, Ирина, – повторила та. Выражение ее лица было хмурым и озабоченным, если не сказать, сердитым. Потом она вдруг бросила на Эрвина быстрый взгляд, но уже не косой, а прямой, и в ее глазах засверкала разбойничья удаль.

– А дальше не пропустите?

Наверно, впервые в жизни Эрвина, хоть и косвенно, но все же упрекнули в невежливости, и он отреагировал на это болезненно, стал суетиться, думать, где именно принять неожиданную гостью, уже повернулся в сторону кухни, но поймал еще один, на сей раз оскорбленный, взгляд, и принял решение в пользу кабинета.

– Пожалуйста, чувствуйте себя, как дома.

Ирина именно так себя тут, кажется, и чувствовала, она села в угол, на табуретку, перекинула ногу за ногу и стала ее покачивать. Хотя она и игнорировала как диван, так и кресло, у Эрвина не создалось впечатления, что она это делала из смущения, просто, кажется, привыкла сидеть вот на этом месте.

– Я видела вчера, как вы приехали, – прохрипела она, и бросила на Эрвина еще один разбойничий взгляд, сопроводив его на этот раз улыбкой или, скорее, ухмылкой, продемонстрировавшей – возможно, нарочно – поблескивающую в углу рта золотую коронку.

– Так, значит, вы соседка Виктора! – наконец догадался Эрвин.

– А кто же еще? – ухмыльнулась Ирина снова, и Эрвину показалось, что она подмигнула ему.

– Чем вас угостить? Может, чашечкой кофе? – предложил Эрвин.

– Не стоит, ведь еще утро, – протянула Ирина нелогично – когда же еще пить кофе, если не утром? – но уверенно, словно была убеждена, что все разумные люди пьют кофе только по вечерам.

И чего ей от меня надо? – подумал Эрвин. Неужели Латинист прав и это потенциальная невеста, которая пришла посмотреть на меня и показать себя?

Он промолчал, не зная, как вести разговор, и надеясь, что гостья возьмет инициативу на себя, однако та не спешила, сидела, качая ногой и бросая на Эрвина весьма бесстыдные взгляды. Потом она сунула руку в карман халата и вытащила пачку сигарет.

– Асмоловские, – сообщила она гордо, словно это был какой-то особенно дорогой и редкий сорт.

Эрвин огляделся в поисках спичек, но Ирина опередила его, вытащив коробок из другого кармана. Ловким движением она зажгла спичку, закурила и выдохнула густое облако дыма.

– А Сочи – красивый город, – сказала она вдруг ни с того, ни с сего.

Наконец Эрвину представился повод завести светскую беседу.

– Расскажите, чем он хорош. Я там не разу не был.

Вопрос застал Ирину врасплох, она сгорбилась и после долгого обдумывания ответила:

– А что тут рассказывать, самому надо видеть.

– Да, но везде ведь побывать не успеешь, – вздохнул Эрвин. – Потому я и люблю слушать рассказы про дальние края. И читать путеводители. Когда Флоберу надо было описать какой-то город, в котором он сам не был, он всегда опирался на путеводитель.

Ирина посмотрела на него с подозрением.

– Флоберу?

– Ну да, знаете ведь автора «Мадам Бовари».

Но эта тема, кажется, собеседницу не заинтересовала, во всяком случае, она не торопилась ее развивать, покачивала ногой и курила, стряхивая пепел прямо в полупустую пачку.

– А у нас, – сказала она наконец, – недавно открыли новый ресторан, на улице Энгельса, рядом с универмагом.

Ресторан Эрвина не привлекал, но он решил воспользоваться случаем, чтобы ознакомиться с ростовской топографией.

– А вы можете сказать, где находится Большой бульвар? – спросил он.

Этот вопрос застал Ирину врасплох.

– Большой бульвар? – переспросила она потрясенно, словно впервые слышала это название.

– Мои родители когда-то жили в Ростове, – продолжил Эрвин, – как раз на Большом бульваре. И я, поверите или нет, родился там. Очень давно, конечно, еще в царское время, – добавил он смущенно, поскольку это указывало на его возраст, по сравнению с ирининым, мастодонтский.

Ирина стала смертельно серьезной, она сдвинула брови, словно пытаясь изо всех сил вспомнить, где же находится улица, на которой родился гость издалека, и Эрвин только сейчас заметил, насколько скуласты ее щеки и низок лоб. Вместе с диким, замкнутым взглядом это выдавало буйный, необузданный нрав, и Эрвин вспомнил, что именно так отец казачек и характеризовал.

Вдруг во взгляде Ирины появилось облегчение, и она снова широко улыбнулась, показав золотой зуб.

– Завтра скажу, у меня подруга работает в паспортном столе, – сообщила она заговорщически, еще раз подмигнула Эрвину, погасила сигарету и встала. – Там, в ресторане, – добавила она, – на улице Энгельса, у меня знакомый официант, он проследит, чтобы все было, как надо…

Упорная девица, подумал Эрвин, надеется, что я пойму намек.

Он проводил Ирину в прихожую и вежливо открыл дверь. Перед выходом она бросила на Эрвина еще один разбойничий взгляд и шепнула сладко:

– Ну так как? В Сочи на три ночи?

Последнее предложение напомнило Эрвину эстонский фольклор, в котором тоже доминировали бессмысленные образы, построенные на созвучиях. Почему именно в Сочи, а, например, не в Сухуми, и почему именно на три ночи, а не на две или четыре?

– Поживем-увидим, – ответил он деликатно, не желая разочаровывать даму.

Когда гостья ушла, Эрвин снова остался один. Комната вдруг стала казаться какой-то пустой, книги безжизненно стояли на полках, даже висевшая в воздухе пыль словно застыла. Как давно я не влюблялся, подумал он. В молодости это с ним случалось частенько, Герман даже посмеивался над братом, шутил, что тот при виде первой обворожительной улыбки теряет голову, однако после бракосочетания эта сторона жизни для Эрвина перестала существовать. Может, действительно махнуть на все рукой, взять Ирину и поехать с ней в Сочи – и почему только на три ночи, можно и подольше, насколько хватит денег. А дальше, подумал он тотчас? Ирина, похоже, не принадлежала к женщинам, которым охота возиться с мужчиной после того, как у него опустеет бумажник. Или кто ее знает? Внешнее впечатление могло быть обманчивым, а вдруг в груди у обладательницы этого разбойничьего взгляда бьется преданное сердце?

Он снова сел за стол и взялся за книгу. Роман увлек его, и он успел прочесть несколько глав подряд, заглядывая в словарь уже лишь изредка, когда опять позвонили в дверь.

– Неужели разбойница вернулась? – подумал он со сладким волнением – он уже созрел для того, чтобы вызвать такси и махнуть на улицу Энгельса, в ресторан.

Однако этот звонок был другим, Ирина звонила коротко, один только звучок, сейчас же раздалась длинная веселая трель.

Наверно, Ванда, подумал Эрвин и снова пошел открывать дверь.

Единственного взгляда было достаточно, чтобы понять – это не врачиха. На пороге стояла молодая, не старше восемнадцати, девушка, одетая, как и Ирина, в домашний халат, но, в отличие от нее, с явными признаками девственности, с наивным взглядом, длинной косой и красными щеками.

– Ой! – пискнула девушка, увидев Эрвина, покраснела и опустила глаза на тряпку, лежавшую перед дверью. – А Виктора Марковича нет дома?

– Виктор Маркович пошел на работу, – сообщил Эрвин отеческим тоном.

– Ой! А Ванда Анатольевна не пришла еще?

– Еще нет.

– Ой! – пискнула девушка в третий раз, и, собрав всю свою смелость, посмотрела на Эрвина. – А вы – Эрвин Александрович?

Откуда она знает мое имя, подумал Эрвин с подозрением, но сразу догадался, что его, наверно, игнорируя все правила конспирации, выболтал Латинист.

– Да, это я. А вы, если можно спросить, кто, еще какая-то соседка Виктора Марковича?

Боясь, что ему опять сделают замечание по поводу невежливости, Эрвин отступил от двери и сделал приглашающее движение рукой; эта гостья, в отличие от первой, заколебалась, но потом все же юркнула в прихожую.

– Да, меня зовут Наталья. Виктор Маркович попросил, чтобы я за вами поухаживала. – Она снова покраснела. – То есть, чтобы я вам помогла, если что-то понадобится. – Она подобралась и осмелела. – Так не нужно ли вам чего-нибудь? Я могу пожарить яичницу. Или вам вдруг надо что-то постирать или погладить?

У Натальи тоже были темные глаза, но не черные, а карие, большие и круглые, длинные черные ресницы и густые, сросшиеся над переносицей брови. Она была выше Ирины, доставала Эрвину почти до подбородка, с прямой спиной и высокой юной грудью – и эта грудь, поднимаясь и опускаясь под халатом, словно в ней работал сильный насос, буквально призывала обнять, поцеловать, да хоть укусить – да и девушка, казалось, искала взрослого умного мужчину, которому можно подчиниться, служить преданно, как собака.

– А, может, принести что-нибудь из магазина? – продолжила Наталья. – Творог, сметану, или, например, арбуз? Вы представить себе не можете, какие у нас вкусные арбузы! Сочные и сладкие.

Как и ты сама, подумал Эрвин, вслух же сказал галантно:

– Благодарю, не беспокойтесь, у меня все есть.

Наталья смутилась, она как будто пыталась еще что-то придумать, но ей не хватало фантазии. Взгляд ее бесцельно метался по прихожей, пальцы трепали троеугольный вырез халата, из-под которого виделась юная загорелая кожа.

– Может, зайдете, побеседуем? – предложил Эрвин.

Но Наталья, снова покраснев, стала быстро качать головой.

– Нет-нет, я зайду позже, когда Виктор Маркович будет дома.

Она шагнула к двери и уже взялась за ручку, но остановилась. Было видно, что ее мучает какая-то мысль, она хочет что-то сказать, но колеблется.

– А почему вы вначале сказали: еще одна соседка? Тут кто-то уже был? – спросила она наконец, и Эрвин услышал в ее голосе плохо скрытую ревность.

– Да, приходила некая Ирина, – ответил Эрвин честно.

В глазах Натальи промелькнул огонек обиды.

– А мне она сказала, что идет на рынок! – Поколебавшись минуту, она все же затараторила: – Эрвин Александрович, будьте осторожны, это опасная женщина! Вы знаете, она однажды уже была замужем, но развелась. И у нее каждый год новый ухажер. Сейчас она встречается с одним вором в законе, но говорит, что тот ей не подходит, она предпочла бы цыганского барона, или, еще лучше, адвоката.

– Да ведь я как раз адвокат и есть, – заметил Эрвин.

– Я знаю, Виктор Маркович говорил, потому я и пришла на всякий случай посмотреть, все ли у вас в порядке…

И она выскользнула вон так же ловко, как и вошла.

Две претендентки за одно утро, подумал Эрвин с улыбкой.

Ему показалось странным, что его приезд вызвал в доме Латиниста подобные страсти. Впрочем, так ли оно странно? Миллионы мужчин ушли из жизни под Москвой и Сталинградом, на Курской дуге и в белорусских болотах, на улицах Берлина и Будапешта – кто должен был их заменить? Женщин, естественно, тоже погибло немало, но не столько, и теперь они все искали мужей – а где их взять? Пятнадцать лет прошло после окончания войны, но демографическое равновесие еще не восстановилось. К тому же, что делать девушкам, которым нравятся зрелые мужчины, как, вроде бы, и Наталье? Почему бы не поговорить с Латинистом и отправить его свататься? Друг ведь что-то такое и предложил, и даже как будто не совсем в шутку.

А дальше, подумал Эрвин тут же. Где мы жить будем? Девушка наверняка делила квартиру с родителями, или, по крайней мере, с мамой, если отец не вернулся с войны – мне, человеку за пятьдесят, идти им в примаки, что ли?

Он в третий раз сел за стол и открыл книгу, но сразу почувствовал, что уже не может сосредоточиться – гостьи вторглись в его внутреннюю жизнь и устроили там, может, и не очень большую, но все же неразбериху.

Надо проветриться, подумал он.

Чувствовал он себя неплохо, нога не болела, и он решил поехать в центр, чтобы в универмаге, о местонахождении которого ему сообщила Ирина, купить лезвия – последним старым он уже искромсал утром подбородок.