Текст книги "Счастье неба – в нас"

ФАНАТИК

ГУРУ

ДЕВУШКА – альтер эго ФАНАТИКА

Фанатик. Гуру дал мне задание. Счастье переполняет сердце. Меня выбрали, мне поручили важнейшую изо всех миссий! Я должен спасти оставшихся избранных и уничтожить посланников дьявола. Отправить их прямиком в ад, и пусть прохождение ими Врат Смерти окажется поистине ужасным событием!

Наставник владел абсолютной истиной. Он Сам был её воплощением. И когда все избранные соберутся вместе, Учитель в последний раз совершит со мной акт наказывающей любви. Любви настоящей, любви божественной. Настоящая любовь несёт боль и муки. Любовь, дарующая счастье без боли, – фальшивка, искушение дьявола. Человек грешен и обязан пребывать в страданиях до полного очищения.

Последний раз Учитель очистит мою душу от греховности этого мира. И потом все мы перейдём в

Рай на Земле. Перейдём ласково и блаженно, в экстаз не одиночного очистительного акта, а в вечность божественного наслаждения…

На этот раз избранные соберутся на концерте известного исполнителя. Говорят, там и клипы покажут! Я люблю музыку, а особенно почитаю кино и вообще всяческие изображения, они позволяют мне предаваться фантазиям о новых очищениях, совершаемых усилием великого Гуру. Наставник велел мне просматривать по фильму в день, дозволяя невероятную милость – я сам мог выбирать себе кино!

Я выбирал фильмы для взрослых… Привыкший опираться на волю Учителя, я подрастерял навык воображения. А фильмы для взрослых предполагали отсутствие творческого напряжения. Я предпочитал фильмы о близком общении мужчины и женщины, потому что именно в женской ипостаси воспринимал себя во время соединения с Наставником. Женщина жила внутри меня, женская душа обитала в отчего-то мужском теле…

Может быть, в этом крылась причина моей жгучей ненависти к представительницам материально воплощённого прекрасного пола? Удовольствие, с каким я убивал бесовских девиц, было невыносимо острым!

На этот раз тест на избранность оказался очень простым. Не предстояло ни беготни по квартирам, ни приставания на улице к незнакомым людям с расспросами, ни переписки в соцсетях… Финальный этап отбора, как пояснил Учитель, характеризовался максимальной простотой. Потому что сила всех избранных, найденных прежде, открывала доступ Богу в этот мир. И Бог сам решит, кто есть Его душа. А мне останется лишь добавить яд в шестьдесят шесть бутылок питьевой воды. Владелец воды, сам избранный, предоставит мне доступ к бутылкам.

Шестьдесят шесть – столько демонических душ уйдёт в ад. Оставшиеся люди окажутся избранными. Концерт проходил в закрытом помещении для социально значимых людей. Бомонд, золотая молодёжь… Всего ожидалось сто восемьдесят человек. А те, кто придёт в дополнение, тоже будут посланниками дьявола. Но о них Гуру приказал не беспокоиться. Спустя три дня после перехода избранных в Рай на Земле материальному миру планеты наступит конец. Оставшийся избранный, один из всех, запустит Третью мировую войну.

Они долго, невыносимо долго добивались его восхождения на пост управителя одной ядерной державы. С самого начала Учитель знал о своём предназначении. Великий жертвенник. Взорвав старый мир, он уничтожит и ад в придачу. Дьявол, дьявольские души и его святая душа тоже сгорят в огне атомного шторма. Но он обеспечит светлое будущее в раю если не себе, но обязательно – любимым детям и любимой жене, тоже избранным. Они же, пребывая в Раю, будут чтить вечную память о нём и вечно благодарить его за добровольно жертвенную смерть.

ПРОЖИГАТЕЛЬ ЖИЗНИ,

ОН ЖЕ МУЗЫКАНТ

СМЕРТЬ

РАБЫ

Прожигатель жизни. Смерть… Её я боялся больше всего в жизни, я её жаждал и ненавидел. Ненависть приближала меня к роковой черте, к точке невозврата. Ненависть питала мою любовь. Я любил ненавидеть и жизнь, и смерть. Я любил ненавидеть себя. Я ненавидел любить себя. Я вообще категорически предпочитал себя всему остальному миру.

Секс с собой не есть ли наисладчайшее из всех доступных удовольствий? Поэтому я регулярно снимаю проституток. Плотская страсть, а точнее, имитация оной с продажной душой и в долларах измеряемой ценой тела – не есть ли это самый настоящий акт самоудовлетворения? Когда нет нужды отдавать тепло сердца касаниям рук. Когда духовное и плотское не смешиваются, не сливаются воедино. Когда мир и любовь представляют собой л ишь то, чем ты хотел бы их видеть. Олицетворение подлинной бренности. Конечность бытия. Смерть. И обречённость на невозврат.

Ненависть к себе была моей истинной любовью. Отчего-то я всегда знал, что недостоин жить. Недостоин творить, даже разрушать! Единственное, чего я оказывался достоин, – это безудержное стремление к наслаждению. Безудержное стремление. К безудержному наслаждению.

Раб желания и страха. Раб сомнения и лицемерной, безверной веры. Раб внешнего впечатления, раб ритуала. Раб иллюзии, одним словом.

Я верил исключительно в материальность бытия. Вера заменяла мне реальность. Материя подменяла мне дух. Настолько, насколько могла. Но мне и не требовалось слишком многого. Я сам хотел, жаждал лгать себе. И любую ложь извне, схожую с собственной, вкраивал в картину фальшиво выношенной реальности, достраивал недостающим пазлом некомпетентность личностного «я».

И если бы кто-нибудь поведал мне о грядущей встрече с истинной любовью, я бы рассмеялся горе-предсказателю в лицо. Цинично и хладнокровно. С подчёркнутой обыденностью, с десятилетиями выношенной привычкой насмехаться над болью. Над страданием. Над слезами. И неважно-своими или чужими.

Цинизм был моим способом защититься от непонимания. От самоосуждения. От душевной, сильнейшей из всех, безжалостной боли. С другой стороны, внешнее очерствление души служило мне подспорьем от внутренне созревших и тянущихся наружу потребностей духа. В каждом встречном я презирал в первую очередь себя самого.

Смерть… Она была для меня одновременно спасительным уходом от давящей неотступности мира и ловушкой для перенагруженного страхами и желаниями эго. Ибо я ощущал: окончательно разгрузиться не суждено никому. Смерть – не более чем очередная иллюзия. Её не существует, и поэтому личностное бытие страшило в полномасштабной мере.

Я никогда не смогу уйти от себя самого. Я пленник индивидуальной доли, личного удела. И лишь прохождение, проживание данного удела сполна даёт шанс на обретение подлинной свободы. Свобода персонального «я» – удовлетворение этой наиболее насущной изо всех потребностей – сподвигала на принятие вызовов и, самое главное, их преодоление.

Борьба за свободу воли и опасения перед ответственностью за принимаемые решения и наполняли силой, и обесточивали вконец. Я не знал, как жить, и поэтому просто жил. Без мыслей, без смысла, без осознания, без понимания причин. Я просто жил. И был одновременно и властителем, и жертвой этой вынужденной простоты.

Музыку я ненавидел. Парадокс: я, профессиональный мошенник, прожигатель жизни и профессиональный музыкант, обладающий абсолютным слухом и впечатляющим актёрским и певческим талантом, ненавидел музыку! Ненавидел всей душой, всем сердцем, так полномасштабно, что ненависть к чему-то или кому-то другому казалась бледной тенью на фоне грандиозности тьмы этой ненависти!

Тени быстро исчезали из памяти, ускользали от восприятия. Я не помнил проклятий, обильно сыпавшихся мне вслед от обманутых людей. Не помнил зла, которым пытались отплатить жертвы моих махинаций. По факту, я не помнил собственного зла. И вполне искренне считал себя прекрасным человеком. По крайней мере, ничуть не хуже, а то и гораздо лучше блуждающей по дорогам жизни серой органической массы, глупо и гордо именующей себя человечеством.

Небрежно кинул на пол концертный костюм.

Если бы мог дать себе волю, истоптал бы его ногами, разорвал в клочья, стёр в пыль…

Музыка… Опять эта чёртова музыка! Опять придётся насиловать себя, заставлять слушать мелодии и петь… Я ненавидел петь. Я ненавидел быть искренним с собой. Ненавидел и панически боялся. Потому что позволение быть искренним с собой означало необходимость принять правду о себе. А как её не принять, когда поёшь самим сердцем.

Я всегда пел сердцем. Лишь на сцене я сбрасывал маски и обнажался. Не телом, конечно, но душой. К чему этот дурацкий костюм, если душа нараспашку?.. Страх самопринятия был настолько велик, что срабатывал защитный механизм психики. Забвение. Я забывал всё, что с со мной происходило на сцене. Весь концерт стирался подчистую. Из жизни выпадали целые её куски! А страх утратить контроль над ней и над собой вгрызался в сознание с нарастающей силой.

Ужас перед неизбежно подступающим моментом вспоминания себя настоящего давил тяжкой безысходностью могильной плиты. После того, что я вспомню о себе, жить мне уже будет невозможно…

Хлопнув дверью, Прожигатель жизни (он же Музыкант) стремглав выбежал во двор. Бросил затравленный взгляд на машину. Сердце заходилось в захлёбывающемся тахикардическом ритме. Страх смерти отзывался в душе паникой перед замкнутыми пространствами.

Ничего, сейчас я пробегусь до концертного зала, здесь недалеко, и полегчает. Свежий воздух и энергичность движений вернут трезвость восприятия. Линии дорог и тротуаров, высота неба разломают сдавленность границ моего иллюзорного, но тщательно оберегаемого мирка. Главное – выйти на сцену. Войти в музыкальный ритм. Сбросить личины и выпустить на волю самого себя.

Тот, настоящий, никогда не страдал клаустрофобией. Откуда я взял эту уверенность, неизвестно. Но она была, она жила и грела сердце.

Ворвавшись в зал, он споткнулся о взгляд своей партнёрши по дуэту, безголосой, но смазливой девчонки. «Будет беда», – кричал страх, тёмной тенью пляшущий в её глазах. Девица обладала незаурядным чутьём на поджидающие за углом неприятности. «Будет», – мысленно согласился он с ней. Только на этот раз беда не ждала в засаде. Она намеревалась атаковать с кровожадной стремительностью голодного хищника. Могильная тяжесть так и не вымелась из сердца после энергично-истеричной пробежки. Мир сомкнулся в жёсткий предел замкнутого кольца.

СЛУЖИТЕЛЬ КУЛЬТА

ДЕВУШКА

ФАНАТИК

Фанатик. Я шёл на концерт, потому что там была она. Там была ОНА, это чудо! И это чудо, чудо встречи со своей первой и единственной любовью, оживляло и окрыляло моё сердце! А для сельчан было ясно, ясно, как Божий день, что я пошёл в это логово разврата с единственной, несомненно благой целью: ещё раз безжалостно подчеркнуть грехи современного мира!

Чужие грехи были основой моей собственной добродетели. Честно говоря, если бы не чужие слабости, желания, ошибки и нарочито причинённое зло, я бы никогда не сделал карьеру внешне высокодуховной личности. Блистать чистотой на фоне общего, извините, дерьма – этот примитивный способ самоводружения на пьедестал работал во все времена! А иначе зачем критиковать и осуждать происходящее вокруг? Исключительно ради возможности излияния избытка переполняющей душу желчи и ненависти к себе и миру?!

Извините ещё раз, но такой подход к проживанию жизни и траты времени я считал крайне нерациональным и глупым. Только травоядные неразумные твари проживают жизнь подобным образом.

А человек – это звучит гордо! Гордыню можно и нужно использовать себе во благо! А чтобы всё получалось, требуется думать, а не перебирать застрявшие в голове шаблоны и стереотипы. Я знаю, обычным священникам думать не полагается. Но сейчас людей не возьмёшь голыми эмоциями. Люди стали умнее, им требуются доказательства веры. Доказательства её эффективности. В поиске таковых доказательств я и видел смысл своей жизни.

Бог – умнейшее существо в Мироздании. Без обладания Сверхразумом Он не создал бы всей видимой и невидимой грандиозности Бытия!

Я преданно (ну, вроде как преданно, ритуалы соблюдал, как положено) служил Богу. И верил, что преданность будет оценена и должным образом вознаграждена. В противном случае, какой смысл работать? Моё служение и есть работа, не правда ли?

Но почему же мне так и хотелось крикнуть себе: «Неправда!» Почему моё собственное сердце отказывалось доверять очевидно неоспоримым доводам рассудка?! Почему с непреодолимым упорством я отказывался принимать истинную причину своих вылазок в нашпигованный грехами мегаполис?..

Хорошо, допустим, обманывать прихожан мне полагалось по работе. На ближайшей проповеди я покажу им серию отвратительных фотографий пьяных людей, валяющихся в лужах блевотины. Грязных потаскух со страшными, размалёванными лицами… Обдолбанных в ноль наркоманов со стеклянными взглядами. Пусть приходят в ужас, подавляют рвотные позывы от созерцания всей этой городской «красоты»! Лишь бы потом снова приходили ко мне и щедро сдавали жертвенные деньги.

Ну как я могу принять свою жажду этой всей «красоты», неутолимую потребность соприкасаться вплотную с мирской грязью, с деяниями сатаны! И всё из-за главного греха – запретной любви. Любви, запрещённой моей религией. Нельзя мне любить женщину и хотеть её. А я любил. И хотел. Иногда настолько сильно, что желал ей смерти. Любил вплоть до ненависти. Или ненавидел до любви…

Прежде чем увидеть её в зале, я увидел её в сердце. Я видел её постоянно. Но одна мысль о физической встрече вызывала панику. Нет, я, конечно, видел её во плоти много раз. Я следил за ней двадцать лет, с того самого мгновения, когда впервые осознал – она существует. И почувствовал аромат греха. И постиг: любовь так же реально мучает и губит душу, как и ненависть.

Я целую неделю выбирал в магазине костюм для концерта. Это должен был быть совершенно новый костюм. Не пижонский. Строгая классика. Требовалось стать своим, затеряться в толпе. На служителя культа в рабочей униформе сразу обратили бы внимание. Прежде всего – она. А я хотел остаться незамеченным, чтобы получить возможность грешить в удовольствие. Я, скрытый от её глаз, буду лицезреть её красоту. И любить её.

Я позволю себе там, на концерте, стать собой. Настоящим. Иногда для того, чтобы открыть своё подлинное «я», надо надеть чужую личину. Спрятаться за ней. Чтобы ни один взгляд не проник за ширму. Разоблачиться. И жить. Позволить страху принятия правды о себе раствориться в наслаждении от неё. Наслаждение собственной греховностью… Не есть ли он на самом деле сын сатаны? Этот ли страх наползал чёрной тенью на мою измотанную борьбой душу?..

В первый раз в рамках грядущего события он испугался; посмотрев в зеркало. Завязывал узел на галстуке автоматически. Думал о ней. И едва вернулся в сопредельную его бытию реальность, как закричал.

Из зеркала на него смотрел вроде бы он сам… Но на самом деле – совершенно чужой человек. Холодные глаза горели огнём адской ненависти. И демонической решимости. Решимости служить злу, и служить преданно, вплоть до гробовой доски. Маньяк, служитель кровавого культа. Созерцать чужака в зеркале ему было невыносимо. Сознание не соблаговолило покинуть пределы его реальности. Он кричал и кричал. Пока не обессилел вконец. Пока не свыкся с новым лицом в зеркале. Пока ему не стало всё равно, кто он и как выглядит на самом деле.

Окрепшее равнодушие к собственной судьбе стало новым стержнем в моей личности. Какая разница, кто я и каким идеалам следую? Главное – за множеством лиц я оставался собой. Маленьким мальчиком, выброшенным на обочину жизни. Ребёнком, которого никто и никогда по-настоящему так и не полюбил. Младенцем, который «благодаря» силе ненависти родителей духовно умер задолго до своего рождения.

Едва он вошёл в фойе, с шеи сорвался нательный крестик. С глухим щелчком лопнул кожаный шнурок. Крест застрял на полпути. Зацепился за складку одежды, упал в её спасительный полумрак… Такого в его жизни не случалось ни разу. Осторожно запустив ладонь за пазуху, он нашарил крестик и извлёк его на свет Божий. Недоумение превратилось в гадостное предчувствие и пробежало мерзкими ледяными касаниями вдоль позвоночника, снизу вверх; скользкой гадюкой вынырнув из щелей между выложенных гранитных плит пола. На обратной стороне креста застыл отчётливый женский силуэт…

Дрожь внезапной волной сотрясла тело. Угасающим звоном изящно оформленный металл оповестил о соприкосновении с тяжёлой каменной плотью… Игра судьбы… Насколько жестокой она иногда бывает!

ФАНАТИК

ГУРУ

Фанатик. Гуру говорил, что Бог наслаждается насилием. Насилием над злом. Гуру был ярым сторонником искоренения зла насилием. Насилие… Сколько сладострастия таило в себе это слово! Насилие… Его отношения с Гуру. С миром. С собой. Насилие… Суть самой жизни!

А разве секс, дающий продолжение жизни, не является насилием хотя бы отчасти? Секс без агрессии, без наступательного мужского начала невообразим. Насилие даёт жизнь. Но какого качества будет эта жизнь, неизвестно. Впрочем, данный вопрос не волновал моё сознание. Моё бытие полностью сфокусировалось на обслуживании бессознательных импульсов. Животных импульсов бегства от боли и гонки за всеми возможными наслаждениями. Игра с жизнью и игра со смертью.

Я играл в любовь и наслаждался игрой. Иногда мне казалось, что Учитель определил не то место для моих действий. Сцена влекла и звала меня! Частенько, после высочайшего пика удовольствия, перенеся очередное заслуженное наказание от наставника, я предавался наслаждению иного типа. Я представлял себя на сцене. Поющим, играющим, танцующим – не имело значения. Я был на сцене, на меня смотрели сотни влюблённых глаз! Я был эпицентром любви. Меня любили.

Насилие и боль ради любви? Или вместо любви? Возможно ли такое? В моём случае такое было возможно. Как возможно, что Бог любит всех. Но каждого, очевидно, любит по-разному. По какой иной причине одному Он даёт любовь в чистом виде, а другого наделяет её отражением во вроде бы чуждой форме?

А вот интересно, человек в принципе может любить по-настоящему? Или каждый из многомиллиардной толпы двуногих нянчится со своей, личностно подогнанной подделкой любви?

ЦИНИК

СОВЕСТЬ

Циник. Я наслаждался доставшейся мне любовью-насилием. Наслаждался, пряча чувство беспомощности и полной беззащитности перед миром. И, каждый раз убивая, я играл в Бога. Бог всемогущ. Бог всё может. И дать жизнь, и забрать. Но я, в отличие от Бога, обладал лишь даром забирать жизни. Дар это или проклятие? Куда я дену забранные жизни и к чему они мне…

Странная игра за счёт некоего другого, кто мог и создавать, и отнимать бытие… Что-то фальшивое крылось в моей жизни. В моей игре… И эта фальшь беспокоила с каждым днём всё больше. Хотя о чём тут было беспокоиться, уму непостижимо…

Но какова процентная доля ума в столь странном поединке с доставшейся мне многоличностью? Я вёл непримиримую войну с упорно живущей во мне совестью. Живучая тварь, как я ни старался, не смог её извести!

Я и совесть – мы оба были заклятыми врагами, сошедшимися в безжалостном поединке. И ум, подчиняясь приказу обезумевшего от власти эго, категорично отделял друзей от врагов. Жаждущих власти и денег от страждущих знаний.

К чёрту знания! Зачем они вообще понадобились конкретному в априорной заданности уму! Есть задача, есть путь её решения, и баста! И всё, нет надобности в философской брехне, в психологических наворотах! Реальность определяет сознание, понятно! И слушать ахинею о первопричинности сознания, о его роли в создании мира личности и самой личности воистину меня угнетала.

Воистину… Истина… Как мало я знал об истине… Что она, по сути, такое? Принятая в мире точка зрения на ту или иную ситуацию, или же новая, принципиально иная трактовка действительности?

Взорвать бы весь этот безумный мир к чёртовой матери!

ФАНАТИК

ГУРУ

ДЕВУШКА

Фанатик. Я натянул через голову заношенную серую водолазку. Запах дешёвого стирального порошка резко ударил в нос. Чистота превыше всего в жизни! Учитель повторял: нельзя привлекать внимание вычурной униформой или грязной одеждой. Кричащие цвета, например, оранжевая тога, сразу же вызовет у людей привычную оценку: «Сектант»! Все послушники одевались в обычную повседневную одежду. Стирали её ежедневно. Парфюмом не пользовались. Ничто не должно цеплять внимание собеседника и отвлекать его от взгляда и слова служителя культа. А сам служитель во время инициации клялся навсегда сохранять контакт со взглядом и словом Учителя.

Фотографии Гуру смотрели на меня со стен квартиры, из обложки паспорта, из нутра бумажника. Я подошёл к центральному изображению наставника.

Обязательный ритуал перед выходом на задание. Зажёг свечи перед вправленным в золочёную раму снимком. Гуру повелительно созерцал ученика сверху вниз. Виновато оглянувшись, я коснулся кончиком мизинца висевшей на стене фотографии. Всё на свете я бы отдал за одно прикосновение к божественному телу Учителя…

Опустился на колени, сложив руки над головой в просительном жесте. Пальцы сложенных вместе ладоней смотрели вверх, умоляя Гуру дать силу и благословение. Губы шевельнулись, но молитвенные слова так и не слетели с них.

Звук удара подбросил меня вверх. Вскочив на ноги, я растерянно таращился на разлетевшиеся по комоду осколки. Несколько свечей, продолжая гореть, катились по полу. С каждым вдохом воздуха в комнате становилось всё меньше. Непонятная паника поднималась из глубины моего существа и чёрной волной заливала душу. Всё глубже погружаясь в состояние недвижимой безысходности, я созерцал её суть.

Часть фотографии, клочок изображения, оторванный от какого-то общего снимка… Ничего особенного на нём не было. Просто девушка.

Симпатичная. Голубоглазая и темноволосая. Никогда в жизни я не видел её. Со своей фотографичной памятью на лица я готов был поклясться в этом. Но тогда откуда я её знал? И отчего это знание отзывалось в сердце столь непереносимой болью?

Должно быть, фотография и сама девушка имели особое значение, раз клочок удостоился высшей чести быть спрятанным за изображением Гуру… Наверное, сам Учитель вручил мне часть фотоснимка и указал место хранения. Никто бы не решился на подобное святотатство – соприкасать лик высшего существа, Наставника, с фотокарточкой грешного мирянина…

Запах горелой бумаги вывел меня из ступора. Со стоном я заломил руки. Фотография Гуру успешно догорала в буйно расплясавшемся пламени. Метнувшись на кухню, я схватил бутылку с водой. Вбежав в комнату, принялся усердно поливать огонь, нагло танцующий на прахе его святыни. И еле успел отскочить. Из-под моей руки к потолку взметнулся целый столб смертоносной энергии.

Чёрт, как я сподобился перепутать?! Вместо воды облил огонь бензином! И зачем пожадничал, взял с собой его остаток после ритуального сожжения чучела сатаны! Учитель приказал праздновать победу, ведь почти все адепты Тьмы были уничтожены.

Стало быть, рано праздновали. Или сам дьявол явился отомстить за триумф Света? Ну уж нет, я не допущу торжества зла на Земле! И лично заставлю сатану оплатить счёт за поруганную честь наставника! Сжечь его портрет, какая недопустимая дерзость!

Они все, все служители тьмы подохнут в жутких муках на том чёртовом концерте! И сгорят в адском пламени!

В порыве безудержной ярости я выбежал из дома. И не заметил огня, пожирающего оставленное жилище. И не заметил ужаса, принявшего вид ярости и стремительно растворяющего в себе остатки здравого смысла, инстинкт самосохранения, ненависть и любовь…