Текст книги "Затмение"

– Вы что, не видите? – запричитала какая-то старушка. – Человеку плохо! Ему нужен свежий воздух. Остановите трамвай!

– Не имеем права, – буркнул кондуктор. – Скоро остановка у парка, там свежий воздух… Оплатите проезд.

Теодор вытащил из кармана горсть мелочи и протянул кондуктору. Тот старательно отсчитал монетки и вернул остаток вместе с шершавым розовым билетиком. Цепляясь за поручень, Теодор поднялся. За окном плыла чугунная ограда, кусты шиповника и барбариса.

– Городской парк! – крикнул кондуктор.

Теодор, пошатываясь, вывалился из трамвая. Клоун сидел на прежнем месте. Увидев Теодора, он соскочил с крыши. Налетевший ветер понес его к воротам в парк. Теодор прыгнул следом и чудом умудрился схватить клоуна за ботинок.

– Попался!

Клоун дернул ногой, освобождаясь от обуви. Теодор остался стоять, сжимая в руках нелепую добычу. Клоун-Гораций перелетел ограду и на мгновение замер. Теодор заковылял к воротам, размахивая ботинком. Клоун захихикал и снова показал язык. Не в силах больше терпеть издевательства, Теодор запустил башмак в белую физиономию. Клоун дернулся, задрыгал ногами и погрозил Теодору пальцем. Новый порыв ветра поднял шары над кронами и понес в глубь парка.

– Гораций! – крикнул Теодор вслед улетающему клоуну.

В ответ тот помахал рукой, и шары исчезли за каштанами. Теодор в сердцах топнул и побрел к ближайшей скамейке.

* * *

Он отдувался и утирал пот, бездумно прислушиваясь к крикам детей. «Теперь моя очередь дрессировщиком!» – донеслось с площадки. Теодор приоткрыл глаза и скривился: яркие ребячьи одежки напоминали воздушные шары. Он надел очки и обмер: по дорожке неторопливо бежала собака в клоунском колпаке. Она взглянула на Теодора и быстро отвернулась. Уголки черных губ оттянулись – будто животное еле сдерживало издевательскую ухмылку. Протрусив мимо, собака приостановилась и оглянулась через плечо. На морде была написана столь явная насмешка, что Теодор вскочил. В глазах собаки мелькнуло одобрение, и она зарысила дальше. Теодор двинулся за ней, даже не думая угнаться, – он еле ковылял на подгибающихся, стертых до волдырей ногах, – но надеясь хотя бы не упустить ее из виду.

На развилках собака садилась, высунув язык и часто дыша, – казалось, она трясется от сдавленного смеха. Все реже встречались коляски, детские крики затихли, приглушенные деревьями, и только изредка навстречу проносился велосипедист или проходил собачник с намотанным на руку поводком. Красноватый гравий сменился асфальтом, а потом покрытие и вовсе исчезло. Теодор шел по тропинке, усыпанной листьями и обломками сухих ветвей. Собака вдруг заторопилась и теперь мелькала далеко впереди, то и дело исчезая за орешником.

Тропинка нырнула в бурно разросшуюся сирень. Теодор протиснулся сквозь кусты и замер в изумлении. На огороженной зеленью поляне стоял шатер – мрачная клякса на цветной бумаге летнего дня. Бурый бархат, еще сохранивший в складках глубокую синеву, был расшит потускневшим золотом. Изнутри доносился надтреснутый голос – бессмысленное жужжание постепенно складывалось в заунывную мелодию со сбивчивым ритмом. Теодор огляделся в поисках звонка или колокольчика, ничего не нашел и громко откашлялся.

– Прошу прощения, – проговорил он, – вы не позволите войти? Мелодия стала отчетливей и оплетала дремотой, на дне которой колыхалось предчувствие кошмара. Собравшись с духом, Теодор отодвинул засаленный полог и на мгновение ослеп – переход между солнечным светом и полумраком шатра оказался слишком резким. В нос ударил запах кофейной гущи и пудры, Теодор чихнул, и песня оборвалась.

– Кто здесь? – раздался тревожный старческий голос. Теодор шагнул вперед, растопырив руки. Пальцы въехали в мягкое и мохнатое, и он вскрикнул.

– Кто здесь? – снова спросили его.

– Я хотел узнать… – выдавил он, но договорить не успел.

– Ви-ижу… – завыли из глубины шатра. Глаза постепенно привыкали к темноте, из сумрака проступали отдельные предметы. Россыпь лоснящихся подушек на полу. Хлам на почерневшем столике: карточные колоды, перья, чашки тончайшего фарфора, изуродованного черными потеками; камешки, грязные стопки бумаг. В углу на груде древних попон лежала собака. Хозяйку Теодор увидел последней – иссохшая старуха, закутанная в цветные лохмотья, тонула в резном кресле. Прозрачный венчик волос окружал раскрашенное лицо. На запястьях позвякивали медные браслеты. Казалось, старуха сейчас рассыплется зеленоватым прахом.

Наверху что-то качнулось, задев лысину Теодора. Он шарахнулся, пригибаясь, и поднял глаза. С потолка свисали связки замызганных помпонов, какими украшают костюмы клоунов. Они неуловимо напоминали трофеи охотников за головами – особенно страшными казались темные пятна, от которых слиплись пушистые нити. Теодора передернуло.

– Я ищу… – заговорил он, стараясь, чтобы голос звучал грозно. Старуха вскинула когтистую руку, будто приказывая замолчать. Она всматривалась в мутный стеклянный шар, неподвижная, словно ящерица на горячем камне. Тишина засасывала, как трясина, и в голове зудела диковинная мелодия. Пауза затягивалась; казалось, гадалка заснула. Теодор кашлянул, напоминая о себе, – звук вышел приглушенный, почти робкий.

– Давно мы здесь не были, истосковались вы по нам, – сказала старуха, не поднимая глаз. – Но слышишь? – она ткнула в потолок костлявым пальцем и склонила голову к плечу. Будто принесенные ветром, налетели обрывок бравурного марша и шелест аплодисментов. «Самое грандиозное представление в мире!», – прокричал сорванный голос.

– Господину шпрехшталмейстеру тяжело, тяжело, – шептала гадалка, – устал, бедный. Но ничего, скоро, скоро уже на покой, смена идет…

Изнывая от смутной тревоги, Теодор на цыпочках шагнул к стене – на ней поблескивала свежей краской афиша. Сверху свисали яркие платки, будто извлеченные из цилиндра фокусника. Теодор прищурился, разбирая строчки:

«…акробаты, жонглеры, клоуны!

Просперо и его дрессированные тигры!

Впервые на арене – Великолепный Теодор и полет на солнце!

Только один сеанс! Все зрители сидят в первом ряду!»

Теодор почувствовал мимолетную зависть к своему тезке, и тут же испуганно застучало сердце.

– Все зрители сидят в первом ряду, – прошептал Теодор. Косясь на старуху, отодвинул платки, чтобы прочитать верхнюю часть афиши, – волоски на запястье встали дыбом, тонкий шелк жадно облепил руку и громко зашуршал. Теодор повернулся к гадалке, инстинктивно прижимаясь спиной к стене. Бархат предательски прогнулся, Теодор взмахнул руками, выдираясь из душных складок, и чуть не рухнул на столик, в последний миг сохранив равновесие. Старуха вышла из транса, сморщенные веки поднялись, и Теодор облился холодным потом: в его лицо уставились мертвенные бельма.

– Вижу, – снова провыла старуха. – Дайте монетку, дайте монетку, – забубнила она. – Всю правду расскажу, всю правду покажу, будущее, прошлое, тайное и скрытое! – она провела ладонью по шару, такому же безжизненному, как ее глаза. Мгла заклубилась, собираясь к центру. Теодор разглядел человека в красном фраке и блестящем цилиндре – тот стоял посреди арены, вскинув руку. Вместо лица циркача дымился клочок тумана.

Предсказательница снова провела по шару. Сквозь мутную пелену проступил девичий силуэт. Очертания ловкой фигуры были томительно знакомы, и Теодор почти уткнулся носом в стекло, боясь и желая поверить сам себе. Девушка, затянутая в белое трико, стояла к нему спиной. Она чуть подалась вперед, будто готовясь сделать сальто. Теодор присмотрелся и еле сдержал подкатившую к горлу тошноту: в каштановых волосах, скрученных в узел, копошился белесый краб-паук – он все дергал, дергал ломкой ногой, силясь освободиться из шелковой ловушки. Теодор отшатнулся, давя крик брезгливого ужаса, и девушка исчезла, на прощание улыбнувшись через плечо.

– Алиса! – закричал Теодор, хватая шар. Стекло выскользнуло из рук и с тяжелым грохотом покатилось по ковру. Взметнулся багровый рукав, холодные когти предсказательницы впились в руку.

– Дайте монетку, дайте монетку, – снова забормотала она. Не помня себя, Теодор выхватил деньги и швырнул их гадалке. Старуха зашарила по столу и вцепилась в покрытый пятнами листок бумаги – от него несло соленой сыростью. В одном углу еще сохранились виньетки – это была истлевшая цирковая программа.

– Всю правду скажу, никак не обману, – прошелестела гадалка, слепо глядя в расплывшиеся строчки. – О чем мечтаешь, то и сбудется, а выступать тебе в третьем отделении…

– Я вас не понимаю, – Теодор еле шевелил онемевшими губами.

– Господин шпрехшталмейстер устал. Час близок…

Веки снова поднялись, но теперь вместо белесых бельм на Теодора смотрели пустые провалы глазниц. Из черноты черепа высунулся сердитый рак-отшельник, похожий на пожилого усатого униформиста. Стены шатра покачнулись и приблизились, над бархатом взлетели клубы ядовитого праха, забивая глаза и легкие. Теодор рванулся, запутался в тяжелых складках и закричал. Заложило уши, под веками поплыли огненные кольца. Сквозь них проносились гибкие молнии, оседали где-то в уголках глаз и превращались там в тигров.

Ноги Теодора подогнулись, и он осел на ковер. За спиной, шипя и булькая, захихикала старуха, что-то скользнуло по лодыжке. Теодор замычал от ужаса и пополз, руша на себя груды пыльной ткани. Мимо прокатилась тумба – виден был только торец, блестящий золотистый ободок вокруг черной пустоты. Из нее вынырнула тигриная морда. Сверкнули оскаленные клыки, Теодор вдохнул густой запах сырого мяса и потерял сознание.

* * *

Он очнулся на скамейке. Голова гудела, как после многих часов в душной конторе. Полумрак шатра казался дурным сном. Чего только не случится из-за жары! Теодор улыбнулся, захваченный утешительной мыслью. Сверху донесся тихий смех. Теодор поднял голову и почувствовал отвратительную слабость в коленях. К океану летели грозди разноцветных шаров, и на фоне побелевшего от жара неба четко виднелись силуэты циркачей.

* * *

Добравшись до дома, Теодор несколько минут сидел, бессильно вытянув измученные ноги, и наконец заворочался в кресле, пыхтя и постанывая.

– Агата, будь добра, завари мне чаю! Ответом была непривычная тишина.

– Агата! – снова позвал Теодор, добавив жалобных ноток, и прислушался. Ни звона тарелок, ни запаха супа – мертвое безмолвие царило в квартире.

– Агата! – уже испуганно крикнул Теодор. Заглянул в кухню, обошел комнаты – Агаты не было. Теодор бросился к телефону. Выслушав серию тоскливых гудков в квартире домработницы, собрался с духом и позвонил ее племяннику – развязному молодому человеку, который однажды в случайно подслушанном разговоре назвал Теодора «наш шарик». Племянник ничего не знал; в его голосе сквозило веселое недоумение. Теодор с досадой повесил трубку. Необъяснимо и возмутительно, но Агата исчезла – без предупреждения, без договоренности… Мелькнула мысль, что надо обзвонить больницы, и пропала, задавленная наконец проснувшимся голодом.

До ближайшего кафе всего полквартала, но, представив, каково будет натягивать ботинки на стертые до крови ноги, Теодор застонал. Волдыри и свинцовая усталость – достаточные причины; признаваться в том, что выйти на улицу попросту страшно, Теодор не собирался. Он даже немного радовался, что Агаты нет: необходимость готовить ужин отвлекала от переживаний.

На кухне нашлись свежий хлеб и кусок вареного мяса. Соорудив гигантский бутерброд, Теодор щедро намазал его горчицей, налил в большую кружку крепчайшего чаю с лимоном и машинально потянулся за «Всемирной историей чудес». Спохватившись, посмотрел на книгу с мрачным подозрением. Чудес на его долю сегодня выпало более чем достаточно. Но потертый бордовый переплет выглядел так уютно, и золотые буквы на обложке подмигивали так заманчиво, обещая привычное, спокойное удовольствие. «Подобное подобным», – пробормотал Теодор. В пустой квартире голос звучал странно, и он, смутившись, поспешно откусил от бутерброда.

«Всемирная история» сама собой раскрылась на статье об Элиасе Шангале, и Теодор удивленно заметил, что на страницах нет ни пометок, ни жирных пятен от супа, – как будто он, годами перечитывая книгу, избегал этой главы. Пожав плечами, Теодор с головой погрузился в восхитительно обстоятельные попытки Гиббсона и Кара раскрыть секреты гениального чревовещателя. Описания номеров, история карьеры – от ученичества до собственной труппы. Дрессированные животные, создающие полное впечатление говорящих… Аншлаги, гастроли и вершина – личный цирк. Постаревший, но все еще бодрый Элиас берет на себя роль шпрехшталмейстера: номера объявляют то слон, то собака. И катастрофический закат – всего пара сухих строчек: «Из-за конфликта с властями был вынужден покинуть город под предлогом мировых гастролей. Спустя год судно, на котором Элиас Шангале и его труппа пересекали Атлантику, попало в шторм. Гениальный чревовещатель пропал без вести». Теодор нахмурился и захлопнул книгу.

Алиса тогда от корки до корки прочитывала газеты – история задела ее за живое. Гигантский шатер, окруженный россыпью подсобных построек, стоял там, где буквально через месяц после закрытия цирка принялись строить Морской вокзал. Земля понадобилась под новое здание, Элиас переезжать отказался. «Как они не понимают, – всплескивала руками Алиса, – он же гений!» Теодор посмеивался над ее горячностью. На цирк обрушились проверки, Шангале обвинили в уклонении от налогов, Морской Банк, напуганный перспективой закрытия цирка, потребовал срочного возврата старого кредита.

Поклонники Элиаса сбились в комитет защиты цирка, и Алиса стала его секретарем. Тогда она и познакомилась с Просперо. Теодор видел его лишь мельком, и дрессировщик показался ему грубым и самодовольным типом. Его неожиданная дружба с Алисой представлялась Теодору немного странной, но несущественной. Если бы он знал…

Алиса обращалась во все газеты, собирала подписи под петицией мэру. Пыталась подсунуть бумагу Теодору, но он ответил: «Что изменится от одной подписи? Малышка, я вот-вот жду повышения, а шеф и так рвет и мечет от этой возни. Ты же не хочешь мыкаться по съемным квартирам, когда мы поженимся?». А потом Шангале объявил, что цирк уезжает в гастрольное турне по всему миру, и Алиса поднялась на борт «Великолепного» рука об руку с Просперо.

В комнате сгущались сумерки, но Теодор, погруженный в воспоминания, не спешил включать лампу. «Алиса, Алиса», – пробормотал он, но перед мысленным взором появилась не скромная девушка в элегантном платье, а гибкая циркачка в трико.

Теодор дернулся, как ужаленный. Строчки афиши, предсказание гадалки… Зажмурившись, Теодор помотал головой и отхлебнул из остывшей кружки. Мечтал выступить хотя бы на любительском представлении и вдруг получает ангажемент у самого Элиаса Шангале! Это преступники, напомнил он себе. Старуха морочила ему голову, чтобы дать уйти убийцам. Теодор вдруг обнаружил, что стрижет и без того короткие ногти, чтобы сделать руки чувствительнее – прием, вычитанный в главе о Гудини.

Отшвырнув ножницы, он заходил по комнате. Порывшись в шкафу, извлек старый, потрепанный цилиндр в потеках желтка – как-то Теодор попытался повторить знаменитый фокус с сырыми яйцами, а потом засунул шляпу подальше, надеясь, что мерзкие яичные разводы станут не так заметны, когда засохнут. Следом на столе оказался остальной реквизит – мешочек с крючком, чтобы привешивать его под рукав, зеркальца, плотный черный платок…

Теодор сделал круг перед воображаемыми зрителями, показывая, что внутри цилиндра пусто. Взмахнул рукой и принялся вытаскивать целые каскады разноцветных шелковых платков. «Браво!» – крикнул чей-то бас в голове, щекам стало горячо, и Теодор раскланялся, растерянно улыбаясь. Среди его реквизита таких платков никогда не было. С неприятной тяжестью под ложечкой он затолкал платки обратно и хлопнул шляпой о стол. Перевернул – платки исчезли. Теодор отодвинул цилиндр и застыл, нервно потирая грудь. Потом, усмехнувшись, сходил на кухню и вернулся с ложкой. Встал лицом к невидимой публике и принялся выделывать пассы. Он немного отвлекся, вспоминая порядок действий, и вздрогнул, почувствовав между пальцами холодящую пустоту. Ложка исчезла. На лбу Теодора выступил пот.

Нежный девичий голос пропел: «У него прекрасно получается, правда? Попробуй еще, милый!». По комнате пробежали отсветы цирковых прожекторов. Чувствуя, что сходит с ума, Теодор накрыл цилиндр платком, напустил на себя загадочно-мрачный вид и щелкнул пальцами. Откашлялся – в горле стоял ком.

– А теперь, уважаемая публика… – прокаркал он в пустую комнату, замялся, не зная, что сказать дальше, и просто выкрикнул: – Алле!

Платок упал с цилиндра. Теодор с опаской заглянул внутрь. На дне сидел белый кролик и смотрел на Теодора красными глазами. Он потрогал зверька пальцем – кролик был живой, теплый и пушистый; к круглому задку прилипла веточка кружевных водорослей. Держа цилиндр на вытянутых руках и стараясь не дышать, Теодор подкрался к шкафу, сунул шляпу в самый дальний угол и захлопнул дверь. Со скрежетом провернулся большой медный ключ. Теодор метнулся к выключателю, и комнату залил электрический свет.

На столе грудой лежал хлам, совсем не похожий на цирковой реквизит. Теодор был уверен, что цилиндр, запертый в шкафу, абсолютно пуст, – настолько уверен, что даже не стал проверять. На полу валялась ложка. Теодор представил, как качает головой Агата, и, озабоченно хмурясь, отправился в постель.

Выключать свет он не стал.

* * *

Тревога за Агату всю ночь не давала сомкнуть глаз. Вдруг домработница пошла на юбилей Морского вокзала, а теперь лежит в муниципальной больнице и умирает от потери крови? Теодор ворочался, мучаясь от духоты, простыни насквозь пропитались потом.

Солнце едва тронуло крыши розовой акварелью, а Теодор уже вышел из дома. Придется начинать с худшего: списки погибших и пострадавших от взрывов наверняка уже опубликовали. Если же имени домработницы там не будет… Что ж, он проверит все больницы и морги, но найдет ее. Теодор направился в сторону порта.

Часы над входом в банк показывали без четверти семь. В распахнутые двери втекали сонные клерки. Теодор печально улыбнулся, вспомнив, как сам тридцать лет подряд так же спешил занять свое место. Сейчас это показалось смешным и глупым и захотелось крикнуть офисным теням: давно пора бросить ерунду и заняться чем-нибудь стоящим. Жаль, шляпа осталась дома – вот бы показать им фокус с кроликом! Теодор запнулся: прежде он не замечал за собой таких желаний. Мысль была такой неуместной, будто кто-то шепнул ее на ухо.

Вместо швейцара у дверей банка стоял невысокий толстяк. Монокль в левом глазу поблескивал на солнце, словно передавал зашифрованное послание. Теодор узнал этого человека сразу: старший комиссар службы безопасности Морского Банка, бывший начальник полиции города. Он механически кивал проходящим мимо людям, на губах застыла официальная улыбка. За спиной неподвижно, как манекены, стояли два охранника в темных очках.

«Какая смешная игрушка, – снова услышал Теодор чужие мысли, – будто заводная кукла. Ну разве не смешно?»

Теодор усмехнулся: «А комиссар действительно похож на куклу!»

– и потряс головой. До сих пор Теодор с уважением относился к начальнику полиции. Тот навел в городе порядок, полностью избавил от бродяг. А сейчас вышел лично поддержать сотрудников банка, чтобы они чувствовали себя в безопасности. Мельком взглянув на лица клерков, Теодор насторожился: в уголках тонких губ разгорались злые улыбки.

– Хо-хо-хо! – полетело над толпой. – Замечательная публика собралась сегодня! Я так рад всех вас видеть!

Теодор метнулся к лестнице и укрылся за перилами. Серый камень еще хранил прохладу ночи. Теодор прижался к нему щекой и осторожно посмотрел меж балясин. Неужели снова Гораций?

Клерки оглядывались, не понимая, что происходит. Растерянность появилась и на лице комиссара.

– Хо-хо-хо! Сейчас мы повеселимся! Вы готовы хохотать до упаду?

Из проулка появился клоун. Толстенький и невысокий, он с лихвой компенсировал свой рост ходулями. В петлице клетчатого пиджака полыхал алый цветок. Крошечный котелок съехал на затылок и чудом не падал.

Комиссар шепнул одному из охранников. Тот кивнул и зашагал к клоуну, на ходу вытаскивая из-за пояса пистолет. Второй загородил начальника широкой спиной и тоже потянулся к оружию.

– Здравствуйте, все здравствуйте! – хохотал клоун. – Чудесно работать перед столь отзывчивой публикой! Вы рады видеть меня?

Ответом ему было смущенное: «Да!». Охранник, грубо расталкивая служащих, пробирался вперед. Клоун наклонился на ходулях, и его лицо оказалось на одном уровне с темными очками.

– Какой серьезный молодой человек! Вы хотите автограф? Как же я могу вам отказать? Хотите, подарю вам цветок?

Охранник ткнул пистолетом в размалеванную физиономию.

– Покиньте территорию.

– Какой образованный юноша! – изумился клоун. – Ваша матушка наверняка гордится тем, что ее сыночек знает такие умные слова! Ой! А что это у вас?

В дуле пистолета с громким хлопком появился бумажный цветок.

– Ух ты! – обрадовался клоун. – И как он здесь очутился?

На лице громилы застыла счастливая улыбка. Он взмахнул пистолетом-цветком, и клерки вокруг одобрительно зашумели.

– Вы тоже хотите цветы? – спросил клоун.

– Да! – на этот раз в хоре не было ни капли нерешительности. Второй охранник подпрыгивал от нетерпения, размахивая оружием.

– Будет, будет! – заверил их клоун. – А теперь нечто совершенно иное!

В руках у него появился пистолет – огромный, ярко-желтый, с дулом-раструбом.

– Сейчас прямо на ваших глазах я попаду в самую сложную цель этого города! Лучшие стрелки пытались поразить эту мишень, но до сих пор это никому не удавалось! Поговаривают, что она заговорена от пуль… Но ведь мы не боимся рискнуть! Как вы думаете, попадем?

– ДА!!!

– Бегите! – заорал Теодор, вскочив. Комиссар дернулся, обернулся на крик, но было поздно.

– Пиф-паф!

Выстрел прозвучал, как хлопок петарды. Клоуна окутало облако дыма, закружилось конфетти. Публика зааплодировала.

Комиссар лежал лицом вниз. Сколько покушений он пережил? Наверное, не один десяток. И все нелепо оборвалось ранним утром выстрелом сумасшедшего клоуна. Комиссар приподнялся на руках и пополз, цепляясь ногтями за скользкий мрамор. Перевернулся на спину. По белоснежной рубашке размазалось багровое пятно. Вытянув руку, комиссар указал на кривляющегося клоуна.

– Он убил меня, – хихикнул он. – Вы только посмотрите, он убил меня!

Комиссар сбился на кашель и, харкая кровью, откинулся назад. Тело изогнулось, ноги дрожали, но он продолжал выдавливать смех вперемешку с мокротой и кровью.

– Я нечаянно! – плаксиво крикнул клоун. – Ой! Ой! Ой! Какое горе!

Из глаз струями хлынули слезы. Дружно расхохотались клерки. Клоун раскланивался, раздавая бумажные цветы. Теодор перелез через перила и подбежал к комиссару. Оба охранника веселились вместе с остальными служащими, и никому не было дела до умирающего у них на глазах человека.

Теодор рухнул на колени перед комиссаром. Лицо полицейского стало бледнее зимней луны, пухлые щеки обвисли, как лопнувший воздушный шарик. Рот был вымазан кровью и выглядел страшной пародией на улыбку клоуна.

– Все будет хорошо, – сказал Теодор, кладя руку на плечо комиссара. Тот едва повернул голову. – Скоро приедет врач, и все будет хорошо. Потерпите немного…

– Какой смешной, правда? – комиссар вцепился в рукав Теодора.

– Вам нельзя говорить, – сказал Теодор. – «Скорая» уже едет. Не двигайтесь.

– Я тоже хочу цветок! Почему мне не дают? – голос переполняла детская обида. Комиссар снова закашлялся и обмяк.

Теодор зажмурился. Руки заскользили в воздухе, выписывая сложные пасы. Пальцы задели жесткую проволочку, торчащую из рукава. Не думая, Теодор резко потянул ее вверх. Тонкая бумага зашуршала, и в руке распустилась белая лилия.

– Вот…

Комиссар пустыми глазами смотрел на бесполезный цветок. Теодор положил лилию ему на грудь. Бумажные лепестки медленно краснели, впитывая кровь.

– Браво!

Теодор поднял голову. Клоун смотрел прямо на него и аплодировал.

– Господин шпрехшталмейстер будет в восхищении!

– За что? – спросил Теодор, поднимаясь.

– Не догадался? – ухмыльнулся клоун.

– Закон о бродяжничестве?

– За все приходится платить, а в море было холодно, – клоун отсалютовал ему пистолетом. – До скорой встречи, фокусник.

Теодор молча смотрел, как он пробирается сквозь толпу «белых воротничков», похожий на нелепую длинноногую птицу. Клоун нырнул в проулок, и оттуда донесся пронзительный смех.

Держась за перила, Теодор спустился. Его мутило. Вокруг пересказывали друг другу шутки клоуна, надрываясь от хохота. Кто-то попытался изобразить умирающего комиссара, – это вызвало такой взрыв смеха, что Теодор не выдержал. Грубо оттолкнув вставшего на пути клерка, он побежал вниз по улице.

Через два квартала Теодор остановился. Прижавшись спиной к стене, он озирался, готовый к тому, что из-за угла в любой момент появятся акробаты или жонглеры, карлики или силачи, а может, и сам таинственный шпрехшталмейстер Элиас Шангале. Значит, «Великолепный» все-таки не утонул? Наверное, шторм выбросил корабль на пустынное побережье где-нибудь в Африке или Южной Америке. Сколько лет циркачи прожили там, выступая перед мартышками и попугаями?

Мимо, громыхая тележкой с горячей едой, проковылял торговец-китаец в широкой тростниковой шляпе. Из распахнутых лючков валил густой пар, и до Теодора долетел резкий запах жареной рыбы и специй. Голод до боли сжал живот. Теодор поспешил за торговцем и догнал его у поворота в узкий проулок. Купил два сэндвича с тунцом и стаканчик растворимого кофе и набросился на еду с таким наслаждением, словно голодал месяц.

– Не хотите сахарной ваты? – предложил китаец.

– Простите? – удивился Теодор.

– Сахарная вата, – повторил торговец. – Помните? Выходишь из шатра на солнце и чувствуешь аромат…

– Из какого шатра? – Теодор попятился. Китаец мечтательно закатил глаза.

– Нет, вы не можете отказаться! – он достал из тележки розовое облако на палочке. – Держите!

Китаец вложил вату в руку Теодора и, улыбаясь чему-то своему, поковылял дальше. Теодор с раскрытым ртом смотрел вслед. Цирк пропитывал город – даже уличные торговцы начали сходить с ума. Может, и Агата решила податься в гимнастки? Образ домработницы в блестящем трико, раскачивающейся на трапеции под куполом цирка, подействовал как холодный душ. Теодор чуть не забыл, ради чего вышел из дома!

В утренней газете не нашлось ни строчки об убийстве начальника порта, не говоря уж о списках погибших и пострадавших. Первую полосу занимала статья о слоне в городском парке. Автор совсем не удивлялся появлению животного, зато взахлеб рассказывал, сколько радости слон принес детворе. Теодор швырнул в газету в урну и направился к Морскому вокзалу.

На площади акробаты строили живую пирамиду. Вокруг стояли служащие порта и грузчики со складов. Теодор подошел к стеклянным дверям, но они оказались заперты. Внутри виднелись раскуроченные остатки президиума, по полу катались цветные шары, но тел не было. Теодор повернулся к одному из «белых воротничков».

– Где я могу найти списки?

– Списки? – переспросил служащий. – Какие списки?

– Погибших и пострадавших от взрывов.

– Каких взрывов? – удивился клерк. – Надо же, как ловко! Браво! Бис!

На вершине пирамиды, опираясь на голову усатого крепыша, на одной руке стояла девушка-акробатка. Рыжие волосы развевались на ветру, словно знамя. Понуро опустив голову, Теодор пошел прочь.

До позднего вечера он метался между больницами и клиниками, но не нашел ни следа своей домработницы. Дважды заходил к ее племяннику: в первый раз тот сказал, что понятия не имеет, где Агата; во второй – вышел в клоунском колпаке и захохотал. Теодор убежал.

Солнце спряталось за крышами. Теодор сидел за столиком уличного кафе и изо всех сил старался не смотреть на выступление карликов-мимов. В кафе было почти пусто, лишь за дальним столиком высокая блондинка потягивала текилу. На красивом лице нелепо торчал фиолетовый нос на резинке.

Теодор спрятался за газетой; ему удалось найти выпуск двухдневной давности, где не было ни строчки о цирке. Он читал сухие банковские сводки, постановления, отчеты о проделанной работе – скука цифр и эвфемизмов казалась единственной защитой от безумия мира. Карлики и не думали уходить. Теодор дочитал газету до конца; остался только список прибывших в порт кораблей. Раньше он никогда не читал этот раздел, но сейчас? Теодор впился в газету.

Первым номером значился «Великолепный». Теодор моргнул, еще раз перечитал короткую строчку. Побарабанил пальцами по столу, нервно улыбаясь. Вскочил и направился к порту.

Карлики, перешептываясь, смотрели ему в спину.

* * *

Ночь пахла ржавчиной и нефтью. Над портом катилась луна, похожая на огромный желтый глаз. Он хищно выглядывал из-за клочковатых облаков, высматривая жертву. Хотелось бегом броситься домой, забиться под одеяло и не высовывать носа, пока не рассветет.

Маслянистый свет едва проникал в проходы между контейнерами, и Теодор шел практически на ощупь. Под ногами чавкало. Стены железного лабиринта наваливались, сжимали невидимыми тисками. Теодору казалось, что он топчется на месте, а вокруг все движется и меняется, словно в центре огромной китайской головоломки, которую как раз начали собирать. Прямо сейчас кто-то огромный и страшный переставляет контейнеры, будто игрушечные кубики, выстраивает их рядами, подчиняясь сложным правилам неведомой игры. Теодор боялся обернуться и увидеть за спиной сплошную железную стену.

Он шел, ориентируясь на бормотание океана. Лабиринт искажал звуки – берег казался то ближе, то дальше, и определить истинное расстояние было невозможно. Теодор даже не был уверен, что выбрал правильное направление, но убеждал себя, что если пойдет, не сворачивая, рано или поздно выберется к пирсам. Все должно кончится там, где началось – где он Алису потерял, там и найдет.

Расчет оказался верен. Теодор не заметил, как вышел на причал. Океан встретил порывом ветра и горстью соленых капель в лицо, приводя в чувство. Луна плясала на мелких волнах; от воды поднимался едва заметный пар. Узкий луч маяка пробежал по облакам, расплылся в тумане и погас.

Стоящие на рейде корабли походили на призраков. Ни на одном не горел свет. Теодор пошел вдоль причалов, всматриваясь в изломанные ночью силуэты. Из-под ног метнулось светлое пятно и скрылось, пахнув псиной. Невдалеке мелькнул огонек. Теодор прижал очки к переносице, пытаясь разглядеть, что скрывается за густой темнотой. Снова вспышка – холодный флуоресцентный отблеск. По позвоночнику скользнули мурашки, но Теодор все же шагнул на свет, как рыбка на огонек удильщика.