Текст книги "Серафима прекрасная"

Каринэ Альбертовна Фолиянц
Серафима прекрасная

Светлой памяти моего брата Александра Фолиянца

У кого-то из великих я очень давно прочитала фразу, что, мол, мужчина – это портрет, а женщина – только рамка к этому портрету. Я эти слова очень хорошо запомнила. И они всегда вызывали у меня протест. Дело в том, что я считаю – в нынешнее время женщина может быть и должна быть личностью. И я писала свой сценарий, а теперь и роман «Серафима прекрасная» про личность. Про человека, который, даже пройдя через самые сложные обстоятельства, не ломается, не подстраивается ни под кого, не дает себе слабинки. И Серафима такой получилась – сильной личностью. Хотя сама о себе она говорит: «Я обыкновенная русская баба». Так вот эта обыкновенная русская баба, каких, как выяснилось, миллионы, зачастую может больше, чем мужчина. Она строит свое дело. Она спасает своих близких. Она является тем центром, вокруг которого группируются добрые силы. Поверьте, что Серафима не придумана. Я встре чала множество таких женщин. И в каждой из нас живет Серафима.

Каринэ Фолиянц

Предисловие

Перед вам книга о женщине сильной и мужественной. О той, которая коня на скаку остановит, в горящую избу войдет в прямом, а не переносном смысле этого слова.

Одноименный многосерийный художественный фильм «Серафима прекрасная» неоднократно показывали на телеэкранах как в России, так и во многих других странах. И везде Серафима вызывала бурные эмоции. Этот фильм либо любят, либо ненавидят. Картина уже завоевала две телевизионные премии ТЭФИ – за лучший сценарий и за лучшее исполнение главной женской роли.

Кто-то считает Серафиму героиней, кто-то осуждает ее поведение. Но никогда и никого она не оставляет равнодушной.

Каринэ Фолиянц, автор сценария и режиссер-постановщик «Серафимы прекрасной».

Когда я писала этот сценарий, я вовсе не старалась «попасть в точку», создать некую совершенную модель, угодить всем. История рождалась очень легко и непринужденно. И, явившись однажды, образ Серафимы словно повел меня за собой, заставляя рассказывать все перипетии ее нелегкой жизни. Я сама была под обаянием этой героини – подлинно народной, очень узнаваемой и реальной. Серафима действительно вела меня за руку, окуная в свою собственную жизнь, – в историю ее великой любви, ее небезгрешного, но удивительного существования.

Моя аудитория – это, прежде всего, женщины. В отличие от многих мужчин-режиссеров и мужчин-сценаристов я совершенно этого не стесняюсь и этим горжусь. Но понятие «женское кино» или «женская проза» всегда подразумевает под собой нечто слащаво-сентиментальное. А почему? Потому что в глазах многих женщина – это некое слабое подобие мужчины. Она менее разумна, менее интересна человечески, не так умна, не так деловита… У кого-то из великих я очень давно прочитала фразу, что, мол, мужчина – это портрет, а женщина – только рамка к этому портрету. Я эти слова очень хорошо запомнила. И они всегда вызывали у меня протест. Дело в том, что, я считаю, в нынешнее время женщина может быть и должна быть личностью. И я писала свой сценарий, а теперь и роман «Серафима прекрасная» про личность. Про человека, который, даже пройдя через самые сложные обстоятельства, не ломается, не подстраивается ни под кого, не дает себе слабинки. И Серафима такой получилась – сильной личностью. Хотя сама о себе она говорит: «Я обыкновенная русская баба». Так вот эта обыкновенная русская баба, каких, как выяснилось, миллионы, зачастую может больше, чем мужчина. Она строит свое дело. Она спасает своих близких. Она является тем центром, вокруг которого группируются добрые силы. Поверьте, что Серафима не придумана. Я встречала множество таких женщин. И в каждой из нас живет Серафима.

Для меня она стала своего рода мерилом жизни. Теперь, когда мне самой очень тяжело и ситуация кажется безвыходной, я думаю: а как бы поступила моя героиня? А ведь она смогла бы преодолеть это! И за минутную слабость мне становится стыдно. Прожив определенный отрезок жизни, я дошла своим умом до простой истины: каждый человек в этой жизни должен полагаться прежде всего на себя, а потом уже на других. Это умеет моя Сима. И я пытаюсь жить точно так же. Поверьте, это не легко, но очень правильно. Мы не можем перекладывать решение всех своих проблем на чужие плечи. Если мы чего-то хотим в этой жизни, то надо уметь это воплощать самостоятельно. И, как бы ни банально это звучало, каждый человек – кузнец своего счастья. Я не люблю нытиков, людей, ропщущих на жизнь и не делающих ничего для того, чтобы улучшить ее. Я не понимаю тех, кто просто «плывет по течению».

Много раз журналисты в интервью меня спрашивали: «Кто прообраз Серафимы?» И я отвечала, что такого человека нет. Несколько лет спустя я поняла, что в общем-то писала про себя. Про ту себя, которой бы хотела быть. У нас с Серафимой нет биографических пересечений. У меня не было такой сильной любви, которая была у Симы к Вите Зорину. Мне не приходилось делить любимого мужчину с другой женщиной на протяжении двадцати лет. Как не приходилось и лечить больного ребенка. Но очень много похожих ситуаций происходило и в моей жизни. Они тоже требовали огромных человеческих усилий, силы духа, умения сосредоточиться и никогда не полагаться «на волю случая».

Некоторые женщины в своих письмах, а писем мне приходит до сих пор огромное количество, пишут: «Серафима прет по жизни, как танк». Но это не так. Она просто, говоря ее словами, «не плывет по течению щепкой безвольной», умея приспосабливаться к обстоятельствам, борясь с ними. У кого-то из великих я прочитала еще одну запомнившуюся мне фразу: «Любить можно только непокорное». Любить можно, опять же, Личность с большой буквы. Я не знаю, была ли девочка Сима с рождения такой личностью, но она ею стала. Она сделала себя. И для меня это в ней особенно ценно.

Я бесконечно рада тому, что мою картину знают и любят. Роман о Серафиме прекрасной написан на основе сценария поставленного мной фильма. Но он отличается от кино. Здесь есть некоторые сцены, не вошедшие в фильм. Есть рассуждения и комментарии, дающие оценки поступкам героев. Хотя конечно же в целом – это новеллизация полюбившегося зрителям кинематографического произведения.

Очень многие просили меня снять продолжение этой истории. Сделать, что называется, второй сезон Серафимы. В какой-то момент я на это согласилась и написала синопсис. Его я тоже предлагаю вашему вниманию как эпилог романа, с одной только оговоркой – снимать это продолжение я не буду. Почему? Потому что история Серафимы Зориной доведена до логического финала. Не хочется повторяться, не хочется дважды пережевывать одно и то же. Пусть Сима для зрителя остается такой же счастливой, стоящей в последней сцене вместе с Андреем на горе, обдуваемая ветрами, достигшая высшей точки своего счастья, заслужившая это счастье.

Пусть все останется на этом пике радости, а что будет дальше – это сможет каждый додумать сам…

Глава 1

1980 год

…Гладь степи простирается до самого горизонта. Горит ковыль багрянцем в лучах заходящего солнца. По степи гуляет табун лошадей. Красивый вороной конь носится за пегой кобылицей. Весь табун перебаламутили! Скачут, не замечая никого… Ноздри раздуты, то и дело раздается ржание… Копыта выворачивают землю, отчего пыль стоит столбом…

Двенадцатилетняя девочка Сима с отцом-пастухом смотрят на скачущих лошадей.

Неказиста Сима, некрасива… Толстенькая, приземистая. Глазки, правда, умные. Глаза взрослого не по годам человека. Она поворачивается к отцу:

– Папа, а что – любовь у них? Да ты не бойся, я большая, все понимаю!

– Точно, дочка, любовь у них и есть. Все замечаешь, умница! Ты у меня учительницей будешь! В институт поступишь! О! Как есть – в город уедешь, ученой станешь! – улыбается отец.

Сима обиделась:

– Да ладно тебе, пап! Меня в школе и так профессором дразнят!

Вздохнув, девочка достала из кармана очки в толстой роговой оправе и нацепила их на нос. Очки Симу, и без того не красавицу, уродовали еще сильнее.

– Ну и дураки, что дразнят! Умный-то не станет дразнить! А ты, дочка, не обращай на них внимания. Живи по-своему, как живется. Жизнь-то она и покажет, где правда, – возмутился отец.

– Точно покажет? А то ж мне тяжело живется, знаешь, пап…

– Ты это брось. В нашей стране всем живется хорошо. Мы ж не в Америке какой. В Стране Советов все равны!

– Пап, да мы что, на партсобрании, что ли?

– Ты чего такое говоришь, Симка! Ладно, ехать уже надо. Солнце садится. В школу тебе завтра. И лошадкам отдыхать надо.

… Отец встает и созывает лошадей. Табун сбивается в кучу, и лишь вороной конь все кружится вокруг своей возлюбленной.

Отец садится в седло, подхватывает Симу, и скачут они вперед. Обернувшись, Сима смотрит на своего любимого коня, а он все бежит за пегой кобылкой.

Дочь продолжает разговор:

– Пап, вот ты говоришь, что детей малых в капусте находят. А жеребята в конюшне родятся – сама видела. Это как?

– Тебе-то оно зачем? Рано еще про такое знать! – испугался отец.

– А вот вырасту, заведу себе десять лошадок. Нет, сто!

– Как это ты сто штук лошадок-то заведешь? Ты чего, колхоз, что ли? Или ты в председатели метишь?

– А это поживем – увидим!

– Тоже верно. Только не бабское это дело колхозом командовать.

– В нашей стране все равны. Сам говорил!

– А ты меня слушай меньше. Это ты у нас профессор. А у меня чего – семь классов образования. Да и у матери тоже. Ну, пошла! – Отец подгоняет свою лошадь, и она несется еще быстрей, а за ней скачет весь табун.

Осталось позади ковыльное поле. И скала огромная, у которой пасся табун. Солнце вскоре скрывается за линией горизонта, освещая ковыль багряным светом. От этого степь вокруг кажется красной-красной…

Лошадь под отцом скачет быстро-быстро, от этого девочке становится страшновато, и она крепче цепляется за отца.

– Не боись, Симка. Держу! Вот как сама станешь ездить – знай, в седле-то надо крепко держаться, чтобы никто вышибить не мог!

– Выучусь! Ты, пап, за меня не бойся. Говорю тебе – выучусь!

* * *

Маленькое одноэтажное здание почти на краю деревни – Симина школа. Стены недавно побелены. На входе висит плакат: «Учиться, учиться и еще раз учиться».

Весь Симин класс слушает Марию Ивановну – классную руководительницу, учительницу литературы.

Мария Ивановна – тощая, в синей кофточке и с жиденькой косой, уложенной на голове крендельком, – разбирает тетрадки на столе и вещает недобро:

– Стыд вас должен заесть за такие-то оценки по родной литературе! Из пятнадцати оболтусов у троих только четверки за сочинение. Пять двоек – где это видано, а? Зорину вообще хоть единицу ставь! Люди хотят дать рекордам звонкие свои имена! На Олимпиаде в этом году сколько наших спортсменов золотые медали выиграли! А ты, Зорин… ты… Через два года в комсомол вступать! Какой такой комсомол, если ты в шестом классе слово «корова» через «а» пишешь! Это в советской-то школе. Встань, Зорин, горе наше общественное!

Витя Зорин хоть и двоечник, зато самый красивый мальчишка в классе! Глаза большие такие, ясные, голубые, светлые волосы. Встал лениво и пробубнил:

– А чё я-то, Марь Иванна? Я чё, хуже всех?

– Самокритика – это замечательно, Зорин. Это по-пионерски, – обрадовалась Мария Ивановна. – Да, Зорин, ты хуже всех. Книгу ты прочел одну в жизни. Называется «Букварь»!

Класс зашелся от смеха, а учительница продолжала возмущаться дальше:

– Тише, тише! А все почему, Витя? Потому что мать твоя, вместо того чтобы в колхозе как следует трудиться, теплицами занимается, помидорчики растит – и ты при ней! И ничего ты в этой жизни не знаешь, кроме этих куркульских помидоров! В теплице целый день пашешь, вместо того чтобы читать… Гляди, на базаре еще раз увижу – уши тебе надеру! Грамотей!

Класс снова засмеялся. Мария Ивановна подошла к Симе:

– Симочка Кузина, возьми ты над ним пионерское шефство. У тебя есть чему поучиться!

– Мария Ивановна, а если он не захочет? – тихо спросила девочка.

– Не хочет – заставим. Не может – научим! Смотри, Зорин, на Симочку. У нее у единственной пятерка по сочинению. Она на нашем учебном фронте передовичка. Самая передовая передовичка.

Дети промолчали, лишь одна девочка прыснула со смеху. Это была Ира Долгова – первая красавица в классе.

– И нечего лыбиться, Долгова. У тебя-то самой кроме ветра в голове ничего не водится! – заметила педагог.

А та кокетливо возразила:

– Зато я не очкастая и не толстая.

Мария Ивановна рассердилась не на шутку:

– А ну выйди вон из класса! Кому сказала!

Долгова поднялась, поправила свои хвостики и начала неторопливо собирать портфель.

– Кого ждем? Шевелись, шевелись!

Долгова очаровательно улыбнулась:

– Мне, Марь Иванна, одной скучно. Можно Зорин со мной пойдет? Идешь, Витек?

Витька по зову красотки встал немедленно и тоже начал собирать портфель. Одноклассники за этим внимательно наблюдали. А внимательней всех смотрела на это Сима… С болью смотрела. Нравится ей Витька, а он Иру любит…

Учительница перешла на крик:

– Да вы что, хотите, чтобы я директору пожаловалась? На совет дружины хотите? Вылетите из школы, потом обратно никто не возьмет! А ну, Зорин, сядь на место! Сядь, я кому сказала!

Класс шумит, и кто-то один громко крикнул:

– Марь Иванна, он к помидорам своим торопится!

– Я вам покажу помидоры! Я тебе, Зорин, покажу теплицу! Ну, кто еще хочет выступить? – завелась Мария Ивановна.

Воцарилась гробовая тишина…

– Попробуйте только рот открыть – всем неуды по поведению вкатаю. Всем… Кроме Симы. Вот тогда завертитесь, как рыбка на крючке! Симочка, иди сюда! Бери своего подшефного Зорина, будешь ему пересказывать содержание «Капитанской дочки» – он сам ее в жизни не прочтет! Давай!

Сима встала и сделала шаг к Зорину, но он заявил рассерженно:

– Тебя еще не хватало!

Ох, неизвестно, чем все это бы закончилось, но только в класс заглянул сухопарый мужчина лет сорока – это был директор:

– Мария Ивановна… можно вас?

Учительница быстренько прихорошилась и побежала к выходу – весь класс, вся школа и вся деревня знали, что любит она директора давно и безответно. Дети загудели. В дверях Мария Ивановна обернулась:

– Про неуд по поведению помним все! Встали!

Класс встал. Только Мария Ивановна вышла за дверь, как к Симе подошла Ирочка Долгова, коварно улыбаясь.

– Витек, а хочешь знать, кто про мамку твою и про помидоры Марь Иванне настучал? Вот эта… – Она кивнула на Симу.

– Неправда! Я не стучала! Я никогда не стучу!

Симу трясло от обиды! Ведь в Витьку она давно была влюб лена, а вот Ирочку терпеть не могла!

Долгова не унималась:

– Да? А чего ты тогда в отличницах ходишь – просто так, что ль?

– Я занимаюсь, потому и отличница! – честно ответила Сима.

– Ой, она занимается! – хихикнули девчонки.

– Стучит, стучит! На каждого! И перед директором на задних лапах ходит, и перед Марь Иванной! Я слыхала все! – подливала масла в огонь Ирка.

– Симка, а ну докажи, что это не так? – вступился за Симу кудрявый Вовка.

– А чего мне оправдываться? Это она дура! – кивнула Сима на Долгову.

– А ты… ты жаба! Гляньте, девчонки, на морду ее скособоченную. Ты же зеркала дома боишься? Боишься! – закипела хорошенькая Ирка.

Класс снова засмеялся. Сима, не выдержав, сильно пихнула Иру, и кто-то крикнул:

– Бей ее! Бей жабу!

А детям только того и над было… Окружили ее плотным кольцом…

– Бей жабу!

… Удары сыплются на Симу со всех сторон. Оголтелая толпа бьет ее, бросает на пол. Сима молчит, не зовет на помощь.

… Сквозь плотное кольцо своих мучителей она увидела, как неподвижно стоит у доски Зорин. Вот кто-то сорвал с нее очки. Долгова крикнула:

– Дай сюда! Ослепни, жаба!

Красавица со злостью бросила Симкины очки об пол…

Витя не выдержал:

– Хорош, ребята! Эй, ща Марья вернется. Пошли, говорю!

…Витин голос отрезвил мучителей, они стаей вылетели из класса. И он тоже готов был уйти. Только задержался, подобрал с полу полуразбитые очки.

– На! Держи.

Он протянул их избитой девочке. Сима посмотрела на него с нежностью и благодарностью:

– Спасибо! Витя, постой, а как же «Капитанская дочка»?

– В другой раз! – усмехнулся Витька.

В дверь заглянул друг Зорина:

– Витек, атас! Там Марья в конце коридора! Чешем отсюда!

И Витя убежал…

– Витя, постой! Постой! – закричала вслед ему Сима.

Марья Ивановна, войдя в класс, увидела растрепанную, с разорванным школьным фартучком Симу, которая напяливала на нос пострадавшие очки:

– Что здесь было, кто тебя так? Зорин, да? Симочка, ты что молчишь! Он у меня из школы вылетит, охламон такой! Сима, говори, ну…

Сима повернула к Марии Ивановне гордое личико:

– Не бил он меня, слышите, не бил! Просто я упала! Я сама, случайно!

– Как это – просто? – удивилась учительница. – Просто не падают, да так, чтоб стекла из очков повылетали! Как это так?

– А вот так! – ответила Сима и вышла в коридор, хлопнув дверью…

Сима понуро брела по деревенской улице, чуть не по земле волоча портфель.

У забора ее дома шептались две соседки:

– В кого Симка такая уродилась? Иван парень ладный. Лида в девках вообще красавицей была! А эта! Ни кожи, ни рожи…

– Погоди еще! У меня вон Танька была колобок колобком, ты вспомни! А сейчас от женихов отбоя нет.

– У Таньки сызмальства морда была – загляденье, – возразила одна соседка другой. – Как твоя свекровь померла да перестала ее молоком парным пичкать, так у Таньки фигура и нарисовалась! Ты чего сравниваешь Таньку и эту…

Сима вошла в дом. Соседки продолжали толковать у забора.

Подошла к старому трюмо, угрюмо глянула на себя… Неказиста. Ростом мала. На носу очки разбитые… Плакать захотелось!

– Уродина ты! И уродиной будешь! Жаба!

Схватила подковку, что лежала всегда на этажерочке, – на счастье, видимо, отец ее туда положил…

Замахнулась подковкой – и шарах по зеркалу!!!

Старое стекло не выдержало, треснуло, разлетелось на куски…

Соседки встрепенулись.

– Господи, да что же это?

А Сима, разбив трюмо, долго плакала одна в комнате. От того, что некрасивая. От того, что не любит и не полюбит ее Витя. Никогда… От того, что никому в классе она не нужна…

Так страшно, когда ты никому не нужен, никем не любим…

Вечером вернулась с работы мать Симы – Лида. Она недоумевающе смотрела на разбитое трюмо.

– Симушка, да кто же это сделал?

– Это я! – ответила Сима.

– Да как же это ты? У тебя и сил не хватит! – удивилась Лида.

– Хватило…

– Так это еще уметь надо, а… Ты же знаешь, что примета плохая – вдребезги-то битое зеркало… Да и жалко трюмо – от матери досталось!

В комнату вошел отец:

– Ишь еще, трюма ей жалко! Да ему сто лет в обед!

– Конечно, тебе хоть всю мебель в доме переломай! Лишь бы телевизор был цел! А по мне, так мебель нужная! – ответила Лида.

– Нужная! – передразнил жену Иван. – Это, Симка, знаешь у нее что? Это, Симка, у нее вещизм! Заболевание такое! Это когда вещи дороже человека. Э… да ты бы, Лида, лучше спросила… чего это у дочки с лицом!

Он заметил ссадины и кровоподтеки над бровью у Симы:

– В школе получила, а? Давай только не ври. При матери не хочешь говорить – мне скажи, я их собственными руками…

– Не скажу! Ничего не скажу! – выпалила девочка.

Не любила Сима жаловаться, даже родным людям.

Иван засмеялся:

– Вот вся в меня. Как осел упертая.

Он прижал дочь к себе.

– Что, профессор, дурнушкой, поди, назвали, да? А ты им всем еще покажешь, что они дурней тебя. С лица, дочка, воды не пить. А зеркало бить глупо – оно не виновато! А я тебя обрадовать хотел, – вдруг сменил тему Иван, – перед самыми выходными в ночное пойдем, коней купать! Тебя с собой беру!

Сима ожила:

– Не врешь?

– А когда я тебе врал?

– Па, а можно Витьку с собой взять?

– Какого такого Витьку? – спросил отец.

– Да Зорина Витьку из нашего класса.

Иван нахмурился:

– Стоп, погоди, а тот Витька тебя не обижал ли, а?

– Нет, нет, он хороший!

– Ладно! Завтра с матерью с утра в город едем – новые очки тебе справим.

– В красной оправе?

– Да хоть в зеленой, если в городе такие найдутся! – засмеялся Иван.

В комнату вернулась Лида, укоризненно качая головой:

– Вань, шел бы спать, а! Ехать завтра с утреца в город. Мне еще утром Зорьку подоить!

– Мам, не надо, я сама, сама! Ты выспись! – сказала Сима. – Я Зорьку подою! И бутерброды вам в дорогу сделаю!

Солнце еще не встало. Речка, поля, домишки на косогоре тонут в тумане. Красивые места в Симиной деревне…

Сима доит Зорьку – большую пятнистую корову. Руки у девочки золотые. Корова послушно мычит, но с места не двигается.

– Стой, Зоренька, стой! А мычать-то громко и не надо, мамка пусть еще поспит!

Струйки молока бьют по дну и стенкам ведра.

– С добрым тебя утречком, Зорька! – закончив доить, сказала Сима корове. – Спасибо тебе за молочко!

Подоила – да и пошла снова спать.

В седьмом часу петухи закукарекали, проснулся отец.

Солнце уже поднялось.

– Лида, Лида, да что ж ты! Никак проспали!

– Господи, да как же! Автобус-то в шесть… – вскочила Лида. – Вань, а может, сегодня не поедем, а? Поездку отложим на пару-то дней? У меня что-то на душе неладно!

Но Иван был непреклонен:

– Чего удумала! Ночь всю проедала мне плешь за это зеркало дурацкое – вынеси да вынеси! Тоже мне коммунистка, передовичка, а как бабка старая в приметы веришь! Едем, тебе говорят! Пальто тебе нужно? Нужно. Матери моей, хоть и старуха, а тоже нужно! Очки дочке нужны? Нужны. Пока все не проели – надо в город смотаться! А потом огород начнется, и отгулов не наберешь! Знаем мы это завтра! Собирайся.

– Ой, ладно! Пойду на Симку погляжу!

– Не буди, пусть спит! У нее вторая смена!

Мать заглянула в комнату к дочке, поцеловала спящую Симу:

– Умница моя, и коровку подоила! И бутерброды в дорогу сделала!

Отец из-за спины Лиды с любовью смотрел на дочь:

– Красота ты моя! Никому не верь, что уродина! Загляденье ты мое, профессор! Будут тебе и красные очки, и пряники шоколадные! – и тоже поцеловал дочку.

* * *

Днем Симка торопилась в школу, когда вдруг Витька Зорин перегородил ей путь.

– Стой! Поговорить надо, – заявил Витя.

– Ну говори! Слушаю…

– Ты того, Марь Иванне ни слова… А про Ирку забудь вообще – не она это была. Поняла? Не она тебя стукнула!

– Да наплевать мне на твою Ирку! – дернулась Сима.

– Больно было? – Витя смущенно смотрел на девочку.

– А ни капельки! – вдруг гордо выпалила Сима. И тут же ласково: – Вить, а с отцом и со мной в ночное поедешь перед выходными? На конях покатаемся! Ночью в речке искупнемся, а?

– Это можно. Только ты того, не сдавай ребят. Из пионеров же погонят!

– Да уж сказала! Не сдам! И про помидоры – не я это наябедничала! Что, не веришь?

– Да верю! – пожал плечами красавец Витя.

Он протянул руку к ее поломанным очкам, которые Сима зацепила резинкой за ухо, потому как одна дужка была полностью отломана.

– Хочешь – починю? – спросил мальчик.

Сима улыбнулась:

– Не надо! Мне отец из города привезет. Сегодня. Красную оправку обещал, ага!

– Ну пошли, что ль?

Они двинулись к школе…

– А вот поедешь с нами в ночное – я тебе еще одну тайну расскажу. Самую, самую важную! – тихо прошептала Сима.

– Это какую же?

– Да ты потерпи! Уже немного осталось – два дня всего-то!

Так хорошо было с Витькой до самой школы идти, что Сима забыла и про битые очки, и про то, что ее называют жабой…

…Лида с мужем вышли из автобуса на дороге у станции, нагруженные авоськами и сумками. Надо было делать пересадку, чтобы добраться до родной деревни.

– Смехота да и только – за колбасой в город гоняем! – сказал Иван.

– Да тише ты, дурак. Чё несешь-то, думай!

– А то вокруг все не видят! Слепые, ага!

– Ты лучше думай, что нам теперь часок-другой на дороге стоять! Не поспели мы на двухчасовой.

Иван радостно махнул рукой проезжающему водителю на грузовике:

– А вот и попутка! А ты горевала! Эй, Паш, стой! Ты домой, что ль?

– А то! Садись! – ответил ему из кабины Паша.

Язык у колхозного шофера Пашки Кулакова малость заплетался. Такое за ним водилось, и часто. Не дурак он был выпить.

– Вань, да он же, как всегда, выпимши! Ты как хочешь, я не еду! – возмутилась Лида.

Но Иван уже подсаживал жену в кабину:

– А я тебя спрашиваю? Полезай, и все! Симка ждет очки свои и пряники!

Он потряс авоськой, где и впрямь лежал большой кулек с пряниками.

– Садись, тебе говорят, а то простоим тут до ночи! Дите пряники ждет с шоколадной начинкой!

Грузовик петлял вправо-влево, потому что руки вечно пьяного Пашку не слушались. Лида кричала:

– Ты чего ж, ирод, за рулем потребляешь, а? Средь белого дня!

Паша в кабине повернулся к Ивану:

– Баба у тебя болтливая. Ты б ей язык-то прикрутил!

– Ты баранку крути как следует, а с бабой я сам разберусь! – ответил Иван.

Паша ухарски запел песню да прибавил скорости.

Лида снова вздрогнула:

– Ты ж, дурень, людей везешь, не дрова!

А машина выписала на дороге пируэт.

– Ой! – заверещала Лида.

– А не нравится – слазьте! Ждите вона автобуса, я силком не сажал! – возмутился Паша.

– Да ладно тебе. – Иван было успокоил жену, а потом и сам взревел от Пашкиной езды. – Ты чего ж, черт, делаешь!!! Стой! Остановись!

– Да не дрейфь ты, Ваня! Тут гаишников на сто километров вокруг не сыщешь! С ветерком помчимся! – ответил Павел и опять прибавил скорости…

А Сима на уроке ни о чем другом думать не могла, как только о походе в ночное с лошадьми, которых любила с детства, и о Витьке, конечно…

Она смотрела на него влюбленно и восхищенно. И только дурак мог не заметить любви в ее взгляде.

А Витьке чего? Он на Ирочку свою уставился. Ирочка и впрямь красавица. Вон прядь выбилась из косичек и так на щеку легла…

Застыл Витя. А Мария Ивановна как закричит:

– Зорин! Ты в каких облаках витаешь! А ну повтори, что я говорила!

Зорин встал, переминаясь с ноги на ногу:

– Это…

Сима сзади подсказать пыталась…

– Серафима, умолкни! Мне понятно, что ты все знаешь! Зорина послушаем! – сказала учительница. – Ну, что хотел сказать Лермонтов своим стихотворением?

А в это время в кабине грузовика Лида и Иван с остекленевшими от ужаса глазами смотрели на петляющую дорогу. Ехал по ней лихач Пашка – не ехал, а летел. Да еще и горланил пьяным голосом песни.

Впереди завиднелся крутой овраг.

– Осторожней, тише езжай! – Иван попытался выхватить руль у Паши. – Остановись, я сказал!

– А вот хрена тебе! Лапы-то убери, моя техника, мо-я-я…

Паша вцепился в баранку. И так крутанул, что не удержалась машина.

Грузовик сорвался с узкой дороги, полетел в пропасть с крутого склона. Взорвался бак.

Чудом уцелевший Паша бегал вокруг пламени и вопил:

– Люди, люди, помогите!!!

Пассажиры были мертвы…

В траве, неподалеку от горящей машины, лежали выпавшие, очевидно, из Иванова кармана новые дочкины очки. В красной оправе. По земле рассыпались пряники…

В Симином классе продолжался урок. Дверь открылась, вошел взволнованный директор.

– Садитесь, дети! Мария Ивановна, на минутку!

Класс зашушукался. Мария Ивановна подбежала к директору, тот ей что то зашептал на ухо. Учительница побледнела, с ужасом перевела взгляд на Серафиму…

Сима, словно почувствовав неладное, встала с места…

– Симочка, поди сюда, детка… – признесла учительница ласково.

Сима на ватных ногах подошла к ней и прошептала:

– Что?

– Симочка… Мама с папой… в грузовике… по дороге… – Она умолкла, не в силах больше произнести ни слова.

– Нет! – отчаянно закричала Сима, словно криком своим могла спугнуть беду. – Нет, не верю!!!

Оттолкнув директора и Марью Ивановну, девочка выбежала из класса.

Она летела по коридору, наталкиваясь на людей, сбивая их с ног, как маленькая беспомощная ракета.

Голос ее эхом звучал в коридоре:

– Не-е-ет!!!

Она выбежала на лестницу. Все закружилось перед ее глазами… Ступени, ступени, ступени…

Сима кубарем полетела вниз с высоченной лестницы…

Она очнулась в своей комнатке, в кровати, два дня спустя.

Когда Сима открыла глаза, рядом с ней была бабушка. Старенькая, в черном платочке на голове. Ее морщинистое лицо еще больше сжалось от боли.

– Баб, ты? А где… – еле выговорила Сима.

Бабушка не смотрела на Симу. Только очень тихо сказала:

– Схоронили вчера сыночка моего, Ванечку. И Лиду схоронили… А ты вона два дня в себя прийтить не могла… Да пришла, слава Господу…

– Я к тебе хочу, баб, не бросай меня!

– Не потяну я тебя… Слабая… Годов мне много. Ваню поздно родила, дура. Кабы знать…

– Ба, я все сама могу! И Зорьку доить, и полы мыть! И борщ варить мамка учила! Забери к себе! Я хорошая! – закричала Сима.

Бабушка гладила ее по голове:

– В другой дом тебя определили, голубонька моя… В детский… Не плачь, там детишек много! Тебе и не страшно будет…

– Я не хочу! Не хочу! – вырывалась девочка из бабушкиных рук.

Поздней осенью небо словно плачет, не в силах остановиться. Почти все дороги размыло беспощадным дождем.

У Симиного дома остановился уазик. Участковый милиционер с трудом потащил упирающуюся Симу и ее маленький чемоданчик в машину.

– Ну чего ты. До Лыткарина ж рукой подать! А бабаня тебя навещать будет по воскресеньям в детском твоем доме. Сиди смирно, мигом доедем…

Бабушка стояла у забора, неподвижная, точно статуя. Лишь рукой махала вслед.

Машина тронулась с места. Вдруг Сима прямо на ходу выскочила из нее. Побежала как сумасшедшая…

Участковый за ней:

– Куда ты, Симка? Куда?

А Сима просто увидела Витю. Подбежала, поймала, вцепилась в рубаху:

– Витя, Витенька, я люблю тебя! Меня в детдом отдали… Понимаешь, я ж теперь не знаю, когда тебя увижу… Ты не говори ничего, Витька!.. Только знай, что очень тебя люблю! И всю жизнь любила. И любить буду!!! Больше всего на свете, потому что кроме тебя никого и нету! Никого! – Она прокричала все это ошарашенному мальчику.

Выскочивший следом страж порядка схватил Симу в охапку, мокрую, вырывающуюся, безумную:

– До нитки ж вымокла, дуреха, пошли, пошли!!! – и потащил ее обратно.

Но Сима больше не стеснялась никого. Она кричала так, что все ребята, идущие в школу, остановились.

– Люблю! И всю жизнь любить буду! Помни это, Витька-а!

И никто из детей не засмеялся. Все застыли… Они смотрели вслед отъезжающему уазику, в котором уезжала маленькая Серафима.

– Помни, Витя, люблю и буду любить!!! Помни это! Помни!