Текст книги "О, счастливица!"

Восемь

Было уже за полночь, когда Том Кроум и Джолейн Фортунс остановились в «Комфорт-Инн» в Южном Майами, около университета. Опасаясь, что ее жуткие порезы и синяки привлекут внимание, Джолейн осталась в машине, а Кроум зарегистрировался в мотеле. Им достались отдельные смежные комнаты.

Кроум заснул легко – чудо, если учесть, что у него не было работы, на счете в банке – тысяча триста долларов, и в придачу – отдельно проживающая супруга, которая притворяется наркоманкой, отказываясь дать ему развод. И если этого недостаточно для воспаления мозга, ему грозили тяжкие телесные повреждения от ревнивого судьи, чью жену он и месяца не трахал. Все эти обременительные проблемы Кроум отставил в сторону, чтобы опрометчиво рисковать, преследуя двух вооруженных психопатов, ограбивших и избивших женщину, которую он едва знал.

И все же он спал как щенок. Так сказала Джолейн, которая сидела у него в комнате, когда он проснулся при ярком свете дня.

– Будто нет никаких забот, – услышал он. – Это чуть ли не лучшее в моей работе – смотреть, как спят котята и щенки.

Кроум приподнялся на локтях. На Джолейн была спортивная майка и велосипедные шорты. Ее ноги и руки были стройными, но с упругими мускулами; странно, что он раньше не заметил.

– Младенцы спят точно так же, – сказала она. – Но за младенцами мне наблюдать грустно. Не знаю точно почему.

– Потому что ты знаешь, что готовит им будущее. – Кроум начал было выбираться из постели, потом вспомнил, что на нем одни трусы.

Джолейн бросила ему полотенце:

– А ты, оказывается, стеснительный. Хочешь, я отвернусь?

– Не нужно. – После эпизода в ванной скрывать уже было нечего.

– Иди прими душ, – сказала она. – Обещаю не подсматривать.

Когда Кроум вернулся, она спала на его кровати. Несколько секунд он постоял, прислушиваясь к свистящему ритму ее дыхания. Впереди совершенно безумные опасности, а Кроуму уютно – это настораживало. Незнакомое чувство цели возбуждало, и он решил прекратить излишнее самокопание. Женщину обидели, мужчины, сделавшие это, заслуживали расплаты – и Кроум мог лишь прийти на помощь. В любом случае лучше преследовать вооруженных идиотов по южной Флориде, чем писать безмозглые заметки о холостяцкой жизни в девяностых.

Он проскользнул за дверь в комнату Джолейн, чтобы не разбудить ее разговором по телефону.

Через два часа она вошла – глаза припухли, – чтобы сообщить:

– Ну и сон мне приснился.

– Хороший или плохой?

– В нем был ты.

– Ни слова больше.

– На огромном воздушном шаре.

– Правда?

– Канареечно-желтом с оранжевой полосой.

– Я бы предпочел на великолепном скакуне, – сказал Кроум.

– Белом или черном?

– Не важно.

– Ну еще бы. – Джолейн закатила глаза.

– При условии, что он умеет бегать, – прибавил Кроум.

– Может, в следующий раз. – Она зевнула и села на пол, подогнув под себя ноги. – Трудился как пчелка, да?

Он сказал, что раздобыл финансы для погони. Разумеется, Джолейн захотелось узнать, где он их взял, но Кроум отболтался. Газетный кредитный союз, не зная о его отставке днем раньше, с радостью предоставил заем. Джолейн Фортунс пришла бы в ярость, скажи Кроум правду.

– Я уже перечислил три тысячи на твою «Визу», – сказал он. – Поддержал ублюдков материально.

– Твои собственные деньги!

– Не мои – газеты, – ответил он.

– Да перестань.

– Слыхала когда-нибудь о служебных расходах? Кроме того, мне возмещают оплату отелей и бензина.

Кроум прикидывался эдакой крупной шишкой. Он не был уверен, купилась ли Джолейн на эту ложь. Она шевелила пальцами на ногах – это могло означать практически что угодно.

– Кажется, им и впрямь нужна эта статья, – сказала она.

– Ну да, таков наш бизнес.

– Новостной бизнес, да? Рассказывай.

– Люди, которые тебя избили, – ответил Кроум, – до сих пор не обналичили твой билет «Лотто». Я справился в Таллахасси. Они даже своих имен не назвали.

– Выжидают, хотят убедиться, что я не пойду в полицию. Как ты и предсказывал.

– Они продержатся неделю, может, дней десять, пока билет не прожжет им дыру в кармане.

– Не так уж много времени.

– Я знаю. Нам понадобится удача, чтобы их найти.

– А потом?…

Об этом она уже спрашивала, и у Кроума не было ответа. Все зависело от того, кто эти подонки, где они живут, что купили на оружейной выставке. Эти люди вспомнили, что нужно стащить ночную видеопленку из «Хвать и пошел», а значит, они не настолько тупы, как Кроум решил поначалу.

Джолейн напомнила ему, что в багажнике лежит «ремингтон».

– Вот что хорошо в дробовиках, – сказала она. – Предел погрешности.

– Ага, так ты, выходит, уже стреляла в людей.

– Нет, Том, но я знаю оружие. Папа об этом позаботился.

Кроум передал ей телефон:

– Позвони этим милым ребятам из «Визы». Посмотрим, что там поделывают наши тусовщики.

Синклер не сказал ни единой душе в «Реджистере», что Том Кроум ушел в отставку, надеясь, что это был дешевый блеф. Хорошие журналисты темпераментны и импульсивны; Синклер помнил это из лекций школы менеджмента.

Потом в офис к Синклеру пришла женщина, занимавшаяся полицейскими хрониками, с ксерокопией отчета, который встревожил его весьма и весьма. Неизвестные расстреляли окна в доме Кроума, при этом владелец никоим образом не дал о себе знать. За отсутствием свежей крови или трупов копы рассматривали происшествие как случайный акт вандализма. Синклер считал, что на самом деле все куда серьезнее.

Когда позвонила его сестра Джоан из Грейнджа, он раздумывал, как поступить. Джоан взволнованно пересказала ему последние слухи: победительница «Лотто» Джолейн Фортунс покинула город ночью с белым мужчиной, предположительно газетным репортером.

– Это ваш парень? – спросила Джоан.

Синклер нащупывал ручку и бумагу и чувствовал себя тормозом. Он никогда не работал репортером и делать пометки не умел.

– Давай сначала, – попросил он, – и помедленнее. Но Джоан трещала, изливая новые слухи: продавец из

«Хвать и пошел» тоже смотался – ну, тот, что сначала растрезвонил, как продал Джолейн Фортунс выигрышный билет, а потом передумал.

– Стоп! – перебил Синклер, судорожно корябая по бумаге. – Повтори-ка еще раз.

Продавец с его колебаниями – это новый поворот. Джоан кратко поведала брату, что в городке знали о Фингале. Синклер прервал ее, когда она добралась до сплетен о матери молодого человека и Иисусе – Дорожное Пятно.

– Так, давай заново, – сказал он. – Они уехали вместе – продавец, журналист и эта Фортунс? Точно?

– Ой, да тут дофига сумасшедших теорий, – ответила его сестра. – Лично я за Бермуды.

Синклер торжественно записал в блокнот слово «Бермуды». Добавил знак вопроса, дабы обозначить собственные сомнения. Поблагодарил Джоан за наводку, а она радостно обещала перезвонить, если узнает что-нибудь новенькое. Повесив трубку, Синклер опустил жалюзи в кабинете – знак для всего персонала (хотя Синклер этого и не осознавал), что идет работа над чем-то неотложным.

В одиночестве Синклер соображал, что делать. Судьба Тома Кроума чрезвычайно его беспокоила – пускай лишь в политическом контексте. Предполагалось, что редактор поддерживает иллюзию контроля над своими авторами или по крайней мере в общих чертах представляет их местоположение. Ситуация с Кроумом осложнялась, поскольку его считал ценным дарованием ответственный редактор «Реджистера», который в своих покоях на верхнем этаже был избавлен от каждодневного общения с журналистом. Согласно циничной теории Синклера, Кроум заполучил обожание ответреда одной своей статьей – кратким очерком об одной сомнительной перформансистке, истязавшей себя и случайных зрителей цуккини, ямсом и мороженой голубятиной. Кроум ценой невероятных усилий умудрился извлечь какой-то символизм из спектакля юной леди, а его сочувственная статья вдохновила Национальный фонд искусств возобновить ежегодный грант художницы в 14 000 долларов. Та была так благодарна, что приехала в редакцию, чтобы сказать спасибо журналисту (которого, как всегда, не было в городе), и в итоге вместо этого поболтала с самим ответственным редактором (который, разумеется, назначил ей свидание). Неделей позже Кроум с удивлением обнаружил семидесятипятидолларовую премию в своем зарплатном чеке.

Справедлива ли жизнь? Синклер знал, что это не имеет значения. Ему оставалось предполагать, что его собственная карьера пострадает, если Кроум неожиданно окажется в больнице, в тюрьме, в морге или в центре скандала. И тем не менее Синклер никак не мог повлиять на события из-за двух роковых ошибок. Первой было позволить Кроуму уволиться, второй – не сообщить об этом никому в газете. И поэтому для шефов Синклера Кроум продолжал на него работать.

А значит, Синклер будет отвечать, если Кроум умрет или еще как-нибудь вляпается в неприятности. И поскольку Синклер не обладал ни находчивостью, ни людскими ресурсами для розыска потерявшегося репортера, он бодро приступил к прикрытию своей задницы. Он потратил два часа на составление служебной записки, в которой излагалась его последняя встреча с Томом Кроумом и детально описывался тяжелый личный стресс, который, очевидно, испытывал этот человек. Письменный отчет Синклера завершался воплем Кроума о том, что он уходит, переворачиванием стола Синклера и бегством из отдела новостей. Естественно, Синклер отказался принять отставку своего проблемного друга и осмотрительно записал ему отпуск по болезни с сохранением жалованья. И из уважения к частной жизни Кроума Синклер предпочел никому об этом не говорить, даже ответственному редактору.

Синклер перечитал докладную записку раз шесть. То был шедевр управленческой софистики – подвергавший сомнению психическую стабильность подчиненного и одновременно представлявший автора лояльным, хотя и крайне обеспокоенным начальником.

Возможно, чтобы выпутаться, Синклеру эта байка не понадобится. Возможно, Том Кроум просто забудет о сумасшедшей, выигравшей в «Лотто», и вернется в «Реджистер» как ни в чем не бывало.

Но Синклер в этом сомневался. И то немногое, что ему удавалось разобрать из собственных червеобразных каракулей, вызывало у него желудочные колики.

Бермуды?

Пухл никак не мог решить, куда припрятать украденный лотерейный билет, – таких изобретательных тайников, как презерватив Бода Геззера, было раз-два и обчелся. Сначала Пухл затолкал трофей в ботинок – к ночи билет промок от пота. Бод предупредил его, что комитет лотереи не примет купон, если тот окажется «поврежденным» – юридический термин, к которому Бод явно относил влажность и вонючесть. Пухл покорно переложил билет в коробку высверленных патронов, которую все время таскал с собой. Но Бод Геззер снова был против. Он заметил, что, если Пухла застигнет огонь, вся амуниция в его штанах взорвется и лотерейные номера пойдут к чертям собачьим.

У Пухла осталась единственная идея – уловка, которую он видел в одном заграничном фильме про тюрьму, где герой-заключенный прятал тайный дневник у себя в заднем проходе. Тот чувак записывал все микроскопическими буквами на обертках от жвачки, которые сворачивал в крошечные квадратики и запихивал себе в задницу, чтобы их не обнаружили охранники. Но, зная о невысоком мнении Бода относительно личной гигиены напарника, Пухл был практически уверен, что его партнер станет возражать против плана с задним проходом. И оказался прав.

– Можт, я сначала заверну его в фольгу? – предложил Пухл.

– Да хоть, блядь, в криптонит его заверни – только этому билету в твоей жопе не место.

Вместо этого они прилепили его огромным пластырем к внешней стороне правого бедра Пухла, безволосому участку, который (признал Бод) казался относительно не затронутым сильнодействующим потом. Бод настоятельно рекомендовал Пухлу снимать «Лотто»-пластырь, когда – и если – ему вздумается помыться.

Пухлу не понравился этот выпад, о чем он и сообщил.

– А не будешь за базаром следить, – предупредил он Бода Геззера, – так я с твоим драгоценным грузовичком такое сотворю, что тебе скафандр понадобится, чтоб к нему подойти.

– Господи, да успокойся ты.

Потом они заехали в «7-11» купить свой обычный завтрак, лимонад «Орандж Краш» и выпечку «Долли Мэдисонз». Бод стибрил газету, поискал в ней упоминание о краже лотерейного билета в Грейндже – и с облегчением ничего не обнаружил. Пухл объявил, что ему охота пострелять, и они остановились у квартиры Бода, чтобы захватить «АР-15» и упаковку пива, а потом отправились на юг, по Восемнадцатимильной полосе, последнему отрезку федеральной трассы перед Ки-Ларго. Они свернули на гравийную дорогу к маленькому озеру в скалах, недалеко от тюремного лагеря, где Бод когда-то провел четыре месяца. У расщелины они столкнулись с группой чисто выбритых людей с кобурами и защитными наушниками. По машинам – последние модели «чероки», «эксплореров» и «лэнд-крузеров», – а также аккуратности, с которой они были припаркованы, Бод сделал вывод, что стрелки – местные мужья-обыватели, которые совершенствуют навыки самообороны.

Мужчины стояли бок о бок, паля из пистолетов и полуавтоматических винтовок в бумажные силуэты, точно такие, как использовали полицейские. Бод с беспокойством заметил среди них негра, одного или двух возможных кубинцев и жилистого лысого парня, который почти наверняка был евреем.

– Поехали отсюда. Тут небезопасно, – сказал Бод, войдя в роль руководителя отряда.

– Смотри, – ответил Пухл. Он отлепил наглазный пластырь и неторопливо подошел к линии огня. Там он небрежно поднял «АР-15» и в несколько оглушительных секунд разнес все бумажные силуэты в конфетти. Потом углядел одинокого канюка, парящего в небе не меньше чем в тысяче футов от земли. Не говоря ни слова, мужья убрали оружие и разом отвалили. Некоторые уехали, так и не сняв наушников, – Бод Геззер от души посмеялся.

Пухл израсходовал полдюжины обойм, потом ему наскучило, и он предложил винтовку Боду, который стрелять отказался. Грохот стрельбы оживил убийственную мигрень утреннего похмелья, и теперь Бод страстно жаждал только тишины. Они с Пухлом уселись на берегу озера и приступили к пиву.

Вскоре Пухл спросил:

– Так когда мы деньги по билетам получим?

– Очень скоро. Но нам надо быть поосторожнее.

– Эта ниггерша, она ж ни слова не скажет.

– Наверное, нет, – ответил Бод. И все же, вернувшись мыслями к побоям, он вспомнил, что эта Фортунс вовсе не казалась такой испуганной, какой ей следовало быть. Обезумела до предела, конечно, и рыдала как младенец, когда Пухл застрелил ее черепаху, – но никакой дрожащей животной паники, несмотря на всю боль. Они как следует потрудились, чтобы она думала, будто они вернутся и убьют ее, если она проболтается. Бод надеялся, что она поверила. Он надеялся, что ей не все равно.

– Давай-ка завтра мы с тобой махнем прямиком в Таллахасси и заберем наши бабки, – сказал Пухл.

Бод кисло засмеялся:

– Ты в зеркало давно смотрел?

– Скажем – в аварию попали.

– С кем, с рысями?

– А все ж таки они нам должны отбашлять, и не важно, как хуево мы выглядим. Да была б у нас проказа, эти козлы все равно нам должны отбашлять.

Бод Геззер терпеливо объяснил, насколько это будет подозрительно, если два лучших друга предъявят права на равные доли одного и того же джекпота «Лотто», а билеты при этом куплены в трех сотнях миль друг от друга.

– Лучше, – сказал Бод Геззер, – если мы не будем знакомы. Ты и я, мы никогда не встречались – если вдруг лотерейный комитет заинтересуется.

– Лады.

– А если кто спросит, то я купил свой четырнадцати-миллионнодолларовый билет во Флорида-сити, а ты свой – в Грейндже. И мы в жизни друг друга не видели раньше.

– Без проблем, – кивнул Пухл.

– И слушай сюда – нам нельзя показываться в Таллахасси вместе. Один из нас выедет во вторник, другой – ну, неделей позже. Просто чтобы не рисковать.

– А потом, – заключил Пухл, – мы сложим наши деньги.

– Именно.

Пухл вслух произвел подсчеты:

– Если те два первых чека – по семьсот штук, то дважды это, по ходу, миллион четыреста тыщ баксов.

– До налогообложения, не забывай, – заметил Бодеан Геззер. Казалось, череп его раскалывается пополам, в агонии, только ухудшаемой сальной стойкостью компаньона.

– Дык я вот еще чего хочу спросить, – сказал Пухл. – Кто будет первым? В смысле, бабло обналичивать?

– А разница-то?

– Думаю, никакой.

Они забрались в пикап и направились вниз по гравийной дороге в Стретч. Пухл пялился в окно, а Бод продолжал:

– Мне это ожидание по вкусу не больше, чем тебе. Скорее получим деньги – скорее соберем Истых Чистых Арийцев. Начнем серьезный набор. Построим нам бомбоубежище и все такое.

Пухл прикурил сигарету:

– Ну так а пока где нам бабки взять?

– Хороший вопрос, – отозвался Бод Геззер. – Интересно, эта негритянка уже заблокировала кредитку?

– Скорее всего.

– Есть только один способ выяснить.

Пухл выдохнул колечко дыма:

– А то.

– У нас едва четверть бака, – сказал Бод. – Короче, вот что. Выше по шоссе заправка «Шелл», давай попробуем автомат самообслуживания. Если выплюнет ее «Визу» – смотаемся.

– Да?

– Да. И вреда никакого.

– А если он примет карточку? – спросил Пухл.

– Тогда мы в шоколаде еще на день.

– По мне, так нормалек. – Пухл довольно затянулся. Он уже мечтал о цыплячьих крылышках барбекю и одной светловолосой красавице в шелковистых оранжевых шортах.

Банковский компьютер сообщил, что «Виза» Джолейн не использовалась с первого обеда в «Ухарях».

– И что теперь? – спросила она, вешая трубку.

– Закажи пиццу, – сказал Том Кроум. – И подожди, пока они снова не проколются.

– А если они этого не сделают?

– Сделают, – ответил он. – Они не смогут устоять.

Пицца оказалась вегетарианской, доставили ее холодной – но они все равно ее съели. Потом Джолейн Фортунс легла на спину, сцепила руки в замок за шеей и согнула колени.

– Подъемы? – спросил Том Кроум.

– Для пресса, – отозвалась она. – Хочешь помочь?

Он встал на пол на колени и прижал ее лодыжки. Джолейн подмигнула:

– Ты уже такое делал.

Он вел счет про себя. После сотни легких подъемов она крепко зажмурилась и сделала еще сто. Он дал ей минуту передохнуть, потом заметил:

– Это было чуток пугающе.

Садясь, Джолейн поморщилась. Прижала костяшки пальцев к животу и заметила:

– Эти ублюдки действительно надо мной потрудились. Обычно я делаю триста пятьдесят или четыреста.

– По-моему, не стоит заморачиваться.

– Твоя очередь, – ответила она.

– Джолейн, пожалуйста!

Тут Кроум внезапно оказался на спине, только она не удерживала его лодыжки, как полагается хорошему партнеру в упражнениях на пресс. Вместо этого она оседлала его грудь, зафиксировав руки.

– Знаешь, о чем я думала? – спросила она. – О том, что ты сказал раньше, что белый или черный – не важно.

– А мы не о снах к конях говорили?

– Может, ты – да.

Том намеренно обмяк. Его целью было минимизировать прямой контакт, который был неописуемо прекрасен. К тому же он пытался думать о чем-то отвлеченном, о чем-нибудь, что охладит кровь. Очевидный выбор – лицо Синклера, но у Кроума не получалось вызвать его перед собой.

Джолейн продолжала:

– Мы должны это обсудить…

– Позже.

– Значит, все-таки важно. Белый или черный.

– Джолейн?

Теперь она была с ним нос к носу, еще сильнее прижимая своим телом:

– Том, скажи правду.

Он отвернул голову в сторону. Полная расслабленность уже не получалась.

– Том?

– Что?

– Ты считаешь, это я тебя нескладно соблазняю?

– Считай, что я свихнулся.

Джолейн спрыгнула. Когда он поднялся, она уже уселась на кровати, искоса глядя на него:

– А тебе опять в душ!

– Я думал, у нас профессиональные отношения, – сказал он. – Я журналист, ты – рассказчик.

– И поэтому задавать вопросы можешь только ты? Справедливо, нечего сказать.

– Спрашивай на здоровье, только больше никакой борьбы. – пробормотал Кроум, подумав: какая же с ней все-таки морока.

Джолейн слегка ткнула его кулаком:

– Ну хорошо, сколько у тебя чернокожих друзей? По правде друзей, я имею в виду.

– У меня вообще мало близких друзей любого цвета. Меня, знаешь, общительным не назовешь.

– Да?

– Есть один черный парень с работы – Дэниэл, из редакции. Мы играем в теннис время от времени. И Джим с Дженни, они юристы. Мы встречаемся и ужинаем.

– Это и есть твой ответ?

Кроум уступил:

– Ладно, ответ будет – нет. Никаких черных по правде друзей.

– Так я и думала.

– Но я над этим работаю.

– Это точно, – ответила Джолейн. – Поедем-ка прокатимся.

Девять

Друг Джолейн опаздывал на двадцать минут – самые долгие двадцать минут в жизни Тома Кроума. Они ждали в баре под названием «У Шилоу» в Либерти-сити. Джолейн Фортунс пила имбирный эль и жевала орешки к пиву. На ней была большая мягкая шляпа и круглые солнечные очки персикового оттенка. Одежда Тома Кроума не имела никакого значения – в баре он был единственным белым. Что и отметили некоторые завсегдатаи, причем вовсе недружелюбным тоном.

Джолейн велела ему положить блокнот на барную стойку и начать писать:

– Так ты будешь выглядеть официально.

– Хорошая идея, – согласился Кроум, – если не считать того, что я оставил блокнот в номере.

Джолейн поцокала языком:

– Вы, мужчины, и члены бы свои позабывали, не будь они к вам приклеены.

К Кроуму приблизился долговязый трансвестит в фантастическом хромированном парике и предложил отсосать за сорок долларов.

– Нет, спасибо, у меня свидание, – ответил Кроум.

– А ей тогда я сделаю бесплатно.

– Звучит заманчиво, – вмешалась Джолейн, – но, думаю, мы пас.

Костлявой рукой трансвестит сжал ногу Кроума:

– Долли не принимает ответов «нет». И у Долли в сумочке есть нож.

Джолейн наклонилась поближе к Кроуму и прошептала:

– Дай ему двадцатку.

– Обойдется.

– А теперь скажи громче, – заявило существо по имени Долли. Нелепые накладные ногти впились в Кроуму в икру. – Давай, бугай, выйдем к твоей тачке. И девчонку свою можешь прихватить.

Кроум ответил:

– Хорошее платье – в «Вечеринке» [19]19
  «Вечеринка» (1964 – 1966) – музыкальное телешоу на американском канале «Эй-би-си».


[Закрыть], случаем, не снимался?

Трансвестит хрипло хохотнул и сдавил сильнее:

– Долли заводит нашего мальчика!

– Нет, просто раздражает.

Чтобы отцепить Долли от своего колена, Кроум резко выкрутил большой палец существа против часовой стрелки, пока тот не вышел из сустава. От щелчка в баре стало тихо. Джолейн Фортунс была поражена. Ей хотелось узнать, где он научился этому трюку.

Упав на колени, проститутка-трансвестит завизжал и схватился за вывернутый палец. Отомстить за его честь собрались два болтливых наркомана, вооруженные блестящими ножами. Они заспорили, кому первым бить белого парня и сколько раз. Превосходный момент для прибытия друга Джолейн, и его появление прояснило обстановку. Во время бегства Долли потеряло шипованную туфлю.

Друга Джолейн звали Моффит, и он ничего не спросил о наркоманах и завывающем грабителе. Моффит был сложен как боксер среднего веса и одет как дорогой юрист. Серый костюм превосходно сшит, галстук в шашечку оказался шелковым. На Моффите были очки в тонкой оправе консервативной круглой формы, а в руках – маленький сотовый телефон. При встрече он обнял Джолейн, но Тому Кроуму лишь скупо кивнул.

Бармен принес Моффиту диетическую кока-колу и тарелку оливок без косточек. Моффит закинул одну в рот и попросил Джолейн снять солнечные очки.

Осмотрев ее лицо, он повернулся к Кроуму:

– По телефону она рассказала мне одну версию, но я хочу услышать твою – это ты с ней сделал?

– Нет.

– Если я узнаю, что это ты, тебе светит поездка на «скорой»…

– Я этого не делал.

– …возможно – в мешке для трупов.

– Моффит, это не он, – перебила Джолейн.

Они переместились в кабинку. Моффит попросил визитку Тома, и Кроум достал ее из бумажника. Моффит заметил, что никогда раньше не слышал о «Реджистере». Джолейн попросила его угомониться.

Моффит ответил:

– Извини. Я писакам не доверяю.

– Я просто поражен, – парировал Кроум. – Мы привыкли, что нас обожают и превозносят.

Моффит даже не улыбнулся.

– Какой у тебя план, Джо? – спросил он. – Чего ты от меня хочешь?

– Помощи. И не отправляй меня к копам: если я так поступлю – никогда не верну билет.

Моффит бесстрастно согласился. Зазвонил его сотовый. Он отключил его и сказал:

– Я сделаю все, что смогу.

Джолейн обернулась к Кроуму:

– Мы знаем друг друга с детского сада. Он лично заинтересован в моем благополучии, а я – в его.

– Не ври ему. Открытку на Рождество получаю – считай, уже повезло. – Моффит постучал костяшками пальцев по столу. – Расскажи мне о тех, кто это сделал.

– Белые гопники, – ответила Джолейн. – Гопники до мозга костей. Они называли меня, помимо всего прочего, поганой ниггерской потаскухой.

– Славно, – напряженно ответил Моффит. Когда он потянулся за своей колой, Кроум заметил выпуклость под его левой рукой.

– Мы их преследуем, – продолжала Джолейн.

– Преследуете? – Моффит глянул скептически. – Как?

– Ее кредитка, – объяснил Кроум. – Они оставляют след.

Казалось, Моффит приободрился. Он достал золотую ручку «Кросс», придвинул пачку коктейльных салфеток и мелким четким почерком записал подробности, которые сообщила Джолейн, – покупку лотерейного билета, как она встретила Тома Кроума, вторжение, избиение, красный грузовичок-пикап, пропавшую видеокассету из «Хвать и пошел». Когда она закончила, Моффит исписал с обеих сторон уже три салфетки, после чего аккуратно свернул их и положил во внутренний карман.

– Теперь вопрос у меня, – сказал Кроум.

Джолейн толкнула его локтем и попросила не вмешиваться. Моффит раздраженно поерзал.

– На кого вы работаете? – спросил Кроум. – Чем вы занимаетесь?

– Подключи воображение, – посоветовал Моффит. И потом, уже Джолейн: – Позвони мне через денек-другой, но только не в офис.

Затем встал и вышел. В баре стояла тишина, никаких признаков Долли и его приятелей.

Джолейн ласково сказала:

– Бедный Моффит – у него от меня припадки. Он всегда ужасно нервничает.

– Что и объясняет его пистолет, – заметил Кроум.

– Ах, это… Он работает на правительство.

– Что делает?

– Я разрешу ему сказать тебе, – отозвалась Джолейн, выскальзывая из кабинки. – Я снова проголодалась, а ты?

Парня Эмбер звали Тони. Он хотел, чтобы она бросила работу, – пока она не стала первой вице-мисс Сентябрь в фотокалендаре с девочками «Ухарей». После этого Тони приезжал в ресторан по три-четыре раза в неделю, ведь он так гордился. Чем больше пива он пил, тем громче он хвастался Эмбер. Таков, понимала она, был его способ вежливо дать посетителям понять, что она занята.

Несколькими месяцами раньше люди из «Ухарей» попросили Эмбер и еще трех официанток попозировать для рекламного плаката, который собирались бесплатно раздавать сексуально озабоченным студентам колледжей на пляже Форт-Лодердейла. Когда Эмбер рассказала Тони о плакате, он немедленно записался в спортзал и принялся накачиваться стероидами. За десять месяцев он набрал тридцать два фунта и обзавелся такой вулканической грядой прыщей на плечах, что Эмбер запретила ему носить безрукавки.

Сначала ей льстили неожиданные появления Тони в ресторане, особенно когда другие официантки решили, что он ну такой симпатичный – просто красавчик что надо! Эмбер никогда никому не говорила, что Тони не мог найти работу, бесстыже существовал за счет родителей, с десятого класса не дочитал ни одной книги и был не так уж хорош в постели. А с тех пор как он ударился в тренировки, в придачу стал угрюмым и грубым. Однажды он затащил ее, еще мокрую, из душа в постель, за волосы. Она подумывала бросить его, но пока никого получше не объявилось. Тони действительно неплохо смотрелся (по крайней мере, в рубашке с рукавами), а в мире Эмбер это чего-то да стоило.

И все же ей хотелось, чтобы он прекратил заезжать к ней на работу. Его присутствие не просто отвлекало – оно было утечкой ее дохода. Эмбер вела подсчет: каждый раз, когда приезжал Тони, ее чаевые сокращались практически на треть. Поэтому зрелище ее громоздкого милого, который развязно входил в двери в этот самый вечер среды – среда и так вялый вечер в плане чаевых, – не вызвало у вице-мисс Сентябрь ни счастья, ни любви. Игривая обстановка в «Ухарях» пробуждала необузданность Тони, и при любой возможности он нескромным объятием, поцелуем или хлопком по попке задерживал свою принцессу с нагруженным подносом. Шумное собственничество Тони должно было помешать другим постоянным клиентам заигрывать с Эмбер – и мешало. К несчастью, оно также мешало большим чаевым.

Сегодня единственной надеждой Эмбер была отвратительного вида пара гопников за седьмым столиком, тех самых, что вчера оставили ей сто долларов на кредитке. Тот, что пониже, сегодня оказался в чистом камуфляже, а его компаньон с конским хвостом – который пытался купить ее шорты, – похоже, не переодевался и даже не брился. На левом глазу у него появилась новая резиновая велосипедная заплатка – Эмбер старалась не думать, что под ней скрывалось. Лица обоих мужчин все еще были в струпьях от диких порезов, будто они исполосовали друг друга бритвами. Эмбер не исключала такую возможность.

Но с точки зрения ее интересов эти гопники не могли быть грубыми, жуткими и отвратительными. Они были привлекательными, сексуальными и утонченными – просто Мел Гибсон и Том Круз за тарелкой куриных крылышек на двоих. Вот как относилась к ним Эмбер. Это было нелегко, но сотня баксов есть сотня баксов.

– Милашка, – сказал тип с хвостом, – ты, по ходу, права насчет Братства Белых Повстанцев. Это без балды рок-группа.

– Видели бы вы их вживую, – ответила Эмбер, ставя на стол две холодные «Короны».

Приземистый в камуфляже спросил, нет ли в названии группы какой-нибудь шутки.

– У них же негров куча, – добавил он.

– Думаю, да, это нарочно для смеха, – сказала Эмбер.

Тип с хвостом, потирая мокрые от запотевшей пивной бутылки руки, заметил:

– Ну, Боду это смешным не кажется. Да и мне как-то не очень.

Плакатная улыбка Эмбер не померкла.

– Музыка у них – обалдеть. Это все, что я знаю.

После чего она ускользнула с пустыми бутылками и заказом на новые луковые колечки. Ее путь к кухне пролегал как раз мимо стола Тони, и, конечно же, он ухватил ее за эластичный пояс шортов.

– Не сейчас, – отрезала она.

– Кто эти засранцы?

– Просто посетители. А теперь отпусти, мне надо работать, – попросила Эмбер.

– Они к тебе клеятся? – проворчал Тони. – Именно так это все и выглядит.

– Хочешь, чтобы у меня были неприятности с начальством? Отпусти, а?

– Сначала поцелуй! – Одной рукой он притянул ее ближе.

– Тони!

– Поцелуй для Тони, все верно.

И конечно, ему надо было засунуть ей в рот свой язык, прямо посреди ресторана. Краем глаза Эмбер заметила, что гопники за ней наблюдают. Тони, должно быть, тоже их видел, поскольку просто светился, когда Эмбер вырвалась.

Через несколько минут, когда она принесла им луковые колечки, тот, что с хвостом, спросил:

– Тебе когда-нибудь говорили, что ты один в один Ким Бейсингер?

– Правда? – Эмбер приняла польщенный вид, хотя сама себе она всегда казалась похожей на Дэрил Ханну.