Текст книги "Маленькая книга цвета. Как использовать потенциал цветовой гаммы, чтобы изменить свою жизнь"

Эволюция цвета: цвет сегодня

Школа Баухаус была закрыта Гитлером в 1933-м, а Вторая мировая война изменила отношение к цвету. В годы лишений, утрат и тяжких испытаний цвет стали считать излишеством и фривольностью. Цвет вытеснили на периферию как роскошь, забыв о его внутренней связи с нашими эмоциями. В следующие десятилетия о цвете вспоминали – если вспоминали вообще – лишь в связи с эстетикой и декоративным искусством, не считая его неотъемлемой частью дизайна, и уж точно не связывали его с благополучием.

Но у цвета есть еще одна удивительная черта. Это не какой-то неизменный аспект нашего мира, который существует всегда. Он эволюционирует. По мере развития и трансформации нас самих меняется то, как мы взаимодействуем с цветом и как мы его используем. Но это ни в коем случае не конец нашего цветного путешествия. На самом деле мы вступаем в совершенно новую эпоху. Куда ни посмотри, люди с удовольствием воспринимают цвет, лучше осознавая его воздействие. Мы ездим на ярких машинах, красим волосы в самые разные цвета, наши магазины заполнены разноцветными продуктами. Цвет привлекает к себе все большее внимание нейробиологов, физиков, философов и психологов; исследования в этих областях постоянно расширяют наши знания о том, как мы относимся к цвету, а также какие эмоции он у нас вызывает.

Новая парадигма зиждется на нашей внутренней связи с цветом – и именно в этом состоит суть моей работы. Как и Баухаус до меня, я стремлюсь сделать цвет не только основой дизайна, но и центром нашей жизни: воспользоваться его силой, благодаря которой мы можем изменить наше поведение к лучшему, создать позитивную атмосферу благополучия, а также добиться успеха. Моя цель – коренным образом изменить не только наши взгляды на цвет, но и способы применения его в нашей жизни.

Многолетний опыт помог мне понять, что существует три основных способа построения взаимоотношений с цветом.

1. Личные ассоциации. По большей части это сознательная ассоциация определенного тона, оттенка или цвета с чем-то личным, например цвет любимой футбольной команды или цвет, вызывающий у нас воспоминания о кардигане вашей прабабушки. Этот способ мы рассмотрим подробнее в главе 4.

2. Культурное или символическое значение. Как правило, это глубоко укоренившееся в культуре убеждение, связанное с определенным цветом. Возможно, цвет приобрел символическое значение очень давно, даже сотни лет назад, и стал частью фольклора. Это мы обсудим в главе 2.

3. Психологический смысл. Когда мы видим тот или иной цвет, то распознаем – в основном на подсознательном уровне – сигнал, который он нам посылает. Цвет говорит с нами на языке, который мы понимаем инстинктивно, то есть на языке эмоций, и он влияет на наше поведение, хотя мы не всегда это осознаем. Этот механизм мы рассмотрим подробнее в главе 2.

Читая книгу, вы поймете, как осознать свою реакцию на цвет, извлечь на свет все, что до сих пор было глубоко спрятано. Знание о нашей связи с цветом – ключ к принимаемым нами решениям в отношении последнего. Чем сознательнее мы будем выбирать цвет, тем лучше научимся использовать его для получения позитивных результатов, к которым стремимся. Поэтому меня так и увлекает прикладная цветопсихология. Чем больше людей получат в свое распоряжение этот инструмент, тем больше у нас появится домов, офисов, магазинов, ресторанов, медицинских центров, школ и университетов, в которых эффективно применяются цветовые решения для создания позитивной атмосферы и поощрения благоприятного поведения, – и тем ближе будет следующий большой этап эволюционного развития колористики.

Глава 2
Восприятие цвета

Видите ли вы то, что вижу я?

Однажды на совещании с издателями этой книги мы обсуждали образец цвета, который представила одна из сотрудниц: она считала этот цвет голубым, мне же он казался цветом морской волны, а другой участник диалога назвал его бирюзовым. Все воспринимали цвет по-разному: тот оттенок, который, по моему мнению, был цветом морской волны, кому-то виделся совершенно иначе. Ситуация повторяется каждый раз, когда приходится обсуждать цвет, при этом нельзя однозначно выявить, кто прав, а кто нет. Каждый из нас именует цвет в зависимости от своего опыта, от освещения в данный момент, а также от того, как часто мы видим этот цвет и как долго он на нас воздействует. Однажды в универмаге у полок с одеждой ко мне обратилась женщина, которая до этого что-то бурно обсуждала с мужем. «Мы спорим, какой это цвет. Муж говорит, кобальтовый, а я – сапфировый. Как вы думаете, кто из нас прав?» – спросила она. Разумеется, она не знала, что цвет – моя специальность, и немного удивилась, когда я высказала аргументы в пользу обеих сторон. Я сказала, что правы они оба. Это синий цвет. Ярко-синий. Просто они по-разному его назвали. Он – кобальтовым, а она – сапфировым. Я предположила, что, в отличие от мужа, женщина уже встречала оттенок, который называет сапфировым, и это обстоятельство подтолкнуло ее к выбору более точного названия.

Просто удивительно, что мы можем смотреть на один и тот же цвет, а описывать его абсолютно разными словами. Какого цвета, по вашему мнению, круг на следующей странице? А если вы покажете рисунок кому-то еще, как он назовет этот цвет?

Интересный факт: согласно исследованиям, мужчины и женщины действительно видят цвета по-разному. Мужчины хорошо воспринимают быстро движущиеся фигуры на большом расстоянии, а женщины лучше различают тончайшие тоновые нюансы цвета вблизи. Особенно заметны различия в распознавании оттенков из середины цветового спектра: женщины способны различить оттенки желтого и зеленого, которые мужчинам кажутся одинаковыми, – чтобы мужчина увидел те же краски, тона и оттенки, что и женщина, длина световой волны должна быть чуть больше.

В чем причина? Одно из возможных объяснений уходит корнями в глубокую древность. Антропологи считают, что у мужчин развилась способность издалека отличать хищников от добычи, а женщины научились искать еду и оценивать ее безопасность. Вспомним, почему у нас появилось цветное зрение. Говоря научным языком, оно способствует «обнаружению контраста»: с помощью цветового зрения вы лучше различите объект на каком-либо фоне, например плоды или ягоды на деревьях или кустарниках. Древний охотник и собиратель, не обладающий такой способностью, оставался голодным. Или того хуже. Поэтому чувствительность женщин к оттенкам цвета была очень важна, чтобы мы выжили как вид.

Ученые предполагают, что среди современных женщин есть некоторая доля тех, кто обладает еще большей чувствительностью к цвету, и им удается – по крайней мере, теоретически – различать на миллионы оттенков больше, чем человеку в среднем. Это определяется колбочками – фоторецепторами в глубине глаза, о которых рассказывалось в предыдущей главе: они посылают сигналы мозгу, формирующему ощущение цвета. У большинства людей в сетчатке глаза имеются три типа колбочек, но, говорят, благодаря генетической мутации у некоторых женщин имеется четвертый тип.

Попробуем посчитать. Вспомним, что колбочки реагируют на длину волны. Каждый тип колбочек позволяет нам различать почти 100 цветов. У человека три типа колбочек, поэтому 100 цветов, возведенные в куб, дают нам по меньшей мере миллион разных оттенков. Если у вас всего два типа колбочек, то возводить нужно в квадрат, и получается 10 тысяч возможных оттенков. Но если добавляется четвертый тип колбочек, то количество оттенков, которые вы (вероятно) способны различить, увеличивается в 100 раз, а это 100 миллионов оттенков. Тетрахромат (так называют человека, обладающего четырьмя типами колбочек) может смотреть на голубое небо и видеть десятки оттенков синего цвета; радуга у него будет состоять из сотен разных цветов, белый свет может иметь оттенок синего, желто-голубого, фиолетово-серого, пурпурного, розового, золотистого – целый калейдоскоп цветов, для которых у нас даже нет названий (более подробно о названиях цветов мы расскажем ниже).

Как узнать, тетрахромат вы или нет? Возможно, я тетрахромат. Или вы. Восприятие цвета субъективно, и поэтому очень трудно определить, повышена ли ваша способность воспринимать цвета. Ученые по-разному оценивают, сколько женщин на Земле могут обладать дополнительным типом колбочек, однако практически невозможно доказать, что эти женщины способны видеть больше цветов, чем все остальные.

Противоположность тетрахроматии – дальтонизм, так называемая цветовая слепота, при которой чувствительные к свету колбочки не реагируют, как положено, на свет с разной длиной волны. Фоторецепторы должны возбуждаться от световых волн только определенной длины, вместо этого они одинаково реагируют на все волны. Зрение у большинства дальтоников не хуже, чем у других, но из-за перемешанных друг с другом сигналов от колбочек на сетчатке глаза им трудно различать цвета или видеть их достаточно четко. Именно поэтому красный сигнал светофора всегда размещают вверху, а зеленый – внизу: по расположению горящего сигнала дальтоники могут определить, что им делать, стоять или ехать.

Неспособность различать цвета встречается довольно часто: в Великобритании дальтониками являются приблизительно 1 из 12 мужчин и 1 из 200 женщин. Поэтому вполне вероятно, что кто-то из ваших знакомых плохо различает цвета, но не менее вероятно, что он об этом не знает. Для описания мира у нас есть не только цвета, но также слова и символы, и поэтому люди с нарушениями цветового зрения могут даже не подозревать, что видят мир не таким красочным, как остальные. Но даже если они знают, что не видят цвета, доступные другим, то не понимают, чего они лишены, – невозможно по словесному описанию, например, фиолетового цвета получить опыт его визуального восприятия.

Цветокоррекционные очки

Знаете ли вы, что с помощью специальных очков можно скорректировать нарушения цветового зрения и улучшить восприятие цвета у некоторых людей?

Очки устраняют первопричину дальтонизма – неспособность колбочек различать световые волны разной длины – и усиливают отправляемый в мозг сигнал о цвете, так что цвета выглядят ярче и насыщеннее. Надев очки, человек начинает видеть цвета, которые никогда в жизни не видел раньше, и замечать детали и отличия, которые раньше не замечал. Мир для него становится богаче и живее. Совсем как у Дороти в стране Оз!

Я видела, как плачут люди, впервые надев такие очки, – от радости, что они могут видеть то, что все мы воспринимаем как само собой разумеющееся. Сразу понимаешь, какой это дар – способность воспринимать цвет.

Для одной необычной группы людей восприятие цвета – это мультисенсорный опыт, включающий вкус, запах, звуки, формы, слова, музыку и текстуры. Таких людей называют синестетиками (от др.-греч. syn – «вместе» и aisthēsis – «ощущение, чувство»), и они обладают повышенной чувствительностью особого рода, когда одно чувство, например слух, объединяется с другим, например зрением. Ученые насчитывают до 60 разновидностей синестезии, наиболее распространенные из них – графемно-световая синестезия – когда буквы, цифры, целые слова или дни недели ассоциируются с цветом; и хроместезия – когда цвет ассоциируется с музыкой. Синестетиками были многие художники и музыканты, среди них музыкант Фаррелл Уильямс, а также певец и композитор Стиви Уандер.

Преподававший в школе Баухаус художник Василий Кандинский, упоминавшийся в предыдущей главе, видел цвета, слушая музыку, а когда рисовал, в его голове звучала музыка; и эта связь была такой сильной, что каждый цвет соответствовал определенной музыкальной ноте. Он был одним из первых людей с синестезией, о которых стало известно, и он много писал о своих ощущениях. У Кандинского восприятие цвета сочеталось с осязанием и обонянием, и мне нравятся его слова о том, что некоторые цвета способны навеять «чувство удовлетворения и радости, подобно тому, что испытывает гурман с лакомым куском во рту». Конечно, вам известно это чувство!

Меня больше всего увлекла его идея о том, что разные цвета могут вызывать у человека разные чувства: радость или грусть, бодрость или чувство усталости, скуку или умиротворение, удовлетворенность или отчаяние, беспокойство или счастье. В сущности, его синестетическое понимание цветов и их способности будить наши чувства совпадает с представлениями современной цветопсихологии. Молодому Кандинскому приписывают такие слова: «Каждый цвет живет собственной загадочной жизнью». В главе 3 мы рассмотрим, что это означает.

Что в имени тебе моем?

Разумеется, это еще не все. В истории восприятия цвета есть еще одна глава, которая связана с речью, то есть с тем, как мы разделяем цветовой спектр и какие слова используем для обозначения его разных элементов. Философов и антропологов давно интересовал вопрос: одинаково ли видят цвета разные культуры? Остается ли красный красным вне зависимости от языка?

В английском языке одиннадцать основных названий для цвета: красный, розовый, желтый, оранжевый, коричневый, синий, зеленый, фиолетовый, серый, белый и черный.

Возможно, вы удивитесь, но не все языки классифицируют цвета так же, как английский. В некоторых языках основных названий цвета больше, а в некоторых меньше. Например, в русском и греческом имеется два слова для обозначения синего света – светло-синий называется голубым. Венгры используют два разных слова для обозначения темно-красного и бледно-красного. На хинди в число основных цветов входит шафранный, но отсутствует слово для обозначения серого цвета. Во многих культурах нет отдельного термина, обозначающего синий цвет (в английском языке оно тоже появилось относительно недавно), и синий и зеленый у них называются одинаково. Во вьетнамском и тайском языках для описания цвета неба используется слово «зеленый», а в японском языке зеленый сигнал светофора называют синим. (Чуть позже я объясню почему.)

В некоторых культурах слов для обозначения цвета очень мало. Например, язык народности басса в Либерии разделяет цвета всего на две категории: зиза обозначает красный, оранжевый и желтый, а хью – зеленый, синий и фиолетовый. У племени шона из Южной Африки всего три цвета: оранжевый и красный, желтый и зеленый, а также синий и зеленый. В языке филиппинского племени хануно’о четыре слова, обозначающих основные цвета: черный, белый, красный и зеленый. В некоторых языках Новой Гвинеи, например пираха, есть названия только для черного и белого, то есть тьмы и света.

Но означают ли эти различия, что те, кто говорит на языках, где меньше названий для цвета, видят меньше цветов? Исследования показали, что это ошибочный вывод, – иногда бывает и наоборот. Например, известно, что народ намибийского племени химба различает десятки оттенков зеленого, которые западному человеку кажутся одинаковыми, однако в языке у них есть только пять слов для обозначения цвета:

• серанду – красные, коричневые, оранжевые и часть желтых тонов;

• дамбу – разные оттенки зеленого, красного, бежевого и желтого;

• зузу – большинство темных цветов, в том числе черный, темно-красный, темно-фиолетовый, темно-синий;

• вапа – некоторые оттенки желтого и белый;

• буру – разные оттенки зеленого и синего.

Взгляните на рисунок на следующей странице и выберите квадрат, который своим оттенком зеленого отличается от остальных квадратов.

Получилось?

Два оттенка зеленого цвета на предыдущей странице на языке химба обозначаются разными словами – это значит, что народ химба воспринимает их как два разных цвета. Они без труда справляются с тестом, поскольку видят эти оттенки зеленого разными и быстро указывают на отличающийся квадрат. С другой стороны, если провести аналогичный тест, но с одиннадцатью зелеными квадратами и одним синим, химба не увидит отличий, хотя, с точки зрения западного человека, все будет очевидно. Причина, по всей видимости, состоит в том, что на языке химба синий и зеленый цвета обозначаются одним словом – и поэтому не воспринимаются как разные цвета.

Похоже, никто не знает, почему разные культуры по-разному разбивают цветовой спектр, но это обстоятельство дает основание предположить, что наше восприятие цвета в значительной степени зависит от слов, которые обозначают цвет в нашем словаре. Это значит, что мы, возможно, видим мир совсем не так, как наши соседи.

Наверное, мы так и не сможем понять, что видят люди, в языке которых нет слова, обозначающего тот или иной цвет, когда они описывают листья на дереве, цветы на лугу или безоблачное небо. Но есть загадка, которая ждет своего разрешения: в каком порядке в языке появлялись слова для обозначения цвета. Антропологи и лингвисты пришли к единому мнению, что если в языке всего два таких слова, то они обозначают различие между светом и тьмой: белый – для света и черный – для тьмы. Если в языке есть третий термин, это почти всегда красный. Четвертый термин обычно обозначает зеленый, за ним на разных этапах появляются желтый, синий, розовый, фиолетовый, коричневый, серый и оранжевый.

Этот неизменный порядок, по всей видимости, отражает принципы работы нашего глаза. Да, здесь мы снова встречаемся с нашим старым знакомым – длиной световой волны. Ученые считают, что порядок, в котором появлялись названия цвета, соответствует нашей реакции на видимый свет с разной длиной волны. Цвета не могут появляться случайным образом – только в соответствии с биологией нашего зрения. Сначала мы придумали название для длинных волн (красный) видимого света, затем – для средних (зеленый) и в последнюю очередь – для коротких (синий).

Эволюция названий цвета

Любопытно, что категории цвета внутри спектра не являются постоянными. Слова, обозначающие цвет, могут эволюционировать со временем, подобно всем остальным, а цветовые категории иногда расширяются. Яркий пример этого процесса – появление в японском языке названия для зеленого цвета, мидори. Приблизительно до 1000 года японцы использовали одно и то же слово для обозначения зеленого и синего цвета. Это слово ао. Затем появился термин для обозначения сине-зеленого цвета, мидори. Однако мидори был не полноценным цветом, а всего лишь оттенком ао. В 1917 году Япония стала импортировать цветные карандаши, и именно благодаря им произошло разграничение синего и зеленого внутри цветового спектра. В наборах были синие и зеленые карандаши, и дети стали называть их по-разному. Наконец мидори стал отдельным цветом. Вместе с тем изменение классификации не везде прошло гладко. В некоторых случаях слово ао отказалось сдавать свои позиции – именно поэтому зеленый сигнал светофора в Японии называют синим.

Аналогичным образом слово для обозначения оранжевого цвета появилось в английском языке только после того, как в Средние века в Англию попали апельсины. Первое письменное использование слова «оранжевый» (orange) для обозначения цвета относится к 1512 году. До этого если англичанин хотел описать нечто оранжевое, он использовал староанглийское слово geoluread, что в буквальном смысле означает желто-красный, или подбирал какой-нибудь синоним. Грудка малиновки, мех белки или лисы оранжевые, но в английском они называются red (красный) – а что еще прикажете делать, если у вас еще нет слова для обозначения оранжевого?

Самым последним из основных цветов в английском языке появился розовый (pink) – это произошло в начале XVII века, – и использовалось это слово для обозначения цвета бледной розы. Изначально это был глагол to pink, который появился в XIV веке и обозначал «украшать фестонами или дырочками»; именно отсюда происходит название фестонных ножниц, pinking shears. Название pink носит и один из видов гвоздики – из-за зубчатых лепестков, которые словно обрезали фестонными ножницами.

В 1969 году американские ученые, антрополог Брент Берлин и лингвист Пол Кэй, в своей книге «Основные цветовые термины: их универсальность и эволюция» (Basic Colour Terms: Their Universality and Evolution) предложили одиннадцать базовых цветовых категорий. Работу Берлина и Кэя встретили с энтузиазмом: она получила широкое признание, что привело к развитию новой концепции цветообозначения. Но цвет, как вы уже знаете, представляет собой живое и развивающееся понятие, так что на этом процесс не закончился. И теперь Димитрис Милонас, исследователь из Университетского колледжа Лондона, стремится осветить те аспекты теории цвета, которые ускользнули от внимания Берлина и Кэя: оттенки, которые расположены между одиннадцатью основными цветами: участки радуги, где зеленый переходит в желтый цвет, желтый – в оранжевый, оранжевый – в красный и так далее.

Как объяснял мне Димитрис, когда я пришла к нему в лабораторию, цвета непрерывны. Нельзя сказать, что один цвет исчезает, а вместо него появляется другой. Один переходит в другой. Цвет – это континуум. Но как мы делим этот континуум на категории? Димитрис хочет понять, как мы называем промежуточные оттенки, которые не относятся ни к одному, ни к другому цвету, подобно тому как оранжевый представляет собой желтый оттенок красного. Димитрис поясняет: «Я считаю, что названия цветов подобны карандашам: чем больше у вас названий, тем больше оттенков вы используете в повседневной жизни».

Безусловно, разделяя его мнение, я согласилась поучаствовать в исследовании, которое проводилось его лабораторией. Сначала Димитрис проверил, нет ли у меня нарушений цветовосприятия. Затем в темной комнате на тщательно откалиброванном мониторе компьютера мне показали 600 быстро сменявших друг друга образцов разных оттенков цвета, каждый из которых я должна была назвать. Это были промежуточные цвета – темно-красные и рыжевато-коричневые, аквамариновые, оранжево-розовые, пурпурно-голубые, – и я поразилась тому, насколько трудно мне было присвоить каждому из них известное название. Мне удалось подобрать наименования для большинства оттенков зеленого: цвет травы, лайма, изумруда, зеленого леса, оливки, полыни, мяты, морской волны… Но я с удивлением обнаружила, как мало в моем словаре названий для оттенков фиолетового, за исключением самых распространенных, таких как сиреневый, лавандовый, баклажанный, королевский пурпур и лиловый. По окончании этого теста я чувствовала себя так, словно пробежала цветовую стометровку!

Я участвовала в лабораторном эксперименте, а тысячи людей по всему миру подключились к онлайновой версии исследования Димитриса, начавшегося в 2007 году. Димитрис выяснил, что, как и он, многие считают, что для описания всех цветов одиннадцати основных цветовых терминов недостаточно и что следует усовершенствовать способ, которым мы сообщаем друг другу о цвете. Помимо этого эксперимент снабдил его огромным массивом данных, анализ которых показывает, что количество основных терминов – по крайней мере, в британском варианте английского – можно увеличить с одиннадцати до тринадцати, и этими двумя дополнительными цветами должны быть бирюзовый и сиреневый. Оба цвета, объяснял Димитрис, представляют собой большие категории, и многие различают их оттенки. По характеристикам бирюзовый и сиреневый цвета похожи на другие основные цветовые термины, например на красный или оранжевый. И так можно улучшить точность цветообозначения. Другой вопрос, будут ли бирюзовый и сиреневый признаны основными цветовыми терминами. Не все исследователи согласны с выводами Димитриса, и, как он сам объяснял, многим трудно запомнить и выговорить слово «бирюзовый» (англ. turquoise), что не способствует его принятию.

Я всегда считала, что такой оттенок зеленого, как лайм (иногда его называют «шартрёз»), следует включить в список основных терминов, и поэтому спросила, что об этом думает Димитрис. Достойный кандидат, согласился он. Но, как и в случае с бирюзовым, это слишком громоздкий термин: хорошо бы отбросить слово «зеленый» и оставить только «лайм». Выяснилось, что в лингвистическом отношении мы ленивы и используем длинные слова только при крайней необходимости; поэтому названия основных цветовых терминов тоже должны быть краткими.

Да, и еще кое-что: я спросила Димитриса, выявило ли его исследование разницу между тем, как мужчины и женщины воспринимают нюансы цвета. Он ответил, что такое различие выявлено. Согласно данным по английскому, испанскому и русскому языкам, словарь цветов у женщин богаче, чем у мужчин, и женщины используют больше цветовых терминов. Я поинтересовалась его мнением, почему такое происходит. По его словам, женщинам нужно больше цветовых терминов, потому что они чаще используют цвет. Хорошо бы объяснить это тем супругам, которые спорили в универмаге.