Текст книги "12 шагов к состраданию"

Более столетия ли были очень эффективными,[50]50
  Ремарки Жака Герне; цит. по: Jean-Pierre Vernant, Myth and Society in Ancient Greece, 3rd ed., trans. Janet Lloyd (New York, 1996), 80–82.


[Закрыть] однако ко временам Конфуция четыре «f» вновь заявили о себе. В зарождавшейся рыночной экономике VI века до н. э. сдержанность все чаще отбрасывалась в погоне за роскошью, богатством и властью. Новые большие государства, которыми правили прежние варвары, незнакомые с ли, безнаказанно нападали на более мелкие княжества, что приводило к большим человеческим потерям. Конфуций был потрясен: китайцы встали на путь саморазрушения! Он видел лишь один выход: вдохнуть новую жизнь в древние обряды. Благодаря ритуалам шу («взаимность»), в межчеловеческих отношениях возникала ответственность, они больше не мотивировались исключительно выгодой и своекорыстием. Эти кодексы поведения помогли осознавать достоинство каждого человека, выражать к нему священное уважение. Они учили каждого члена семьи жить для других. Они вводили добродетель уступчивости и помогали культивировать мягкость и податливость жэнь. При правильном к себе отношении ритуалы становились духовным образованием, которое помогало преодолеть эгоизм. Некогда считалось, что ли сообщает человеку магическую силу. Конфуций переосмыслил это учение: когда с людьми обращаются почтительно, они осознают свое священное достоинство, а повседневные действия вроде еды и питья обретают не только биологическую, но и священную значимость.

Такие идеи имели огромное значение для политики. Конфуций был уверен: если властитель не будет преследовать безжалостно своекорыстные интересы за счет других людей, а обуздает свое «я» и подчинит его ли хотя бы на один день, «вся Поднебесная обратится к человеколюбию».[51]51
  Конфуций, Лунь Юй 12.1. См. перевод Benjamin I. Schwartz, The World of Thought in Ancient China (Cambridge, MA & London, 1985), 77. [Цит. по: пер. А. Е. Лукьянова. – Прим. пер.]


[Закрыть] Один из учеников спросил его: что такое жэнь? И как применять его в политической сфере? Конфуций ответил: точно так же, как ли применяется в семейной жизни. А именно, следует ко всем относиться с уважением.

Вне своего дома относись к людям так, словно принимаешь дорогих гостей. Используй народ так, словно совершаешь важное жертвоприношение. Не делай людям того, чего не желаешь себе, и тогда и в государстве, и в семье к тебе не будут чувствовать вражды.[52]52
  Лунь Юй 12.2.


[Закрыть]

Если правители будут вести себя подобным образом, гибельные войны исчезнут. Золотое правило сделает вторжения невозможными: ведь никто не хочет, чтобы вторглись на его собственную землю! Принцип жэнь, объяснял Конфуций своему ученику Цзы-гуну, работает элементарно:

Человеколюбивый человек – это тот, кто, стремясь укрепить себя [на правильном пути], помогает в этом и другим, стремясь добиться лучшего осуществления дел, помогает в этом и другим. Когда [человек] в состоянии руководствоваться примерами, взятыми из его непосредственной практики, это можно назвать способом осуществления человеколюбия.[53]53
  Лунь Юй 6.28.


[Закрыть]

Если правитель будет действовать подобным образом, жертвуя личными интересами ради блага народа, он принесет огромную пользу миру.

Семья была местом, где цзюньцзы учился гуманизму и человеческой зрелости.[54]54
  Tu Wei-Ming, Confucian Thought: Selfhood as Creative Transformation, 115–116.


[Закрыть] Она была школой сострадания. Однако человеколюбие (жэнь) не могло ограничиваться семьей. У Конфуция мы находим картину, чем-то напоминающую буддийскую: каждый человек – в центре расходящихся концентрических кругов сострадания.[55]55
  Ibid., 57–58; Huston Smith, The World’s Religions: Our Great Wisdom Traditions (San Francisco, 1991), 180–181.


[Закрыть] Уроки, которые цзюньцзы усваивал, заботясь о родителях, жене и родственниках, назидали и расширяли его сердце. Он сопереживал все большему и большему числу людей: сначала жителям своего города или деревни, затем соотечественникам, затем обитателям всего мира. В идеале жэнь должно стать безграничным – задача непростая, ведь надо отказаться от тщеславия, обид и властолюбия.[56]56
  Лунь Юй 6.20; 16.12.


[Закрыть] И все-таки это задача реальная, а в чем-то и легкая, поскольку жэнь органично нашей природе. «Разве человеколюбие далеко от нас? – спрашивал Конфуций, – Если я хочу быть человеколюбивым, человеколюбие приходит».[57]57
  Лунь Юй 7.29.


[Закрыть]

Следовавшие Пути обнаруживали, что он меняет их жизнь, хотя трудам конца-края не видно: «Умереть – и тогда только кончено».[58]58
  Лунь Юй 8.7. [Цит. по: пер. В. П. Васильева. – Прим. пер.]


[Закрыть] Конфуций не вдавался в теоретизирование относительно того, что происходит в конце пути: следовать шу – само по себе трансцендентный опыт, меняющий личность и уничтожающий эгоизм. О динамической природе «жэнь» хорошо сказал Янь Юань, самый талантливый ученик Конфуция.

Янь Юань со вздохом сказал: «Чем больше [я] всматриваюсь в учение [учителя], тем возвышеннее оно кажется; чем больше стараюсь проникнуть в него, тем тверже оно оказывается. [Я] вижу его впереди, но вдруг оно оказывается позади. Учитель шаг за шагом искусно завлекает людей, он расширяет мой ум с помощью образования, сдерживает меня посредством ритуала. Даже если бы я захотел отказаться [от постижения его учения], то уже не смог бы. Когда мне кажется, что я истощил все варианты, что-то во мне всплывает, поднимается надо мной четко и ясно; но хотя я хочу за ним погнаться, способа подобраться к нему не вижу».[59]59
  Лунь Юй 9.10.


[Закрыть]

Жэнь выводило Янь Юаня за рамки эгоизма и позволяло соприкоснуться со священным измерением, одновременно имманентным и трансцендентным – поднимающимся изнутри и все же сопровождающим тебя присутствием, «поднимающимся надо мной четко и ясно».

Умер Конфуций в 479 году до н. э. Он считал, что дело его потерпело неудачу: властители остались глухи к призывам быть сострадательными. Тем не менее он оставил неизгладимый отпечаток на китайской духовности. Его влияния не избежали даже те, кто расходился с ним. Один из таких мыслителей – Мо-цзы (480–390 до н. э.). В отличие от Конфуция, он был из простой семьи, и его не привлекала аристократическая обрядовость. Это было время, когда Китай вошел в страшный период Сражающихся царств: более крупные систематически уничтожили мелкие княжества, а затем воевали друг с другом, доколе не одержало верх одно из них, царство Цинь. Военные действия велись иначе, чем раньше.[60]60
  Jacques Gernet, A History of Chinese Civilization, trans. J. R. Foster & Charles Hartman, 2nd ed. (Cambridge, UK & New York, 1996), 6267; Gernet, Ancient China, 93–94, 96–101.


[Закрыть] Старинные ритуалы были отброшены, а технология усовершенствовалась. Это увеличило эффективность, и военачальники вели боевые действия, стремясь покорить враждебное население, даже если это означало гибель женщин, детей и стариков. Зловещий знак того, что может случиться, если кора головного мозга обслуживает хищнические инстинкты рептильного сознания! Проповедь Мо-цзы была достаточно утилитарной и прагматической. Подобно Конфуцию, он делал основной упор на жэнь, но полагал (ошибочно!), что Конфуций исказил правильную этику, привязав ее к семье. Мо-цзы хотел заменить потенциальный эгоизм родственных уз широким альтруизмом. «С другими следует обращаться как с самим собой», – учил он. Эта любовь должна быть «всеохватной и включать всех».[61]61
  Книга «Мо-цзы» 3.16; см. перевод Fung Yu Lan, A Short History of Chinese Philosophy, ed. and trans. Derk Bodde (New York, 1976), 55.


[Закрыть] Единственный способ прекратить братоубийство в Китае состоит в том, чтобы убедить правителей следовать цзянь ай.

«Цзянь ай» часто переводят как «всеобщая любовь», но Мо-цзы был не столь сентиментален.[62]62
  A. C. Graham, Disputers of the Tao: Philosophical Argument in Ancient China (La Salle, IL, 1989), 41.


[Закрыть] Скорее уж, это забота обо всех: «ай» – беспристрастное благоволение, которое связано не столько с эмоциями, сколько с чувством равенства всех людей и уважением ко всем людям без исключения. Без цзянь ай даже такие хорошие качества, как любовь к семье и к родине, вырождаются в массовый эгоизм. Правители, отмечал Мо-цзы, любят только свою страну, а на чужие страны нападают. Такие нападения были бы невозможны, если бы правители пеклись не только о себе. «Относись к другой стране как к своей собственной, и к другому человеку – как к себе самому, – призывал он, – если владыки стран будут заботиться друг о друге, они не будут воевать». Он был убежден: «Бедствия, грабежи, ненависть и обиды всегда возникают в мире из-за недостатка цзянь ай».[63]63
  Книга «Мо-цзы» 15.1–15; см. Burton Watson, trans. & ed., Mo-Tzu: Basic Writings (New York, 1963).


[Закрыть]

Свою позицию Мо-цзы отстаивал с прагматизмом, напоминающим современную риторику. Он предлагал правителям взвесить выгоду и убыток от военных действий: войны губят урожаи и тысячи мирных жителей, не говоря уже о трате дорогого оружия и лошадей. Чтобы захватить маленький городок, может потребоваться много жертв. Разумно ли это, когда мужчины нужны для обработки земли? Разве может выйти от этого польза государству? Большие царства думали извлечь выгоду из походов на маленькие княжества, но на самом деле выгадывала лишь горстка людей. Вместе с тем, если убедить всех уважать друг друга как себя, во всем мире восторжествуют мир и гармония. Если правитель будет следовать цзянь ай, разве может он стереть с земли город или перебить жителей целой деревни? Благо от такой беспристрастной заботы обо всех неисчислимо.

Если мы будем стремиться принести пользу миру, взяв мерилом цзянь ай, люди с острым слухом и ясным зрением будут видеть и слышать за остальных; физически крепкие люди будут трудиться за остальных, а знающие Путь будут обучать остальных. Старики без жен и детей обретут поддержку и спокойно доживут свои дни; малые и осиротевшие, не имеющие родителей, найдут тех, кто позаботится о них и их нуждах.[64]64
  Книга «Мо-цзы» 16; см. перевод Watson.


[Закрыть]

В период Сражающихся царств Мо-цзы чтили больше, чем Конфуция, поскольку его учение было актуальнее. Однако и у конфуциан нашелся ответ на развивающийся кризис. В 260 году до н. э. армия царства Цинь нанесла поражение армии царства Чжао. Около 400 000 сдавшихся в плен чжаоских воинов были живьем закопаны в землю. Эта трагедия произошла при жизни Сюнь-цзы (около 340–245 до н. э.), великого конфуцианского мыслителя, уроженца Чжао. Он не утратил веры, но по-прежнему верил, что «уступчивый» дух ритуалов вызволит Китай из бездны (пусть даже в трудные времена не обойтись без поощрений и наказаний). Сюнь-цзы был убежден, что сострадательный правитель спасет мир:

Он берется за оружие, чтобы положить конец насилию и покончить с обидами, а не чтобы бороться с другими за добычу. Поэтому, когда воины благожелательного мужа становятся лагерем, они вызывают к себе уважение как к богам. Всюду, где они проходят, они преображают людей. Они подобны дождю, являющемуся в свой сезон, о котором радуются все люди.[65]65
  Книга «Сюнь-цзы» 15.72; см. Burton Watson, trans. & ed., Xunzi: Basic Writings (New York, 2003).


[Закрыть]

Красивая мечта! Сюнь-цзы признавал, что конфуцианам не удалось привить правителям Золотое правило, но не считал этот идеал утопией. По его мнению, любому человеку с улицы под силу сделаться конфуцианским мудрецом.

Насилие и жестокость периода Сражающихся царств позволяли Сюнь-цзы лучше видеть темную сторону человеческого сердца, чем ее видел Конфуций. Каждый человек, отмечал он, «рождается с чувствами зависти и ненависти, и если потакает им, они доводят его до насилия и преступлений, уничтожают всякую верность и добрую веру».[66]66
  Книга «Сюнь-цзы» 23.1–4; см. перевод Watson.


[Закрыть] Однако если найти хорошего учителя, всем сердцем отдаться ли, который учит уважению к людям, и соблюдать правила общества, можно стать мудрецом.[67]67
  Ibid.


[Закрыть] Поведение не должно быть бесконтрольным. Бессмысленно также распевать гимны Небу, если пренебрегать человеческим поведением. Если мы сосредоточились на Небе и сидим сложа руки, учил Сюнь-цзы, это означает, что мы не поняли природу вещей.[68]68
  Книга «Сюнь-цзы» 17.44.


[Закрыть] Согласно легендам, обряды (ли) были изобретены в глубокой древности великими императорами и мудрецами Яо, Шунем и Юем. По мнению Сюнь-цзы, в ходе размышлений о мире они осознали: единственный способ положить конец невыносимым несчастьям вокруг – колоссальное умственное усилие, начинающееся с трансформации «я». Основываясь на шу (взаимности), они создали ли и Золотое правило, чтобы укрощать страсти. Взявшись осуществлять эти принципы на практике, они обрели внутренний мир. Взирая в свое сердце, критически наблюдая за своим поведением и своими реакциями на страдания и радости, они также обнаружили ключ к правильным социальным взаимоотношениям.[69]69
  Книга «Сюнь-цзы» 21.28–30.


[Закрыть] Правитель лишь тогда способен принести обществу мир и порядок, когда овладел собственными первобытными инстинктами. Ритуалы же, с точки зрения Сюнь-цзы, вдохновлены мудрым пониманием человеческой природы. Они придают форму основным эмоциям, подобно тому, как художник создает форму и красоту из непривлекательного материала. Они «укорачивают то, что слишком длинно, и распрямляют то, что слишком коротко; убирают излишек и исправляют недостатки; развивают формы любви и уважения и, шаг за шагом, доводят до полноты красоту правильного поведения».[70]70
  Книга «Сюнь-цзы» 19.63.


[Закрыть] Даже звезды, планеты и четыре времени года уступают друг другу, дабы создать порядок из хаоса.[71]71
  Книга «Сюнь-цзы» 19.17–79.


[Закрыть] Поэтому ли не только соответствует природе: оно приводит человека в гармонию с положением вещей и средоточием реальности.

К состраданию призывали и три монотеистические религии. Христианство и раввинистический иудаизм (его исповедуют большинство иудеев в наши дни) сформировались во времена войн и экономической эксплуатации. Еврейское восстание против римской оккупации Иудеи привело к разрушению Иерусалима и храма римской армией (70 год н. э.). Ранее иудейской ортодоксии не существовало: для периода второго храма было характерно глубокое религиозное многообразие. В иудаизме существовало множество направлений, каждое из которых считало себя истинным и занималось вопросами о статусе и ритуалах храма. После гибели храма выжили лишь два направления: христианство и фарисейство.

Используя наработки фарисеев, раввины талмудической эпохи переориентировали иудаизм: из религии храма он стал религией книги. Раньше изучение Торы (учений и законов, авторство которых приписывалось Моисею) было уделом немногих. Отныне же оно заняло место храмового богослужения! Раввины создали целый корпус новых удивительных текстов: прежде всего Мишну (завершена около 200 года н. э.), а также Иерусалимский и Вавилонский Талмуды (завершены соответственно в V и VI веках н. э.). Центральное место в раввинистическом учении занимало сострадание. Это видно, в частности, из следующей истории, которая, по преданию, произошла с великим мудрецом Гиллелем, старшим современником Иисуса.

Один язычник пришел к Гиллелю с обещанием: он-де обратится в иудаизм, если Гиллель обучит его всей Торе, пока он в силах будет стоять на одной ноге.

И Гиллель обратил его, сказав:

– Не делай ближнему того, чего себе не желаешь.

В этом заключается вся суть Торы. Все остальное есть толкование. Иди и учись.[72]72
  Вавилонский Талмуд, «Шаббат» 31а; см. A. Cohen, ed., Everyman’s Talmud (New York, 1975). [Цит. по: пер. С. Фруга. – Прим. пер.]


[Закрыть]

Слова необычные, даже шокирующие, но они призваны яснее донести до слушателей важность сострадания. Отметим: Гиллель не говорит здесь ни о единстве Бога, ни о создании мира, ни об исходе из Египта, ни о 613 заповедях – все это составляет лишь толкование на Золотое правило. Другие монотеисты приходили к аналогичным выводам. Смысл состоит не в том, что прочие заповеди и верования несущественны, а в том, что именно бескорыстная забота о других людях – стержень подлинной духовности. Гиллель говорит здесь также об экзегезе (интерпретации Священного Писания), а заканчивает призывом к действию: «Иди и учись». Изучая древние тексты и актуализируя их в послехрамовую эпоху, иудеи подходили к делу творчески, но относились к новым правилам лишь как к толкованию Золотого правила.

Великий рабби Акива, казненный римлянами в 135 году н. э., учил, что заповедь «Возлюби ближнего, как как самого себя» – величайший принцип Торы.[73]73
  Сифра на Лев 19:11.


[Закрыть] Не согласился лишь его ученик Бен Аззай, предпочитая иное место Библии: «Вот свиток потомков Адама» (Быт 5:1), поскольку оно подчеркивает единство всего человечества.[74]74
  Берешит Рабба 24:7.


[Закрыть] Чтобы акцентировать ключевую роль сострадания в заповедях и повествованиях Торы, раввины иногда изменяли первоначальный смысл священного текста, а то и его словесные формулировки. Им было мало раскрыть замысел библейского автора. Мидраш (экзегеза) – занятие творческое. Этимологически это слово связано с еврейским глаголом «дараш» («искать», «исследовать», «отправляться на поиски»). Ожидалось, что раввин найдет свежий смысл в Писании, которое есть Слово Божье, а потому неисчерпаемо и несводимо к одной интерпретации.

Еще один знаменитый рассказ показывает, что с самого начала раввины понимали: после гибели храма сострадание стало средоточием истинной веры.

Случилось, что р. Йоханан бен Заккай вышел из Иерусалима, и р. Йошуа следовал за ним и увидел горящие руины храма. Р. Йошуа воскликнул:

– О, горе! Место, где искупались грехи Израиля, опустошено!

И ответил р. Йоханан:

– Не печалься. У нас есть искупление, равное Храму: гмилутхасадим (добрые дела). Ведь сказано: «Милосердия (хеседа) хочу, а не жертвы».[75]75
  Авот де рабби Натан I. N, 11a в C. G. Montefiore & H. Loewe, eds., A Rabbinic Anthology (New York, 1976).


[Закрыть]

Получалось так: сострадание, когда оно проявляется в деле, есть священнодействие, которое искупает грехи еще лучше, чем храмовые жертвы. Это хороший пример нового мидраша. Рабби Йоханан цитирует здесь пророка Осию, который мог бы удивиться такому пониманию.[76]76
  Ос 6:6.


[Закрыть] Ведь в изначальном контексте «хесед» – это, скорее, «верность». У Осии Бог говорит не о добрых делах евреев друг к другу, а об их культовой верности Себе.

Раввины навидались ужасов войны и не хотели оставаться при старом шовинизме. Сначала в 70 году был разрушен святой город, затем в 132–135 годах разгорелось антиримское восстание Бар Кохбы, которое было жестоко подавлено и нанесло страшный удар стране. Подобно другим монотеистическим религиям, иудаизм не стоит на позициях полного пацифизма: военные действия разрешаются, хотя и в порядке самозащиты.[77]77
  Мишна, «Сота» 8:7; «Санхедрин» 1:5.


[Закрыть] И все-таки раввины считали, что мир (шалом) – одна из величайших ценностей. Слово «шалом» – это не просто «отсутствие войны», но еще и «целостность, полнота». Это позитивный принцип гармонии, к которому необходимо стремиться и в котором обретают примирение противоположности.[78]78
  Louis Jacobs, «Peace,» in Jewish Values (London, 1960), 155–160.


[Закрыть] Раввины обращали внимание на библейские слова: «Не враждуй на брата твоего в сердце твоем» (Лев 19:17): Писание не только запрещает проклинать или бить ближнего, но и заповедует искоренить враждебность из глубин своего сердца,[79]79
  Сифра на Лев 19:17.


[Закрыть] говорит о недопустимости ненависти.[80]80
  Авот де рабби Натан 2.16.


[Закрыть] Подлинная сила состоит не в военном могуществе, а в сострадании и примирении. «Кто силен?» – спрашивали раввины и отвечали: «Тот, кто превращает врага в друга».[81]81
  Ibid., 23.


[Закрыть]

Осмысляя библейское учение о сотворении мира, раввины подчеркивали: все люди созданы по образу Божьему. Выказывать неуважение к другому человеку – значит отрицать самого Создателя и по сути впадать в атеизм, а убийство – это еще и святотатство, а не только преступление против человечества.[82]82
  Мехильта на Исх 20:13.


[Закрыть] Более того:

Сотворен был только один человек. Это должно служить указанием, что: тот, кто губит хотя одну человеческую душу, разрушает целый мир, и кто спасает одну душу, спасает целый мир.[83]83
  Вавилонский Талмуд, «Санхедрин» 4:5. [Цит. по: пер. С. Фруга. – Прим. пер.]


[Закрыть]

Унижать кого-либо – даже раба или язычника – подобно убийству. Это кощунственное посягательство на образ Божий. Распространять клевету – значит отрицать существование Бога.[84]84
  Мишна, «Бава Меция» 58б; «Арахин» 15б.


[Закрыть] Иными словами, именно милосердие и доброта – критерий, по которому узнается истинная вера. Нельзя сказать о человеке, что он подлинно верующий, если он не уважает ближних, кем бы они ни были.

С самого начала сострадание занимало центральное место и в христианском этосе. Подобно Гиллелю, Иисус учил Золотому правилу (в позитивной формулировке).[85]85
  Мф 7:12; Лк 6:31.


[Закрыть] Подобно раввинам, он был убежден: заповедь возлюбить Бога всем сердцем и всей душой своей и заповедь возлюбить ближнего, как самого себя – главнейшие заповеди в Торе.[86]86
  Мф 22:34–40; Мк 12:29–31; Лк 10:25–28.


[Закрыть] В Евангелиях он выказывает то, что Мо-цзы назвал бы «цзянь ай» (забота обо всех): идет к проституткам и прокаженным, эпилептикам и сборщикам податей (последние считались предателями, поскольку работали на римскую власть). Он учил не осуждать людей.[87]87
  Мф 7:1.


[Закрыть] Царство Божье, в котором богачи и бедняки восседали за одним столом, было открыто для тех, кто совершает дела милосердия, кормит голодных, посещает больных и узников.[88]88
  Мф 25:31–46.


[Закрыть] Наиболее преданные ученики должны были раздать все имущество беднякам.[89]89
  Мф 19:16–22; Мк 10:13–16; Лк 18:18–23.


[Закрыть] Согласно Евангелиям, Иисус проповедовал ахимсу:

Вы слышали, что сказано: «око за око и зуб за зуб». А я говорю вам: не противься злому. Но кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую.[90]90
  Мф 5:38–39.


[Закрыть]

А также:

Вы слышали, что сказано: «люби ближнего твоего» и ненавидь врага твоего.

А я говорю вам: любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас,

да будете сынами Отца вашего Небесного, ибо Он повелевает солнцу Своему восходить над злыми и добрыми и посылает дождь на праведных и неправедных.

Ибо если вы будете любить любящих вас, какая вам награда? Не то же ли делают и мытари?

И если вы приветствуете только братьев ваших, что особенного делаете? Не так же ли поступают и язычники?

Итак, будьте совершенны, как совершен Отец ваш Небесный.[91]91
  Мф 5:43–48. «Ненавидь врага твоего» не цитата из Ветхого Завета, а, видимо, арамейская идиома, означающая: «а врагов любить необязательно».


[Закрыть]

Подобно раввинам, Иисус подчеркивал, что Священное Писание говорит о сострадании. Здесь его учение напоминает также буддийское понятие об упекше (равностности): необходимо проявлять доброту бескорыстную, не рассчитывая получить нечто в ответ.

Апостол Павел, древнейший христианский богослов, в одном из своих посланий цитирует христианский гимн, в котором Иисус выступает как своего рода бодхисаттва: он отказался держаться за свой высокий статус, подобающий сотворенному по образу Божьему, и «уничижил себя самого, приняв образ раба», служа страдающему человечеству.[92]92
  Флп 2:6–11.


[Закрыть] Христианам подобает делать то же самое: «Ничего не делайте по любопрению или по тщеславию, но по смиренномудрию почитайте один другого высшим себя. Не о себе только каждый заботься, но каждый и о других».[93]93
  Флп 2:2–4.


[Закрыть] Сострадание – критерий подлинной духовности.

Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я – медь звенящая или кимвал звучащий.

Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви, – то я ничто.

И если я раздам все имение мое и отдам тело мое на сожжение, а любви не имею, нет мне в том никакой пользы.[94]94
  1 Кор 13:1–3.


[Закрыть]

Согласно новозаветному преданию, древнейшая христианская община жила в любви: «У множества уверовавших было одно сердце и одна душа».[95]95
  Деян 4:32.


[Закрыть] Христиане добровольно отказывались от своекорыстия и стяжательства: «Все же верующие были вместе и имели все общее. И продавали имения и всякую собственность, и разделяли всем, смотря по нужде каждого».[96]96
  Деян 2:44–45.


[Закрыть]

Конечно, не все однозначно. На страницах Ветхого и Нового Завета мы находим не только любовь, но и трайбализм. Книга Иисуса Навина описывает жестокое убийство израильтянами местных жителей Ханаана, а автор Апокалипсиса воображает, как Христос перебьет своих врагов при конце света. Неудивительно, что некоторые читатели Устава сострадания удивлялись его призыву «вернуться к древнему принципу, что всякое толкование Святого Писания, порождающее насилие, ненависть или презрение, считается незаконным».

Однако не будем забывать, что Писание не всегда понималось так, как понимаем его мы. Авторов раввинистического мидраша не интересовал первоначальный смысл библейского текста; раввины не только не следовали рабски буквальному смыслу древнего Писания, но и разрабатывали принципиально новые толкования, актуальные для их условий. Они брали из Писания то, что было пригодно, а остальное почтительно оставляли в стороне. Соответственно, иудеи воспринимали Еврейскую Библию сквозь призму Мишны и Талмуда, которые полностью трансформировали ее. Христиане были не менее избирательны в своей экзегезе. Основное внимание они уделяли текстам, на их взгляд, предсказывавшим явление Мессии, а остальное в Ветхом Завете считали менее существенным. Даже Мартин Лютер (1483–1546), с его благоговением ко Священному Писанию, обнаружил, что ему приходится вводить «канон внутри канона»: некоторые библейские тексты полезнее других. Одним словом, интерпретация Библии была процессом избирательным, и до нового времени буквальный смысл не играл первостепенной роли. Христиан в Европе учили понимать каждую библейскую фразу на четырех уровнях: буквальном, моральном, аллегорическом и мистическом. Я еще застала это в своем католическом детстве, оно пришлось на 1950-е годы. Христиане, как и раввины, видели в милосердии ключ к правильной экзегезе. Блаженный Августин (354–430), один из основоположников западного христианского богословия, считал, что Писание не учит ничему, кроме милосердия. Если создается впечатление, что библейский отрывок говорит о ненависти, значит, его следует понимать в иносказательном смысле, который так или иначе связан с милосердием.[97]97
  Августин, О христианском учении; см. издание Augustine, On Christian Doctrine, trans. D. W. Robertson (Indianapolis, 1958), 30.


[Закрыть]

Ислам – это во многом попытка поставить заслон насилию и трайбализму: мусульмане были призваны использовать кору головного мозга на то, чтобы контролировать агрессию и направлять ее в правильное русло. На протяжении столетий арабы вели тяжелую кочевническую жизнь в негостеприимных пустынях и оазисах Аравийского полуострова, находясь на грани выживания. Их племенной кодекс чести назывался «мурува». Этому слову сложно подобрать перевод: здесь и смелость, и стойкость, и готовность отомстить за любой вред, нанесенный племени, отразить любую угрозу и сразиться с врагами. Каждый член племени должен был моментально поспешить на выручку сородичу и беспрекословно повиноваться вождю. Одному из древних поэтов принадлежат слова: «Я – родом из племени газиййа. Если оно собьется с пути, собьюсь с пути и я. Если пойдет верным путем, и я пойду верным путем». А расхожая поговорка гласила: «Помогай брату своему независимо от того, обижают ли его, или обижает он».[98]98
  Toshiko Izutsu, Ethico-Religious Concepts in the Qur’an (Montreal & Kingston, ON, 2002), 46.


[Закрыть] Разумеется, такая верность распространялась только на членов племени: чужаков считали лишними и бесполезными; если для защиты племени требовалось убить чужака, это делали без сожаления.

Для племенного существования была характерна джахилийа. Это слово, которым издавна обозначали доисламский период в Аравии, часто переводят как «невежество», «неведение». Однако его корень указывает, скорее, на «гневливость», «вспыльчивость». В ранних мусульманских текстах джахилийа – это агрессия, надменность, шовинизм, склонность к насилию и мстительности.[99]99
  Ibid., 28–45.


[Закрыть] К концу VI века н. э., когда родился пророк Мухаммед, племенная междоусобица достигла беспрецедентного уровня. Над людьми нависло апокалиптическое чувство близкой катастрофы. Однако курайшиты, родное племя Мухаммеда, отказались от кочевнической жизни и установили настоящую торговую империю с центром в Мекке. В интересах торговли они не ввязывались в племенные войны, придерживались нейтральности в местных спорах и запретили насилие на территории вокруг Каабы (древнго святилища в центре Мекки). Благодаря этим мерам, арабы со всего полуострова могли заниматься бизнесом, не опасаясь вендетты. Однако у курайшитов оставалось еще прежнее высокомерие джахилийа. Из беспрестанной нужды они вылезли, но в погоне за богатством отбросили более гуманные аспекты племенной системы. Забывая о более слабых сородичах, о бедняках и изгоях, некоторые семьи пеклись лишь о наживе. Духовная обстановка была нездоровой, поскольку старые племенные ритуалы уже не отвечали новым условиям в зарождающейся рыночной экономике. Арабы знали о Боге иудеев и христиан, даже отождествляли его со своим высшим Богом, Аллахом – слово «Аллах» означает просто «Бог», – но с горечью осознавали, что он не послал им ни пророка, ни Священного Писания на их родном языке.

Нежные ростки травы были грубо вырваны плугом вместе с комьями земли, в результате чего погибли жившие там насекомые. Гаутама ощутил боль, словно умерли его собственные родственники

Ситуация изменилась в 610 году: Мухаммед начал получать откровения, которые впоследствии собрал в книгу («Коран»). Эти оракулы имели самое непосредственное отношение к ситуации в Мекке и призывали к состраданию в противовес агрессивному капитализму. Основная весть Корана заключается в следующем: надо не сколачивать личное богатство, но делиться имуществом, чтобы создать достойное и справедливое общество, в котором нищим и слабым оказывается уважение. Одно известное изречение (хадис) Мухаммеда гласит: «Никто из вас не станет верующим, доколе не возжелает для ближнего своего то, что желает себе».

Взамен джахилийа Коран проповедует хилм (милость), еще одну старую, но менее популярную, арабскую добродетель.[100]100
  Ibid., 28, 68–69.


[Закрыть] Жизнь в хилм означает долготерпение и милосердие: человек не гневается, но остается спокойным даже в самых отчаянных обстоятельствах; он не наносит ответный удар, когда его обижают, но предоставляет отмщение Аллаху.[101]101
  Коран 14:47; 39:37; 15:79; 30:47; 44:16.


[Закрыть] Верующие, которые следуют хилм, заботятся о бедных, слабых, сиротах и вдовах; они питают обездоленных, даже если сами голодны.[102]102
  Коран 90:13–17.


[Закрыть] Они неизменно мягки и учтивы. Люди мира, они ходят по земле смиренно, и, когда обращаются к ним с речью невежды [джахилун, т. е. оскорбительно], говорят: «Мир! (салам)».[103]103
  Коран 25:63; см. Muhammad Asad, trans., The Message of the Qur’an (Gibraltar, 1980). [Цит. по: пер. И. Ю. Крачковского. – Прим. пер.]


[Закрыть] В противоположность джахилийи – ислам. Слово ислам означает покорность Аллаху милостивому (ар-Рахман) и милосердному (ар-Рахим), давшему знамения (айат) своего благоволения людям во всех чудесах тварного мира.[104]104
  Коран 55:10.


[Закрыть] Мусульманин (муслим) – это человек, чье я покорно Богу. Одним из первых нововведений Мухаммеда была пятикратная молитва: пять раз в день верующие должны простираться ниц перед Аллахом. Нелегко было гордецам джахилийи падать на землю подобно рабам, однако эта поза прививала их самолюбивому и самолюбующемуся я смирение. Еще один столп ислама – закят (очищение): обязательные ежегодные выплаты в пользу бедных. Таким образом, милостыня очищала сердце от своекорыстия. Первоначально религия, которую проповедовал Мухаммед, называлась тазакка – слово, этимологически связанное с понятием «закят». Мусульмане должны облачиться в добродетель сострадания и использовать разум для размышления о божественных знамениях в природе, дабы взрастить в себе заботу, ответственность и милость ко всем Божьим тварям. Поскольку Аллах безгранично благ, мы видим порядок и плодородие там, где могли быть хаос и бесплодие. И если следовать этому образцу, можно обрести духовную тонкость и глубину вместо варварского эгоизма джахилийи.

Ислам – не пацифистская религия: Мухаммеду приходилось сражаться с курайшитским истеблишментом Мекки, поклявшимся уничтожить мусульманскую общину. Агрессия и превентивный удар строго запрещались. Иногда без сражения было не обойтись для сохранения таких человеческих ценностей, как религиозная свобода,[105]105
  Коран 22:39–40.


[Закрыть] но всегда лучше простить врага, спокойно посидеть и поговорить с ним, если этот диалог ведется с «мудрыми, добрыми наставлениями».[106]106
  Коран 16:125–125. [Цит. по: пер. Г. С. Саблукова. – Прим. пер.]


[Закрыть] В результате трагического стечения обстоятельств Мухаммед обнаружил, что война имеет свою смертельную динамику: жестокости совершаются обеими сторонами. Поэтому, как только чаша весов склонилась на его сторону, он перешел к ненасильственной политике: въезжал на вражескую территорию невооруженным вместе с тысячью невооруженных мусульман. Его чуть не убила мекканская конница, но он заключил с курайшитами договор, условия которого возмутили его собственных последователей: не отказываются ли они от всего достигнутого? Однако в тот вечер Коран возвестил, что это кажущееся поражение – на самом деле победа. Курайшиты действовали в соответствии с жестоким духом джахилийи и питали «злобу, злобу времен неведения», но мусульманам Бог «ниспослал свой покой», а потому в ответ на нападение они действовали мирно.[107]107
  Коран 48:26. [Цит. по: пер. Г. С. Саблукова. – Прим. пер.]


[Закрыть] Договор, который казался неудачей, привел к миру, а двумя годами позже, в 630 году, Мекка добровольно открыла ворота перед мусульманами.