Текст книги "Долгий путь на Бимини"

Глава 2

В аптеке Клауса Нуссера пахло травами и йодом. Стены были обшиты потемневшими деревянными панелями, и из такого же тяжелого, почти черного дерева были сделаны шкафы и прилавок. По левую руку – лекарства, по правую – всякая оптика от контактных линз до толстых луп в причудливых медных оправах. За прилавком Элли, закутанная в пеструю индейскую шаль, ждала покупателей.

С утра шел дождь, стекло витрины сплошь заливало водой, и вершины шкафов терялись в полумраке. Элли сама толком не знала, что можно найти на дальних полках: фантазия Клауса была безгранична, и в ячейках из темного дерева могло обнаружиться все, что угодно, от аспирина до яйца дронта. Да, Элли определенно видела однажды на одной из самых верхних полок крупное яйцо, хотела посмотреть поближе, да отвлеклась на покупателя, а потом оно больше не попадалось ей на глаза…

Элли поплотнее запахнула шаль и поежилась от сырости. Сейчас бы клубок ниток и спицы, усмехнулась она. Целое облако сверкающих спиц, и управляться с ними ловко-ловко, вывязывая какую-нибудь глупость, пока снаружи льет, как из ведра.

На улице все шелестела вода, не успевала уходить в сточные решетки, забитые палой листвой, и неслась шумным потоком по мостовой. К полудню начало казаться, что аптеку вот-вот затопит: дрогнет прилавок, поплывет, оторвавшись от пола, стул, и вода вынесет Элли прочь из полутемной комнаты. Девушка прикрыла глаза. Прилавок тихо двинулся по заросшей тростником реке с мохнатыми берегами; за ним, величественно покачиваясь, следовали шкафы. Запахло стоячей водой и лилиями.

Коротко брякнул колокольчик, и в аптеку ввалился промокший насквозь, перепачканный илом мужчина – невысокий, но крепкий, с круглым лицом, на котором под искренним добродушием читалась решимость, граничащая с одержимостью. На голове красовалась каска с мощным налобным фонарем, пояс был увешан аккумуляторами. Покупатель прищурился, рассматривая полки с очками, потянулся включить фонарь, но опомнился и смущенно обратился к Элли:

– Мне говорили, что у вас можно купить все, что относится к оптике, – сказал он. Элли с улыбкой кивнула, и он приободрился. – Мне нужны стереоочки…

– Стереоочки? – переспросила Элли, наморщив лоб.

– Да, знаете, какие дают в кинотеатрах, – он пошевелил пальцами, – одно стеклышко красное, другое зеленое…

– Ах, да, – сообразила Элли. – Просто их так редко покупают…

Ей пришлось долго рыться в ящиках. Наконец она выложила на прилавок две пары очков с круглыми целлулоидными линзами, превращающими надевшего их в гигантского разноглазого сверчка.

– Вот эта модель покрепче, – подсказала Элли, – тот же целлулоид, но оправа – пластиковая.

– Отлично, отлично! А то картон все время размокает, – обрадовался посетитель. – Знаете, – он пожевал губами, – давайте я возьму сразу парочку.

– Вы так часто ими пользуетесь? – полюбопытствовала Элли.

– Да, – кивнул покупатель. – Вы даже не представляете, сколько всего видно сквозь…

Звякнул дверной колокольчик, и он замолчал, подозрительно покосившись на вошедшего.

– В общем, попробуйте как-нибудь, – заговорщицки шепнул он Элли. Та серьезно кивнула и принялась заворачивать очки в бумагу, краем глаза посматривая на нового покупателя. Тот, стоя у двери, тщательно отряхивал от дождевых капель шляпу и довольно рассматривал набитые всячиной шкафы за ее спиной.

– Какие эксцентричные у вас бывают клиенты, – с улыбкой заметил он, когда крепыш в каске вышел.

– Разве? Ах да, наверное, – растерянно ответила Элли. Покупатель стереоочков показался ей совершенно нормальным, больше того – довольно симпатичным. Она хмуро разглядывала посетителя – если кто из них двоих и был странным, так это он. Элли не могла сказать, что с ним не так: слишком жесткое лицо? Слишком пристальные и понимающие глаза? Она напряженно уставилась на прилавок и бессмысленно смахнула невидимую пылинку. Хотелось, чтобы покупатель взял, что ему нужно, и поскорее ушел. Элли чувствовала, как ее рассматривают – насмешливо и изучающее.

– Слушаю вас, – сухо сказала она наконец, не поднимая головы. В ответ он молча протянул визитную карточку. «Доктор А. Карререс», – прочитала Элли.

– У меня большой заказ, – объяснил доктор Карререс, – и, думается, время от времени я буду его повторять.

– Тогда вам лучше поговорить с моим отцом, – сказала Элли, и, не дожидаясь ответа, юркнула в дверь, ведущую на лестницу. Скрывшись с глаз доктора, она остановилась и задумчиво покусала губу. За закрытой дверью напряжение ослабло, но лишь немного. «Мне не нравятся его глаза», – твердо сказала Элли и передернула плечами. «Зато улыбается он хорошо» – возразила она сама себе.

Несчастная ящерица страшно не хотела вылезать из-под горячей лампы в прохладную сырость комнаты. Она упиралась изо всех сил, но Клаус не стал церемониться. Теперь он ласково почесывал ее у основания гребня, глядя в заплаканное окно. Игуане было все равно – она хотела обратно в террариум.

Из окна Клаусу был виден вход в аптеку и часть улицы. Над мостовой плыли, плавно покачиваясь, блестящие купола зонтов. Изредка в ровный поток вторгалась мокрая шляпа, рука, придерживающая над головой портфель или газету, слипшаяся от воды шевелюра, а то и ярко-желтая каска – ее владелец свернул в аптеку, и Клаус какое-то время настороженно прислушивался к голосам внизу: все ли в порядке у Элли? Строй разноцветных зонтов вновь слился в яркую мозаику – успокаивающее, почти гипнотическое зрелище. Клаус пощекотал игуане брюшко, и она недовольно зашевелилась. Снова разрыв; на этот раз – фетровая шляпа, вся в брильянтовых каплях. Клаус вздрогнул: совсем недавно он видел где-то эти широкие поля, эту жесткую фигуру в длинном плаще… Человек вошел в аптеку; Клаус, чувствуя слабость в коленях, стиснул игуану. Ящерица судорожно задрыгалась, и аптекарь сердито одернул себя: с такими нервами скоро самому придется прибегнуть к своим порошком и настойкам.

Какое-то время Клаус еще смотрел в окно, глубоко дыша, одной рукой придерживая игуану, а другой – изо всех сил вцепившись в подоконник. Потом рассеянно сунул ящерицу в террариум и, стараясь не скрипеть ступеньками, спустился на первый этаж. Заглянул в щель двери, ведущей в лавку. Да, это тот самый человек, что приехал неделю назад странным поездом. Ждет, когда Элли перестанет возиться с чудаком в каске, – вот растяпа, побыстрее, уйдет же! Клаус потоптался под дверью, совсем уже собрался выйти, но внезапно его охватила детская робость. Ну что он скажет? Какое дело этому зловещему типу, раскатывающему на особенных поездах вне расписания, до провинциального аптекаря? И с чего Клаус взял, что он – тот самый? Невозможно ведь, да просто смешно! Человек зашел за леденцами от кашля, а Клаус навыдумывал черт знает что!

Помрачнев, аптекарь на цыпочках вернулся в кабинет. Уселся в кресло, схватил первую попавшуюся книгу, раскрыл посередине. Стыд, обида и злость на себя клокотали в нем. Упустил!

Хлопнула дверь, и до Клауса донеслись легкие шаги Элли. Он бездумно уставился на страницу и замер, изображая, будто так и сидел все время, а не крался по лестнице, как мальчишка. Когда в кабинет вошла раскрасневшаяся Элли, он даже не поднял головы, делая вид, что полностью поглощен книгой.

– Па, там какой-то ужасный доктор хочет сделать большой заказ.

Сердце дернулось, остановилось и забилось вновь – с такой силой, что Клаус испугался, как бы Элли не увидела эти толчки.

– Что значит – «ужасный доктор»? – спросил он, стараясь, чтобы в голосе не было ничего, кроме равнодушного недоумения.

– Ну, такой… – Элли помахала руками и протянула отцу визитку. – Не нравится он мне, – призналась она. – Злой какой-то.

– Шляпа, кожаный плащ и глаза, как у филина на охоте?

– Ага, – хихикнула Элли. – Ты его в окно видел?

Клаус покачал головой.

– Доктор А. Карререс… Интересно, что значит это «А», – задумчиво пробормотал он, рассматривая визитку. – Пригласи его сюда.

– Я, к сожалению, плохо разбираюсь в пресмыкающихся. Моя область – мозг, – рассеянно проговорил Карререс. Приподняв бровь, он смотрел на дверь, в которую вышла Элли. Клаусу не нравился этот взгляд – слишком пристальный, слишком заинтересованный… да что этот доктор себе позволяет! «Отберет!» – мелькнула невесть откуда взявшаяся паническая мысль. Аптекарь дернулся, будто стремясь встать между Каррересом и Элли, но сумел взять себя в руки. Пытаясь отвлечь странного доктора, он с деланным оживлением понес первое, что пришло в голову:

– Знаете, я слышал об опытах, когда мозг пересаживали в тело холоднокровных животных – и он продолжал функционировать… – доктор, сунув руки в карманы, повернулся к аптекарю. Клаус поспешно добавил: – Интерес у меня, конечно, чисто теоретический.

Теперь Карререс рассматривал аптекаря с холодным любопытством, прищурившись и чуть откинувшись назад, как разглядывают забавное, но неприятное насекомое. Клаус уставился на рисунок геккона-призрака; брюхо несчастной ящерицы было выпотрошено, разноцветные кишочки разложены напоказ и тщательно пронумерованы. Аптекарь сочувственно вздохнул и схватился за листок с заказом доктора. Деловито откашлялся, просматривая список. Странный набор… нейрохирургия? Больше похоже на знахарство. Половина названий незнакома… хотя о некоторых ему приходилось слышать от жены. Сушеный лист тигровой бромелии… Порошок рабочей клешни манящего краба… да что ж это такое?!

– Послушайте, – жалобно проговорил наконец Клаус, – у меня все-таки аптека, а не лавка волшебных снадобий.

– Разве? – иронически спросил доктор. – А мне казалось, что вас интересуют не только патентованные пилюли…

Клаус нахмурился. Доктор нависал над столом, и аптекарь чувствовал себя все более неуютно. Разбросанные бумаги выдавали Клауса с головой – все его стремления, страхи, мечты, все фантастические догадки, в которые он сам не мог поверить.

– Вот, например… Позвольте-ка, – доктор Карререс двумя пальцами вытянул из-под пачки квитанций старинную рукопись, покрытую порыжелыми пятнами и испещренную пометками Клауса. Покачал бумаги в воздухе, криво улыбаясь самому себе. «Надо же, на вид ему никак не больше сорока», – вдруг поразился Клаус. Он набрал воздуха, будто перед прыжком в прорубь, и, не поднимая глаз, тихо сказал:

– У вас отвратительный почерк, доктор Анхельо.

Доктор усмехнулся и небрежно бросил рукопись на стол; теперь он смотрел на аптекаря с мрачным весельем.

– Я думаю, нам надо побеседовать начистоту, господин Нуссер, – наконец проговорил он.

Клаус кивнул и сглотнул отдающую медью слюну.

«Черный-черный галеон…» Сточные решетки, не справившись с напором, отрыгивали мутные фонтаны. Вода неслась по улице бурным потоком, и корабль с черными парусами неумолимо приближался к аптеке. Уже было видно, как на палубе суетятся матросы, похожие на крохотных иссохших мартышек. Галеон величественно разворачивался, треща парусами. Длинный хищный бушприт вламывался в витрину, расплескивая осколки стекла, и доктор Карререс, заранее разочарованный, с равнодушно-брезгливой миной перегибался через фальшборт к Элли. Холод карих глаз пронизывал насквозь. Элли отшатывалась и просыпалась, судорожно вздернув голову и зябко поводя плечами. Голоса наверху все бубнили, но Элли, как ни прислушивалась, не могла различить ни слова. Иногда она улавливала интонации – растерянный напор отца, снисходительный тон Карререса. Голоса сливались, веки тяжелели, голова клонилась к прилавку, и Элли, убаюканная шелестом дождя, опять проваливалась в вязкое забытье, на дне которого ждал черный галеон. Доктор Карререс все так же глядел с палубы, и в его руке сверкал скальпель.

Хлопнула дверь. Элли вздрогнула, выпрямляясь. Украдкой взглянула на свое отражение в темной витрине: растрепавшиеся волосы, на щеке – отпечаток грубо связанной шали, и глаза наверняка заспанные. Неудивительно, что доктор смотрел на нее без удовольствия. Элли тряхнула головой, прогоняя остатки дремоты, и испуганно хихикнула: приснится же!

Настоящий доктор Карререс совсем не походил на ужасную фигуру из сна: он весело, почти дружески улыбался Элли, и, казалось, вот-вот заговорщицки подмигнет. Что-то еще было в этой улыбке – Элли вдруг поняла, что Карререс смотрит на нее с сочувствием. Она растерянно перевела взгляд на отца. Клаус сохранял серьезный и важный вид, но Элли прекрасно видела, что его распирает от восторга. Точно так же отец выглядел, когда добивался от монет «правильного» – а попросту нужного ему – ответа. Сговорились, поняла Элли. Почему-то она была уверена, что речь шла вовсе не о заказе. Ей вдруг стало страшно – будто за окном мелькнула тень черного корабля, и теперь надо выбирать: подняться на борт или быть раздавленной.

Элли бросила в террариум несколько кусочков мяса, поставила блюдце с разболтанным яйцом и, сложив руки на груди, повернулась к отцу. Клаус, горбясь и немузыкально напевая, расхаживал по кабинету. Он то сгребал в кулак усы, то звенел мелочью в кармане, то кидался к столу и принимался раскладывать бумаги ровными стопками, – но тут же бросал и вновь начинал бродить из угла в угол.

– Па, что ты затеял? – спросила наконец Элли.

Клаус перестал дудеть, его глаза забегали.

– Затеял? С чего ты взяла, что я что-то затеял?

– Ты носишься, как… как… – Элли прищелкнула пальцами, подбирая сравнение, но Клаус поспешно перебил ее:

– Я радуюсь, – с достоинством объяснил он. – Мы получили большой заказ. Этот доктор подвернулся очень кстати. Очень выгодно. Можно даже сказать, что мы разбогатеем, – Клаус выудил из кармана монету и подбросил ее на ладони.

Элли нахмурилась и отвернулась к окну. Мысли метались, как летучие рыбы под килем. Выгода? Элли покачала головой. Отец всегда был равнодушен к деньгам; невозможно, чтобы даже самый крупный заказ заставил его так торжествовать. Здесь что-то другое… Элли представила себе доктора Карререса, и ее передернуло. Кошмарный тип.

– Не нравится мне этот доктор, – пробормотала она.

– Ну, ну, – откликнулся отец, – тебя же никто не заставляет с ним видеться.

– Да, – Элли снова погладила игуану. Никто не заставляет. Ничто не заставляет: вряд ли он будет часто появляться в лавке. Его дела с отцом, похоже, улажены, крупные заказы Клаус всегда отправляет по почте… Вряд ли она вообще когда-нибудь увидит доктора. Глаза вдруг защипало, и Элли прикусила губу. Представила, как Карререс вскрывает посылку. Внимательный взгляд сквозь очки – почему-то Элли была уверена, что дома он носит очки. Спокойный интерес, легкое нетерпение – поскорее бы приступить к работе. Точные движения рук, сосредоточенное, умное лицо…

– Не нравится, – упрямо повторила Элли.

– Он совсем недавно в городе, – невпопад ответил Клаус. – Приехал в ту субботу, когда ты ходила в кино с Гербертом.

– Один? – быстро и тихо спросила Элли. Лицу стало горячо, спину свело от напряжения в ожидании нотации. Но Клаус, погруженный в свои мысли, только утвердительно замычал в ответ.

Это еще ничего не значит, подумала Элли и провела пальцем по спине игуаны. Ящерица аккуратно облизала перепачканный яйцом рот, переползла под лампу и прикрыла глаза. Элли потянулась следом, задела мокрый кустик папоротника и отдернула руку – теплая влага показалась неприятно липкой. Элли сердито спросила:

– Почему ты до сих пор никак не назовешь ее?

– Кого? – удивился Клаус. – Ах, ящерицу… – Клаус постучал по стеклянной стенке и пожал плечами. – Как же ты похожа на свою мать, – сказал он вдруг, глядя на игуану. В его голосе была смесь нежности и раздражения.

Элли свирепо фыркнула и захлопнула крышку террариума, едва не прищемив отцу нос.

Глава 3

К полудню дождь наконец закончился. В разрывы лиловых туч ломилось солнце и каталось по мокрому булыжнику на углу тихой улочки у подножия Порохового холма. С полосатых маркиз над витриной кафе стекали тонкие струйки воды и разбивались золотыми искрами. Затопленный город оживал, отряхивался от пасмурной серости, играл лаково-блестящими красками.

Герберт, щурясь и морща нос от солнечных зайчиков, уселся у самого окна и, ожидая, когда ему принесут обед, смотрел на улицу. С навеса еще текло, но толстая цветочница, замотанная в прозрачный дождевик, уже хлопотала над расставленными у входа в кафе охапками хризантем, поворачивала ведра так, чтобы солнечные лучи падали на цветы. К потоку воды, несущемуся вдоль бордюра, набежали мальчишки, – один из них нес кораблик, сделанный из целого листа газеты, – и заспорили над ненадежным судном, размахивая руками. Герберт даже сквозь толстое стекло витрины слышал их звонкие крики. От промокшего плаща одинокого прохожего валил пар. Мужчина быстрым шагом приближался к кафе, и Герберт нахмурился: сплошь темные углы и жесткая кожа – прохожий был неуместен на этой радостной улице, как гарпун на пропахшей булочками кухне.

Прохожий остановился и заговорил с цветочницей. Та засуетилась над хризантемами; прохожий, ожидая, блуждающими глазами рассматривал гомонящих детей, бурный ручей, бегущий по мостовой, вывешенное в витрине кафе меню, покрытые клетчатыми скатертями столики за стеклом. Ну и тип, неуверенно подумал Герберт, когда их взгляды пересеклись. Человек в плаще цепко оглядел Герберта темными блестящими глазами, дернул уголком рта и отвернулся. Цветочница вытянула несколько веточек, сложила в букет, повертела, кокетливо склонив голову набок, и протянула покупателю. Тот покачал головой и, усмехнувшись, вытащил из ведра всю охапку. Цветочница умиленно заулыбалась, неся привычную сочувственную скороговорку, но, подняв, осеклась. Помрачнев, она бросилась отрывать надломленные листья и выдергивать подсохшие стебли. Покупатель ждал со скучающим лицом.

Ну и тип, снова неприязненно подумал Герберт. Похоже, мальчишки считали точно так же: забросив уже изрядно размокший кораблик, они сбились в кучку, наблюдая за тем, как человек в плаще расплачивается с цветочницей. Букет он держал странно: на отлете, вверх тормашками, так, что цветы едва не мели мостовую, – как будто оранжевые хризантемы вызывали в нем отвращение, которое нужно преодолеть ради какого-то важного дела. Он внимательно оглядел хихикающих детей и жестом подозвал самого перепачканного, босоногого, несмотря на осеннюю прохладу, с щербатой улыбкой и ехидными глазами. Мальчишка, косясь на друзей и не переставая похохатывать, бочком приблизился к типу и сунул руки в карманы. Кивнул в ответ на какой-то вопрос. Человек протянул ему цветы – мальчишка прижал букет к выпяченному животу, всей своей физиономией выражая снисходительное презрение к взрослым глупостям, и требовательно протянул ладонь. Мужчина на мгновение заколебался, потом убрал кошелек и вынул из кармана большую, тускло поблескивающую монету. Протянул мальчишке – тот взял ее, едва не выронив, – стряхнул с рукава влажный хризантемовый листок и пошел прочь. Хорошо еще, в кафе не заглянул, усмехнулся Герберт, кивнул официантке, принесшей кофе, и снова уставился в окно.

Мальчишка изумленно вертел монету. Стоящая рядом цветочница, близоруко щурясь, наклонилась к его раскрытой ладони, всплеснула руками и потянулась к монете, но мальчишка быстро сжал кулак и спрятал руку за спину, глядя исподлобья на ставшее вдруг хищным лицо толстухи. Слегка покраснев, цветочница сказала что-то и огляделась. Тип в плаще еще не успел уйти далеко. Цветочница несколько раз окликнула его – но тот даже не обернулся, шагая все так же размашисто и целеустремленно, и вскоре скрылся за поворотом. Тогда она принялась говорить что-то мальчишке, хмурясь и грозя пальцем, – тот энергично кивал на каждое слово, тычась подбородком в головки цветов; по чумазому лицу блуждала растерянная улыбка. Наконец цветочница замолчала; мальчишка крикнул что-то через плечо приятелям и побежал вниз по улице, вытягивая шею и обхватив букет обеими руками – одна ладошка так и осталась сжатой в кулак. Цветочница, глядя ему вслед, покачала головой, выплеснула из опустевшего ведра воду и принялась охорашивать оставшиеся цветы.

Пообедав, Герберт неторопливо побрел к фабрике. Он рассеянно поглядывая по сторонам, ловя отражения солнца в лужах и с наслаждением вдыхая горьковатый запах мокрой листвы. Неплохо бы послать Элли букет, что-то она в последнее время капризничает. Но только не хризантемы. Жаль, что сейчас во всем Клоксвилле не найти ни одного тюльпана: Элли однажды говорила, что любит весенние цветы. Упрямая девчонка вечно хочет того, чего нет.

Герберт в раздражении зашагал быстрее, забыв, что нарочно не спешил и даже собирался немного опоздать с перерыва: рядом с ангаром, в котором он работал, рыли яму под фундамент нового корпуса, и второй день подряд и без того шумный двор фабрики оглашался ревом экскаватора. Герберт издалека услышал его завывания и поморщился. Лавируя между грудами разрытой земли и кучами кирпичей, он почти бегом пересек двор, стремясь поскорее укрыться от грохота – тонкие стены ангара были ненадежной защитой, но все же слегка приглушали шум. Герберт уже взялся за дверную ручку, когда раздался предупреждающий крик, экскаватор заглох, и рабочие, переговариваясь, сгрудились над котлованом. Поколебавшись, Герберт решил все-таки подойти и посмотреть, что случилось.

– Кажись, до катакомб дорылись, господин инженер, – сказал кто-то, когда он протиснулся между широкими спинами.

Ковш экскаватора, содрав слой глины, проломил перекрытия над подземельеи, и посреди ямы теперь зиял черный провал. Из него несло холодом, застоявшейся водой, гнилыми водорослями. Дыра казалась бездонной, но в самой ее глубине иногда появлялись слабые блики, и на самой грани восприятия слышался плеск воды, отражающийся от стен. Каменные обломки на фоне влажной тьмы казались зубами огромного животного. Под ними виднелся маленький уступ, ограниченный тонкой цементной стенкой. Один из рабочих присел на корточки и аккуратно надавил на край дыры. Земля осыпалась, открыв небольшую нишу под самым потолком. Склонившись над ямой, рабочий залихватски ухнул. В ответ завыло, застонало, рассыпалось дробным эхом. Слегка побледнев, рабочий поспешно встал и отступил на пару шагов.

– Там что-то есть, – сказал он Герберту.

– Странно, – протянул Герберт, заглядывая в дыру. – Похоже на какой-то тайник, – сказал он, всматриваясь в темноту. Посреди ступеньки, тускло поблескивая на солнце сквозь толстый слой грязи, стояла большая стеклянная банка.

– Чью-то заначку сломал, – усмехнулся водитель экскаватора, заглянув через плечо Герберта. – Не повезло человеку.

Герберт кивнул и нахмурился: так тщательно запрятанная банка выглядела крайне подозрительно.

– То ли на помойку снести, то ли в полицию сдать, – заметил кто-то из рабочих, будто отвечая на его мысли. – Скорей всего, детишки баловались, но мало ли….

– Какие детишки? Туда взрослый-то в здравом уме не сунется, – возразил водитель.

– Несите ко мне, там посмотрим, – решил Герберт. Водитель, крякнув, обхватил банку двумя руками и, прижимая к животу, мелкими шажками двинулся ко входу в ангар. Герберт распахнул дверь, водитель просеменил по бетонному полу и с грохотом поставил банку на верстак. Герберт принялся обтирать ее промасленной тряпкой, стряхивая на пол влажные комья земли и тины.

– Старинная, – уважительно заметил водитель, когда Герберт стер последнее пятно красноватой глины.

Стекло было покрыто грязными разводами, но уже видно было, что оно толстое, зеленоватое, пестрое от застрявших в нем пузырьков воздуха. Герберт вспомнил, как его приятель, с детства увлеченный историей Клоксвилля, с восторгом показывал похожие осколки, найденные в развалинах тюрьмы, и мечтал найти хотя бы один целый сосуд для городского музея. Ну вот, подумал Герберт, – не только целый, но и полный; Гай будет счастлив. Банка была до краев залита мутноватой жидкостью, в которой угадывались круглые очертания большой белесой рыбы. Медная крышка с отчеканенным в середине примитивным узором плотно завернута и залита по краям красноватым воском. Он смялся и осыпался, но местами его поверхность сохранилась, и можно было разглядеть буквы, цифры и полустертый рисунок. Герберт присмотрелся. Цифры явно складывались в дату. Рассмотрев год, Герберт задумчиво хмыкнул и нерешительно потрогал крышку. Водитель попятился.

– Может, на воздухе оно лучше будет? – тревожно спросил он.

Рыбина безвольно качнулась в тяжелой жиже. К горлу Герберта подкатила тошнота. Он убрал руку, сглотнул и вытащил из-под верстака пачку старых газет.

– Отнесу в музей, – сказал он, тщательно оборачивая банку бумагой.

В закутке, втиснутом за музейною кассу и отгороженном от зала тонкой фанерой, сильно пахло кофе, старой бумагой и мышиным пометом. Гай, запустив руки в шевелюру, нависал над истрепанной схемой, расстеленной на столе. Вид у нее был такой, будто ее постоянно таскали в кармане и частенько использовали вместо скатерти во время попоек: стертая на сгибах, вся в пятнах от вина и жирных пальцев. Герберт со стуком поставил сверток прямо на грязноватую бумагу и с наслаждением потряс оттянутыми руками. Гай рассеянно кивнул.

– А я всегда говорил, что катакомбы тянутся до самого побережья, – удовлетворенно сказал он, не поднимая головы. – Это тебе не сундуки в городской канализации!

– Все сокровища ищем? – ехидно спросил Герберт. – Очередная самая верная карта?

Гай покачал головой, откинулся в кресле и закурил.

– Помнишь Пэт Кэрриган? – спросил он, разгоняя рукой дым.

– Эту старую каргу? Она что, еще жива? – недоверчиво рассмеялся Герберт.

– Живехонька! Заявляется на прошлой неделе: руки в карманы, в зубах – трубка, шляпа еле в дверь проходит. Увидала меня и давай скандалить: мол, как такого дрянного мальчишку, который дразнит беспомощных старух, приняли на работу в музей. Пятнадцать лет прошло, а ей хоть бы что!

– А здорово мы тогда, – не удержавшись, хихикнул Герберт. – Помнишь, как она тебя зонтиком?

– Да уж, – усмехнулся Гай и потер затылок. – Она, видите ли, сдала дом какому-то приезжему и отчаливает на побережье. Соскучилась, говорит, по морскому воздуху. Кругом, говорит, сухопутные крысы, словом перекинуться не с кем. Хотела подарить городу свой архив, – дела, мол, прошлые, все сроки вышли, – но теперь сомневается… Потом, правда, смилостивилась. Не поверишь – три часа бумаги в грузовик таскали, такая свалка! Половина мышами объедена: нате, разбирайтесь! Вот, разбираемся… – Гай кивнул на пыльные коробки в углу и задумчиво добавил: – Знаешь, карту-то она наверняка по ошибке отдала. Это тебе не древний счет из винной лавки, такая схема дорогого стоит… Смотри: здесь все судоходные туннели отмечены. Мечта контрабандиста!

– Это уже сто лет как по-другому делается, – пожал плечами Герберт.

– Не знаю, не знаю… – Гай снова склонился над картой, покусывая карандаш. – А что у тебя? – спохватился он, наткнувшись взглядом на сверток.

– Мечта контрабандиста, – ехидно ответил Герберт и принялся разворачивать подмокшие газеты. – Рыбный суп капитана Кэрригана… правда, протух немного, так сколько лет прошло!

Он наконец ободрал бумагу и подвинул банку к Гаю. Тот слегка отшатнулся, но быстро взял себя в руки и, сморщившись, принялся рассматривать остатки воска.

– Извини, что вместе с этой жижей притащил – из-за печатей не стал выливать, – объяснил Герберт. – Да и страшновато как-то открывать… Ты если крышку собираешься отвинчивать – подожди, пока я выйду.

– И слава богу, что не стал, – отозвался Гай и схватился за лупу. – Слушай, Герб, ты молодчина! Знаешь, что это?

– Действующая модель Моби Дика?

– Тьфу на тебя, – рассердился Гай. – Это один из препаратов того сумасшедшего тюремного врача!

Герберт присвистнул.

– Так ей лет триста? Знал бы – слупил с тебя пару монет…

– Двести с чем-то, – поправил Гай. – Ну надо же! Как сохранилась! – он влюблено приник к стеклу, за которым вяло покачивалась рыбина. Герберт посмотрел на часы и встал.

– Мне пора. Ты, главное, не целуйся с ней – старовата.

– С меня пиво! – спохватился Гай.

– Да уж надеюсь, – проворчал Герберт и вышел. Гай поднял банку, и жидкость тяжело качнулась. Шевельнулись прозрачные плавники.

– Прям как живая! – пробормотал Гай, вглядываясь в опаловые глубины банки.