Текст книги "У людей нет кличек"

Во всех комнатах погас свет. Большая записка на самой середине рабочего стола в её комнате. Я не прятала, хотела, чтобы она сразу увидела её. Может в глубине души я надеялась, что бабушка спасёт меня от моей глупости. Но, несмотря на всё, я переступила порог дома и закрыла за собой дверь.

Последний день не вышел таким, каким я видела его ещё той самой ночью. Я не успела попрощаться, не успела провести с ней время и не успела в последний раз услышать её смех или то, как она называет меня – дорогая. И я знаю, почему Франко не хотел давать мне этот день. Он боялся, что я передумаю, и боялся, что смогу кому-нибудь проболтаться. Но он явно недооценивал меня в этот момент. Потому что моя привязанность к нему уже давно переросла в одержимость.

***

Подходя к трейлерному парку, мои ноги задрожали ещё сильнее. Я не увидела света, ни в одном маленьком окне. Гробовая тишина и нулевое движение. Я бросилась вперёд, не веря в то, что не успела. Но потом меня ослепили фары. Завёлся старый автобус, в салоне включился свет, а с ветхих ступеней спустился Франко и пригласил меня внутрь.

– Готова, наконец, мир повидать? – единственное, что он спросил, подмигивая, поднимаясь вслед за мной. И тогда, застав улыбки, радостные лица и услышав то, как громко все засвистели и захлопали в ладоши, увидев меня, я твёрдо ответила, что готова. Ведь в душе не осталось сомнений в правильности моего поспешного решения.

СЕНТЯБРЬ – ОКТЯБРЬ

После того, как мы уехали из трейлерного парка, весь следующий день мы провели на остановке за городом. Франко высадил нас и уехал на той машине, которая стояла тогда у кафе, приказав немного подождать. Немного с его слов обозначало почти целые сутки.

Затем длинная дорога, часы и минуты, превратившиеся в вечность. За окном серая пустота, запотевшие от дыхания грязные стёкла. По ночам сильно мёрзли руки. Автобус редко останавливался, бывало, заезжал на ту или иную поляну, чтобы все смогли размять ноги и справить нужду, чтобы спокойно продолжать путь.

Моё отражение не выглядело счастливым, синяки под глазами из-за того, что я редко спала. Моя кожа, словно постепенно становилось серой, всё сильнее с каждым пройденным днём. Франко был за рулём, часто вбрасывал нам мотивационные цитаты и лозунги, которые все подхватывали и я в том числе. Несмотря на усталость и боль в желудке я не жалела, что нахожусь здесь. Я мало думала о доме, как бы стыдно мне не было сейчас. Я боялась возвращаться. Я понимала, что пути назад нет.

Наверное, настало время поподробнее рассказать о тех, кто был рядом со мной, тех, кто, скрутившись калачиком, спал на соседних сиденьях.

Мы все были тенями, бледными и исхудавшими. Первое время я мало походила на них, в моём теле оставалась здоровая упитанность, румянец ещё горел на щеках, волосы ещё не были похожи на паутинку, зубы не гноились, тело не покрылось пятнами, а кожа не чесалась от того, что не испытывала прикосновения воды неделями и месяцами. Всё это пришло позже.

Мы были похожи на прозрачных духов, которые в спешке гнались за нашим спасителем, в его руках словно горело пламя, способное зажечь в нас то, что когда-то погасло. Он всегда был впереди, шёл, оглядывался и улыбался, видя, как на четвереньках за ним ползут его подданные, не способные подняться на ноги от изнеможения и голода. Он всегда смеялся нам в лица, дразнил пламенем, поднимая руки всё выше и выше. Он говорил о любви. Да, говорил, а затем просил доказать её взаимность. Грязные совокупления на парковках, последние куски хлеба на ужине, которые он просил отдать, чтобы доказать, как мы преданы. Доказать, что мы думаем о нём, что мы боготворим его. Он сгребал хлеб в кучу, смотрел на выпирающие рёбра, торчащие позвоночники и тонкую бледную кожу, обтягивающую эти ходячие кости, и крошил хлеб в пальцах со словами:

– Посмотрите, как легко покорить человека. Вы зависимы от еды. Чёртов кусок хлеба, а вы смотрите на него, как на святое спасение. Разве вы настолько слабы, чтобы поддаться?

Он бросал крошки в наши лица, смотрел свысока, с отвращением.

– Давайте, ешьте, если вы настолько ничтожны, что ваша душа способна поработиться вашим физическим прихотям.

Никто не ел, не опускал глаза на грязный пол. Все смотрели на него, и всем было стыдно от того, что он усомнился в них и в их вере в него и его правду. Признаюсь, и мне было стыдно. Я ненавидела свой организм и своё тело за то, что оно болело, когда я не принимала пищу, злилась, ведь была уверена, что его слова «Мы сможем понять наш путь и наше предназначение, когда наше тело откажется от своих капризов. Всё это: еда, сон, сомнения и прочее, лишь проделки животного разума. Разве вы все животные? Разве вы не пришли ко мне за помощью?»

Нас было всего шестнадцать человек, включая меня. Четверо мужчин, девять женщин. Когда я впервые увидела их, ещё задолго до поездки, я предположила, что возраст их колеблется в пределах моего, но я ошибалась. Это обманчивое предположение возникло из-за их худобы и детского поведения, постоянного смеха и лёгкости, притянувшей меня. Ещё с нами было три ребёнка, два мальчика, одному из которых на вид было около пяти, другому лет пять и одна девочка чуть постарше.

Один мужчины плотный, с разрастающейся лысиной на макушке, которая поблёскивала на солнце словно нимб, упавший на голову. Большое пузо, выпадающее из – под маленькой футболки. Он плохо передвигался, постоянная отдышка и он единственный, кто имел лишней вес и никак не мог избавиться от него, даже в разгары голодовки, которые Франко часто устраивал. Возраст в районе тридцати, может младше, просто лицо было слишком уставшим. Он мало разговаривал, редко поднимал глаза. Зато он был истинно верующим. Верующий в любую фразу Франко.

Другой парень был с Франко у кафе, когда тот забирал заказы у официанта. Молодой и поджарый, невысокий, коренастый. Тёмная кожа и темные глаза. Он единственный здесь выглядел сурово и строго, словно присматривал за всеми, был правой рукой. Распоряжался едой, собирал всех в одном месте, перед собраниями. Сейчас я понимаю, почему он всегда ошивался где-то рядом, когда кто-то разговаривал или шептался. Он вслушивался, анализировал и передавал ему. Франко. Все наши секретные, скучные разговоры, которые вечно велись вокруг тем о вере и о том, кто мы.

Третьего парня спустя очень много лет я увидела в списке пропавших без вести в штате Массачусетс. Его звали Николас Столдж и в тот год, когда мы начали своё путешествие на полуразваленном автобусе, он считался пропавшим уже целых три года. Худой и долговязый, с блёклыми русыми волосами, лисьими глазами и длинными ресницами. Он был нашим центром, когда мы хотели поднять себе настроение или разогнать минутную грусть, мы шли к нему. В день, когда он ушёл из дома, ему исполнился двадцать один год. И из квартиры он забрал все свои сбережения, все вещи, включая плазменный телевизор, а также деньги, которые он назанимал перед своей пропажей.

Возраст четвёртого парнишки казался неопределяемым. Детское лицо, но при этом много мимических морщин, лоб похожий на гармошку. Он много молчал, часто улыбался, но у него не было и половины зубов. Да, он часто мучился с зубной болью, но Франко говорил, что таким образом его организм пытается помочь ему не поддаться животным утехам. Животными утехами он называл приём пищи, сон, нужду в воде. И парень радовался, а другие ему завидовали. Это значило, что он на ступень выше. Значило, что его разум подчиняет себе его тело.

– Нам всегда пытались навязать, что боль – это ужасно. Но никто не говорил нам, что через боль проходит наша реинкарнация. Боль везде. Кто мы без боли? Безвольные существа! – он вскинул руки.– Через боль проходит рождение – реинкарнация, вселяющая нашу душу в тело. Перерождение в другую форму. Через боль проходит смерть – реинкарнация, при которой душа покидает свой источник. Наше тело всего лишь сосуд. Наш разум, – он постучал указательным пальцем по вискам, – главный в нашем теле, но при этом он вынужден подчиняться капризному сосуду, который при неподчинении выказывает протест, в виде боли, в виде отказов органов, в виде болезней. Всё это протест. Всё это заставляет наш разум подчиняться.– Мы слушали его, разинув рты, в голове я сопоставляла всё сказанное им и машинально проводила линии, соединяющие эти высказывания в один комок, под названием «правда». – Мы все рабы в наших сосудах. И чтобы исправить это, мы обязаны поставить наши тела на место. Больше не позволять им, этим кровавым мешкам с костями, управлять нами. И чем больше боли мы чувствуем, тем быстрее придёт её конец. Тем быстрее наш разум возьмёт вверх, придёт к власти. Тотальное подчинение или жалкое поражение…

Все женщины испытывали большую любовь к Франко. Две из них были похожи на сестёр. Одинаковые черты лица, рост, с разницей лишь в пару сантиметров. Телосложение крупное, бёдра узкие, глубокие носогубные складки. Волосы тёмные и всегда сальные, как и у всех. Тонкие брови, крепкие руки, на них тёмные колючие волоски. Их лица всегда были расслабленны, а брови вставали домиком, стоило Франко показаться им на глаза.

Одна женщина была очень пожилой. Она присоединилась к нам перед самой поездкой. Тонкие седые волосы, вогнутая грудная клетка, кривые ноги. Когда я заметила её в первый раз, лицо показалось мне знакомым. Словно я видела её раньше в городе, может она сидела в кресле на крыльце своего старого, но при этом хорошего, ухоженного дома. С собой она взяла небольшую дамскую сумочку, в ушах маленькие золотые серьги. От неё пахло старостью, запах, присущий всем старикам. Короткая память, слабоватое зрение. Постоянно твердила, что прожила не совсем правильную жизнь и сейчас хотела лишь одного – очищения.

Одна девчонка была моего возраста. С угловатым лицом, длинным, острым носом и светлыми волосами, скорее жёлтыми, как у цыплёнка. Я не давала ей кличек, не ассоциировала с набором букв, это противоречило нашим взглядам и миру, который мы хотели построить. Она всегда крутилась рядом с Франко, сидела у его ног, пока он ел, играла с бахромой, расположенной на боковых швах его брюк. Я испытывала к ней смешанные чувства, несмотря на её дружелюбие ко мне, я видела в её взгляде соперничество. Из-за чего моя ревность, которая тоже перечила нашей идеологии, разрасталась до размеров вселенной. Она, кстати, была самой худой из нас, неконтролируемо теряла вес и через несколько месяцев она будет похожа на скелет с несколькими прядями волос на голове, которые ещё держались по непонятным причинам. Ей часто было холодно, кожа покрывалась мурашками, бывало, мы сидели вместе, и она прижималась ко мне, дыша в свои ладони, дабы согреть лицо.

Больше всего я общалась с девушкой, у которой в самые первые дни нашего знакомства, была повязана цветастая шаль на бёдрах. Мне кажется, она была старше меня. Года на два, может три. Однажды по секрету она рассказала мне, что в своей прошлой неправильной жизни она водила машину и соответственно имела права. Когда я спросила, где они, она ответила, что Франко помог ей и очистил её, благодаря полному уничтожению её прошлого. Когда мы обедали, то садились рядом. Мы вместе танцевали и поддерживали друг друга, когда было больно или когда силы покидали нас настолько, что мы не могли встать.

Я не уверена, но другую девушку я тоже видела в списке пропавших какого-то штата. Может лишь совпадение и это был другой человек, но я уже не знала чему верить. Мир обманывал меня во всём. Как и этих людей, которые ехали со мной в никуда. Её звали Патриция Гарольд. На фотографии светлые глаза и круглое лицо с румянцем на щеках, и это единственное, что меня смущало, ведь девушка, которая сидела в кресле, позади меня, имела чёрные впадины на щеках и такие же под светлыми глазами.

Последних двух мне сложно описать. Одна женщина такого же возраста, что и Франко. Короткая рваная стрижка, явно сделанная не в парикмахерской. Мальчик пяти лет, что был с нами, очень походил на неё. Тот же разрез глаз, цвет волос, в целом похожие черты. Но она не называла его сыном, а он её мамой. Может потому что это тоже противоречило словам Франко. Ведь называя кого-то мама, папа, сын или дочь, мы указываем на принадлежность этого человека нам. Он говорил, что это рабство. У человека, даже младенца, нет хозяина. На него нельзя навешать ярлык сына, внука или племянника. Он рождается личностью, и люди вокруг, включая и тех, кто зачал его, могут просто помогать в его росте и объяснять банальную истину.

Другая девушка, с хриплым голосом, татуировкой на шее, обычная зигзагообразная чёрно-белая картинка. Руки тонкие, жилистые, улыбка широкая, стойкий запах изо рта. Возрастом около двадцати пяти и старше.

Мальчишку лет девяти Франко держал для своих целей. Он был шустрым и хитрым, имел ловкие руки, живую мимику и хорошие навыки обмана. Он часто отправлял его в людные места: рынки, площади, к театру, где вечером всегда собирались богатеи… Он заставлял его попрошайничать, а если появится возможность, что-то стащить, то он делал и это. Ловко вытаскивал кошелёк из чьего-то кармана, или на бегу срывал ожерелье с женской шеи.

Девочка, чуть постарше, была молчаливой и послушной. Смотрела на всех с восхищением, забиралась с ногами на сиденье, выглядывая в большое окно автобуса. Но за вечер она могла принести гораздо больше, чем мальчик. На руку играл ангельский голосок и большие невинные глаза.

***

Несмотря на разницу во внешности, мы все были похожи. Одинаковые проблемы, одинаковые вопросы. Желание докопаться до истины, нежелание подчиняться жизненным реалиям, которые мы не понимали.

Мы хотели быть свободными.

Любой ценой создать новую версию своей жизни. Создать вокруг себя мир, без правил и ограничений, в котором самым главным считалось бы душевное равновесие, счастье, поиск своего Я, самого себя. В котором деньги не имели бы ценности, в котором тебе не нужно лететь за звездой на небо, лишь бы доказать людям вокруг себя, что ты тоже человек, а не кусок дерьма. Прекрасный мир, прикосновение лёгкого ветра, разноцветное небо, это вещи необыкновенные, восхищаясь которыми в обычном мире, тебя посчитают идиотом. Ведь восхищаться нужно особняками, машинами, бесполезными технологиями и университетами, которые по сути многим приелись.

Мы готовы были сделать всё, отплатить всем, лишь бы Франко привёл нас к нашему идеалу. Он хорошо постарался, нашёл людей, к которым не нужен личный подход, потому что все они ищут одно и то же. Значит и методы работы с каждым из нас были одинаковыми. Но вернёмся к началу нашего путешествия.

***

Мы были в пути несколько дней, насколько я понимала, наступил сентябрь. С того момента, как я села в автобус, могла забыть о том, что такое даты, месяца и время. У меня не было телефона, я оставила его в тумбочке в своей комнате. Ни у кого из нас не было связи с внешним миром, ни календарей, ни часов. Единственное, что мы могли – наблюдать в окно за тем, как меняется погода и гадать, через сколько дней наступит Рождество.

Франко не говорил, куда мы направляемся.

– Это не важно, не забывайте, что места тоже не имеют названий. Если вам настолько интересно, то я скажу лишь одно, что мы далеко от океана.

– А мы когда-нибудь увидим океан? – спросил мальчик.

Он был непоседливым. Мог скакать с места на место, выкрикивать песни, подставлять ладони к глазам и выкрикивать «БУ», стараясь вызвать у кого-нибудь смех.

Ноги часто немели, несмотря на то, что мы останавливались раза три за день. В первый раз наша остановка была у города, который отличался от моего родного лишь размером. Мы остановились на заправке, я помню, что в тот день светило солнце, небо чистое, совсем без туч. Всем захотелось прогуляться, мы и так знатно надышались бензином, пока проделывали этот путь. Франко разрешил нам выйти.

– Можем побыть здесь немного, до темноты. Если хотите.

Я подпрыгнула на месте, взяла кого-то за руку.

– Спасибо, – счастливо прокричали мы, и он улыбнулся, подозвал к себе мальчишку. Они разговаривали недолго, Франко махнул рукой в сторону маленького магазина, затем отдал ему свою большую куртку и похлопал по плечу. Единственное, что я услышала:

– Как ты умеешь! – сказал он вслед, и мальчик двинулся вперёд, отдаляясь от нас.– А вас я жду здесь, когда солнце начнёт садиться.

– Нам можно пойти в город? – спросил кто-то из толпы.

– Нет. Мы не хотим внимания. Правда ведь?

– Конечно.

Это был тихий пригород. Несколько деревянных домов в зелёных полях. Шумные деревья, пролетающие листья, узкие тропинки, огороженные деревянным аккуратным забором. Спустившись по ним, попадаешь к небольшому ручью. Вода совсем ледяная, но я была слишком рада прикоснуться к ней, умыться, намочить язык, волосы, ноги. Я знала, что вернувшись обратно в автобус, я начну скучать по этой прохладе. Днём в салоне было душно, даже несмотря на открытые окна, горячий воздух растекался по горлу, сейчас же ветер обдувал мои щёки. Я села на большой камень, закрыла глаза, стараясь отпустить все звуки вокруг. Голоса близких людей, которые крутились вокруг меня словно в карусели. Босые ноги стояли в листве, на ладонях мелкие, мокрые камушки из воды. Я чувствовала себя свободной, может даже счастливой. Голова была пустой, мысли все улетучились, мне не нужно было думать о том, что меня ждёт дальше, о том, как я выгляжу в глазах общества. Мне не нужно было принимать скоротечных решений и придумывать, кем я хочу видеть себя в будущем. Будущего не было, у нас было только настоящее. Красочные секунды, лёгкость. Я испытывала лишь благодарность, ведь Франко подарил мне эти часы беззаботности, эту дорогу, новые места и ощущения. Избавившись от времени и бремени, я боялась вернуться в ту былую серую обыденность.

Когда мы вновь отправились в путь, мальчишка достал две большие пачки хлопьев из – под большой куртки и несколько маленьких шоколадок. Ночью мы остановились в лесу, разожгли костёр, скудно поужинали, сделали по глотку воды из большой бутылки, больше не позволялось, иначе запасы быстро кончатся, и вернулись обратно в салон.

В эту ночь мне приснился мой первый сон. Первый с того времени, как я сбежала из дома. Мне снилась моя гостиная, шкафы и бабушкины украшения за тонкими стёклами. Бабушка лежала на ковре и смотрела в потолок, она не видела меня, в тонких, костлявых пальцах дымилась сигарета. Она не шевелилась, не моргала, а я звала её. В мгновение мне стало очень одиноко и страшно. Словно никого, кто мог бы услышать меня. Я трясла её за плечи, но она смотрела сквозь моё лицо. И я проснулась в слезах, а по окну стекали огромные капли дождя, что пошёл впервые за долгое время. Когда в автобусе были закрыты окна, во время непогоды, например, я часто дышала в свой рукав, стараясь прикрыть нос, но потом я переставала чувствовать запах, попросту привыкала. Нам негде было принять душ или почистить зубы, также я чувствовала запах крови. Задние сиденья были перемазаны ею, у кого-то шли месячные и в силу отсутствия обезболивающих (свои таблетки я оставляла на действительно важный и крайний случай), женщины уходили в конец автобуса, подкладывали под себя какие-нибудь старые тряпки и сворачивались калачиком, обхватывая руками свои колени.

В следующую нашу длительную остановку, которая произошла рядом со старой церковью, Франко заставил нас вытащить все наши вещи и выстроил нас в ряд. Мой рюкзак, всё до мелочей, перестал быть моим секретом, он забрал еду и лекарства.

– К чему нам таблетки? – удивился он.– Мы должны стойко проходить все испытания, не позволяя слабостям обрести вверх.

– Извини, – быстро сказала я.

– Ты это не ради меня делаешь, дорогая. Тебе не нужно извиняться передо мной. Ты должна извиниться перед собой и своей целью, которую ставишь под угрозу такими нелепыми глупостями, – мне было стыдно за себя, но в тот момент, когда я собирала рюкзак, я не была осведомлена обо всём этом.

– Я больше не подведу, обещаю, Франко.

Он прошёл дальше, остановился напротив старушки, попросил её снять серьги.

– Что мы делаем с материальными ценностями?

– Боже, – она помотала головой.– Я совсем забыла о них, – она засуетилась, трясущимися руками сняла драгоценность.

– И не только о них, – он осматривал её сумку, достал стопку денег, обмотанную нитками.

– Я подумала, в дороге всегда пригодится.

– Давайте-ка вспомним, что именно материальные вещи – наши хозяева, не они нам принадлежат, а мы им. Мы рабы денег. Мы зависимы. Больны! – крикнул он.– Мешок, – мальчишка тут же передал ему бумажный пакет, в который Франко скидал все найденные вещи. Плюс ещё чьи-то бусы, кто-то утаил еду, это была одна из сестёр, за что вторая отодвинулась от неё на пару шагов и с грустью оглядела, мол «как ты посмела?»

Пока мы разводили костёр, под гнётом чувства вины и стыда, Франко исчез, а после появился и бросил пакет в огонь, заставляя нас смотреть, как горит бумага. Сейчас я понимаю, что он вытащил всё содержимое пакета и оставил его пустым или же накидал в него кучу сухих листьев. На ужине он наказал нас, в тот вечер все провинившиеся остались без еды.

По моим подсчётам в пути мы были недели две.

***

Первая длительная остановка. Первое место, где мы разбили наш небольшой палаточный лагерь. Пустырь, совсем далеко от города. По ночам, выпуская изо рта морозный воздух, я не видела светящихся точек вдалеке, я видела лишь низкие верхушки деревьев, лысые, кривые кусты и чёрные облака, закрывающие луну. Мне казалось, что мы находимся на краю света, где совсем не слышно звуков цивилизации. Однажды во сне я увидела свою бабушку, вновь и вновь она не замечала меня, курила в тишине, смотрела в потолок, и я, проснувшись, вышла из палатки и легла на землю, раскинув руки. Ещё несколько месяцев назад я и подумать не могла о том, что во мне не останется ни капли стеснения. Что мои действия будут свободны, мой голос звонкий и смех заразительный. Я и подумать не могла, что смогу лежать под ночным небом, закрыв глаза, не чувствуя страх или смущение. Под веками лишь темнота, пальцы кололись о короткую траву, было холодно, морозно. Но вместо того, чтобы утеплиться где-то в одеялах или чьих-то объятиях, я просто вслушивалась в звуки вокруг. В такие моменты слух обостряется. Любое дуновение ветра, любой шелест листвы или хруст веток, всё становится чётко различимым. В ту ночь, я впервые услышала голоса, доносящиеся из леса. Человеческие голоса, шумная толпа, я открыла глаза, и все звуки стихли, словно небывало и это всё плод моих фантазий.

Ночью мне часто не спалось. И я часто бродила вокруг нашего лагеря, пока другие спали в палатках. Каждая ночь становилась холоднее и я понимала, что зимой будет ещё тяжелее, ведь у большинства из нас совсем не было тёплых вещей. Я бродила босиком, однажды поранилась об острый камень, но рана быстро зажила, несмотря на то, что мне негде было её промыть и нечем обработать. Однажды я увидела в небе самолёт, наконец-то ночное полотно разрезало что-то нетипичное, что-то кроме туч, и я подняла руки. Стало так радостно, будто я жду чьего-то прилёта, жду, когда за мной прилетит хоть кто-то. Мне не было одиноко, мне хватало общения, но не нарочно я вспоминала свою школу, вспоминала родные и одновременно чужие улицы, вспоминала лица и взгляды, которые всегда скользили по мне в поисках моих изъянов. Я вспомнила даже Оливера, который вечно болтал о себе и хотел меня поцеловать. Наверное, он был единственным, у кого возникало это желание, до того, как я вошла в свою новую жизнь. В одну из таких бессонных ночей за моей спиной возник Франко. Он держал в руке сигарету, и я нахмурилась. Не понимала, где он мог достать её, если только это не был его последний запас. Красный огонёк загорался, когда он вдыхал, а при выходе в воздухе образовывались дорожки из дыма, словно ступени, показывающие, что нужно идти вверх.

– Иногда я должен расслабляться, – сказал он. Мы ушли слишком далеко от лагеря, если бы не до конца потухший костёр, возможно, я бы растерялась и позабыла дорогу назад.– Попробуй, – он протянул мне руку, и я сомкнула бумагу губами.

– Это не сигарета, – засмеявшись, ответила я и Франко сел на траву. Руками опёрся о землю, закинул голову назад, я видела его приоткрытые губы и взгляд, устремлённый ввысь. Мне пришлось повторить за ним, пришлось устроиться рядом.

– Ты никогда не пробовала раньше?

– Нет.

– Тогда докуривай, – непривычное ощущение, рассыпавшееся по горлу. Я не стала задавать вопросы, мне просто хотелось посидеть с ним. В последнее время он всё меньше выходил на контакт с кем-то отдельным. Часто разговоры вокруг костра, он рассказывал нам всем истории, шутил, часто пел или заставлял петь кого-то из нас. Нет, я не буду говорить слово «заставлял», в тот момент это казалось его благословлением. Он позволял кому-то встать на его место, пусть и на несколько секунд. И сейчас, я готова была тянуть эти минуты, как можно дольше, лишь бы вновь услышать его голос и его мысли. Но в ту ночь советы он давать не хотел, и я это поняла после фразы.– Я просто хотел посидеть здесь. Освежить голову.

– Тогда, возьми, тебе нужнее, – я протянула руку с самокруткой, но он отвернулся. Мне показалось, что он нервничает или злится. Поэтому, я замолчала.

– Никогда не перечь моим просьбам, – голос Франко среди мёртвой тишины звучал зловеще. И по-старому. Ведь раньше мы часто с ним гуляли по ночам.– Если я дал тебе что-то, бери и не смей сомневаться. И не нужны лишние слова.

– Да, я поняла.

– Иногда я устаю твердить вам одно и то же. Я ведь просто хочу всем помочь, – я кивала, а его слова становились всё громче. Ночь казалась мне более чёрной, чем пару минут назад, а наш лагерь словно отдалялся с каждой секундой, пока мы сидели на месте.– Я ведь просто хочу, чтобы вы стали кем-то и ощутили себя кем-то, а не были кусками дерьма, коими я подобрал вас. Понимаешь?

– Понимаю.

Я не считала это оскорблением, я соглашалась с каждым его словом. Ведь я действительно была никем тогда.

– Мне не нравится твоя накидка, – он посмотрел на мои закрытые плечи. Синяя вязаная кофта, старая и растянутая, с пятнами и зацепками. Я взяла её в конце автобуса, она валялась на полу, не знаю, кому она принадлежала, ведь у нас не было распределений по вещам. Франко говорил, что наши вещи общие, наша еда общая и наши тайны, переживания, страхи и мысли общие. Это сближало нас.

– Ночью холодает.

– Это естественно, – ответил он. – Как же ты можешь стать одним целым с природой, специально закрываясь от неё?

– Я не закрываюсь.

– Тогда снимай и верни её туда, откуда взяла, – на моём лице лишь удивление, холодными пальцами я стянула подобие кофты с плеч и положила к своим ногам. Кожа холодная, незащищённая от осеннего ветра.

– Так-то лучше.

– Да, наверное.

– И тебе всё ещё холодно?

– Нет, – я подогнула ногу под себя, но при этом расправила плечи. Он должен был увидеть, что я не закрываюсь.

– Раньше ты часто сутулилась, – сказал он, спустя несколько минут.– Втягивала голову в плечи, а перед тем, как ответить, нужно было кашлянуть один раз, чтобы подготовить свой голос к речи, – я посмотрела на него, черты лица смягчились, он успокоился, дыхание выровнялось. Я не замечала за собой всех этих недостатков, которые он только что назвал.– Ты выглядела запуганно, ты выглядела, как они, – он вскинул руку куда-то в сторону палаток.– Поэтому я понял, что мы нужны тебе, а ты нужна нам.

– Это было так заметно?

– Всегда бросается в глаза, когда человек нуждается в помощи. Только вот кто-то предпочитает этого не замечать, а я сразу вижу потерянных людей, – он отряхнул руки, которые только что упирались в холодную землю, и поддался вперёд.– Ты стеснялась себя, – я смотрела на него, маленький огонёк догорал на земле. Его слова возвращали меня в прошлое, и я не хотела видеть себя прежнюю. Боялась слушать то, какой я была и как выглядела в глазах других. Одинокой и напуганной. Молчаливой и глупой. Маленький человек без будущего, по-крайней мере совсем не думающий о нём.– Ты редко смотрела на себя и тебе были чужды прикосновения. Твоё тело казалось тебе чужим. Оно не принадлежало тебе. Ты не хотела его, – и в эту секунду я пустила слёзу. Зарылась руками в грязные волосы, голова чесалась уже несколько дней, под ногтями я замечала засохшую кровь. У нас оставалась всего одна бутыль воды, Франко обещал съездить за очередными запасами. Сейчас он ждал ответа, хоть и понимал, что мне нечего ответить. Самый мудрый человек вновь попал в цель.– Вот только не пойму, что тебя смущало? Твоё тело гармонично, – он провёл по моим руками, остановился на запястьях, его пальцы легко сомкнулись, словно заковывая мои руки в наручники.– Молочная кожа, яркие волосы, каждый шрам и каждая царапина говорит о твоей истории. Их не стесняются. Это часть твоей жизни. У каждого есть история, только вот некоторые глупые люди называют это изъянами. Но мы же не из тех, кто будет слушать тупиц, радующихся жизни в офисной коробке, для которых единственная проблема не вовремя сданный отчёт и повышение цен в магазинах? Уж не им нас судить, не им говорить о свободе и о человеческом совершенстве, – он засмеялся, и сквозь слёзы засмеялась я. Франко попросил вытянуть ноги, положил ладони на мои колени.– Лишь в их ничтожном мире существуют стандарты красоты, понимаешь? Это единственное, чем они тешат себя. Неспособные хоть на что-то они сами придумывают рамки, чтобы им же соответствовать и хвалить себя за то, какие они хорошие и красивые, раз вместились в свои же придуманные стандарты, которых нет и не было никогда.

– И что же нам делать?

– Жить, – он развернулся и положил на меня голову. Его волосы казались чистыми, мягкие на ощупь.– Я встречал людей, которые стеснялись своих родинок и действительно удаляли их, потому что кто-то когда-то над ними посмеялся или бросил тупую шутку. Кто-то не носил вещи, которые любил, лишь потому, что они якобы не подходили к их весовой категории. Видишь, до чего доводят эти рамки? Общество угнетает само себя. И это грустно, – я лишь соглашалась.– Поэтому встретить человека, который тоже пытается докопаться до истины – настоящая удача. Поэтому, мы должны заботиться друг о друге и любить друг друга.

***

Днём мы готовили, доставали наши скудные запасы еды, каждый получал одну неполную тарелку. Эту тарелку мы должны были разделить на весь день, а то и на два дня. Неудивительно, что некоторые загибались от резей в желудке.

– Болит? – спросила я у женщины, что лежала в пустом автобусе. Она не ответила. Но за неё сказала её сестра.

– Уже как несколько часов, но она в сознании, – мы переглянулись, улыбаясь.