Текст книги "Дрянь погода"

Блин, я на верном пути, ухмыльнулся про себя Пек. За такую дуру можно легко срубить пару штук. Наверное, неплохо бы смотрелась и на его дворе за курятником. Он уже предвкушал халявное «Эйч-би-оу» до конца земной жизни.

Гил обошел антенну, чтобы посмотреть, нет ли дополнительных повреждений. Высвеченное лучом фонаря его потрясло – в чаше тарелки находился мертвец, распяленный и приколотый, как бабочка в коллекции.

Покойника протыкал конус принимающей трубки, но сотворил это зло не ураган. Труп распяли – руки и ноги были тщательно привязаны к обрешетке антенны. Тучный и лысый мертвец совсем не походил на Иисуса Христа, чей образ внушило Гилу Пеку строгое баптистское воспитание. Тем не менее зрелище обескуражило липового каменщика, и он едва не заскулил.

Пек выключил фонарик и присел на землю, пытаясь успокоиться. О тарелке речи уже не шло – теперь Гил собирался с духом, чтобы снять дорогие часы, которые углядел на левой руке распятого мужика.

Раньше он всего лишь раз прикасался к покойнику – когда целовал бабушку в гробу. Слава богу, что хоть глаза у мужика закрыты. Пек осторожно залез в тарелку, и та закачалась под двойным весом. Сунув фонарик в рот, он направил луч на золотые «Картье» мертвеца.

Сучья застежка не поддавалась. Дело осложнялось трупным окоченением – распятый мужик не хотел расставаться с хронометром. Гил Пек боролся с трупом, а тарелка, будто юла, лишь сильнее раскачивалась на стойке. У Гила кружилась голова, он все больше свирепел. Но едва наконец удалось просунуть перочинный нож под браслет на окоченевшей руке, мертвец звучно перднул – произошел посмертный выход газов. И ошалевшего от ужаса Гила Пека детонацией сбросило с тарелки.

Эди Марш заплатила соседскому пареньку, чтобы слил бензин из брошенной Щелкунчиком машины и запустил портативный генератор. Она дала ему пятидолларовую купюру из тех шести, что нашла в ящике для инструментов в гараже торговца. Ничтожная заначка; Эди рассчитывала, что где-то есть еще.

Когда стемнело, она прекратила поиски и уселась в кресло Тони, положив рядом монтировку. Звук телевизора Эди включила на полную мощность, чтобы заглушить ночные шорохи и шепотки. Дом без дверей, окон и крыши – все равно что чистое поле. Снаружи было темно и жутко; люди, пробиравшиеся по неосвещенным улицам, казались привидениями. Рядом – никого, и Эди колотила дрожь. Она бы с радостью укатила на огромном, словно катер, «шевроле» Торреса, но выезд загородила машина Щелкунчика; ее Эди угнала бы с не меньшей радостью, если бы треклятый напарник не увез чертовы ключи. Придется торчать здесь до рассвета, когда одинокой женщине с двумя карликовыми таксами будет не так опасно появиться в городе.

Эди собиралась убраться из округа Дейд, пока еще что-нибудь не пошло наперекосяк. Операция провалилась, и она винила только себя. Скромный преступный опыт не подготовил ее к непонятным и зловещим передрягам в зоне бедствия. Все были на пределе; во мраке зрели зло, насилие и безумие. Такая игра ей не по зубам. Утром на попутке она доберется до Вест-Палма, съедет с квартиры и поездом отправится домой в Джексонвилл, где попробует помириться с дружком. За мировую придется расплачиваться, по меньшей мере, неделей минетов – учитывая, сколько она сперла с его счета. В конце концов он пустит ее обратно. Все они одинаковые.

Эди с отвращением пялилась в телевикторину, когда с порога ее окликнул мужской голос. Тони! – подумала она. Боров вернулся!

Эди схватила монтировку и вскочила с кресла.

– Полегче! – Мужчина в дверях поднял руки.

Это был не Торрес. Худощавый блондин в круглых очках, со светло-коричневым портфелем и ботинках «Хаш Паппиз» в тон. В руке манильская папка.

– Что вам нужно? – Эди держала монтировку небрежно, будто носила ее при себе постоянно.

– Совсем не хотел вас напугать, – сказал человек. – Я Фред Дав, работаю в «Среднезападном Ущербе».

– О! – Эди ощутила приятный трепет – как в тот раз, когда впервые встретила молодого Кеннеди.

Фред Дав заглянул в папку и спросил:

– Я не перепутал адрес? Это Калуса, 15600?

– Все верно.

– А вы – миссис Торрес?

Эди улыбнулась.

– Прошу вас, – сказала она. – Зовите меня Нерией.

8

Бонни с Августином резали пиццу, когда его приятель из ФБР заскочил на минутку, чтобы забрать пленку с последним сообщением Макса Лэма. Он прослушал ее несколько раз на магнитофоне в гостиной.

Бонни следила за лицом агента, но оно оставалось совершенно непроницаемым. Наверное, их этому специально учат, подумала Бонни.

Прокрутив пленку в последний раз, агент повернулся к Августину:

– Где-то я читал про эту «скрипучую машинерию человечества».

– Я тоже. Все голову ломаю.

– Представляю, как в Вашингтоне над пленкой засядет бригада лучших психиатров…

– Или дешифровщиков, – добавил Августин.

Агент улыбнулся:

– Точно. – Он взял на дорожку горячий клин с пепперони и распрощался.

Когда дверь за ним закрылась, Августин прямо спросил у Бонни то, на что агент лишь намекнул: вероятно ли, что Макс написал нечто подобное сам?

– Исключено, – ответила миссис Лэм. Макс занимается джинглами и слоганами, а не метафизикой. – Он мало читает. Последняя книга – одна из автобиографий Трампа.[20]20
  Дональд Джон Трамп (р. 1946) – американский финансист-миллиардер, заявлявший, что он – человек, который сотворил себя сам.


[Закрыть]

Это убедило Августина, что Макс по телефону не юлил – им командовал таинственный человек. Но зачем? Крайне странная ситуация.

Бонни сходила в душ. Она появилась в голубенькой фланелевой ночнушке, напомнившей Августину о давней пассии. Бонни обнаружила сорочку в шкафу.

– С ней что-то связано? – спросила Бонни.

– Пылкая страсть.

– Вот как? – Бонни присела к Августину на диван, но на чисто дружеском расстоянии. – Попробую угадать. Стюардесса?

– Сейчас повтор Леттермана будет, – сказал Августин.

– Официантка коктейль-бара? Манекенщица?

– Спать ужасно хочется. – Августин взял биографию Леха Валенсы и открыл том посередине.

– Инструктор аэробики? Секретарша адвоката?

– Хирург-интерн. Однажды ночью мы принимали душ, и она попыталась удалить мне почки.

– Отсюда и шрам на спине? Буквой «У»?

– Слава богу, она была не уролог. – Августин закрыл книгу и взял телевизионный пульт.

– Вы ей изменили.

– Нет, но она так считала. Кроме того, ей мерещились сороконожки в ванне, кубинские шпионы отравляли ее лимонад, а Ричард Никсон работал в ночную смену в продуктовой лавке на Берд-роуд.

– Наркотики?

– Несомненно. – Августин отыскал матч «Доджеров» по спортивному каналу и прикинулся увлеченным игрой.

Бонни попросила показать шрам поближе, но Августин не согласился:

– У дамочки слабые хирургические навыки.

– У нее был настоящий скальпель?

– Нет, штопор.

– Господи…

– Что у женщин за тяга к шрамам?

– Я так и знала, – сказала Бонни. – Вас уже об этом спрашивали.

Августин не мог понять – она что, заигрывает? Он не знал, как вести себя с замужней женщиной, чей супруг недавно пропал.

– Давайте так, – сказал он. – Вы рассказываете все о вашем муже, и тогда я, может, покажу вам этот дурацкий шрам.

– Договорились, – ответила Бонни, натягивая на колени ночную рубашку.

Макс Лэм влюбился в Бонни Брукс, когда она служила помощником пресс-секретаря фирмы «Креспо Миллз Интернешнл» – ведущего производителя закусок и завтраков. «Родейл и Бернс» отвоевала выгодный заказ на рекламу «Креспо», и Максу поручили организовать в печати и на радио кампанию по продвижению нового сухого завтрака под названием «Сливовые Хрустяшки». Бонни Брукс прилетела из чикагского отделения фирмы для консультаций.

Вообще-то «Сливовые Хрустяшки» были обыкновенными кукурузными хлопьями в сахарной глазури, перемешанными с твердокаменными кусочками сушеных слив, то есть чернослива. Только слово «чернослив» ни под каким видом не могло появляться в рекламе – таков был корпоративный указ, с которым Макс и Бонни искренне соглашались. Продукт адресовался сладкоежкам от четырнадцати и младше, но не «лицам пожилого возраста», страдающим запором.

Уже на втором свидании, проходившем в пакистанском ресторане в Гринич-виллидж, Макс огорошил Бонни слоганом для нового продукта «Креспо»: Тебя Сливовые Хрустяшки осливят и просливят!

– Тут обыгрываются «осчастливят» и «прославят», – поспешил объяснить Макс.

Сама Бонни избегала сомнительных каламбуров, но тем не менее сказала: в лозунге что-то есть. Ей не хотелось остужать энтузиазм Макса, тем более что он – специалист и творческая личность, а она лишь готовит пресс-релизы.

На салфетке Макс коряво набросал косящую глазом бойкую птичку майну, которая будет изображаться на упаковках как символ «Сливовых Хрустяшек». Он предложил сделать ее фиолетовой («как слива!») и дать ей имя «Майна Дайна». Тут Бонни поняла, что пора высказаться и на правах коллеги напомнить о множестве продуктов, где уже использован логотип с птицей: «Фруктовые Колечки», «Какао-Дутыши», корнфлекс «Келлоггз» и так далее. Еще она осторожно спросила, разумно ли давать птице имя престарелой, хоть и любимой многими телевизионной певицы.

Бонни: Птичка предполагается самкой?

Макс: У нашей птицы неопределенный пол.

Бонни: А майны вообще сливы едят?

Макс: Вам говорили, что вы очаровательны?

Макс влюблялся в Бонни, а она (правда, менее стремительно) в него. Начальникам фирмы лозунг Макса понравился, но «Майну Дайну» они напрочь отвергли, что совпало с мнением администрации «Креспо Миллз». Когда новый продукт наконец дебютировал, на упаковке красовалось подобие легендарного баскетболиста Патрика Юинга,[21]21
  Патрик Юинг (р. 1962) – американский баскетболист, двукратный олимпийский чемпион (1984, 1992 гг.).


[Закрыть] забрасывающего в корзину ошалелую мультяшную сливу. Проведенные позже опросы показали, что многие покупатели принимают ее за огромную виноградину или чернослив. «Сливовым Хрустяшкам» не удалось отвоевать существенного места на рынке фруктовых смесей для завтрака, и продукт незаметно сгинул с магазинных полок.

Но междугородный роман Бонни и Макса выжил. Бонни чувствовала, что ее захватывает энергия Макса, его решительность и самоуверенность, хоть и проявляемые часто не к месту. Ей не нравилась его манера оценивать людей в соответствии с их возрастом, цветом кожи, полом и средним доходом, но такой цинизм она приписала воздействию рекламы. Теперь она сама с насмешкой отзывалась о мыслительных способностях среднего покупателя – учитывая мировой успех «Креспо» с такими сомнительными продуктами, как соленые кнедлики, паштет из взбитых оливок и попкорн со вкусом креветок.

На ранней стадии ухаживания Макс, желая произвести впечатление на Бонни Брукс, придумал игру. Он спорил, будто может точно определить, какая у человека машина, по его манере поведения, одежде и внешнему виду. Вот такой у него интуитивный дар, говорил Макс, потому-то он и стал ловким профи в рекламе. На свиданиях, когда они ходили в ресторан или кино, он иногда тащился за незнакомыми людьми, чтобы посмотреть, на чем они приехали.

– Ага! «Лумина»! Что я говорил? У парня серость на лбу написана! – щебетал Макс, если угадывал, что, по великодушным подсчетам Бонни, происходило в пяти процентах случаев. Вскоре эта игра надоела, и Бонни сказала: хватит. Макс не огорчился – его вообще было трудно обидеть, что Бонни также приписывала суровой среде обитания на Мэдисон-авеню.

Отец Бонни отнесся к Максу с дружелюбным безразличием, а мать не скрывала своей неприязни. Она чувствовала, что он слишком старается, чересчур напирает и всучивает себя Бонни, как навязывал покупателям продукты для завтрака или сигареты. Нет, мать не считала его обманщиком, совсем наоборот. Она была убеждена, что он – именно то, чем кажется: человек, в любой момент настроенный на достижение цели. И дома, и на службе им владело одно желание – добиться успеха. В его стремлении всегда побеждать таится трусливое высокомерие, говорила мать. Бонни странно было слышать подобную критику от женщины, которая считала всех ее прежних дружков недотепами и никчемными неудачниками. Вот только раньше мать никогда не употребляла слово «козел» для характеристики ее поклонников. А Макса этим прозвищем наградила мгновенно, и это изводило Бонни до самого дня свадьбы.

И вот теперь, когда Макса похитил, по-видимому, опасный безумец, Бонни волновалась из-за еще одной особенности мужа. Мать часто о ней говорила, и черта эта была столь явной, что даже Бонни ее признавала. Августин догадался, о чем речь.

– Ваш муж считает, что перехитрит любого.

– К сожалению.

– Я это понял по телефонным записям.

Но Бонни хотелось поддержки:

– Что ж, до сих пор ему это удавалось.

– Надеюсь, он знает, когда лучше держать язык за зубами. – Августин встал и потянулся. – Я устал. Может, отложим осмотр шрама на другой раз?

Бонни рассмеялась и согласилась. Дождавшись, когда хлопнет дверь в спальню, она позвонила Питу Арчибальду домой в Коннектикут.

– Я тебя разбудила?

– Нет, что ты. Макс сказал, ты можешь позвонить.

У Бонни слова застряли в горле.

– Пит… Ты с ним разговаривал?

– Около часа.

– Когда?

– Сегодня вечером. Он все психует, что Билл Напп уведет сигаретный проект «Мустанг». Я сказал, чтобы не дергался – Билли увяз с бездымной рекламой на каких-то дурацких гастролирующих родео…

– Погоди, Пит, это не важно. Откуда он звонил?

– Не знаю, Бон. Я понял, что он с тобой разговаривал.

Бонни старалась управлять голосом:

– Он рассказал тебе, что произошло?

Пит на другом конце провода закхекал и промямлил:

– В общих чертах, без живописных подробностей. Бонни, у всех супружеских пар – по крайней мере, известных мне – случаются драмы в спальне. Ссоры и все такое. Это ничего, что ты не сказала правду, когда звонила первый раз.

– Питер! – едва не заорала Бонни. – Мы с Максом не ссорились! И я рассказала тебе все, как было! – Она постаралась сдержаться. – По крайней мере, я передала то, что Макс мне говорил.

После неловкой паузы Пит Арчибальд сказал:

– Ребята, разберитесь сами, ладно? Я не хочу вмешиваться.

– Ты прав, ты абсолютно прав. – Бонни только сейчас заметила, что свободная рука у нее сжата в кулак, а сама она раскачивается на стуле. – Пит, я тебя не задержу. Но скажи, о чем еще Макс говорил?

– Да все по работе, Бонни.

– Целый час?

– Ты же знаешь своего мужа – как заведется…

А может, и не знаю, подумала Бонни. Она попрощалась с Питом и повесила трубку. Потом пошла к комнате Августина и постучалась. Он не ответил, и тогда она проскользнула внутрь и присела на край постели. Бонни думала, что Августин спит, но он повернулся и спросил:

– Что, не спится рядом с черепами?

Бонни покачала головой и заплакала.

Эди Марш старалась изо всех сил. Поначалу все шло гладко. Оценщик страховой компании ходил за ней по комнатам дома Торреса и все дотошно записывал. Многие вещи ураган изуродовал до неузнаваемости, и Эдди красочно расписывала ужасные потери, чтобы поднять сумму выплаты. Она вдохновенно поведала, что куча щепок осталась от бесценного антикварного серванта, который Тони унаследовал от прабабушки из Сан-Хуана. Постояв перед голой стеной спальни, Эди показала на торчавшие гвоздики, где некогда висели две акварели (очень дорогие подлинники) кисти легендарного Жан-Клода Жару, гаитянского художника-страдальца, которого она только что выдумала. Разбитый комод в спальне превратился в изделие ручной работы из красного дерева, отдавшее безжалостным ветрам урагана восемь кашемировых свитеров.

– Восемь свитеров? – переспросил Фред Дав, отрываясь от записей. – В Майами?

– Тончайший шотландский кашемир, представляете? Спросите у своей жены, пережила бы она такое.

Фред достал из кармана фонарик и пошел на улицу оценить структурные повреждения. Вскоре со двора послышался лай; он сопровождался выразительными ругательствами. Когда Эди прибыла на место конфликта, обе таксы уже урвали по кусочку представителя страховой компании. Эди препроводила его в дом, усадила в кресло и, закатав штанины, промыла окровавленные лодыжки водой «Эвиан» с примесью «Айвори» – моющее средство для посуды отыскалось в кухне.

– Хорошо, что они не ротвейлеры, – сказал Фред Дав, успокоенный поднесенным Эди мягким полотенцем. А та беспрестанно извинялась за собак.

– Слава богу, все прививки им сделаны, – заверила она, ничем, собственно, не подкрепив своего заявления.

Она велела Фреду не вставать с кресла и ног не опускать, чтобы остановилось кровотечение.

Откинувшись на спинку, Фред увидел на стене диплом «Продавец года».

– Впечатляет, – сказал он.

– Это было для нас большой радостью, – просияла Эди с наигранной супружеской гордостью.

– А где сейчас мистер Торрес?

– Уехал в Даллас, – ответила Эди, – на съезд торговцев трейлерами.

Фред Дав засомневался вторично:

– Несмотря на ураган? Наверное, это очень важный съезд.

– О да. Ему вручат еще одну награду.

– Вот как.

– Ему пришлось поехать. Было бы некрасиво там не появиться. Выглядело бы, что он неблагодарен или еще как.

– Наверное, да, – согласился Фред. – А когда мистер Торрес вернется в Майами?

– Даже не знаю, – деланно вздохнула Эди. – Надеюсь, скоро.

Страховой агент попытался встать с кресла, но спинка все время опрокидывалась в положение для сна. Эди наконец уселась на подставку для ног и помогла Фреду выбраться на свободу. Он пожелал еще раз осмотреть повреждения в спальне. Ради бога, сказала Эди.

Споласкивая в раковине окровавленное полотенце, она услышала, что Фред ее зовет. Эди поспешила в спальню и увидела, что оценщик стоит с фотографией в рамке – он раскопал ее в груде обломков. На снимке был изображен Тони Торрес с огромной дохлой рыбой. Пасть рыбины была с помойное ведро.

– Тони слева, – нервно хохотнула Эди.

– Солидный окунь. Где он его поймал?

– В океане. – Где же еще, подумала Эди.

– А это кто? – Страховой агент поднял с пола еще одну рамку с треснувшим стеклом и сморщившейся от воды фотографией. Цветной снимок 9 × 12 в золоченой окантовке представлял Тони Торреса, облапившего за талию невысокую, но очень грудастую латиноамериканку. У обоих глуповатые, чуть пьяные ухмылки.

– Это его сестра Мария, – выпалила Эди, чувствуя, что игра подходит к концу.

– Она в свадебном платье, – отметил Фред без тени сарказма. – А мистер Торрес в смокинге.

– Он был шафером.

– Да? Его рука у нее на ягодицах.

– Они необычно близки, – выдавила Эди, предчувствуя свое поражение. – Для брата и сестры.

Фред Дав напрягся, в голосе появились ледяные нотки:

– Нет ли у вас какого-нибудь удостоверения личности? Водительские права подойдут. Что-нибудь со свежей фотографией.

Эди промолчала, боясь сделать хуже, – и так уже наворочала дел.

– Позвольте, я угадаю, – сказал оценщик. – Все документы погибли в урагане?

Эди понурилась и подумала: неужели опять? Ну должно же хоть когда-нибудь повезти.

– Черт! – выговорила она.

– Простите?

– Я говорю – черт! В смысле – сдаюсь.

Кто бы мог подумать – это чертово свадебное фото! Тони со своей ведьмой-потаскухой, которую собрался нагреть. Щелкунчик зря свалил, тут кино в десять раз интереснее Салли Джесси.

– Кто вы такая? – Тон Фреда был жестким и официальным.

– Послушайте, что теперь будет?

– Могу абсолютно точно сказать…

В этот момент у генератора кончился бензин, и он издал несколько предсмертных всхлипов. Лампочка увяла, экран телевизора погас. В доме вдруг стало тихо, как в часовне.

Лишь с заднего двора доносилось позвякивание – таксы пытались освободиться от привязи.

Фред Дав хотел достать фонарик, но Эди перехватила его руку. Попытка не пытка, решила она, терять нечего.

– Что вы делаете? – спросил оценщик.

Эди закрыла ему рот рукой.

– Во что это обойдется? – Фред окаменел, как статуя. – Ну, во что? – Язычок Эди пробежал по костяшкам его пальцев.

– Что – во что обойдется? – прерывисто прошептал Фред. – Не вызывать полицию? Вы про это?

Эди улыбнулась – Фред это почувствовал по движению ее губ и зубов на своей руке.

– На сколько застрахован дом? – спросила она.

– А что?

– Сто двадцать тысяч? Сто тридцать?

– Сто сорок одна, – ответил Фред и подумал: у нее невероятно мягкое дыхание.

Эди подпустила в голос мурлыкающей чувственности, которой не удалось раскочегарить молодого Кеннеди в Палм-Биче.

– Сто сорок одна тысяча? Вы уверены, мистер Дав?

– Строение… да… потому что бассейн…

– Разумеется. – Эди прижалась к агенту, пожалев, что на ней лифчик, но сознавая, что сейчас это уже не важно. Тормоза несчастного Фредди уже горели. Она пощекотала ему ресницами шею, и агент зарылся лицом в ее волосы.

– Чего вы хотите? – еле выговорил он.

– Компаньона, – ответила Эди Марш, скрепляя соглашение неотрывным поцелуем.

К службе по выходным в Национальной гвардии сержант Кейн Дарби относился столь же ответственно, как и к своей основной работе надзирателя в тюрьме строгого режима.

Разумеется, он бы предпочел остаться в Старке с вооруженными грабителями и серийными убийцами, но долг призвал его в южную Флориду на следующий день после урагана. Командир их подразделения – ночной портье отеля «Дэйз Инн» – строго-настрого приказал не применять оружие первыми. Судя по тому, что Кейн Дарби слышал о Майами, их запросто могли обстрелять. Он также понимал, что главная задача гвардейца – поддерживать порядок на улицах, помогать попавшим в беду гражданам и предотвращать мародерство.

Первый день их подразделение провело за установкой палаток для лишившихся крова и разгрузкой тяжелых бочек с питьевой водой из фуры Красного Креста. После ужина Кейн Дарби заступил на пост комендантского патруля на Куэйл-Руст-драйв, неподалеку от Флоридской автострады. По очереди с другим гвардейцем, мастером с бумажной фабрики, они останавливали и проверяли легковые машины и грузовики. У большинства водителей имелись веские причины находиться на дороге после комендантского часа – одни искали родственников, другие ехали в больницу, третьи просто заблудились в изменившейся до неузнаваемости округе. В сомнительных случаях бригадир оставлял решение за сержантом Дарби, имевшим правоохранительный опыт. Чаще всего комендантский час нарушали телевизионщики, любопытные зеваки и подростки, хотевшие что-нибудь украсть. Такие машины Кейн Дарби не пропускал и заворачивал на автостраду.

В полночь бригадир ушел в лагерь, и сержант Дарби остался у шлагбаума один. Часа два он клевал носом, но потом встрепенулся, услыхав громкое фырканье. На сосновой опушке ярдах в тридцати, не дальше, смутно виднелся силуэт огромного медведя. Возможно, конечно, это была лишь причудливая тень, но выглядела она в точности как мордастые черные медведи, которых Дарби регулярно промышлял в национальном заповеднике Окалы. Штуковина, которая то ли мерещилась, то ли нет, в плечах достигала семи футов.

Кейн Дарби крепко зажмурился, разгоняя сон. Потом очень медленно открыл глаза. Громадная тень неподвижным призраком оставалась на месте. Здравый смысл говорил, что этого не может быть, во Флориде не водятся тысячефунтовые медведи! Но выглядит точно как…

Дарби поднял винтовку.

И тут же краем глаза приметил свет фар, быстро приближавшийся по Куэйл-Руст-драйв. Дарби обернулся – кто-то на бешеной скорости несся прямо на блокпост. Судя по вою сирен, за ненормальным гналась половина всей городской полиции.

Кейн снова развернулся к медведю – или к тому, что казалось медведем, – но там уже ничего не было. Тогда он опустил винтовку и сосредоточил внимание на маньяке в грузовике. Дарби встал перед полосатым шлагбаумом в бойцовскую позу – несгибаемая спина, ноги врозь, оружие на изготовку.

В полумиле за грузовиком следовал поток сине-красных мигалок. Казалось, удиравший водитель ничего не боится. Фары приближались, и сержант Дарби торопливо взвешивал варианты. Абсолютно ясно, что придурок и не думает останавливаться. Но ведь он уже видит (если только не слепой, пьяный или и то и другое), что перед ним постовой.

Однако грузовик не тормозил. Как ни в чем не бывало, он прибавил ходу. Выругавшись, Кейн Дарби метнулся в сторону. Чего-чего, а неуважения к мундиру он не переносил, будь то мундир Управления исправительных учреждений или Национальной гвардии. Кипя негодованием, он несколько раз пальнул в идиота, снесшего шлагбаум.

И никто не удивился больше Кейна Дарби, когда грузовик перелетел въезд на автостраду и на полной скорости плюхнулся в дренажный канал; никто, кроме самого водителя, Гила Пека. Стрельба прикончила его издерганную нервную систему, и в частности – умение отыскивать педаль тормоза. Просто не верилось, что в него стрелял какой-то дятел-гвардеец.

А вот быстрота, с какой груженная ворованным кирпичом платформа ушла в теплую бурую воду, совсем не удивила. Гил Пек протиснулся в окно кабины и выплыл на берег, оплакивая свою злосчастную долю. Вся добыча погибла – кроме упаковки с гашишем, которая всплыла ровно к моменту прибытия первой полицейской машины.

Но не наркотик волновал Гила Пека в его конфликте с законом. Уже в наручниках он заявил:

– Я его не убивал!

– Кого? – поинтересовался офицер.

– Ну как же – того мужика. В трейлерном поселке. – Гил полагал, что копы гнались за ним, потому что обнаружили распятое тело.

Оказалось, что нет, и Гил сник окончательно. Надо было молчать в тряпочку, а теперь слишком поздно. С затонувшего грузовика вялыми медузами всплывали розовые и голубые трусики-бикини.

– Какой мужик, в каком поселке? – спрашивал офицер.

И Гил поведал о мертвеце, наколотом на спутниковую антенну. Подошел еще один полицейский, и Пек рассказал все заново, все так же пылко отрицая свою вину. Третий полицейский попросил показать, где тело, и Гил согласился.

Фельдшеры проверили мародера на предмет переломов, потом ему выдали полотенце и разместили в клетке патрульной машины. За руль сел крупный негр в «стетсоне». По пути в трейлерный поселок Гил разразился еще одним страстным монологом о своей невиновности.

– Если ты ни при чем, – оборвал его полицейский, – зачем удирал?

– Так ведь страшно, – содрогнулся Пек. – Видели бы сами!

– Не терпится взглянуть.

– Сэр, вы христианин?

Удивительно, подумал полицейский, как быстро наручники прививают набожность.

– Тебе зачитали права? – спросил он.

Гил Пек прижался лицом к сетке.

– Если вы христианин, то должны мне поверить. Это не я распял несчастного придурка!

Но Джим Тайл от всей своей христианской души надеялся, что это все же сделал Пек. Потому что иначе главным подозреваемым становился человек, которого он бы не хотел арестовывать ни за что на свете. Если бы у него был выбор.