Текст книги "Буриданы. Гибель богов"

Глаза уже слипались, но она никак не могла оторваться от чтения. Наконец она сказала себе: «Хватит!», закрыла книгу и принялась заводить будильник – и именно в этот момент пришла Лидия. София слышала, как они с мамой разговаривают, мать, кажется, сердилась на Лидию, затем послышались шаги по лестнице, мать отправилась спать, а через несколько секунд приоткрылась дверь, и Лидия просунула в нее голову:

– Ты не спишь?

Она была заметно взволнована, София подумала, что это из-за ссоры с матерью, но когда Лидия вошла, закрыла дверь и завернула рукав платья, София увидела огромный синяк над локтем.

– Кто это тебя? – испугалась она.

У Лидии недавно был один поклонник, женатый мужчина, который ее буквально преследовал, Лидия утверждала, что он ей совсем не нравится, просто ей его жалко, он грозился покончить с собой, если Лидия его бросит. В конце концов Лидия все же прервала с ним отношения – неужели теперь опять?..

Но Лидия покачала головой.

– У нас было собрание, и явились вапсы. Они стали нам угрожать, орали, что когда придут к власти, нас всех посадят. Ребята хотели их выкинуть – устройте свое собрание, если есть охота, зачем нашему мешать – но вапсы стали сопротивляться, и началась драка. Я хотела помочь нашим, сорвала у одного прыщавого голиафа берет с головы и выбросила в дверь, он посмотрел на меня таким взглядом, что я подумала – будь у него сейчас револьвер, он бы меня убил без колебаний. Но так как револьвера не было, он схватил меня за руку, словно щипцами. Я пыталась освободиться, но не могла, он был ужасно сильный, я долго терпела, но потом боль стала такой, что я не выдержала и закричала. Ребята пришли на помощь, оттолкнули его – но если бы ты видела, как он усмехнулся в мою сторону! В дверях кричал: «Ну как, понравилось, коммунистка? Подожди, мы тебя еще пожмем!» София, скажи, это люди или звери?

– Может, ты ему понравилась? – предположила София.

Лидия обиделась.

– Ты говоришь точно как Герман, он тоже дразнит меня, что я хожу по собраниям якобы для того, чтобы с кем-то познакомиться. Но это не так, мне просто кажется, что сейчас ни один человек не должен оставаться в стороне от борьбы, иначе у нас случится то же самое, что и в Германии.

– Если все будут бороться, кто тогда работать будет? – возразила София, категоричность сестры ее задела, ей показалось, что упрек относится и к ней.

– Но если нацисты придут к власти, какая уж там работа? Тогда ведь начнется диктатура!

– Они ведь еще не пришли, – пыталась София утихомирить сестру.

Но Лидия была настроена агрессивно, наверное, пережитая боль и унижение вывели ее из себя.

– Придут, вот увидишь! Смотри, сколько они набрали голосов на местных выборах! Как только их человек станет президентом, он немедленно разгонит парламент…

Они еще немного поспорили, потом София на полуслове прервала разговор и сказала, что пора ложиться, у нее завтра рабочий день. Лидия бросила взгляд на часы, ахнула и вскочила. Обняв Софию и поцеловав ее в лоб, она быстро вышла и стала шуметь в ванной – недавно на улицу Променади было проведено водоснабжение и исполнилась мечта мамы – теперь у них опять была ванна, как когда-то много лет назад в Москве.

София выключила свет и повернулась на правый бок. Она боялась, что волнение, вызванное спором, не даст ей заснуть, но как только она это подумала, голова сразу стала приятно тяжелой и сознание исчезло.

Глава четвертая
Больной народ

Баста, подумал Пятс, комкая субботний номер вапсовской газеты. Я вам покажу, как морочить народу голову! Больше всего его почему-то бесило то, что вапсы печатали свою пропаганду на самом современном, подаренным Гитлером станке, в то время как остальные газеты вынуждены быди довольствоваться архаичным готическим шрифтом. Вообще у вапсов все было самое современное – вместо шляпы берет, вместо приветствия жест в сторону неба. И еще – длинные истерические речи, целование флага и оркестровая музыка, словно не политику делают, а выполняют религиозный ритуал.

Он посмотрел, куда бросить газету, на пол неприлично, придет уборщица и скажет, ох, уж этот наш премьер-министр, никакой культуры, немцы себя так не вели – поэтому он наклонился, сунул комок в мусорную корзину и выпрямился. Понедельник был самым неподходящим днем для важных решений, но ему не нравилось откладывать сегодняшние заботы на завтра, и к тому же завтра тринадцатое. Дотянуть до послезавтрашнего? Опасно, каждым днем прибавлялось новых больных – потому что это действительно была болезнь, постигшая его народ.

Придвинув телефон поближе, он поднял серебристую трубку. Как поступит врач в такой ситуации? Объявит карантин. А что должен предпринять глава государства, чей народ психически болен? Ответ он знал, но знать – это одно, а делать – совсем другое; кому охота войти в историю диктатором? Однако выбора не было, безумие зашло слишком далеко – и теперь он должен был расхлебывать кашу, которую заварили до него. И зачем? Чтобы потом его опять вышвырнули, как десять лет назад? А чего еще ждать, он ведь был всего лишь исполняющим обязанности президента премьер-министром – вот-вот, обязанности президента без президентских прав.

Пальцы дрожали, когда он набирал номер, который знал наизусть, но не от страха, а гнева. Разве для того он так строго обошелся с коммунистами, чтобы теперь без сопротивления отдать власть нацистам? Нет, господа, я вам не Гинденбург!

Трубку взяла, разумеется, полька – и счастье, и несчастье Лайдонера. Красивая жена, умница-жена – но сохранил ли генерал способность после стольких лет брака различать эстонские и польские интересы? На должность главнокомандующего он, естественно, годился и сейчас – однако Лайдонер был тщеславен и очень не прочь стать президентом; к счастью, вапсы отвергли его кандидатуру.

Пани Крушевска была истинная пани, даже премьер-министру полагалось сперва выяснить, как у нее дела и здоровье, и только потом попросить к телефону мужа. Ускорило дело то, что Пятс знал несколько слов по-польски, в плену выучил – «дзень добры, пани» и «пшепрашам».

Пока звали генерала, Пятс еще раз подумал о своей распроклятой судьбе. Однажды он уже пошел против народа, когда пришлось подавлять сааремааский мятеж. Тогда тоже был март, и лилась кровь под первым холодным весенним солнцем – удастся ли на этот раз справиться без жертв?

– Лайдонер слушает.

– Йоханнес, тебе пришла посылка из Варшавы, зайди, пожалуйста, за ней.

Наступившая тишина была такой долгой, что Пятс понял – у генерала задрожали колени. Конечно, строить планы у камина – это совсем не то, что реально действовать. Но когда Лайдонер наконец ответил, голос его был тверд – военный есть военный.

– Сколько килограммов веса?

Пятс бросил взгляд на настенные часы.

– Два с половиной.

Лайдонеру придется изрядно подождать, сам Пятс до конца рабочего дня выйти не сможет, но ничего, невестку он уже предупредил, та впустит генерала, предложит чашку кофе, возможно, и другая невестка, жена сына, дома, побеседуют, все-таки образованная женщина. Конспирация – вещь необходимая, потому что если бы Лайдонер явился сюда, в его кабинет, вапсы сразу бы все поняли.

– Хорошо, я пришлю за посылкой адъютанта.

Ну и дела, подумал Пятс, когда из трубки послышались гудки, – двое заслуженных государственных мужей, а разговаривают на тайном языке, словно мальчишки. Но что им оставалось? Откуда мог Пятс знать, кто прослушивает его телефон? Вапсы пролезли и в армию, и в полицию, где гарантия, что в канцелярии никто за ним не шпионит?

Он положил трубку и почувствовал, что нервозность как рукой сняло. Такое с ним в сложных ситуациях случалось часто – как только решение принято, он успокаивался и настроение поднималось. Военное положение, так военное положение – он сделал все, чтобы этого избежать. Если бы Тыниссон осенью повел себя, как мужчина, все могло бы пойти иначе – но Тыниссон оставил указ о запрещении вапсов на бумаге, а вместо этого предложил их главарю должность премьера. К счастью, тот или струсил, или рассчитал неправильно, надеялся, что никому не удастся создать правительство и они получат весь куш целиком, – и так бы и вышло, если бы не он, Пятс. Десять лет старый боевой конь скучал в конюшне, и когда никого другого не нашлось, вывели его – пускай тянет, пока не свалится; но этого им не видать.

Спина от долгого сидения застыла, он встал, потянулся и подошел к окну. Чуть отодвинув занавеску, осторожно выглянул – да, они стояли там, на паперти русской церкви, двое в черных беретах, и переминались с ноги на ногу, чтоб не замерзнуть. Ну, и наглость – выставить патруль у правительственного здания! Как только он утром это увидел, то сразу подумал – за это следует наказать. А когда еще прочел их газетенку… «Борьба», сейчас валявшаяся в мусорной корзине, вопила от радости – смотри, эстонский народ, сколько у нашего кандидата в президенты собрано подписей и как мало у других! Ну и что ж, что мало? Кампания только началась, все еще могло измениться, вплоть до дня выборов – правда, при условии, что народу дадут спокойно выбирать. Но о каком спокойствии и о какой свободе выбора может идти речь, если парни в сапогах и галифе следят за каждым твоим шагом? Это был, конечно, психический террор, как и все остальное, что вапсы в последнее время говорили и делали, – террор, очень похожий на тот, каким пользовался их духовный отец в Германии до прихода к власти. А во что перешло это после прихода к власти? У Гитлера психический террор сменился на реальный, и не стоит надеяться, что тут все пойдет иначе. Да, вапсы трусливы и нерешительны – но именно это делало их особенно опасными. Сильная личность может себе позволить великодушие, мелкота же без насилия обойтись не способна.

В дверь кабинета постучали. Пришел госсекретарь с какими-то бумагами, Пятс подписал их почти машинально, углубляться в такой день в детали конкурса на поставку канцелярских товаров казалось смешным – эти товары понадобятся, только если уцелеет сама канцелярия.

Приняв подписанные бумаги, госсекретарь не торопился уйти.

– Все еще стоят, – сказал он озабоченно, указывая в сторону окна.

– Пускай стоят, получат воспаление легких, пожалеют…

– Вечером на Мерепуйестее должен состояться большой митинг…

Эта новость могла Пятсу и пригодиться, но выказывать интереса он не стал – зачем госсекретарю знать его планы?

– Митинг, так митинг, – пожал он плечами. – Не придут же они силой брать власть.

– Пока, может, и не придут… – пробормотал госсекретарь.

Боится, подумал Пятс. Всю жизнь на этой должности, с первых же дней республики, но боится. Впрочем, кому же еще бояться, если не таким, как он – ведь разве оставят вапсы его на месте? Вряд ли. И куда он тогда пойдет, квартира, и та государственная… Кому он нужен, он же ничего не умеет, кроме как устраивать конкурсы…

Когда дверь за госсекретарем закрылась, Пятс встал и снова подошел к окну. Уже четверть, скоро Лайдонер должен был пройти по площади. А если не пройдет? Что, если полька уговорила его не участвовать в сомнительной авантюре? Но тут товарищи в беретах стали подталкивать друг друга и показывать в сторону двух башен церкви Карли. Пятс долго не мог увидеть, что их взволновало, стена сада Датского короля мешала – но когда наконец увидел, хмыкнул от удовольствия – Лайдонер в целях маскировки взял с собой не только жену, но и собаку. Шли втроем спокойно и достойно, пока не исчезли за домами – семья на послеобеденной прогулке.

Теперь было важно, как поступит патруль, пойдет ли один из парней за Лайдонером или нет? Если пойдет, то, сукин сын, увидит, как у Домского собора полька с собакой свернет в сторону Пикк ялг, а генерал прошагает дальше и позвонит на улице Кохту в дверь его, Пятса, квартиры. К счастью, никто не двинулся с места, наверное, товарищи в беретах не имели соответствующих указаний.

Он вернулся к столу и сел – спектакль закончился. Вернее, только начинался – и то, что будет дальше, было у Пятса давно и основательно продумано. На убеждение Лайдонера хватит получаса, генерал обиделся на вапсов, что те его презрели. Конечно, в душе он мог лелеять надежду, что Пятс предложит ему стать президентом – но если нет, сам требовать не будет. Генерал на самом деле был человеком бесхарактерным, как большинство военных, он умел командовать только в заданных кем-то пределах, а еще охотней выполнял приказы других. Его мечта о президентстве была галлюцинацией тщеславного мужчины, гораздо больше подогреваемого желанием нравиться польской леди Макбет, чем собственной волей. Когда они сядут напротив друг друга, Лайдонер скоро подчинится его авторитету и примет почетную должность главнокомандующего.

Следующий этап – аресты. Пятс открыл ящик стола и вытащил папку со скромным названием «Счета за воду». В папке лежало множество скрепленных листков папиросной бумаги, на каждом – ряды фамилий с точными рабочими и домашними адресами. Главари, члены центрального штаба, районные активисты – итого шестьсот шестьдесят персон. Да, начальникам тюрем предстоят нелегкие дни…

Еще раз удовлетворенно хмыкнув – остались люди, кому можно доверять, – он сунул список, полученный несколько дней назад, во внутренний карман пиджака. Всю эту команду надо элиминировать, и притом молниеносно, не за день, а за час. Вот почему надо придать в помощь политической полиции курсантов военного училища. На самом деле только для этого ему и понадобился Лайдонер…

Все остальное для человека, прошедшего две революции, было элементарно – почта, телеграф, вокзалы. Захватывать их, к счастью, не нужно, достаточно подчинить прямому управлению главнокомандующим. В прессу пойдет сперва лаконичное сообщение, вечером – короткая пресс-конференция.

Ах да, кабинету надо сообщить. Если министры узнают о том, что введено военное положение, из газеты, наутро во время завтрака, кто-то может подавиться и задохнуться – и иди потом, мерзни на похоронах.

Он позвонил. Госсекретаря пришлось ждать некоторое время, оказалось, ходил проверять, надежные ли люди стоят в охране.

– Собери-ка заседание правительства… – Пятс посмотрел на часы и немного посчитал, – к пяти. Я хочу им рассказать про этот патруль на паперти.

Он произнес это совершенно обыденно, но госсекретарь вздрогнул – он все же был не настолько глуп, чтоб не понять – что-то затевается. Ладно, пускай догадывается, предупреждать вапсов он не станет.

Когда госсекретарь ушел, Пятс встал и подошел к вешалке. Предстоял самый неприятный отрезок дня – выход на улицу при ветре и слякоти. Путь был коротким, всего пять минут, но человеку в его возрасте приятнее жить и работать в одних стенах. Как только в стране будет спокойно, перееду в Кадриоргский замок, решил он.

Глава пятая
Ревность

Если в восемь его не будет дома, я его убью, решила Виктория.

Но Арнольд не пришел ни в восемь, ни в полдевятого. Стенные часы все били и били каждые четверть часа, но звонок молчал, замок не скрежетал, и из подъезда послышалось только цок-цок-цок высоких каблучков, когда наглая официантка с верхнего этажа вернулась домой – но кафе закрываются позже, чем налоговый департамент…

Она в последний раз накормила Вальдека, перепеленала его, уложила в постель и пошла в свой салонкабинетгостинуюстоловую – ее поклон эстонскому языку, обожающему слитные слова. Лампа с зеленым абажуром зажглась, осветив страницы «Пособия консула». Можно ли найти еще более скучную книгу? Автор этого опуса точно не был Бальзаком. Возможно, объем его талии и соответствовал бальзаковскому, но Виктория сомневалась даже в этом; сухощавый, с землистым цветом лица и дёргающимся глазом – вот каким представляла она себе анонимного творца сего величественного бреда. Почему вместо этого нельзя было перевести «Человеческую комедию»? Не потому ли, что консулы могли себя узнать в каком-нибудь жалком персонаже?

Но она служила в министерстве иностранных дел, а для этого учреждения «Пособие консула», естественно, важнее «Блеска и нищеты куртизанок». Можно, конечно, поменять работу, но где ей еще заплатят столько, чтобы вволю покупать книги, от оклада Арнольда хватало только на аренду квартиры, еду и одежду. Книги для Виктории были необходимым условием существования, она глотала их десятками – впрочем, иногда и жевала, как, например, сейчас, читая этот новый роман – не больше десяти страниц в день. «Новый», конечно, определение условное, автор-то умер уже лет десять назад, но, видимо, и во Франции полагают, что сперва надо издать пособия для консулов и проконсулов, атташе и асессоров, а бедный Марсель и его страдания могут и подождать. Ох, как эта хитрая Альбертина дразнила и обманывала своего слабодушного поклонника – и, что хуже всего, Марселю не хватало мужества послать ее к черту – словно в Париже мало подобных вертихвосток! Хотя, кто знает, может, Марсель как раз таки жаждал, чтобы из него вили веревку, может, ему нравилось мучиться от ревности – Марселю, но не Виктории. В девять она лишь злобно глянула в сторону бьющих часов, но в полдесятого не выдержала, швырнула ручку на стол, вскочила и стала яростно – словно гетера, которую бросили все любовники – маршировать из угла в угол, машинально общипывая взлохмаченные края розовых обоев – какой ужас зависеть от вкуса хозяйки недвижимости!

Арнольд, конечно, не впервые опоздал с приходом, его сотрудники, как все нормальные люди, отмечали дни рождения на работе – но об этих мероприятиях муж знал наперед и всегда предупреждал Викторию. Правда, однажды к нему неожиданно приехал из Пярну в гости двоюродный брат, они отправились кутить, и он вернулся только в полночь – но разве он забыл взбучку, которую в тот раз получил?

Из-за стены послышался плач – Вальдек проснулся от тяжелых маминых шагов. Виктория поспешила в спальнюдетскуюбиблиотеку и взяла сына на руки.

– Не плачь, ты же мужчина! Мужчины не жалуются, когда что-то не так, они идут в ресторан, напиваются и отправляются на улицу Сюда[6]6
  На улице Сюда в те давние времена находились главные таллинские бордели.


[Закрыть].

Вальдеку такая перспектива как будто понравилась, он перестал хныкать и даже вроде улыбнулся во сне.

Арнольд вернулся только после полуночи.

– И что ты можешь сказать в свое оправдание? – загремела басом Виктория, явив мужу свой лик с оскаленными зубами и растрепанными волосами, в одной руке скалка, в другой выбивалка для ковров, – зеркало во время генеральной репетиции было весьма удивлено.

– Ей-богу, я не виноват, я все это время проторчал в полиции под арестом, – промямлил Арнольд, беспомощно раскинув руки, потом встал на колени и положил голову на шкафчик для обуви. – Руби мне голову, прошу, нет лучшей смерти, чем от руки обожаемой жены.

– Если ты ограбил банк, можешь надеяться на снисхождение, – сообщила Виктория великодушно.

– А государственного переворота недостаточно?

Хорошо, что Арнольд не видел в этот момент ее лица, а то мог бы начать относиться к женскому полу с чувством превосходства.

– Вапсы прошли на Вышгород? Как Муссолини? Или сожгли парламент? Как Гитлер? Ну, говори же!

Голос, однако, ее выдал, и Арнольд поднялся с колен, исполненный достоинства.

– Нет, это Пятс посадил самих вапсов. Но больше я ничего не скажу, пока не поел, – сказал он, стряхивая пыль с брюк.

– О ужас, ты же голодный!..

Виктория поспешила на кухню, зажгла огонь под плитой и бросила на сковородку кусок свинины, который ей утром отрубил мясник. Пока Арнольд переодевался, она успела в темпе накрыть на стол, не забыв при этом белоснежную накрахмаленную салфетку – надо же приучать мужа к манерам. Руки помыть было больше негде, кроме как на кухневанной, благодаря чему удалось отговорить Арнольда от клятвы молчания.

– Меня утром отправили в штаб вапсов проводить ревизию! – орал Арнольд сквозь шум воды и треск жарки. – Дело затянулось, потому что их бухгалтерия не отличается прозрачностью!

– И ты позвал полицию?

– Она пришла без приглашения! Дом окружили, и всех, кто находился внутри, в том числе меня и почтальона, увезли с собой!

– Как у нас много, оказывается, полицейских!

– Им помогали курсанты военного училища. Ох, видела бы ты их лица, когда они визжащих машинисток тащили в кузов!

– Что, женщин тоже под арест? – удивилась Виктория, отправляясь вместе с мужем и ужином в комнату.

– Я же сказал – всех, кто находился в доме! И не только в доме, на улице тоже. Одна мадам пришла встретить мужа, дошла только до дверей, но и этого было достаточно, через секунду она уже дрыгала в воздухе ножками, аж подвязки мелькали. Полицейский участок был так набит людьми, что стоять было негде, не то что сидеть. Мне повезло, дежурный оказался моим знакомым, вместе служили в армии, в одной роте, потом, когда все поутихло, он проверил списки, убедился, что фамилии Лоодер в них нет, и под свою ответственность отпустил меня, а все прочие остались, женщины легли на письменных столах, мужчины на пол, пальто под себя. Твой дядя Адо тоже был там, я спросил, может, он хочет что-то передать на свободу – нет, только махнул рукой. Вот такая история, – закончил Арнольд и так яростно набросился на отбивную, что та взвизгнула, как машинистка.

Какая пустая жизнь была у Марселя, подумала Виктория, восхищенно глядя, как муж ест, – ни тебе переворотов, ни их подавления, одни лишь салоны, приемы и выставки. И Альбертина – приходила и уходила, когда хотела, в отличие от Арнольда Лоодера, который всегда рядом и только изредка не возвращается домой сразу же после работы, да и то по очень уважительной причине.