Текст книги "Тень мальчика"

Он, не вставая, дотянулся до сервировочного столика, открыл бутылку минеральной воды, налил в стакан и протянул Катцу.

– Так что у вас, молодой человек? Ангела, значит, нашла вам работу… ее очень беспокоит, что муж исчез. Ее муж, мой племянник.

Катц принял стакан, устроился в кресле поудобнее, чтобы скрыть невольную робость, и тут же себя запрезирал. Впервые в жизни он встречался с миллиардером.

– Она не верит, что Джоель исчез добровольно, – сказал он излишне резко.

– Естественно… Когда люди без видимой причины исчезают, близкие волнуются. Не могу сказать, что за неурядицы были у них с Ангелой, не знаю… да по правде, и не хочу знать. Может, деньги? Так бывает, когда девушка выходит замуж за богатого… нет, не так. Вернее сказать, не за богатого, а из среды богаче, чем та, к которой она привыкла. Возникает некое неравенство… Но как бы там ни было, лояльность Джоеля фирме несомненна. Он скоро вернется.

– А вы можете предположить, где он находится?

– Откуда мне знать? Полиция считает, что в Дании… очень может быть. А может быть, в Стокгольме. Почти уверен, что найти его не так уж трудно. Сесть на телефон и обзвонить отели. Но я бы не стал этого делать. Надо уважать неприкосновенность личности. Наверняка у племянника есть причины, чтобы побыть одному.

Понтус Клингберг сплел ладони на затылке, откинулся в кресло и посмотрел на потолок. Серебристые волосы, двубортный костюм… до смешного ухоженные ногти, подметил Катц, когда его собеседник внезапно и резко опустил руки на колени. Миллиардеров он не видел, но тип этот был ему знаком. Человек, не привыкший к возражениям, готовый всегда и везде настоять на своем.

– Вы ничего не заметили необычного в его поведении?

– Нет-нет, все было как всегда. Business as usual. Интересное дело в Англии. Предприятие, которое нас давно интересует. Выпускают алюминиевые профили для мебели. Мажоритарный акционер готов продать свою долю, за разумную цену, естественно. Собственно, вечером я улетаю в Лондон на окончательные переговоры, и Джоель должен был лететь со мной. Вот это меня немного раздражает.

В кабинет неслышно вошла женщина лет двадцати пяти.

– Звонила младшая дочь господина генерального директора, – сообщила она деловым, но проникновенным голосом. Клингберг отечески улыбнулся и кивнул. Та исчезла.

– С ним и раньше такое бывало, – продолжил Понтус. – Когда Джоель жил с дедом, он вдруг ни с того ни с сего исчезал. Иногда на несколько недель. Снимал квартирку, запирался и читал книги. А потом опять появлялся, как будто так и быть должно. Вы, возможно, знаете, ему пришлось преодолеть немало психологических проблем в юности. Сначала похитили старшего брата, а через десять лет в один день стал полным сиротой… мой брат и его жена…

Понтус внезапно замолчал и опустил глаза. Некоторое время рассматривал руки на коленях, потом вдруг спросил:

– Он же написал Ангеле? Прощальное письмо или что-то в этом роде?

– Они поссорились в то утро.

– Позвольте предположить – по поводу детей? У них один повод для ссор… эта дискуссия, если ее можно так назвать, продолжается уже десять лет. Дело в том, что, если их брак распадется, без детей ее экономические перспективы выглядят не так уж радужно. Но я лично думаю, что Джоель в конце концов уступит. У меня, например, две дочери и четверо внуков. Дети – смысл жизни… так, по-моему, говорят.

Понтус Клингберг задумчиво посмотрел в окно, на деревья в весеннем цвету. Из невидимых динамиков лилась какая-то опера, очень тихо, и Клингберг слегка покачивался в такт музыке. Какая-то в нем есть слабинка, подумал Катц, он это не сразу заметил. Генеральному директору не так легко играть навязанную ему роль. Несоответствие формы и содержания.

– А полиция к вам обращалась по поводу исчезновения Джоеля?

– Очень коротко. Я рассказал все, что мне известно, и больше вопросов не было… А кто вы, собственно? Ангела сказала что-то невнятное… якобы вы с Джоелем вместе проходили военную службу…

Катц рассказал историю их знакомства, упомянул школу военных переводчиков. Не удержался и вспомнил, как реагировали курсанты, когда за Джоелем приезжал личный шофер.

– Катц? – Понтус терпеливо ждал, пока Данни закончит рассказ. – Еврейское происхождение… Не беспокойтесь, пожалуйста, у меня на этот счет никаких предрассудков нет. Многие мои деловые знакомые – евреи. Очень одаренный народ. Они хорошо знают, как зарабатывать деньги.

Значит, предрассудков у него нет… «Знают, как зарабатывать деньги» – предрассудок номер один. Ни его отца, учителя, ни деда, который шил сапоги в Вене и эмигрировал в Швецию с женой и пятнадцатилетним сыном перед началом войны, а потом, как только возникло государство Израиль, уехал туда… ни того, ни другого «богатыми евреями» назвать было никак нельзя. Катц привык. Ему приходилось много чего выслушивать, начиная с более или менее невинных, часто замаскированных под восхищение утверждений о некоем «особом деловом чутье» евреев и кончая глобальным озлоблением: оказывается, все евреи состоят в заговоре, заграбастали все деньги и исподтишка управляют миром. Катцу всегда хотелось спросить: а где моя доля?

Понтус Клингберг встал и снял с полки фотографию в изящной рамке: две улыбающиеся девочки на борту корабля. Рядом стоял еще один снимок: сам Понтус и те же девочки, но уже взрослые. На этот раз на яхте.

– Мои дочери, – пояснил Понтус, хотя все было ясно и без пояснений. – Эбба и Юлия. Первый снимок, когда они еще маленькие – круиз в Карибском море. А второй – в Сандхамне, в прошлом году. Мы каждый год участвуем в гонке «Вокруг Готланда». Скоро и их дети, мои внуки, тоже встанут под паруса… если хотите, могу показать фотографии. Семья Клингбергов не подкачала.

Он улыбнулся с гордостью, но тут же помрачнел.

– Я иногда думаю, что было бы, если бы похитили не Кристофера, а Эббу. Или Юлию… Сама мысль непереносима. Думаю, вы даже не догадываетесь, что мы пережили. Исчез семилетний мальчик, и о судьбе его до сих пор ничего не известно. Родители так и не смогли с этим примириться. Ян особенно. На него смотреть было больно. Единственное утешение – потеря хоть в какой-то степени вернула его в семью. Ян всю жизнь не ладил с Густавом, да и со мной тоже. А после пропажи Кристофера он стал нам ближе. Не то чтобы мы могли как-то облегчить его страдания… нет, это было не в наших силах. Он винил во всем себя. Оказывается, Ян выпил пару кружек пива перед тем, как забрал сына с детского праздника в Стадсхагене и пошел на эту станцию метро… И это не стихающее чувство вины… Он начал пить. Ирония судьбы – алкоголь стал причиной беды, и алкоголь же служил ему утешением. И не только для него – для них обоих. Самоубийство – логическое следствие их, к тому времени, я думаю, уже неизлечимого алкоголизма.

Понтус опять подошел к окну, вздохнул, сглотнул, как будто что-то застряло у него в глотке, и вернулся в кресло.

– И по большому счету, никто из нас по-настоящему не преодолел горя. Густав… на Густава было страшно смотреть. Сначала внук, потом сын.

Он замолчал, на этот раз надолго.

Катц подождал немного, не последует ли продолжение, и осторожно спросил.

– И никаких подозрений, что похищение Кристофера было спланировано, у вас не возникло? Или у полиции?

– Нет. Нелепая случайность, помрачение сознания. Эта женщина, кто бы она ни была, украла Кристофера импульсивно, ничего не планируя. Сорок лет прошло… Кристоферу было бы сейчас сорок девять. Недели не проходит, чтобы я о нем не думал. Особенно когда читаешь в газетах, что случилось с этой австрийской девочкой, Кампуш… или этот дьявол в человеческом образе, бельгиец… как его? Да, Дютруа… даже тошнота подступает. Тошнота и ненависть…

Понтус Клингберг посмотрел даже не на него а сквозь него на какую-то точку в пространстве и тряхнул головой, словно старался избавиться от наваждения.

– А разве Кристофер не усыновлен?

– В каком смысле?

– Он же темнокожий.

– А Джоель вам никогда не рассказывал про брата?

– Нет… то есть рассказывал, конечно, но не в деталях.

– Его бабушка была креолка. Но кровь… или, как теперь говорят, гены загадочным образом передались через поколение. То есть Ян, сын креолки, был совершенно белым, стопроцентный европеец, если не считать вьющиеся волосы. А летом обгорал еще сильнее нас. Это удивительно… Джоель тоже светлокожий… понять невозможно: наследственность, гены, хромосомы… Но вот у Кристофера проявилось. Это долгая история.

Понтус не смотрел на Катца. Он говорил почти без выражения, будто сам с собой, или выступал в роли медиума на спиритическом сеансе, а невидимый дух диктовал ему слова. Рассказал про своего деда Эйнара, спасшего жизнь пятнадцатилетней гаитянской девочке в дни так называемого Петрушечного геноцида. Эйнар удочерил ее, и она росла в семье как родная дочь. Звали ее Мария Бенуа. И Густав в нее влюбился. Вернее сказать, они оба влюбились. Но Густав женился на дочери миссионера, Лизбет, которая стала матерью Понтуса Клингберга, то есть моей. А вскоре и у Марии родился ребенок от Густава. Ян Клингберг.

– Отец был бизнесменом до мозга костей. У него были дела с Рамфисом Трухильо. Вы знаете, кто это? Сын диктатора Доминиканской Республики Рафаеля Трухильо, такой же психопат и эротоман, как и его отец. Отец вообще шагал по трупам, лишь бы добиться своего, никаких угрызений совести, но что касается Яна, все было по-человечески. Его безоговорочно приняли в семью, хотя от матери изолировали, и он с ней почти не встречался. Лизбет, моя мать, так и не примирилась с изменой отца, но когда мы переехали в Швецию, Ян поехал с нами, никаких сомнений на этот счет не возникало. Для Марии это был тяжелый удар. Но Густав, как всегда, настоял на своем. И о Марии он по-своему позаботился – каждый год переводил ей довольно значительные суммы. Тем более у нее к тому времени были и другие дети. Густав не был ее единственным любовником на всю жизнь. Она была очень красива…

Понтус Клингберг замолчал и поднялся с кресла, давая понять, что его ждут неотложные дела.

– А вот это, – спросил Катц и достал холщовые полотенца, переданные ему Ангелой. – Как вы думаете, имеет это какое-то отношение к истории вашей семьи?

Понтус посмотрел на полотенца. Лицо его ровным счетом ничего не выразило.

– А что это?

– Джоель получил их в посылке незадолго до своего исчезновения. Вам это ничего не говорит?

Понтус понимающе и даже печально кивнул.

– Нет… Жаль, что не могу вам ничем помочь.

Он подошел к двери и задержался, дожидаясь Катца.

– Извините… Я обещал дочери встретиться за ланчем.

Обнял Катца за талию и вывел в приемную. Почти нежно, будто это был не Катц, а его исчезнувший племянник.

* * *

Через час он уже сидел в отделе микрофильмов Королевской библиотеки в Хюмлегордене. Стояла особая, библиотечная тишина. В большом зале, кроме него, только двое, да еще библиотекарша, не отрывавшая глаз от компьютера.

Он был здесь не в первый раз – бегло посмотрел каталог и уверенно прошел к нужным полкам. Сдвинул две секции и добрался до картонных ящиков с микрофильмированными вечерними газетами «Экспрессен» и «Афтонбладет» – газетами, которые, если верить каталогу, больше всего писали о похищении Кристофера, внука Густава Клингберга.

Данни открыл первую коробку, достал упругий черный ролик, вставил в кассету диапроектора «Гидеон» и перемотал на восьмое июня, день вслед за похищением.

Шесть рубрик, но о похищении ни слова. Землетрясение в Перу, по предварительным данным, свыше тридцати тысяч погибших. Улоф Пальме с неофициальным визитом посетил Соединенные Штаты, выступал в национальном пресс-клубе в Вашингтоне.

Дальше. Спортивные новости, ряд статей о чемпионате мира по футболу в Мексике. Ли Хазлвуд в Стокгольме. Реклама сигарет. Он не видел рекламы табака с детства. «Я тоже перешел на „Принс“». Программы кинотеатров – «История любви», «Планета обезьян». О Кристофере ни слова.

И только в «Экспрессене» от пятнадцатого июня – первая поклевка: «На станции метро похищен мальчик».

Коротенькая заметка в самом низу страницы местных новостей, такое впечатление, что втиснули ее в последнюю минуту – заткнули пустое место. Из заметки понятно только, что событие произошло неделю назад на станции метро в Кристинеберге. Никаких имен.

И только еще через несколько дней новость становится заметной. Развороты с десятком снимков всей семьи Клингберг – и «Экспрессене», и в «Афтонбладете». Мальчик похищен женщиной, которая втерлась в доверие отцу. Предполагается похищение с целью шантажа, но эту версию опровергают и члены семьи, и полиция. И впервые опубликована фотография мальчика.

Снимок вырезан из его первой классной фотографии и из-за сильного увеличения не особенно резкий. Беззубый мальчонка улыбается в камеру. В тексте ни слова о цвете кожи, и это создает некую тайну, поскольку рядом помещены фотографии родителей и младшего брата.

Событие продолжали освещать еще недели две, с убывающим интересом, пока заметки о пропаже Кристофера вообще не исчезли с полос. Вся история стилизована под греческую трагедию: Немезида карает сильных мира сего. Ребенок объявлен в розыск, не только в Швеции, но и в соседних странах. Какие-то «сигналы от общественности» поступали, но, как оказалось, никуда не привели.

Значит, Понтус был тогда кронпринцем в династии Клингбергов, подумал Катц, тщательно рассовывая микрофильмы по местам. Ян, по-видимому, вообще ничего общего с циклопическим семейным предприятием не имел. Разве что символически – носил ту же фамилию. Получил педагогическое образование и к делам фирмы ни малейшего интереса не проявлял. Дитя своего времени… бизнес его совершенно не интересовал, он женился на женщине на два года старше его, Иоанне, с загадочной профессией: социоантрополог. Одевался в стиле пост-хиппи, из принципа ездил только коммунальным транспортом. Чудовищно богатый наследник, косящий под богему. Густав, естественно, всячески поддерживал сына экономически, в частности купил для них участок земли на Лидингё и собирался оплатить строительство роскошной виллы. Внуки не должны страдать из-за того, что их отец – разгильдяй. И тут произошла катастрофа.

Данни проголодался и спустился в ресторан библиотеки – картофельные оладьи со свининой и две чашки кофе. Мог бы выпить и три – кофе входит в стоимость ланча. Рядом за столиком говорили по-русски – сплетничали про какую-то красивую аспирантку по имени Анна, под которую подбивает клинья некий Юра Николаев. Катц порадовался, что легко воспринимает русскую разговорную речь, но заставил себя не прислушиваться. Нет… даже не заставил. Он вдруг перестал слышать почти невыносимый в этот час ресторанный гомон.

Допил кофе и позвонил Ангеле. Долгие гудки. Он присел за компьютер в вестибюле, ввел логин, пароль и открыл почту. Здесь Ангела и обнаружилась. Короткое послание: не может ли он зайти к ней на Шеппаргатан в восемь часов вечера. Надо встретиться, не могли бы вы подтвердить, что придете.

Он представил, как она, совершенно голая и совершенно… и совершенно совершенная, идет по своей огромной квартире и прикасается пальцами к книжным полкам, к вазам с цветами… постарался избавиться от видения, написал коротко «О’кей» и отправил на ее адрес.

Потом вновь поднялся в зал с микрофильмами, присел за компьютер с каталогами и в поисковом окне написал: Кристофер и Ян Клингберги.

Одна статья в еженедельнике «Смотри!» показалась интересной.

Через три минуты библиотекарша принесла журнал.

Большое интервью с Яном Клингбергом. Девять лет после трагедии. Фотография – на том самом перроне, где пропал его сын. Как отмечалось в статье, единственная причина, что он согласился на это интервью, – помочь другим, таким же, как он, людям, кого постигла подобная трагедия.

В интервью Ян рассказывал, что ему по-прежнему снится сын, и очень часто. Несколько раз в неделю. Всегда точно такой, как в тот день, – семилетний мальчик. Он навсегда остался семилетним. И всегда один и тот же сон: он уходит, держась за руку неизвестной женщины с внешностью жены фермера. Мальчик застыл навсегда в том июньском вечере, «как в янтаре», – так выразился Ян.

Дальше репортер написал вот что: «Годы для Яна шли очень медленно, а дни очень быстро». Что он имел в виду, выяснилось сразу, хотя все равно не совсем понятно: Ян сказал, что время уводит его все дальше от Кристофера, образ его медленно блекнет, хотя Ян делает все, чтобы удержать его в памяти. Он, например, уже не может вспомнить голос сына и постоянно упрекает себя за это.

Седьмого июня тысяча девятьсот семидесятого года жизнь его остановилась, писал далее репортер. И сейчас, когда приближается эта дата – начало лета, цветущие деревья, выпускники гимназий в белых фуражках, – все это невыносимо напоминает о Кристофере. Сейчас ему было бы шестнадцать.

И Яна удивляет, пишет далее журналист, что здесь, на этом самом страшном для него месте в мире, жизнь течет как ни в чем не бывало. Люди выходят из вагонов, садятся в вагоны… эта автобусная остановка, на которой они вышли после детского праздника в Стадсхагене, она на том же самом месте. И стенд с газетами. Непостижимо… отсюда видно лягушатник в Фредхелле, видно, как дети играют в воде, дети в возрасте Кристофера.

Преступление по-прежнему не раскрыто, сообщает журналист. Кристофер исчез бесследно. Ни письма с требованием выкупа, ни телефонных звонков. Ничего. Международный розыск – тоже ничего. Если бы Кристоферу удалось сбежать от похитителей, он бы наверняка дал о себе знать. И Ян постепенно примирился с мыслью – Кристофер мертв.

И как же удалось этой женщине, спрашивает журналист, как ей удалось уговорить мальчика сесть с ней в вагон метро, не дождавшись отца? Да еще в противоположном направлении?

Этот вопрос Ян задавал себе чуть не каждый день, с того самого дня. Состав мелькнул красными фонарями и уполз в сторону Альвика. Мальчик же должен был сопротивляться! Но, возможно, пассажиры посчитали, что она бабушка этого капризного мальчишки, а может быть, она даже и сказала – не обращайте внимания на внука, с ним иногда такое бывает. И где они вышли? На следующей станции? В Альвике? Он тогда в полной панике затолкал коляску в поезд и доехал до Альвика. Тело медленно холодело, как у мертвеца. Надежда… на что была надежда? Что похитительница не решилась ехать с ним дальше, отпустила?.. Но и на станции в Альвике он никого не нашел.

Что было дальше? У Яна остались очень сумбурные воспоминания, все было как в тумане. Газеты, допросы полиции, общегосударственный розыск, телефонные звонки – видели там-то и там-то, на следующий день кто-то уверен, что видел мальчика совершенно в другом месте… все это поддерживало надежду, но постепенно уходило в песок. Газеты постепенно перестали писать о событии. Судьба одного человека, даже ребенка, даже ребенка из очень богатой семьи, ничего не значит в потоке истории. Языки пламени надежды вспыхивали все реже и гасли один за другим, как в умирающем костре.

В Дании в то же лето нашли тело убитого мальчика, но это был не Кристофер. К тому времени они уже надеялись, что это Кристофер, что они смогут похоронить его и попытаться жить дальше. Еще через год какой-то сумасшедший взял на себя ответственность за похищение, утверждал, что это именно он похитил мальчика и убил, но место захоронения указать не смог. Яна переполняла ярость – этот человек опять дал им надежду, странную, вывернутую наизнанку, но все же надежду – и опять все пошло прахом.

Теперь, писал журналист, когда прошло уже почти десять лет, Ян осознал, что тело мальчика не будет найдено никогда. Но каждый день он не мог отделаться от мысли: что они с ним сделали? Они – потому что был уверен: это дело рук не одной этой тетки.

Журналист задал традиционный вопрос – не было ли попыток шантажа. Ведь всем известно, каким необозримым состоянием обладает семья Клингберг.

Нет. Таких попыток не было, уверенно отвечал Ян. В самые темные моменты он начинал думать о сексуальном преступлении. Он слышал, что есть такие люди. Педофилы, или как там их называют.

В последнем абзаце репортер писал, что Ян теперь посвятил всю свою жизнь младшему сыну, его будущему, его моральному и физическому благополучию. Трагедия, продолжал в непревзойденном по пошлости стиле журналист, помогла Яну Клингбергу осознать, что в жизни важно, а чем можно пренебречь.

Катц вернулся к началу статьи и внимательно рассмотрел фотографию. Конечно, по внешнему виду человека трудно сказать, посещают ли его суицидальные мысли, но почему-то казалось почти невероятным, что этого человека всего несколько месяцев спустя найдут в гараже в семейной усадьбе в Сёрмланде, где он и жена совершили двойное самоубийство. Отравились угарным газом.

* * *

Все как-то связано, думал Катц, сидя в машине. Джоель Клингберг за день до исчезновения получает по почте загадочные предметы. Полотенца… нельзя исключить, что странная посылка связана с похищением Кристофера.

Скажем так: кто-то позвонил Джоелю по телефону и сказал, что располагает информацией о его старшем брате. Кто? Тот, кто послал ему пакет с полотенцами? Мало того, Джоель, судя по всему, получил эту информацию, пока сидел за рулем, иначе почему он вдруг прервал все дела и поехал на Кунгсхольмен? На встречу с отправителем?

И где он с ним встретился? Торильдсплан? Стадсхаген, где Кристофер был на последнем в своей жизни детском празднике?

Катц посмотрел на карту с GPS, присланную Юлином. Совершенно очевидно: Джоель передвигался тем же маршрутом, что и Кристофер, перед тем как его похитили. Через Стадсхаген и к станции метро «Кристинеберг». Никаких сомнений – все было спланировано, одним человеком или несколькими… неизвестно, были ли помощники у этой женщины. Скорее всего, были. Или она сама была помощницей, пешкой в этой игре. Они следили за Яном с детьми, а потом им помог случай.

Джоель остановился у станции метро, где похитили Кристофера, и поехал дальше, через мост. Новая остановка: у станции метро «Альвик». Там, где его отец в панике выскочил из метро и начал расспрашивать служителя, не видел ли тот женщину с мальчиком. А маленький Джоель сидел в коляске. И, наверное, кричал. Страх родителей мгновенно передается детям.

А потом человек, который звонил ему, а может, к этому времени он уже был с ним в машине, попросил остановиться у теннисного стадиона. Конечно же, никакой связи с тем, что Катц живет поблизости. Случайность. Зато прямая связь с похищением Кристофера. Как и дальнейшие поездки в тот день, три недели назад.

Катц повторял маршрут Джоеля: теперь он направлялся в промышленный район и пытался припомнить, что за погода была в тот день. Тут и припоминать нечего – весь апрель стояла чуть не минусовая температура. Природа била один рекорд холода за другим. Чуть не каждый день – новый рекорд. Он попытался представить приятное тепло в «лексусе» Клингберга, запах кожаных сидений, мысли Джоеля, несвязные, панические, – и все это спрятано под непроницаемой скорлупой крупного бизнесмена средних лет, каким он стал теперь… и с кем же он ехал? Кто это?

Данни проехал по Маргретлундсвеген, мимо только что выстроенного трамвайного моста в Сольну. Здесь уцелели мелкие мастерские, которые он помнил с незапамятных времен: жестянщики, маляры, автомеханики. Старые кирпичные строения тридцатых годов с асбоцементными пристройками… они росли как грибы до конца шестидесятых, а потом район остановился в развитии и стал понемногу деградировать.

Катц остановился в том же месте, что и Клингберг: проверил по распечатанной схеме – и выключил мотор. Разворотный круг. Рядом – нарезанные на крошечные, десять на десять метров, квадратики земли для любителей огородничать. Каждому по сотке.

Джоель остановился у теннисного стадиона, потом здесь. Еще раз посмотрел на схему. Да, именно здесь.

Или он ошибся? Может быть, речь и в самом деле идет о вымогательстве? Джоель остановился, чтобы передать кому-то деньги… или заплатить за полученную информацию.

Слева от него – невысокий лесистый холм, справа – вдающийся в море мыс. Подальше – небольшая верфь и стоянка яхт и катеров.

Или все это натяжка… Хорошее, красивое место, навевает покой и умиротворение… что еще нужно мужчине, поссорившемуся с красивой женой? Вот Джоель сюда и приехал.

Катц опять вставил ключ в замок зажигания, завел машину и поехал назад.

Если Клингберг и в самом деле исчез, вдруг пришло ему в голову, и если он не вернется, то на этой ветви генеалогического древа не осталось ни сучка. Детей нет, а брата давным-давно похитили.

Какая-то связь есть… похищение Кристофера и смерть его родителей через девять лет. Скажем так: Джоеля заманили в ловушку. Пообещали свести с человеком, что-то знающим. Тот ли это человек, что был с ним в машине, а потом поставил ее в подземный гараж у вокзала? Потому что на видеозаписи в гараже был не Джоель, в этом Катц был уверен почти стопроцентно. А Джоель по дороге куда-то исчез.

В шесть вечера, не успел Катц вылезти из душа, позвонил Рикард Юлин.

– Погоди с вопросами… для начала вот что: я взял на себя смелость познакомиться поближе с твоим работодателем. Из чистого любопытства. Ангела Клингберг, похоже, аферистка. Или была, по крайней мере.

Катц надел халат и прошел в кухню.

– Понтус тоже намекал на что-то в этом роде, – сказал он. – Но он, похоже, ее недолюбливает.

– Она, вообще-то, из приличной семьи. Из Юрхольмена, это многое говорит. Но! – Катц мысленно увидел поднятый указательный палец. – Но не все так просто. У отца была приличная аудиторская фирма, однако он обанкротился. Серьезные финансовые проблемы… в общем, семья была вынуждена переехать из роскошной виллы в Стоксунде в съемную трешку в Тэбю. Классовое понижение… перешли в более низкую категорию.

– Что ты хочешь сказать?

– Выводы будешь делать сам, – хохотнул Юлин. – Но, во всяком случае, в криминальном регистре она фигурирует. Ей присудили штраф – она облапошила бойфренда на приличную сумму.

Катц посмотрел на часы. Еще почти два часа до встречи с Ангелой. Взял яблоко, поискал фруктовый нож и не нашел. Взял обычный и, прижимая плечом трубку к уху, аккуратно разделил яблоко на дольки.

– Когда?

– Ей тогда было восемнадцать. Парень учился с ней в лундсбергской школе-интернате. Она, кстати, школу не закончила – у родителей средств не хватило. Во всем призналась. Сказала, деньги ей были нужны на одежду… видимо, непросто поменять определенный уровень жизни, к которому она привыкла.

– Восемнадцать лет… Ребенок фактически. И это вовсе не значит, что через двадцать лет она решила похищать людей. Собственного мужа, в частности.

– Она уже была замужем. Тоже за мультимиллионером, французом. Правда, всего год. После развода пыталась выжать из него какие-то немыслимые суммы, но не сработало. Муж попался не дурак – все предусмотрел. Естественно, мелким шрифтом в брачном договоре… Без мелкого шрифта не было бы крупного бизнеса, – сформулировал Юлин и сам засмеялся удачной шутке.

Где-то в квартире залаяла собака. Юлин прикрикнул на детей.

– Извини, – сказал он. – Мы взяли собаку, и дети совершенно ошалели. Русская сторожевая. Овчарка. Мы на фирме подумываем начать их импортировать. Свирепая псина, и нельзя сказать, чтобы особенно уж чадолюбивая. Я пока держу ее в клетке в гараже, а дети требуют, чтобы собаку выпустили – им охота ее погладить. Далеко не блестящая идея… Что-то они там с ней вытворяют, так что я в любой момент могу положить трубку и бежать их спасать… Делай что хочешь, Катц, но детей на старости лет не заводи.

– Не буду, – засмеялся Данни. – А ты узнал, что я тебя просил? Насчет женщины из полиции, которая интересовалась видеозаписями в подземном гараже?

– С этим вообще что-то странное… У меня неплохие контакты в полиции, но никто ничего не знает.

– Может, какой-то другой отдел параллельно занимается этим делом? – предположил Катц.

– Не думаю… было бы известно. Может, какой-то энтузиаст, копает в нерабочее время. На свой страх и риск. Если она вообще из полиции.

– А откуда же еще?

– Меня не спрашивай. Не знаю. И еще, Катц…

– Да?

– У них ведь детей нет, у Клингберга с женой?

– Нет.

– Значит, она – единственная наследница. А парень стоит не меньше двухсот миллионов. А в перспективе – намного больше.

– Ангела – не тот типаж, который занимается такими делами.

– Откуда тебе знать, какой она типаж?

– А зачем тогда она наняла меня? Почему бы не оставить все как есть? Ведь все, включая полицию, уверены, что он исчез по доброй воле.

– Ну, почему… а может, она хочет заранее обеспечить алиби? Причем полное алиби… представь, в один прекрасный день Клингберга находят мертвым, кто будет ее подозревать? Она не поверила полиции, наняла частного, так сказать, детектива… а разве ты детектив, Катц?

Снова послышался душераздирающий, с визгом собачий лай.

– Должен кончать. – Юлин вздохнул. – Пойду, пока дети не сделали какую-нибудь глупость. Собака у меня временно. Сегодня вечером придет кинолог, проведем все тесты.

– А можешь сделать последнее одолжение, Рикард?

– Какое?

– Проверить архивы уголовки. Похищение Кристофера Клингберга в 1970 году. Я хотел бы узнать о странных находках на месте похищения. Какая-то пробка от шампанского…

– Звучит диковато. А в чем дело?

– Сам пока не знаю. Но проверить-то можешь?

– О’кей, посмотрим, что смогу накопать.

– Спасибо. Тогда созвонимся.

– Пока, Даня! – неожиданно сказал Юлин по-русски.

– Пока, – тоже по-русски ответил Катц.

* * *

Юлин посеял семена подозрений, но взойти им было не суждено. Потому что то, что произошло на Шеппаргатан, полностью изменило правила игры.

После разговора с Юлином он опять позвонил Ангеле, но безрезультатно – трубку никто не брал.

Катц решил прийти на час раньше назначенного времени. Нет дома – значит нет, можно подождать. Разговор предстоял долгий и неприятный – ему надо было раз и навсегда избавиться от мысли, что она если и не организатор, то в какой-то степени причастна к исчезновению мужа.

Код на двери он помнил еще с того раза.

Вошел в лифт. Пока старинный лифт медленно полз вверх, из головы не выходил Ян Клингберг. Данни представил панику, когда тот осознал, что доверил сына совершенно чужой женщине, когда не увидел мальчика на перроне, когда до него дошло, что случилось. Катца даже затошнило слегка. Он прислушался к скрипу тросов и вдруг совершенно ясно почувствовал: что-то не так.

Что-то не так.

Он вышел из лифта и вздрогнул – чугунная решетка открыта, дверь в квартиру распахнута настежь.

– Ангела! – крикнул Катц и пошел по узкому коридору, как он предположил в тот раз, для прислуги.

В столовой опрокинута мебель. Страх ледяной змеей сдавил живот. В спальне простыни сброшены на пол. Двери везде настежь, словно приглашают его посмотреть на то, что ему совершенно не хочется видеть.