Текст книги "Двое могут хранить секрет"

Эзра отсекает уголок омлета и выпускает облачко пара.

– У полиции так и не было никаких подозреваемых в убийстве Лейси, да? – интересуется он.

– Не было, – говорит бабуля.

– Ее парень, – одновременно с ней произношу я.

Бабуля неторопливо пьет сок.

– Многие так думали. Думают, – уточняет она. – Но Деклан Келли не был официальным подозреваемым. Да, его допрашивали. Неоднократно. Но так и не задерживали.

– Он все еще живет в Эхо-Ридже? – спрашиваю я.

Она качает головой.

– Он уехал из города сразу после окончания школы. Уверена, так лучше для всех, кто с этим связан. Данная ситуация оказала огромное влияние на его семью. Отец Деклана уехал сразу после сына. Я думала, что мать и брат последуют за ними, но… у них все сложилось по-другому.

Я замираю, не донеся вилку до рта.

– Брат?

Не знала, что у парня Лейси был брат; в новостях мало говорилось о его семье.

– У Деклана есть младший брат, Малкольм. Примерно вашего возраста, – говорит бабуля. – Я плохо его знаю, но он, похоже, посноснее. Во всяком случае, не расхаживает по городу так, будто он принадлежит ему, как это делал его братец.

Я наблюдаю, как она аккуратно кладет в рот кусочек омлета, и жалею, что не могу читать ее мысли, чтобы понять, так ли переплетены в ее мыслях Лейси и Сара, как у меня. С момента исчезновения Сары прошло столько времени; почти четверть века никаких известий. Родителям Лейси не хватает других деталей – они знают что, когда и как, но не кто и почему.

– Ты думаешь, что Деклан Келли виновен? – спрашиваю я.

Бабуля хмурится, словно внезапно весь этот разговор делается ей неприятным.

– Я этого не сказала. Против него никогда не было серьезных улик.

Не отвечая, я беру солонку. Может, это и правда, но если годы, проведенные за чтением книг о подлинных преступлениях и просмотром сериала о них же чему-то меня и научили, так это тому, что всегда виноват парень.

Глава 3

Малкольм

Среда, 4 сентября

Моя накрахмаленная рубашка стоит колом. Она практически трескается, когда я сгибаю руки, чтобы накинуть на шею галстук. Я смотрю в зеркало на свои руки, безуспешно пытаясь завязать узел ровно, и оставляю эту затею, добившись хотя бы его нормального размера. Зеркало выглядит старым и дорогим, как всё в доме Нилссонов. В нем отражается спальня, в которой поместились бы три моих прежних. И по меньшей мере половина квартиры Деклана.

«Ну, и как тебе живется в этом доме?» – вчера вечером спросил меня брат, подбирая с тарелки остатки именинного торта, пока мама была в ванной. Мама привезла связку воздушных шаров, которые в прихожей Нилссонов показались крохотными, но постоянно стукались о голову Деклана в тесной нише, которую он называет кухней.

«Дерьмово», – ответил я. И это правда. Но не более дерьмово, чем последние пять лет. Большую их часть Деклан провел в четырех часах пути от нас, в Нью-Гэмпшире, снимая у нашей тетки квартиру в цокольном этаже.

Резкий стук в дверь моей комнаты и скрип петель, когда моя сводная сестра, не дожидаясь ответа, просовывает голову в дверь.

– Ты готов? – спрашивает она.

– Да, – отвечаю я, беря с кровати синий пиджак и надевая его.

Кэтрин наклоняет голову набок и хмурится, до белизны светлые волосы рассыпаются по плечам. Я знаю этот взгляд: «С тобой что-то не так, и я сейчас скажу тебе, что именно не так и как это исправить». Я уже несколько месяцев с ним сталкиваюсь.

– У тебя криво завязан галстук, – говорит она, каблучки стучат по полу, когда она направляется ко мне с вытянутыми руками. Пока она подтягивает узел, на переносице у нее возникает морщинка, которая исчезает, когда Кэтрин, отступив на шаг, оглядывает свою работу. – Вот так, – произносит она, с удовлетворенным видом похлопывая меня по плечу. – Гораздо лучше. – Ладонь Кэтрин скользит по моей груди, бледно-розовыми ноготками сестра снимает с пиджака пушинку и, разжав их, роняет ее на пол. – Ты хорошо поработал над своей внешностью, Мэл. Кто бы мог подумать?

Только не она. Кэтрин Нилссон едва разговаривала со мной до того, как ее отец начал встречаться с моей матерью прошлой зимой. Она королева старших классов школы Эхо-Риджа, а я ботаник из оркестра и из сомнительной семьи. Но теперь, когда мы живем под одной крышей, Кэтрин приходится признавать мое существование. Она справляется с этим, то опекая меня, то обращаясь со мной, как с досадной помехой, в зависимости от настроения.

– Идем, – говорит она и легонько тянет меня за рукав.

Черное платье Кэтрин плотно облегает ее складную фигуру, но не поднимается выше колен. Сестра выглядела бы почти консервативно, если бы не остроносые туфли на высоких каблуках, которые буквально притягивают взгляд к ее ногам. И мой тоже. Что я и делаю. Моя новоиспеченная сводная сестра, может, и стерва, но, без сомнения, сексуальна.

Следом за Кэтрин я выхожу в коридор, к лестнице, которая балконом идет над внушительной прихожей внизу. Моя мать и Питер ждут нас у нижней ступеньки, и я опускаю глаза, потому что всякий раз, когда они стоят так близко, его руки обычно находятся там, где я не хочу их видеть. Кэтрин и ее суперкачок парень меньше нарушают общественные приличия, чем эти двое.

Но мама счастлива, и я думаю, что это хорошо.

Питер поднимает на нас глаза и перестает щупать мою мать.

– Вы оба отлично выглядите! – громко обращается он к нам.

Он тоже в костюме, в таком же темно-синем, как мой, только его костюм сшит на заказ и сидит на нем идеально. Питер похож на ожившего идеального красавца из рекламы часов в журнале «Джи-Кью» – квадратная челюсть, пронизывающий взгляд, волнистые светлые волосы, едва тронутые сединой. Никто не мог поверить, что он заинтересовался моей матерью, когда они начали встречаться. Еще больше все были шокированы, когда он на ней женился.

Он их спас. Вот что думает весь город. Питер Нилссон, богатый и обаятельный владелец единственной юридической фирмы в городе, превратил нас из городских отверженных в городскую знать с помощью одной, со вкусом обставленной церемонии с участием мирового судьи в клубе «Эхо-Ридж-лэйк». И может, так и есть на самом деле. Люди больше не сторонятся моей матери, не шепчутся у нее за спиной. Ее приглашают в садовый клуб, в школьные комитеты, на сегодняшний вечер по сбору средств и привлекают к участию во всякой прочей чуши.

Однако это не означает, что я должен его любить.

– Хорошо, что ты вернулся, Малкольм, – добавляет он, и даже кажется, что он искренен.

Мы с мамой уезжали на неделю, навещали родных в нескольких городах Нью-Гэмпшира и напоследок заехали к Деклану. Питер и Кэтрин остались дома. Отчасти из-за его работы, а отчасти потому, что ни один из них не покидает Эхо-Ридж, если в том месте нет обслуживания в номерах и спа.

– Вы обедали с мистером Коутсом, пока нас не было? – резко спрашиваю я.

Питер слегка раздувает ноздри, это единственный признак раздражения, который он вообще демонстрирует.

– Обедал в пятницу. Он все еще налаживает свой бизнес, но в надлежащее время он будет рад поговорить с Декланом. Я продолжу поддерживать с ним связь.

Одно время Бен Коутс был мэром Эхо-Риджа. Потом вышел в отставку и открыл в Берлингтоне фирму по политическому консалтингу. Деклану осталось несколько – ну, ладно, куча – зачетов до получения диплома в своем политехническом колледже, но он все еще надеется получить рекомендацию. Это его единственная за все время просьба к Питеру. Или, скорее, к маме, потому что на самом деле Деклан и Питер не общаются.

Мама улыбается Питеру, и я не настаиваю. Кэтрин выходит вперед и касается ожерелья из перекрученных бус у мамы на шее.

– Как это мило! – восклицает она. – Очень артистично. Такое приятное разнообразие по сравнению со всеми этими жемчугами, которые мы увидим сегодня вечером.

Мамина улыбка тускнеет.

– У меня есть жемчуг, – нервно произносит она, глядя на Питера. – Мне…

– Все в порядке, – быстро говорит он. – Ты прекрасно выглядишь.

Я готов убить Кэтрин. Не буквально, конечно. Но мне все время приходится себе об этом напоминать, учитывая историю нашей семьи. Но я не понимаю ее постоянную потребность поддеть мою маму ехидными замечаниями. Она не разлучала родителей Кэтрин; она третья жена Питера. Мать Кэтрин уехала в Париж с новым мужем задолго до первого свидания мамы и Питера.

И Кэтрин должна знать, что мама переживает из-за сегодняшнего мероприятия. Мы никогда не участвовали в сборе средств для стипендии в честь Лейси Килдафф. Потому в основном, что нас никогда не приглашали.

Или не желали видеть.

Ноздри Питера снова вздрагивают.

– Давайте-ка пойдем. Мы опаздываем.

Он открывает дверь и пропускает нас вперед, одновременно нажимая кнопку на автомобильном брелоке. Двигатель его черного «Рейндж Ровера» на подъездной дорожке заводится, и мы с Кэтрин забираемся на заднее сиденье. Мама устраивается на пассажирском месте впереди и переключает радио со станции «Топ 40», которую Кэтрин любит слушать на полную громкость, на «Национальное общественное радио». Питер садится последним и пристегивается, прежде чем тронуться с места.

Извилистая подъездная дорожка Нилссонов самая длинная часть пути. После нее – несколько быстрых поворотов, и мы в центре Эхо-Риджа. Если можно так выразиться. Ничего особенного тут нет – по обе стороны Манчестер-стрит ряд красных кирпичных домов с белой отделкой, а вдоль них старомодные чугунные фонарные столбы. Здесь всегда мало народу, но особенно пустынно вечером в среду перед началом учебного года. Полгорода все еще на каникулах, а другая половина участвует в сборе средств в культурном центре Эхо-Риджа. Именно здесь происходят все значимые события города, если не в доме Нилссонов.

В нашем доме. Не могу к этому привыкнуть.

Питер производит параллельную парковку на Манчестер-стрит, и мы высаживаемся на тротуар. Мы как раз напротив похоронного бюро О’Нейлла, и Кэтрин вздыхает, когда мы идем мимо бледно-голубого здания в викторианском стиле.

– Очень жаль, что тебя не было на заупокойной службе по мистеру Баумену, – говорит она. – Все прошло очень хорошо. Школьный хор спел «Учителю с любовью», и все расплакались.

У меня сжимается сердце. Мистер Баумен был моим любимым учителем в Эхо-Ридже, самым любимым. Он умел тихо подметить твою сильную сторону и поощрить тебя на ее совершенствование. После отъезда Деклана и бегства отца, когда меня переполняла негативная энергия и некуда было ее приложить, именно он предложил мне заняться ударными. Мне просто нехорошо делается при мысли о том, что кто-то сбил его и оставил умирать посреди дороги.

– Зачем он вообще вышел на улицу в град? – спрашиваю я, потому что легче сосредоточиться на этом, чем постоянно чувствовать себя дерьмом.

– Рядом с ним нашли пластиковый контейнер, – говорит Питер. – Кто-то из учителей на похоронах сказал, что, возможно, он собирал пожертвования на урок об изменении климата, который он планировал провести. Но, полагаю, мы никогда точно не узнаем.

И теперь мне еще хуже, потому что я представляю: мистер Баумен выходит из дома поздно вечером, с зонтиком и пластмассовым контейнером, воодушевленный, потому что собирается сделать науку реальной. Он много говорил на эту тему.

Через пару кварталов деревянная табличка с золотой каймой приглашает нас в культурный центр. Это самое внушительное из всех кирпичных зданий, с башней с часами и широкой лестницей, ведущей к резной деревянной двери. Я тянусь к дверной ручке, но Питер опережает меня. Всегда. Этого парня не переджентельменишь. Мама благодарно улыбается ему и входит.

Женщина у дверей направляет нас по коридору к просторному помещению, в котором стоит несколько десятков круглых столов. Кое-кто из собравшихся сидит, но большинство перемещаются по залу и разговаривают. Несколько человек поворачиваются к нам, а потом, как костяшки домино, поворачиваются и все остальные.

Этого момента в Эхо-Ридже ждали: впервые за пять лет члены семьи Келли пришли на вечер памяти Лейси Килдафф.

Девушки, в убийстве которой большинство жителей города по-прежнему считают виновным моего брата.

– О, здесь Тео, – бормочет Кэтрин и смешивается с толпой, направляясь к своему парню.

Вот и вся солидарность. Моя мать нервно облизывает губы. Питер берет ее под руку и широко, ослепительно улыбается. На секунду я почти проникаюсь к этому парню симпатией.

Лейси и Деклан ссорились в течение нескольких недель перед ее смертью; обычно Деклан вел себя, как высокомерный болван, но только не со своей девушкой. Затем они вдруг начали хлопать дверями, отменять свидания и переругиваться в социальных сетях. Последним злобным постом Деклана на ленте Лейси в «Инстаграме» стало сообщение, которое постоянно показывали в новостях на протяжении нескольких недель после того, как нашли ее тело.

Ты мне до чертовой матери надоела. НАДОЕЛА. Ты даже не представляешь.

Толпа в культурном центре Эхо-Риджа что-то чересчур тиха. Даже улыбка Питера делается немного напряженной. А я предполагал, что у Нилссонов более прочные доспехи. Я уже готов что-нибудь сказать или выкинуть какой-то отчаянный номер, чтобы разрядить напряжение, когда слышу обращенный к нам приветливый голос:

– Здравствуй, Питер. И Алисия! Малкольм! Хорошо, что вы оба пришли.

Это мама Лейси, Мелани Килдафф, она идет к нам, широко улыбаясь. Обнимает сначала мою мать, потом меня, а когда отстраняется, никто уже на нас не пялится.

– Спасибо, – бормочу я.

Мне неизвестно, что Мелани думает о Деклане; она никогда не говорила. Но после смерти Лейси, когда, казалось, весь мир ненавидит мою семью, Мелани всегда была подчеркнуто доброжелательна с нами. Простого «спасибо» явно недостаточно, но Мелани касается моей руки, словно этого даже слишком много, а потом поворачивается к маме и Питеру.

– Пожалуйста, садитесь, где хотите, – говорит она, указывая на столы. – Ужин вот-вот начнут подавать.

Она отходит от нас и направляется к столу, где сидят ее родные, соседи и пара ребят моего возраста, которых я никогда раньше не видел. Что достаточно необычно для нашего городка, и поэтому я всячески пытаюсь получше их разглядеть. Парень мне не очень хорошо виден, а вот девушку не заметить трудно. У нее буйная копна кудрявых волос, которые кажутся неживыми, и странное платье в цветочек, словно извлеченное из бабушкиного сундука. Может, это ретро, не знаю. Кэтрин и под страхом смерти такое не наденет. Девушка встречается со мной взглядом, и я сразу отвожу глаза. Будучи последние пять лет братом Деклана, я усвоил одно: никому не нравится, когда на него пристально смотрит один из братьев Келли.

Питер делает шаг к столикам первого ряда, но в этот момент возвращается Кэтрин и тянет его за руку.

– Давай сядем за стол Тео, а, пап? Там полно места. – Питер колеблется – ему нравится быть ведущим, а не ведомым, – и Кэтрин пускает в ход свой самый умоляющий тон. – Ну пожалуйста. Я целую неделю его не видела, а его родители хотят поговорить с тобой про то постановление о светофоре.

Умеет же она. Больше всего на свете Питер любит всесторонне обсуждать всякую лабуду, которой занимается городской совет и которая на любого другого нагоняет смертельную скуку. Он снисходительно улыбается и меняет курс.

Когда мы подходим, за столом на десять персон сидят только парень Кэтрин – Тео – и его родители. Мы с Тео вместе с детского сада, но он, как обычно, смотрит сквозь меня и машет рукой кому-то за моей спиной.

– Привет, Кайл! Давай сюда.

О черт.

Лучший друг Тео, Кайл, садится между ним и моей матерью, а рядом со мной скрежещет ножками по полу стул, на который усаживается крупный седеющий блондин. Чэд Макналти, отец Кайла и полицейский офицер, расследовавший убийство Лейси. Мало нам неловкости для одного вечера. Моя мать делается похожей на загнанного оленя, что случается всегда, когда рядом оказываются члены семьи Макналти, и Питер раздувает ноздри в сторону ничего не замечающего Тео.

– Здравствуй, Малкольм. – Офицер Макналти разворачивает на коленях салфетку, не глядя на меня. – Как прошло лето?

– Отлично, – выдавливаю я и делаю большой глоток воды.

Офицеру Макналти никогда не нравился мой брат. Деклан три месяца встречался с его дочерью Лиз и бросил ее из-за Лейси, и это настолько расстроило Лиз, что она некоторое время не ходила в школу. В ответ Кайл всегда вел себя со мной как последняя сволочь. Стандартная отстойная ситуация для маленького городка, которая значительно ухудшилась, как только Деклан стал неофициальным подозреваемым в убийстве.

По залу начинают сновать официанты, ставя перед каждым тарелку с салатом. Мелани поднимается на возвышение перед столами и встает перед пюпитром, и лицо офицера Макналти приобретает суровое выражение.

– Эта женщина – надежная опора, – произносит он так, словно ждет моего возражения.

– Большое спасибо, что пришли, – говорит Мелани, наклоняясь к микрофону. – Для Дэна, Каролины, Джулии и меня очень большое значение имеет возможность увидеть, насколько вырос Фонд стипендии имени Лейси Килдафф.

Остальное я пропускаю мимо ушей. Не потому, что мне безразлично, а потому, что слишком тяжело это слышать. Из-за того, что все эти годы нас не приглашали, у меня не выработалось защитной реакции. Закончив речь, Мелани представляет студентку предпоследнего курса из Университета Вермонта, которая первой получила эту стипендию. Девушка рассказывает о своих планах в медицинской школе, а перед нами тем временем пустые салатные тарелки сменяются основным блюдом. Когда она заканчивает, все аплодируют и возвращаются к еде. Я равнодушно тычу вилкой в пересушенную курицу, пока Питер разглагольствует насчет светофора. Интересно, можно ли уже отлучиться в туалет?

– Дело в том, что между соблюдением городской эстетики и внесением изменений в транспортные потоки существует хрупкий баланс, – на полном серьезе говорит Питер.

Да. Можно. Я встаю, бросаю свою салфетку на стол и выхожу.

Вымыв руки столько раз, на сколько меня хватило, я покидаю мужской туалет и в нерешительности стою в коридоре между банкетным залом и выходом. При мысли о возвращении за тот стол у меня начинает болеть голова. Еще несколько минут никто меня не хватится.

Я ослабляю галстук и, толкнув дверь, выхожу в темноту. По-прежнему душно, но воздух не такой спертый, как внутри. В подобные вечера мне кажется, что я не могу дышать, что все сделанное моим братом, действительное и предполагаемое, легло на меня тяжелым грузом, когда мне было двенадцать лет, и до сих пор давит. Я стал братом Деклана Келли, прежде чем получил возможность стать кем-то другим, и иногда мне кажется, что никем другим я уже никогда не стану.

Я делаю глубокий вдох и замираю, ощутив слабый химический запах. Он делается сильнее, когда я спускаюсь по ступенькам и иду к лужайке. Спиной к свету я мало что вижу и едва не падаю, споткнувшись о какой-то предмет в траве. Наклонившись, я поднимаю его. Это открытый баллончик с краской.

Вот что я чувствую: свежую краску. Но откуда этот запах? Я оборачиваюсь к культурному центру. Его хорошо освещенный фасад выглядит таким же, как всегда. Рядом нет больше ничего, что могли бы недавно покрасить, за исключением…

Указатель культурного центра расположен на полпути по лужайке – между зданием и улицей. Приходится подойти почти вплотную, прежде чем мне удается ясно разглядеть его в тусклом свете ближайшего уличного фонаря. Обратную сторону указателя сверху донизу покрывают красные буквы, резко выделяющиеся на светлом дереве:

ТЕРРИТОРИЯ УБИЙСТВА

ПРОДОЛЖЕНИЕ

СКОРО

Не знаю, сколько я там стою, уставившись на эту надпись, прежде чем ощущаю присутствие еще кого-то. В нескольких шагах от меня стоит девушка из-за стола Мелани, с кудрявыми волосами и в чудно́м платье. Ее взгляд перескакивает со слов на указателе на баллончик в моей руке, который с грохотом падает на землю, когда я опускаю руку.

– Это не то, что кажется, – говорю я.

Глава 4

Эллери

Суббота, 7 сентября

Как дела?

Я размышляю над сообщением от своей подруги Лурдес. Она в Калифорнии, но не в Ла-Пуэнте. Мы познакомились с ней в шестом классе, что было за три города до того, как мы туда переехали. А может, за четыре. В отличие от Эзры, который легко вливается в коллектив при каждой смене школы, я держусь за свою виртуальную лучшую подругу и поддерживаю личное общение на поверхностном уровне. Таким образом легче двигаться дальше. Во всяком случае, требуется меньше эмо-плей-листов.

Давай посмотрим. Мы здесь неделю, и пока что на первом месте работа во дворе.

Лурдес присылает несколько грустных смайлов, затем добавляет:

Станет лучше, когда начнутся занятия. Ты уже познакомилась с какими-нибудь красавчиками-выпускниками из Новой Англии?

Только с одним. И он не выпускник. И возможно, вандал.

Рассказывай.

Я медлю, не зная, как описать свою встречу с парнем на вечере по сбору средств для фонда Лейси Килдафф, когда мой телефон звонит и высвечивается номер с кодом Калифорнии. Номер незнакомый, но сердце у меня подскакивает, и я быстро строчу Лурдес: Подожди, звонок про мой багаж, надеюсь. Я уже целую неделю в Вермонте, но мой чемодан так до сих пор и не нашелся. Если он не обнаружится в течение следующих двух дней, мне придется пойти в школу в одежде, которую бабушка купила в одном и единственном магазине одежды в Эхо-Ридже. Называется он «Универмаг Дэлтонса», и в нем торгуют еще и товарами для кухни и разными металлическими изделиями, так что сами понимаете, каково его кредо в области моды. Никто старше шести или моложе шестидесяти не должен там одеваться, никогда.

– Алло?

– Эллери, привет! – Я едва не роняю телефон, и когда не отвечаю, голос удваивает свою бодрую настойчивость. – Это я!

– Да, я поняла. – Я как деревянная сажусь на кровать, сжимая телефон во внезапно вспотевшей ладони. – Как ты мне звонишь?

В голосе мамы звучит упрек.

– Ты вроде бы не очень рада меня слышать.

– Просто… я думала, что мы должны начать разговаривать в следующий четверг.

Таковы правила реабилитации, по мнению бабули: пятнадцать минут по «Скайпу» раз в неделю после того, как завершатся две полные недели лечения. А не случайные звонки с неизвестного номера.

– Тут такие нелепые правила, – говорит Сейди. По голосу я прямо-таки слышу, как она закатывает глаза. – Одна из санитарок дала мне свой телефон. Она фанатка «Защитника».

Единственная роль со словами, которую за все время получила Сейди, была в пилотной серии того, что вылилось в классный остросюжетный сериал девяностых – «Защитник», о солдате, который попал в беду и превратился в мстительного киборга. Мать сыграла сексуального робота по имена Зета Волтс, и хотя она произнесла всего одну реплику – Это не стыкуется, – до сих пор существуют веб-сайты, посвященные этому персонажу. – До смерти хочу тебя увидеть, милая. Давай переключимся на видеозвонок.

Я колеблюсь, нажимать или не нажимать «Принять», потому что не готова к этому. Совсем. Но что мне делать, прервать разговор с матерью? Почти моментально лицо Сейди, веселое от предвкушения, заполняет экран. Она выглядит такой же, как всегда – совершенно не похожа на меня, если не считать волос. Глаза у Сейди ярко-синие, а у меня – такие темные, что кажутся черными. Она миловидна, черты лица мягкие, открытые, а у меня сплошные углы и прямые линии. Есть еще одна общая черта, и при виде ямочки на правой щеке матери, когда она улыбается, я заставляю себя улыбнуться в ответ.

– Ну вот и ты! – радостно восклицает она. Затем ее лоб прорезает морщина. – Что с твоими волосами?

У меня сжимается сердце.

– Это действительно самое первое, что ты хочешь мне сказать?

Я не разговаривала с Сейди с тех пор, как она легла в «Гамильтон-хаус», дорогой реабилитационный центр, за который платит бабуля. Если учесть, что Сейди снесла весь фасад магазина, она еще легко отделалась: травм не было ни у нее, ни у кого другого, и дело рассматривал судья, выступающий за лечение вместо тюремного срока. Но мать никогда не отличалась благодарностью. Виноваты все и вся: врач, выписавший ей слишком сильное лекарство, плохое освещение на улице, древние тормоза нашего автомобиля. Только сейчас – когда я сижу в спальне своей бабушки, которую едва знаю, и слушаю, как Сейди критикует мои волосы по телефону человека, которого вполне могут уволить за то, что он дал его матери, – до меня доходит, как же все это бесит.

– О, Эл, конечно, нет. Я просто шучу. Ты прекрасно выглядишь. Как у тебя дела?

Что на это можно ответить?

– Хорошо.

– Что произошло за первую неделю? Расскажи мне все.

Думаю, я могла бы отказаться подыгрывать ей. Но, как только мой взгляд падает на фото Сейди и ее сестры на книжной полке, я чувствую в себе желание порадовать мать. Смягчить ситуацию и заставить ее улыбнуться. Я делала это всю свою жизнь; невозможно остановиться сейчас.

– Дела такие странные, как ты всегда и говорила. Меня уже дважды допрашивала полиция.

Ее глаза округляются.

– Что?

Я рассказываю ей о человеке, которого сбили и уехали, и о граффити на вечере по сбору средств в память Лейси три дня назад.

– Это написал брат Деклана? – возмущенно спрашивает Сейди.

– Он сказал, что просто нашел баллончик из-под краски.

Она фыркает.

– Так я и поверила.

– Не знаю. Он вроде был в шоке, когда я его увидела.

– Боже, бедные Мелани и Дэн. Им это меньше всего нужно.

– Полицейский, который разговаривал со мной на вечере по сбору средств, сказал, что знал тебя. Офицер Макналти? Я забыла имя.

Сейди усмехается.

– Чэд Макналти! Да, мы встречались, когда учились в предпоследнем классе. Боже, ты, похоже, познакомишься со всеми моими бывшими. А Вэнса Пакетта там, случайно, не было? Красавчик был. – Я качаю головой. – А Бен Коутс? Питер Нилссон?

Все эти имена мне неизвестны, кроме последнего. Я познакомилась с этим человеком на вечере по сбору средств сразу после того, как мы с его пасынком сообщили о надписи-вандализме.

– Ты встречалась с этим парнем? – спрашиваю я. – Разве ему не принадлежит вроде как половина города?

– Думаю, да. Умный, но немного закомплексованный. Мы пару раз встретились, когда я была в последнем классе, но он тогда учился в колледже, и у нас ничего не получилось.

– Теперь он отчим Малкольма, – сообщаю я матери.

Сейди недоуменно морщит лицо.

– Кого?

– Малкольма Келли. Брата Деклана Келли. Того, который нашел баллончик с краской.

– Господи боже, – бормочет Сейди. – Я не поспеваю за событиями в этом городе.

Напряжение немного спадает, и я смеюсь, откидываясь на подушку. Мощная энергетика Сейди заставляет тебя чувствовать, что все будет хорошо даже при самой катастрофической ситуации.

– Офицер Макналти сказал, что его сын в нашем классе, – говорю я матери. – Наверное, он был на сборе средств, но я с ним не познакомилась.

– М-да, какие мы все уже старые. А про наезд ты тоже с ним разговаривала?

– Нет, тот полицейский был совсем молодой. Райан Родригес? – Я не ожидаю, что Сейди окажется знакомо это имя, но на ее лице мелькает странное выражение. – Что? Ты его знаешь? – спрашиваю я.

– Нет. Откуда? – чересчур быстро реагирует Сейди. Заметив мои скептически прищуренные глаза, она добавляет: – Ну… Просто… знаешь, не делай из этого слишком поспешных выводов, Эллери, потому что я знаю, как ты мыслишь. Но он страшно расклеился на похоронах Лейси. Гораздо больше, чем ее парень. Это привлекло мое внимание, поэтому я его и запомнила. Вот и всё.

– Как это расклеился?

Сейди театрально вздыхает.

– Так и знала, что ты об этом спросишь.

– Ты же сама об этом сказала!

– Ой, просто… понимаешь… Он так плакал. Почти в обморок грохнулся. Его друзьям пришлось вывести его из церкви. И я сказала Мелани: «Ничего себе, они, наверное, очень дружили». Но она ответила, что они были едва знакомы. – Сейди пожимает одним плечом. – Вероятно, он был влюблен, только и всего. Лейси была красавицей. Что это? – Она бросает взгляд в сторону, и я слышу чье-то бормотание. – О, ясно. Прости, Эл, но мне пора. Скажи Эзре, что я скоро ему позвоню, ладно? Я тебя люблю, и… – Она умолкает, и что-то похожее на сожаление впервые отражается на ее лице. – И… я рада, что ты знакомишься с людьми.

Никаких извинений. Извиниться для нее означает признать, что что-то не так, и даже когда она без разрешения звонит с другого конца страны из реабилитационного центра, сделать этого Сейди не может. Я не отвечаю, и она добавляет:

– Надеюсь, у тебя есть какие-то развлечения на воскресенье!

Не уверена, можно ли назвать это развлечением, но я планировала это с той самой минуты, как узнала, что еду в Эхо-Ридж.

– Сегодня открывается сезон на «Ферме страха», и я туда иду.

Сейди удовлетворенно качает головой.

– Кто бы сомневался, – говорит она и посылает мне воздушный поцелуй, прежде чем дать отбой.

Несколько часов спустя мы с Эзрой шагаем по лесу за бабулиным домом на «Ферму страха», под ногами у нас шуршат листья. На мне новая одежда из «Дэлтонса», над которой Эзра потешается с тех пор, как мы вышли из дома.

– В смысле, – говорит он, когда мы перешагиваем через упавшую ветку, – как это вообще называется? Штаны для отдыха?

– Заткнись, – ворчу я. Брюки из какой-то эластичной синтетики оказались наиболее безобидным предметом одежды, который мне удалось отыскать. Они хотя бы черные и более-менее сидят по фигуре. Футболка в серую и белую клетку короткая и мешковатая, и у нее такой маленький вырез, что она почти душит меня. Я совершенно уверена, что никогда не выглядела хуже. – Сначала Сейди с волосами, теперь ты с одеждой.

Улыбка Эзры широка и полна надежды.

– Значит, она хорошо выглядела? – спрашивает он.

Они с Сейди иногда до того одинаковы, настолько полны блаженного оптимизма, что невозможно высказать им все, что ты действительно о них думаешь. Когда я раньше пыталась, Сейди вздыхала и говорила: «Не надо быть таким Иа-Иа, Эллери». Однажды – только однажды – она добавила вполголоса: «Ты совсем, как Сара». Затем притворилась, что не слышит меня, когда я попросила ее повторить сказанное.

– Выглядела она отлично, – сообщаю я Эзре.

Еще до того, как увидеть, мы слышим шум парка. Едва мы выходим из леса, его уже нельзя не увидеть: на другой стороне дороги высится вход – в виде огромной головы монстра с горящими зелеными глазами и разинутым ртом, который служит дверями. Выглядит он в точности, как на фотографиях из сообщений об убийстве Лейси, кроме вывески-арки с остроконечными красными буквами – ФЕРМА СТРАХА.

Эзра заслоняет глаза от солнца.

– Я просто хочу сказать: «Ферма страха» дурацкое название. «Территория убийства» было лучше.

– Согласна, – говорю я.

От «Фермы страха» нас отделяет дорога, и мы ждем, пока проедут несколько автомобилей, а потом переходим ее. Парк, включающий скопления палаток и аттракционы, окружен высоким черным забором из остроконечных штырей. «Ферма страха» открылась менее часа назад, но народу уже битком. Окрестности оглашаются визгом, когда начинает свое вращение аттракцион с двумя свободно подвешенными кабинками. Мы приближаемся ко входу, и я вижу, что сероватая краска, которой выкрашено «лицо», испещрена красными пятнышками, чтобы походило на разлагающийся труп. Сразу внутри четыре кабинки в ряд, в каждой по кассиру, и очередь по меньше мере из двух десятков человек. Мы с Эзрой пристраиваемся за ними, но через несколько минут я отхожу, чтобы свериться с информационным табло и взять пачку проспектов в кармашке под ним.