Текст книги "О бедной сиротке замолвите слово"

Глава 11

Шли мы недалеко и недолго и пришли в типичный приемный покой. Во всяком случае, здесь наличествовали кушетка, застеленная болотно-зеленой простыночкой, узкий стол с утварью неясного назначения и некое сооружение из палок и разноцветных стекол.

Пара ярких светильников.

И трое студентов с крайне серьезными лицами.

– Возьмите халат… а ты подожди в коридоре.

Халат, размера на три больший, чем нужно, отыскался во встроенном шкафу. Я торопливо застегнулась и подкатала рукава. Да… видок, подозреваю, у меня не слишком доверие внушает.

А с другой стороны…

Студенты смотрели…

Скептически?

Неодобрительно? Недоумевающе?

– Никрам, будь добр, завяжи Маргарите глаза. Нам не нужно, чтобы зрение ее отвлекало. Эльза, возьми ее за руку… просто держи, легкая дезориентация – это нормально. И все молчат, понятно? Кто раскроет рот, тот получит полную свободу от практики на остаток лета.

Глаза мне завязали на совесть.

И за руку взяли.

Пальцы Эльзы были холодны, а коготки, впившиеся в мою ладонь, явно говорили, что симпатии ко мне не испытывают.

Скрипнула дверь, и в комнате появился еще один человек.

– Усади Марго на стул… вот так, отлично… а теперь подойдите… ближе, не стесняйтесь…

Стул избавил меня от недружеских объятий Эльзы, но в то же время я ощутила себя… потерянной? Нет, разумом я понимала, что способна снять повязку в любой момент, что ничего-то страшного не происходит, однако вся суть моя требовала немедленно прекратить эксперимент.

И вообще…

– Марго, что скажешь об этом человеке? – вкрадчиво поинтересовалась мастер Варнелия, и феечного в ней не осталось ни на грамм… разве что где-то там, в неизведанных мирах, хищные феи обитают.

– А…

Признаваться, что сказать мне нечего, не хотелось. Будь мастер одна, я бы так и поступила, не люблю лгать, но эти трое… их внимательные взгляды я чувствовала шкурой.

И насмешку.

И плохо скрываемое чувство удовлетворения: правильно, они чести работать с мастером добивались долго, а меня просто взяли и за ручку привели…

– А можно, я его хотя бы за руку возьму?

– Его?

– Да, – я сглотнула и попыталась отрешиться от троицы студентов. Нет их… нет, и все… Если я каким-то непостижимым образом способна ощутить их ко мне отношение, то и с пациентом справлюсь. Должна. – Это мужчина… лет ему… так не скажу, но по физическому состоянию около пятидесяти.

Кто-то фыркнул, значит, не угадала… хотя возраст тела вполне может отличаться от календарного.

Я требовательно протянула руку, и на нее легла мягкая рыхлая ладонь.

– Есть ряд глобальных проблем, проистекающих исключительно от… – я вовремя прикусила язык: думать могу что угодно, но не все мысли стоит озвучивать именно в том виде, в котором они мне в голову забредают. Пациент все-таки… – От неправильного образа жизни… полагаю, он любит поесть и мало двигается. Вследствие возник некоторый излишек массы тела…

И это тело не слишком радовалось приобретению.

– Есть изменения в кровеносных сосудах… активное образование холестериновых бляшек… сужение просвета артерий, вследствие чего давление скачет… сердце работает неудовлетворительно…

Я видела его.

С закрытыми глазами.

Невозможно, но я его действительно видела, и это измученное тело, растянутую кожу и нарушенный кровоток в левой конечности, где вот-вот начнет образовываться трофическая язва. Пока это лишь крохотное пятнышко на коже, время от времени оно зудит, но и только…

Видела печень и желчный пузырь, проток которого вот-вот забьет камень… и почки не избежали… желудок поточен мелкими язвочками, поскольку еда, к которой пациент привык, не слишком-то полезна. И часто его мучают изжога, отрыжка. Иногда – ноющие боли, которые он привычно глушит стандартным желудочным настоем…

Если бы дал телу отдохнуть, оно бы само справилось.

Пожалуй, кроме той язвочки, которая еще пока совсем кроха, но, кажется, некоторые клетки эпителия уже начали перерождаться и…

– Стоп, – голос мастера вернул меня в мир нормальных людей. – Чудесно… просто-таки чудесно… Эльза, пациент твой… диагностика…

Она говорила, а я трясущейся рукой вытерла пот со лба.

Надо же… все еще жарко… и, кажется, настолько жарко, что меня выкручивать можно.

Что это вообще было?

– Возьмите, – мастер протянула белое полотенце.

Мужчина.

Хотя бы здесь я угадала, да… правда, с виду ему около тридцати, но… тело рыхлое, с характерными складками на руках, и не только. Живот колышется при каждом движении. Кожные покровы бледны, над губой – бисерины пота… и на меня смотрит с откровенным ужасом.

– Идите, идите, – мастер взмахнула рукой. – Вам предстоит серьезная работа… право слово, не понимаю, как можно было так себя запустить. Маргарита, как вы себя чувствуете?

– Нормально, – почти не соврала я.

Пить хотелось.

Очень хотелось пить…

– Чудесно… в таком случае не буду больше задерживать. На сегодня вам хватит, а завтра жду вас в половине одиннадцатого. Постарайтесь не опаздывать.

– С-спасибо, – я поднялась, преодолевая слабость.

И до двери дошла.

Тугой оказалась. А коридор – упоительно прохладным, и там, прислонившись к стене, я просто встала и стояла, кажется, целую вечность.

– И как? – из полузабытья меня вывел мастер Витгольц.

– Сказали завтра приходить…

– Чудесно… просто чудесно, – он потер руки. – Что ж, могу поздравить. Что бы ни говорили остальные, вы поступите. Варнелии перечить не посмеют… и это радует, да… но расслабляться не стоит. Всего-то четверть часа, а вы опустошены. Следовательно, что?

– Что? – послушно повторила я вопрос, мечтая оказаться где-нибудь подальше и от госпиталя, и от мастера. В комнате бы своей… лечь и лежать, лежать… можно даже не раздеваться…

– Необходимо уделить особое внимание техникам восстановления и контроля… определенно… вот, выпейте, – он протянул крохотный флакон темно-зеленого цвета. – Не бойтесь, не отрава…

Я хмыкнула.

Травить меня было вроде бы как некому… и не за что…

– Ваше здоровье, – я отсалютовала флаконом и, выпив содержимое его одним глотком – оказалось оно на редкость ядреного вкуса, – добавила: – Спасибо…

– Не за что… – мастер вздохнул. – Но в любом случае вам придется непросто…

Это я уже поняла.

А с другой стороны, когда мне было просто, а?

И потянулись караваны дней.

Подъем.

И обязательная утренняя пробежка.

Завтрак.

Душ и час для самостоятельной работы…

Госпиталь.

Мастер Варнелия и бесконечная, казалось, череда пациентов… старшекурсники, старательно меня не замечающие, и все-таки я ощущала их неприязнь.

Плевать.

Мне было интересно… когда я решила стать врачом? Когда поняла, что мама уходит, а я не способна остановить ее? Или еще раньше, когда бабушка впервые пожаловалась на сердце? Или позже, когда я сидела в уголке, наблюдая за хмурой пожилой женщиной, которая только и могла, что давление измерить?

Перебирая склянки с лекарствами?

Вдыхая острый запах корвалола? Наблюдая, как перекатываются в пузырьке желтые таблетки валерианы? Сердечникам вредно волноваться, а не волноваться моя бабушка не умела. И не помогали ей ни корвалол, ни настойка боярышника, за которой меня регулярно отправляли в аптеку, ни прочие, как понимаю, копеечные лекарства – большего мы не могли себе позволить.

Или в больнице?

Больницы меня не пугали. Напротив, именно там, среди серо-зеленых стен, пропитанных характерной смесью запахов – лекарств и хлорки, – я чувствовала себя спокойно.

Здесь стены пахли травами.

И весь чердак был отдан травникам, которые, как я поняла, в этом мире заняли нишу фармацевтов. Меня провели по их владениям, показав и обширные затененные сушильные комнаты, и огромный шкаф-хранилище. Дали подержать нарвалий рог, бледно-голубой и какой-то стеклянный, явно неорганической природы.

Ступки и измельчители.

Обсидиановые ножи и медные ложки, а еще каменные и стеклянные…

Сепаратор, похожий на огромного паука. И целый выводок кубов-концентраторов, в которых доходят зелья.

На чердаке работали те, чей дар оказался недостаточно выражен, чтобы стать целителем. И по взглядам, которыми обменялись старшекурсники, было очевидно, что мое место именно здесь.

Всего у мастера Варнелии было трое учеников.

Высокий пегий парень, носивший косы и браслеты с вязками камней. Он разговаривал мало, словно опасался, что однажды слова возьмут и иссякнут. Он двигался медленно, словно в полусне, и время от времени застывал, будто бы погруженный в мысли… наверняка о судьбе мира, не меньше.

Потомственный целитель.

И родители намеревались отправить его в Ирхат, но дар Тобиаса оказался не настолько ярко выражен, что нанесло его самолюбию почти смертельную рану. Именно потому он и пытался доказать всем, особенно мастеру Варнелии, раз уж она тут главная, сколь ошиблись экзаменаторы…

Эльзу ждало семейное дело.

И семья ее жила достаточно долго, чтобы занять подобающее место под солнцем. Ее дар был ярок, а самолюбие безгранично. К нему прилагалась святая уверенность, что мир создан исключительно для тех, чья кровь чиста… полукровок следовало бы выселить.

Куда?

Куда-нибудь подальше, чтобы существованием своим и видом мерзостным они не оскорбляли достойных граждан.

Это Эльза сказала не мне, но так, чтобы я услышала. И вправду надеялась оскорбить? Вывести из равновесия? Забавная домашняя девочка…

Мелисса…

Моя, если подумать, сестра… то есть биологически сестра, а по местным законам – посторонний человек с непосторонней глухой ненавистью. Мелисса скрывала ее, то ли опасаясь, что мастер не потерпит разборок в своем госпитале, то ли просто по привычке прятать более-менее человеческие эмоции, но я ощущала эту ненависть рыхлым черным облаком. Иногда оно было маленьким, с половину кулака, а порой разрасталось, окутывая всю хрупкую фигурку Мелиссы… и тогда ей становилось тяжело дышать.

Я же наблюдала.

И училась.

Каждый день.

Каждый час…

Черная бляха, застывшая напротив сердца, – отсроченное проклятие, уже пустившее свои нити в организм. И они, подобно тончайшим червям, проросли в мышцы, в кости, причиняя пациенту боль, от которой не спасало и белое зелье.

И, лежа на кушетке, парень пытался не стонать…

А мастер Варнелия качала головой и легким прикосновением нейтрализовывала бляху. Она цепляла ее на крючок собственного дара и тянула, медленно… очень медленно… а я смотрела, чтобы в теле не оставалось нитей.

Почему-то видела их только я.

И те лиловые пузырьки, которые, будто шампанское, бурлили в крови молоденькой девушки. Пузырьки наполняли ее счастьем, и девочка смеялась, хватала мастера за руки и твердила, до чего же она счастлива… ведь она любит… любит самого чудесного человека во всех мирах.

И они скоро поженятся.

Да, да… всенепременно поженятся! Прямо сегодня. Ведь она заслуживает право быть счастливой и…

Ее родители вовсе не счастливы. Мать плачет. Отец хмур и то и дело сжимает кулаки… А мастер Варнелия пускает по крови девушки свет, и лиловые пузырьки гаснут. А с ними уходит и счастье…

– Приворот второго ранга. Тобиас, пиши заключение.

Он морщится, поскольку полагает себя выше подобной работы, для которой мастеру бы секретаря нанять. Только зачем секретарь, если есть студенты?

Оскольчатый перелом, и мальчишка, который не плачет. Ему и больно, и страшно, и в то же время он сам себе кажется невероятно взрослым, а потому стискивает зубы…

Укол силы, и рука немеет.

А осколки кости сползаются, чтобы склеиться друг с другом… Мастеру приходится брать в руки инструмент…

Нарушение работы сердечного ритма у младенца, и встревоженная мать, которая боится отпустить ребенка, и воркование мастера, уверяющего, что операция нужна, что без нее ребенок точно умрет…

Эльза, вынужденная разговаривать с этой женщиной простого сословия и непонятного происхождения, а еще лишенной даже крупиц дара…

Ей бы при операции присутствовать, а то и самой провести. Там ведь ничего сложного, по сути… она подобные случаи изучала.

На бумаге.

И в анатомическом классе сердца вскрывала, пусть свиные, но человеческое ведь очень похоже. И разобралась бы, несомненно, но…

Ожог третьей степени.

Ожоги.

Пожар в Нижнем городе, и пострадавших много… Самых тяжелых оставили в городской больнице, а вот троицу молодых парней, ринувшихся разбирать завал, направили нам.

Они улыбаются.

И пытаются шутить. И не смотрят на собственные руки, местами обгоревшие дочерна… Работы хватает всем. И Тобиас утрачивает обычное свое спокойствие. Его движения по-прежнему скупы, но точны и быстры. Он обезболивает.

И снимает слой обгоревшей кожи.

И еще один… скальпель в его руках что кисть художника, и я душу зависть, зная, что так у меня никогда не получится…

Эльза преодолевает брезгливость. В ее семье не любят уродств, а ожоги – это уродство. Она осторожна и тщательна, она не только на скальпель полагается, но и на собственное чутье, выбирая остатки мертвой плоти.

Мелисса… ее мутит.

Она пусть и имеет целительский дар, но все же слишком мало работает, чтобы привыкнуть к такому. И всецело сосредоточивается на себе, в кои-то веки позабыв о моем присутствии. Ей это идет на пользу.

Точна.

Неспешна. И сильна… Ее сила – бледно-золотистое сияние, проникающее в кости, замедляющее распад плоти. И я вижу, как постепенно восстанавливается перелом, бледнеют темные сосуды, раскрываются, пропуская напоенную чужой силой кровь.

Мое дело – смотреть.

И говорить, если я вижу что-то не то… да, быть может, позже меня допустят к пациентам, курсе этак на третьем, когда я окончательно смирюсь с тем, что обладаю даром. А пока…

Беременная женщина, которая, смущаясь и розовея, шепчет, что с ним не все в порядке… она понимает, что беременные часто тревожатся по пустякам, но она не такая… и, быть может, стоит посмотреть…

Я смотрю.

Это странно и, честно говоря, жутковато. Жизнь в жизни, соединенные пуповиной, сплетенные живительными потоками силы…

Он будет магом, ее сын, причем немалой силы. Вот только и маги не застрахованы от болезней. Ее опасения небеспочвенны, но говорю это не ей, а мастеру. И та кивает.

Женщина остается в госпитале.

Не сомневаюсь, что Варнелия ей поможет, а что нам не позволено присутствовать при операции – прочие недовольны, – это логично. Я вряд ли что-то пойму, а остальные…

Плевать.

Главное, чтобы обошлось…

Из госпиталя я возвращаюсь к обеду. Пара часов работы, но выматывают изрядно. Порой я настолько устаю, что едва доползаю до столовой. Ем… надо есть, и ем… часто – не ощущая вкуса еды, бывает, даже не слишком понимая, что именно ем.

Мастер Витгольц, который непостижимым образом вытеснил всех прочих – полагаю, не слишком они и сопротивлялись, – привычно хмур.

– Это ненормально, – он не выдержал недели через две, когда я просто-напросто уснула во время занятия. И ладно бы медитация, там сам бог велел отдыхать, но мы проходили основные принципы построения классических конструкций. Не сказать, чтобы сложно, и довольно-таки интересно, и я слушала… определенно слушала, вникала, а потом вдруг очнулась на полу. А мастер сидел на корточках и разглядывал меня… как студент лягушку, прикидывая, с чего препарацию начать.

– Простите.

– Как самочувствие? – он наклонился и сдавил ладонями мою голову. – Смотри-ка на лампу…

– Глаза слезятся.

Лампа была яркой и желтой, самое оно для мотыльков. И мошкары. Той разноцветной, которая вьется перед глазами… и так вьется, и этак… целые водовороты… а еще мастер со своими…

– Дыши глубже… ровнее… вот так… давно это с тобой?

– Что? Бессонница?

– Устаешь давно?

– Давно, – мне хочется с ним соглашаться. И вообще мастер – чудеснейший человек. Со мною вот возится… у него наверняка своих дел множество, а он возится… и в госпиталь пристроил…

– Варнелии говорила?

– Нет.

Ощущения какие-то – розово-зефирные, что ли? А я так давно зефира не ела… я его люблю, и очень. Халву так себе, а вот зефир… пушистый и мягкий, как мамин плед, тот, который в прошлом году на мусорку вынесла. Я его берегла, как умела, даже мамаше не давала, когда она… а она все равно нашла и подожгла. Как же, воспоминания… у всех воспоминания, только под пледом этим я засыпала нормально, а…

– Как ты не заметила? – мастер сердится.

Зря.

Злость, она не то чтобы вовсе не правильна, скорее уж нерациональна. Да и вовсе эмоции – это лишнее… я точно знаю.

– Я к ней не слишком-то и приглядывалась… ты же не в качестве пациента ее привел.

А мастер Варнелия чувствует себя виноватой. Самую малость. Но это тоже глупо.

Я бы сказала, но лень…

– Ничего, пару дней отлежаться, и ограничивающие браслеты поносит, пока каналы окончательно не стабилизируются. Повезло, что не перегорела… я видела, что она устает, но никогда ведь не жалуется.

У мастера сила холодная.

Фисташковое мороженое… Вадик постоянно мороженое покупал, а я его не люблю, вот… не понимаю, и все. Но ела. Еда – это важно, а для удовольствия – зефир.

Обязательно куплю себе.

Пачку или две… или три даже, и съем.

– Маргарита, – меня легонько похлопали по щекам. Приподняли. Прижали к губам горлышко очередного флакона. – Ну же, будьте хорошей девочкой, сделайте глоток…

Это он зря. Я не хочу быть хорошей девочкой… хорошие девочки не умеют за себя постоять. Хорошие девочки влюбляются в неподходящих парней, верят им, рожают детей, а когда вдруг остаются одни, сходят с ума, не смирившись с предательством.

Я лучше буду плохой.

Плохих обидеть сложнее…

Но пью. От зелья тянет тухлой водой, да и кислое оно настолько, что зубы сводит. Зато почти сразу отступает туман, в котором я плавала. Пол обретает жесткость, а две склонившиеся надо мной фигуры – четкость. Мастер Витгольц подает руку, и я принимаю ее.

– Простите, – голос хриплый, надсаженный. – Я не понимаю, что произошло… я больше не буду спать…

– Спать вы как раз должны, желательно часов двадцать минимум… лучше больше, чтобы организм восстановился. Покажите руки… И в следующий раз, Маргарита, вы должны говорить, если чувствуете себя несколько… не так.

– Я чувствую себя не так с того момента, как здесь оказалась.

– Понимаю… сложности адаптации… ко всему, насколько я знаю, вы выросли в техногенном мире, что накладывает свой отпечаток.

– Ты этого не говорил! – мастер Варнелия топнула ножкой, и мне почудилось, что феечные крылья ее зазвенели от гнева.

– Мне казалось, это очевидно!

– Ты… ладно, потом поговорим.

Прозвучало это… как-то нехорошо, но мастер Витгольц не испугался.

– Помимо всего прочего, не так давно вы подверглись серьезному воздействию… – он молча уставился на меня, а я попыталась вспомнить, где и когда… На ум приходило лишь одно – тот договор на крови. Он ведь едва не стоил мне жизни и, значит, мог считаться серьезным воздействием?

Или нет?

– Я… – я облизала губы. – Я отказалась от рода… исключилась… не знаю, как это называется теперь.

По тому, какими взглядами обменялись мастера, я сделала вывод, что с воздействием угадала.

– И вы выжили? – мастер Варнелия положила ладонь на лоб.

– Как видите…

– Да уж, для покойницы девочка очень даже бодра.

– Оставь свои шуточки, Тедди… ты же понимаешь, что…

– Ее отпустили…

Кто?

Я его поблагодарю при случае… или… кажется, я знаю, это та рогатая химера, которая прониклась мне сочувствием.

– Но в любом случае вас еще надолго хватило. Как хочешь, Тедди, но я ее забираю… посидит под присмотром недельку-другую…

Нет! Нет у меня в запасе лишних недель, мне учиться надо, иначе…

– Не переживайте, с вашим поступлением я вопрос улажу.

От этого обещания стало немного легче.

Все-таки феям не перечат.

Глава 12

Первой, кого я увидела, открыв глаза, была Мелисса. Моя сестра устроилась на стуле у окна, не знаю, долго ли она сидела, надеюсь, прилично, ибо раздражала она меня своим видом.

Оскорбленная невинность.

Прямая спина. Вздернутый подбородок.

Профиль идеальный.

Следовало признать, что Мелиссе от родителей досталось все самое лучшее. Тонкие черты лица матери и отцовские стати. В сочетании со светлыми волосами платинового оттенка и голубыми очами эффект выходил убойным.

– Чего тебе надо? – поинтересовалась я.

Без особой нужды мы друг с другом не заговаривали. А нужда приключалась редко… я не сомневалась, что Мелисса прекрасно знает, кто я, и это знание, точнее, сам факт моего существования ее несказанно бесит.

Более того, именно сейчас я прекрасно понимала истоки ее ненависти.

Возраста мы были примерно одного. И что это значило? А то, что козлоподобный папенька мой бросил беременную супругу ради моей матушки… знакомый фокус.

И родственной любви не добавляет.

– Вижу, – холодно произнесла Мелисса, – тебе уже намного лучше.

– Ага, – я широко зевнула. – Можешь валить.

– Мастер Варнелия полагает, что тебе необходима компаньонка.

– Не та, которая меня придушить мечтает, – я села.

Голова слегка кружилась, слабость была, но и только.

– Я сдержусь, – пообещала Мелисса, впрочем, без особой уверенности. – Ты должна понимать, что нынешнее твое состояние…

Она искренне пыталась вести себя профессионально, но не ее вина, что получалось плохо.

– Угомонись, – я махнула рукой.

Сидеть получалось.

Стоять тоже.

Я осмотрелась: палата, стало быть… что ж, местные палаты мало от студенческих комнат отличались. Небольшая, не сказать, чтобы уютная, но жить можно. Кровать. Тумбочка. Шкаф и стол… стул опять же, ныне Мелиссой занятый.

– Я тебя ненавижу, – она первой не выдержала.

– Знаю, – я вытянула руки и всецело сосредоточилась на ощущениях. Мышцы немного ныли, как бывает после нагрузок, но обошлось без тремора, что хорошо.

– Я…

– Хотела бы, чтобы я сгинула где-нибудь? – я подняла левую ногу и, закрыв глаза, попыталась сохранить равновесие.

– Да!

– Обойдешься.

Пятнадцать секунд… не слишком хорошо, но и не плохо. Похоже, и вправду дело в некотором перенапряжении.

– Послушай, – не то чтобы мне было дело до эмоций Мелиссы. Сестринской любви я не испытывала, желания броситься на шею и поплакать всласть и подавно, но… мне здесь еще учиться. А Мелисса в универе уже три года как мается. Друзьями обзавелась. Знакомыми. И следовательно, способна изрядно осложнить мне жизнь, что будет совсем уж лишним. – Это ведь не я сюда пришла… меня сюда притащили, к слову, не слишком спрашивая, хочу ли я этого…

Молчит.

И к окну отвернулась, демонстрируя мне затылок и косу.

Я присела на кровать и с наслаждением потянулась.

– Но раз уж так вышло, то я не собираюсь упускать свой шанс… от вас мне ничего не надо, ни от мамаши твоей…

Мелисса стиснула кулаки.

– Ни от папочки… козел он, а с козла, как известно, удои хреновые…

– Ты… как ты смеешь так…

– Ой, да ладно… слушай, расчески не найдется? Бесит, когда волосы дыбом торчат…

– Ты… – Мелисса вскочила. – Тварь неблагодарная! Да тебя… взяли в дом… а ты… взамен… ты…

– Расческа, – повторила я, пригладив торчащие кудри. Волосы у меня вились не сказать чтобы сильно, но порой это их свойство доставляло неудобства. – И щетка зубная с пастой. Или здесь имеются свои? А в остальном… о моем существовании не вспоминали двадцать с хвостом лет. И не вспомнили бы, если бы не дар.

Расческой она в меня швырнула, но я поймала и сказала:

– Спасибо… у меня, к слову, своя жизнь имелась. И планы… и вообще я привыкла сама…

Мелисса тяжело дышала. Ноздри точеного ее носика раздувались. Губы побледнели… кулаки сжаты, того и гляди, бросится.

Нехорошо бросаться на больных.

– А что неблагодарная… так за что благодарить? Твоя мамочка меня едва не прикончила. Она ведь знала, чем обряд чреват. И может, рассчитывала, что я, дурочка этакая, скончаюсь… всем бы легче стало…

– Неправда!

– Ну конечно… не стало бы… объясняйся, с похоронами возись… да, тоже кое-какие издержки… но ладно… бабуля моя… то есть наша, конечно… кстати, ты ее не боишься?

– А надо?

– Не знаю… мне вот было бы стремновато чаи распивать с человеком, который тебе мозги перекроить способен, – расческа была частой, а потому в волосах застревала. Надо бы постричься, но… во что это встанет?

Кроме того, я не видела, чтобы местные девицы со стрижками ходили. Может, конечно, и не запрещено, но не принято.

А мне и без волос найдется чем людей позлить.

– Опоит, как папеньку, и замуж выдаст…

– За кого? – ошеломленно спросила Мелисса.

– А мне почем знать? Найдется за кого…

– Ты… ты говоришь… сама не понимаешь, что говоришь!

– Ой, да ладно тебе…

Отращивать косу не хотелось.

С длинными волосами возни много… мыть, сушить, чесать… да и расход шампуня выше, значит, никакой экономии…

– Можно подумать, ты не знаешь…

– Чего не знаю? – Мелисса выглядела несколько ошарашенной. А ведь… она и вправду может быть не в курсе. К чему посвящать дитятко в неприглядные семейные тайны?

Сама-то она мало помнит, точнее, не может помнить, каким отец был… я и то уже не уверена, что это память, а не фантазия на тему чудесного папочки.

– Забудь.

Если сами не сказали, то и мне не резон. Вообще помалкивать стоило, но…

– Погоди. – Мелисса отмерла и, схватив меня за руку, сдавила. – Договаривай… или я…

– Что? Побьешь меня ложкой?

– Скажу мастеру Варнелии, что ты – лживая тварь… она не любит клеветников…

– Угу, и верит всем на слово, – я высвободила руку и сказала: – Слушай, оно тебе надо? Не лезь в чужое дерьмо… и сделать ничего не сделаешь, и сама изгваздаешься…

Вот только советы мои нужны были Мелиссе примерно как диабетику шоколадный торт.

– Или ты…

Да уж, а надо было предвидеть, что длинный язык до добра не доводит.

– Садись, – велела я и сама присела. Все-таки слабость еще ощущалась здорово. – И послушай, что ты вообще помнишь из детства?

Она пожала плечами.

Задумалась.

И снова пожала плечами.

– Мы жили… и мама часто плакала… потому что… отец ушел… бабушка говорила, что он вернется… она с нами жила и… она многому меня научила…

Надеюсь, не тому, как правильно варить запрещенные – а теперь я знала, что зелья, влияющие на личность, запрещены, – эликсиры.

– Потом отец вернулся и…

– Семья воссоединилась и стала крепче, счастливей…

По тому, как скривилась Мелисса, я поняла, что со счастьем явные проблемы возникли. Но тут уж сами виноваты…

– А теперь подумай. Да, папаша мой бросил твою маму и сбежал к моей… – я потянула за прядку. Еще немного, и в хвост собирать можно. – И из того, что я помню, жили мы не сказать чтобы очень богато, но вполне счастливо. Он был другим… веселым… смеялись они много и часто… и строили планы… мы ездили на море и…

Я замолчала, вовремя сообразив, что мои счастливые детские воспоминания будут несколько лишними.

– А в один прекрасный день все изменилось.

Я закрыла глаза.

Время к обеду. Я вернулась из школы… кажется, мы собирались… в цирк? Или в кино? Или просто на прогулку? Главное, что пятница и впереди выходные, а значит, можно побездельничать.

Обед.

И мама, которая порхает по кухне, напевая что-то веселое… гиацинтовый аромат ее духов… то есть я знаю, что гиацинтовый, потому что папа так сказал. А я запомнила.

Мне слово понравилось.

Было в нем что-то невообразимо чудесное.

На маме сиреневое платье с пышной юбкой. Помню тонкий белый поясок. И волосы, уложенные аккуратными локонами… браслет на запястье, с колокольчиками… его папа сделал.

– Ешь хорошо, – мама пытается быть строгой, но ее переполняет счастье, а потому строгости не хватает. И она в порыве чувств целует меня в макушку.

Он открыл дверь своим ключом.

Не стал переобуваться, и это показалось странным, потому что отец всегда снимал туфли в коридоре. У него имелись тапочки, большие, разношенные, клетчатые. Он иногда терял один, и я искала.

И это тоже было игрой.

– Я вынужден сообщить крайне неприятную новость…

Он стал чужим.

Этот мужчина в сером костюме.

Отец ненавидел костюмы и даже на мою линейку приходил в свободных брюках и свитере, утверждая, что эта одежда делает его свободным. А тут вдруг… белая рубашка. Галстук и аккуратный узел… запонки с камнями. Перстень на мизинце.

Меня очаровал черный камень, в котором будто тонули искры…

– Маргарита, иди к себе, – велел он.

И я не посмела перечить. Этому человеку невозможно было возражать, во всяком случае, у хорошей девочки Маргариты не хватило смелости на такое, и она ушла в свою комнату.

Она слышала резкий голос отца, но не могла разобрать слов.

И мамины всхлипы.

Короткий крик… и хлопнувшую дверь… и только тогда посмела выйти. Мама сидела на полу. Она была бледной и погасшей и казалась совершенно больной. На меня лишь взглянула, сказав:

– Не надо было ему туда ходить… не надо… это все они виноваты, я знаю…

Правда, не объяснила, кто и в чем, но… какая разница?

– И что? – Мелисса хмурилась. И злилась.

И кажется, готова была вцепиться мне в волосы. Я бы и сама кого-нибудь с удовольствием прибила бы, но… больным драться не положено.

– Ничего… просто когда человек сволочь, то это, как правило, как-то да проявляется. Не бывает такого, чтобы десять лет он был ангелом, а потом раз – и в скотину превратился. Мы ведь нормально жили… даже хорошо… ни ссор, ни конфликтов. Я не помню, чтобы он когда-то на маму голос повысил, да и она… Бабушка моя, которая нормальная бабушка, говорила, что мама от любви разум потеряла.

Плакать давно уже не хотелось.

Вся эта история произошла будто и не со мной даже. То есть так легче, если думать, что не со мной.

– А потом в один день он вдруг изменился.

– И ты думаешь, что его опоили?

– Я почти уверена, – я скрестила ноги по-турецки. – Твоя мамочка и твоя бабуля слишком уж разболтались… думаю, папочка явился потребовать развода. И думаю, что не в первый раз… и твоя мать дала бы… но вот бабуле развод их был невыгоден. Деньги-то ваши… в смысле твоей матери. Вот и придумала… альтернативный вариант.

– Невозможно… – вот только убежденности в голосе Мелиссы не было. – Это… это ведь… незаконно! И вообще… ты… ты лжешь.

– Ага… если тебе так легче думать. Но… – я почесала кончик носа. – Поговори с матерью. Думаю, тебе она врать не станет…

Мелисса разжала кулаки.

– Что, вот так подойти и спросить: «Мама, не ты ли папу опоила?»

– Как вариант, – я потянулась, с каждой минутой есть хотелось все сильнее. – Но я бы рекомендовала иначе: подходишь, делаешь большие глаза и говоришь, мол, я все знаю! Как вы могли и…