Текст книги "Динамика бессознательного"

VI. Инстинкт и бессознательное

Доклад на совместном симпозиуме Аристотелевского общества, ассоциации исследователей разума и Британского психологического общества в Бедфордском колледже Лондонского университета в июле 1919 г. Текст впервые опубликован в «Британском журнале психологии» (номер X, 1919, стр. 12–26) на английском языке. На немецком увидел свет в сборнике «О психической энергии» (Цюрих, 1928), с коротким дополнением в конце перепечатан в сборнике «О психической энергии и сущности сновидений» (Цюрих, 1948).

Инстинкт и бессознательное

[263] Тема данного симпозиума так или иначе затрагивает проблему чрезвычайно важную как для биологии, так и для психологии с философией. Но если мы хотим обсуждать связь инстинкта с бессознательным, необходимо прежде четко определить наши термины.

[264] Что касается определения инстинкта, я хотел бы подчеркнуть значение реакции по принципу «все или ничего», отмеченной Риверсом[183]183
  183 См.: Rivers, Instinct and the Unconscious. [У. Риверс – британский невролог, психиатр и антрополог, занимался психотерапевтическим лечением участников Первой мировой войны, изучал быт аборигенов Торресова пролива, на основании клинических наблюдений выдвинул собственную психологическую теорию происхождения «психоневрозов». – Примеч. пер.]


[Закрыть]; мне представляется, что вот эта особенность инстинктивной деятельности имеет особое значение для психологического рассмотрения проблемы. Разумеется, я ограничусь этой стороной вопроса, поскольку не считаю себя достаточно компетентным в биологии и, следовательно, не вправе рассуждать о биологическом аспекте. Но, попытавшись дать психологическое определение инстинктивной деятельности, я осознал, что не могу всецело положиться на реакцию по принципу «все или ничего», и причина здесь следующая: Риверс характеризует эту реакцию как процесс, лишенный градаций интенсивности применительно к условиям, его породившим. Эта реакция протекает с собственной интенсивностью при любых условиях и нисколько не пропорциональна воздействию исходного раздражителя. Когда мы обращаемся к психологическим процессам сознания, чтобы установить, существуют ли среди них такие, интенсивность которых совершенно несоразмерна силе раздражителя, то оказывается, что у человека их множество – это, например, и чрезмерные аффекты, и впечатления, и преувеличенные позывы, и далеко заходящие намерения, и все прочее в том же роде. Отсюда следует, что всю совокупность этих процессов нельзя классифицировать как инстинктивную, а потому нам требуется какой-то другой критерий.

[265] Мы очень часто употребляем слово «инстинкт» в обыденной речи. Мы говорим об «инстинктивных действиях», подразумевая такое поведение, мотив и цель которого не осознаются полностью и которое можно объяснить лишь некоей смутной внутренней потребностью. Эту особенность уже отмечал в прошлом английский автор Томас Рид: «Под инстинктом я понимаю естественное побуждение к некоторому действию, без малейшей цели, без обдумывания и без представления о том, что мы делаем»[184]184
  184 См.: Reid, Essays on the Active Powers of Man, p. 103. [Т. Рид – шотландский философ, основоположник философской школы здравого смысла; его работы высоко ценил А. Шопенгауэр. – Примеч. пер.]


[Закрыть]. То есть инстинктивное действие опосредуется бессознательностью стоящего за ним психологического мотива, в противоположность сугубо сознательным процессам, которые выделяются из общего числа именно осознаваемой непрерывностью их мотивов. Инстинктивное действие можно считать более или менее внезапным психическим событием, неким вмешательством в непрерывность сознания. В этом отношении оно воспринимается как внутренняя необходимость, и таково, между прочим, определение инстинкта, данное Кантом[185]185
  185 См.: Kant, Anthropologie, 1, par. 80 (p. 156). [Рус. пер. – Кант И. Антропология с прагматической точки зрения // Собрание сочинений: в 8 т. М., 1994. Т. 7. «Внутреннее принуждение способности желания к обладанию этим предметом еще до того, как его знают, – это инстинкт (как, например, половой инстинкт или побуждение животного к защите своих детенышей и т. п.)». – Ред.]


[Закрыть].

[266] Соответственно, инстинктивную деятельность следует отнести к специфическим бессознательным процессам, которые улавливаются сознанием лишь через их результаты. Но, если удовольствоваться таким понятием инстинкта, вскоре мы обнаружим его недостаточность: ведь оно просто отделяет от сознательных процессов инстинкт, характеризуя его как бессознательное действие. Если же, с другой стороны, рассматривать бессознательные процессы в целом, то мы поймем, что невозможно классифицировать их все как инстинктивные, пусть в обыденной речи различия между ними и не проводится. Внезапно встретив змею и сильно испугавшись, вы вправе назвать свой страх инстинктивным, поскольку он неотличим от инстинктивной боязни змей у обезьян. Но именно единообразие явления и его регулярная повторяемость выступают наиболее характерными особенностями инстинктивного действия. Как удачно отмечает Ллойд Морган[186]186
  186 Британский этнолог и психолог, предшественник бихевиоризма, один из теоретиков эмерджентной эволюции (разум и сознание возникли независимо от прочих свойств и качеств человеческой природы). – Примеч. пер.


[Закрыть], биться об заклад по поводу инстинктивной реакции столь же скучно, как и ставить на то, взойдет ли завтра солнце. При этом вполне может случиться так, что кого-то неизменно охватывает страх при встречах с совершенно безобидной курицей. В этом случае механизм страха тоже действует бессознательно, подобно инстинкту, однако мы все-таки должны различать указанные процессы. В первом примере страх перед змеями представляет собой общераспространенный и целенаправленный процесс, а второй пример из повседневной жизни есть образчик фобии, а не инстинкта, поскольку он проявляется только изолированно и не может считаться какой-то общей особенностью. Существует множество иных бессознательных принуждений такого рода – например, навязчивые мысли, музыкальные пристрастия, неожиданные идеи и настроения, импульсивные аффекты, депрессии, состояния тревоги и т. д. Эти явления знакомы как нормальным, так и аномальным (abnormen) индивидуумам. До тех пор пока они возникают изолированно и не повторяются регулярно, их нужно отличать от инстинктивных процессов, пусть даже кажется, что стоящие за ними психологические механизмы соответствуют психологическим механизмам инстинктов. Они могут характеризоваться реакцией по принципу «все или ничего», что особенно ярко замечается при патологии. В психопатологии хорошо известны случаи, когда раздражитель вызывает четкую и относительно избыточную реакцию, сопоставимую с инстинктивной.

[267] Все эти процессы следует отличать от инстинктивных. Лишь те бессознательные процессы, которые наследуются, протекают единообразно и регулярно, могут считаться инстинктивными. Одновременно в них должна проступать своего рода метка вынужденной необходимости – на такую рефлективность указывал Герберт Спенсер[187]187
  187 Британский философ и социолог, один из основоположников эволюционизма и основатель органической школы в социологии. – Примеч. пер.


[Закрыть]. Подобный процесс отличается от простого сенсорно-моторного рефлекса только степенью сложности. Потому-то Уильям Джеймс вполне обоснованно называет инстинктом «простой двигательный импульс, возникающий под влиянием внешнего раздражения и обусловленный некоторой предшествующей в нервных центрах… рефлекторной дугой»[188]188
  188 См.: James, Principles of psychology, II, p. 391. [Рус. пер. и источник цитаты – Джеймс У. Психология. М., 1991. —Ред.]


[Закрыть]. У инстинктов общим с рефлексами являются единообразие и повторяемость действия наряду с неосознаваемостью их мотивов.

[268] Вопрос происхождения инстинктов и способов их приобретения представляется исключительно трудным для внятного ответа. Тот факт, что они по определению и без вариантов наследуются, никак не объясняет их происхождение, просто вынуждает задумываться о жизни наших предков. Широко распространено мнение, будто инстинкты проистекают из индивидуальных, позднее обобщаемых, актов воления, которые часто повторяются. Это объяснение правдоподобно постольку, поскольку мы можем ежедневно наблюдать, как определенные тщательно заучиваемые действия постепенно становятся автоматическими благодаря постоянной практике. Но если обратиться к самым поразительным примерам инстинктов из животного мира, нам придется признать, что элемент заучивания порой полностью там отсутствует. В ряде случаев невозможно даже вообразить, как вообще рассуждать о заучивании и практике. Возьмем для примера невероятно изощренный инстинкт размножения у бабочки-юкка (Pronuba yuccasella)[189]189
  189 См.: Kerner von Marilaum, Pflanzenleben II: Geschichte der Pflanzen, p. 153 и далее.


[Закрыть]. Цветки растения юкка раскрываются всего на одну ночь. Бабочка берет пыльцу с одного цветка и скатывает ее в маленький шарик, затем перелетает на второй цветок, раскрывает его пестик, откладывает яйца между тычинками и вводит шарик пыльцы в воронкообразное отверстие пестика. Эту сложную операцию бабочка-юкка проделывает всего единожды за свою жизнь.

[269] Подобные случаи трудно истолковать посредством гипотезы о заучивании и практике. Вот почему предлагаются иные объяснения, в частности, недавние, основанные на философии Бергсона[190]190
  190 Cм. примечание к работе «О психической энергии» (абз. 55). – Примеч. ред.


[Закрыть] и особо выделяющие фактор интуиции. Интуиция есть бессознательный процесс, результатом которого является вторжение в сознание бессознательного элемента, то есть спонтанной идеи или «прозрения»[191]191
  191 Ср. определение «интуиции» в работе «Психологические типы» (абз. 733).


[Закрыть]. Она схожа с процессом восприятия, но, в отличие от сознательной деятельности органов чувств и самонаблюдения, восприятие не осознается. Потому-то мы и называем интуицию «инстинктивным» актом постижения. Это процесс, аналогичный инстинкту, и различие между ними в том, что инстинкт является целенаправленным стремлением выполнить некоторое сложное действие, а интуиция представляет собой бессознательное и целенаправленное предвкушение некоей крайне запутанной ситуации. Следовательно, в определенном смысле интуиция противоположна инстинкту, хотя и столь же удивительна. Нельзя забывать о том, что нечто сложное или даже удивительное для нас не будет таковым для Природы – с ее точки зрения, это нечто является совершенно заурядным. Мы всегда склонны проецировать на наблюдаемые явления наши собственные трудности понимания и рассуждать о сложности, тогда как в реальности все обстоит крайне просто, и наши интеллектуальные затруднения тут ни при чем.

[270] Обсуждение проблемы инстинкта без упоминания бессознательного было бы неполным, поскольку именно инстинктивные процессы делают необходимым привлечение к рассмотрению этого понятия. Я определяю бессознательное как совокупность всех психических явлений, лишенных сознательного качества. Эти психические элементы уместнее называть «сублиминальными», исходя из допущения, что всякий психический элемент должен обладать некоторой энергетической ценностью для того, чтобы обрести качество сознания. Чем ниже падает ценность сознательного элемента, тем проще ему исчезнуть за порогом сознания. Отсюда следует, что бессознательное есть вместилище всех утраченных воспоминаний и всех психических элементов, которые пока недостаточно сильны для того, чтобы стать осознаваемыми. Эти элементы суть плоды бессознательной ассоциативной деятельности, которая также порождает сновидения. Кроме того, мы должны отнести сюда и все более или менее преднамеренно подавляемые мучительные мысли и болезненные чувства. Я называю сумму всех этих элементов «личным бессознательным». Но, помимо и сверх того, мы находим среди бессознательных свойств такие, которые не приобретаются индивидуально, а наследуются; инстинкты выступают побуждением к выполнению того или иного необходимого действия без осознанной мотивации. В этом «более глубоком» слое мы обнаруживаем также априорные врожденные формы «интуиции», а именно, архетипы[192]192
  192 [Здесь Юнг впервые употребляет термин «архетип» (Archetypus). Ранее в своих работах он рассуждал применительно к тому же явлению о «примордиальном образе» или «прообразе» (Urbild), заимствовав этот термин у Буркхардта (см.: Юнг К. Г. Символы трансформации. М., 2000, абз. 45, примеч.; Юнг К. Г. О психологии бессознательного // Два очерка об аналитической психологии. М., 2006, абз. 108. —Ред.). Прообраз и архетип здесь и далее выступают как синонимы; это привело к некоторой путанице, и возникло мнение, будто теория унаследованных элементов Юнга предполагает наследуемость представлений (идей или образов), но сам автор неоднократно высказывался против этой линии рассуждений. Термин «прообраз», впрочем, явно служит автору этаким графическим обозначением архетипа, той бессознательной, по сути, сущности, которая, как указывает Юнг, есть априорная форма, наследуемый элемент представления, доступного сознанию. – Примеч. ред. к немецкому изданию. Я. Буркхардт – швейцарский ученый, основоположник культурологии. – Ред.]


[Закрыть] восприятия и понимания, априорные детерминанты всех психических процессов. Инстинкты обрекают человека на специфический для людей образ жизни, и точно так же архетипы руководят его восприятием и пониманием, понуждая обращаться к специфически человеческим схемам мышления. Инстинкты и архетипы вместе образуют «коллективное бессознательное». Я называю его «коллективным» потому, что, если сравнивать с личным бессознательным, оно состоит не из индивидуальных, более или менее уникальных элементов, а из элементов универсальных, проявляющих себя с неизменной регулярностью. Инстинкт есть преимущественно коллективное, то есть универсальное и регулярное явление, которое не имеет ничего общего с индивидуальностью. Архетипы разделяют это свойство с инстинктами и тоже выступают как коллективные феномены.

[271] На мой взгляд, вопрос об инстинктах нельзя рассматривать с психологической точки зрения, не учитывая архетипы, поскольку одни и другие, по сути, определяют друг друга. Впрочем, обсуждать эту ситуацию крайне затруднительно из-за чрезвычайного разнообразия мнений по поводу роли инстинкта в человеческой психологии. Так, Уильям Джеймс считал, что человек переполнен инстинктами, а иные исследователи относят к инстинктивным лишь малое число процессов, едва отличимых от рефлексов, к примеру, некоторые двигательные реакции младенцев, определенные движения рук и ног ребенка, движения гортани, использование правой руки и формирование составных звуков. Мне представляется, что такое понимание инстинкта является слишком узким, пусть оно вполне характерно для человеческой психологии в целом. Прежде всего, мы всегда должны помнить, что, обсуждая человеческие инстинкты, говорим о самих себе, а потому судим заведомо предвзято.

[272] Гораздо удобнее для нас наблюдать инстинкты у животных или у первобытных народов. Это объясняется тем фактом, что мы привыкли кропотливо анализировать собственные поступки и находить им рациональное обоснование. Но никоим образом нельзя утверждать, что наши суждения безукоризненны – более того, это попросту маловероятно. Вовсе не требуется сверхчеловеческого интеллекта, чтобы убедиться в мелочности многих наших рационализаций и усмотреть за ними истинный мотив, непреодолимый инстинкт, который прячется позади. В результате искусственных рационализаций нам может показаться, что нами управляют не инстинкты, а некие осознаваемые мотивы. Разумеется, я не стану утверждать, будто посредством тщательной подготовки человек не добился частичных успехов в превращении своих инстинктов в акты воли. Инстинкты удалось приручить, однако базовые мотивы по-прежнему остаются инстинктивными. Безусловно, мы преуспели в сведении целого ряда инстинктов к рациональным объяснениям, причем настолько, что уже сами не в состоянии распознать исходный мотив за многочисленными обертками. Потому кажется, что у нас больше не осталось практически никаких инстинктов. Но если применить к человеческому поведению критерий Риверса (непропорциональная реакция по принципу «все или ничего»), то мы обнаружим бесчисленное множество чрезмерных реакций. Преувеличение есть в действительности общечеловеческая черта, хотя каждый стремится объяснять свои реакции рациональными мотивами. Отсутствия убедительных доводов не наблюдается, но факт преувеличения все равно очевиден. Почему же человек делает или говорит, дает или берет не ровно столько, сколько необходимо, разумно или оправдано ситуацией, а зачастую намного больше или меньше? Именно потому, что им руководит бессознательный процесс, протекающий своим чередом вне участия разума и потому превосходящий степень рациональной мотивации (или ее не достигающий). Данное явление столь единообразно и столь регулярно, что у нас нет иного выбора, кроме как назвать его «инстинктивным», пускай никому в такой ситуации не хочется признавать инстинктивную основу своего поведения. Поэтому я склонен считать, что человеческое поведение поддается влиянию инстинктов в гораздо большей степени, чем принято считать, и что нам свойственно слишком часто заблуждаться в этом отношении – вследствие, опять-таки, инстинктивного преувеличения нашего рационализма.

[273] Инстинкты суть типичные способы действия, и везде, где сталкиваемся с единообразными и регулярно повторяющимися способами действия и реакций, мы имеем дело с инстинктами, независимо от того, связаны они с сознательными мотивами или нет.

[274] Вполне могут спросить, много или мало у человека инстинктов, и точно так же нам самим нужно задаться вопросом, который пока не рассматривался, а именно, вопросом о том, много или мало у человека примордиальных форм, или архетипов, психической реакции. Здесь возникает то же затруднение, о котором говорилось выше: мы настолько привыкли употреблять общепринятые и самоочевидные понятия, что больше не осознаем, в какой степени они зиждутся на архетипических формах восприятия. Подобно инстинктам, примордиальные образы скрываются за чрезмерной дифференциацией нашего мышления. Ряд биологических теорий приписывает человеку лишь малое число инстинктов, а теория познания сводит архетипы к немногочисленным и логически ограниченным категориям понимания.

[275] Но у Платона обнаруживается пристальное внимание к архетипам как метафизическим идеям, «парадигмам» или моделям, тогда как реальные предметы считаются всего-навсего копиями этих идеальных моделей. Средневековая философия со времен святого Августина, у которого я заимствовал идею архетипа[193]193
  193 Также термин «архетип» обнаруживается у Дионисия Ареопагита и в «Герметическом своде». [Подробнее об этом см. работу «Синхронистичность как принцип акаузальной взаимосвязи» в данном томе. Дионисий Ареопагит – христианский святой, которому приписывался корпус неоплатонических текстов. «Герметический свод» (или «Корпус») – собрание религиозно-мистических текстов, которые традиция приписывала античному теософу Гермесу Трисмегисту. – Ред.]


[Закрыть], и до Мальбранша с Бэконом[194]194
  194 Н. Мальбранш – французский метафизик, утверждал, что все сущее в материальном мире – это идеи Бога, которые люди познают, познавая Божество. Ф. Бэкон – английский философ-эмпирик, выделявший несколько групп «идолов» (моделей, по Юнгу), которые являются источниками человеческих заблуждения: это «идолы рода», «идолы пещеры» (отсылка к знаменитому сюжету Платона), «идолы площади» и «идолы театра». – Примеч. пер.


[Закрыть] в этом отношении продолжает опираться на Платона. Впрочем, у схоластиков мы встречаем мнение, что архетипы суть естественные образы, запечатленные в человеческом разуме; они помогают выносить суждения. Так, Герберт из Чербери утверждал, что «природные инстинкты суть выражения тех способностей, кои присущи всякому обычному человеческому существу и через кои общие понятия о внутреннем обустройстве миропорядка, будь то причины, средства и предназначения явлений, добро, зло, красота, удовольствие и прочее… приводятся в соответствие, невзирая на потуги рационального мышления»[195]195
  195 См.: Herbert of Cherbury, Edward, Baron. De veritate (1624). [Э. Герберт, барон Чербери – английский религиозный философ и политик, основоположник деизма как философского направления. – Примеч. пер.]


[Закрыть].

[276] Со времен Декарта и Мальбранша метафизическая ценность «идеи», или архетипа, постоянно ослабевала. Идея превратилась в «мысль», то есть во внутреннее условие познания; это ясно сформулировал Спиноза: «Под идеей я разумею понятие, образуемое душой в силу того, что она есть вещь мыслящая»[196]196
  196 См.: Die Ethik, 2 Teil. [Рус. пер. – Спиноза Б. Этика // Сочинения: в 2 т. М., 1999. Т. 1. Раздел «О природе и происхождении души» во второй части работы. – Ред.]


[Закрыть]. Кант в конце концов свел архетипы к ограниченному числу категорий понимания. Шопенгауэр продолжил это упрощение, одновременно придав архетипам почти платоновскую значимость.

[277] Даже в таком по необходимости кратком изложении нетрудно вновь усмотреть действие того самого психического процесса, который маскирует инстинкты завесой рациональных мотивировок и преобразует архетипы в рациональные понятия. Едва ли возможно опознать архетипы под этими масками. Но все же способ, каким человек строит внутреннюю картину мира, остается, несмотря на все различие деталей, столь же единообразным и регулярным, как и инстинктивные действия. Нам уже пришлось ввести понятие инстинкта, определяющего или регулирующего наши сознательные действия, и точно так же теперь, чтобы объяснить единообразие и регулярность нашего восприятия, нужно обратиться к сходному понятию фактора, определяющего способ понимания. Именно такой фактор я называю архетипом, или примордиальным образом. Прообраз, пожалуй, уместно будет трактовать как восприятие инстинктом самого себя, как «автопортрет» инстинкта (так и сознание есть внутреннее восприятие объективного жизненного процесса). Осознанное понимание придает нашим действиям форму и направление, а бессознательное понимание через архетип определяет форму и направление инстинкта. Если мы называем инстинкт «утонченным» (raffiniert), тогда «интуиция», которая приводит архетип в действие (иными словами, постижение посредством), должна обрести некую предельную точность. То есть бабочка-юкка должна нести в себе, так сказать, образ ситуации, «запускающей» ее инстинкт. Этот образ позволяет ей «распознавать» цветок юкки и его структуру.

[278] Предложенный Риверсом критерий «все или ничего» помог нам обнаружить действие инстинкта повсюду в человеческой психологии, и не исключено, что понятие примордиального образа сыграет аналогичную роль по отношению к действиям интуитивного постижения. Интуитивную деятельность легче всего проследить у первобытных людей. Там мы постоянно сталкиваемся с какими-то типическими образами и мотивами, лежащими в основе мифологии. Эти образы автохтонны и возникают вполне регулярно; повсюду мы обнаруживаем представление о волшебной силе или субстанции, о духах и их деяниях, героев, богов и предания о них. В великих мировых религиях эти образы совершенствуются и в то же время последовательно оборачиваются (fortschreitende einhüllung) рациональными формами. Они появляются даже в точных науках как основания некоторых незаменимых вспомогательных понятий – энергии, эфира и атома[197]197
  197 Как и устаревшее ныне понятие эфира, энергия и атом суть первобытные интуитивные «прозрения». Энергия примитивно выражалась в понятии маны, тогда как атом – в атоме Демокрита и «душевных искрах» австралийских аборигенов. [См. также: Юнг К. Г. О психологии бессознательного // Два очерка по аналитической психологии. М., 2006, абз. 108 и далее.]


[Закрыть]. В философии Бергсон возрождает примордиальный образ в понятии «durée créatrice», истоки которого можно отыскать у Прокла и, в его первоначальной форме, у Гераклита[198]198
  198 В философии французского мыслителя А. Бергсона «творческая длительность» (durée créatrice) является важнейшим условием эволюции. Античный философ-неоплатоник Прокл в своих метафизических сочинениях много рассуждал об «эманациях» некоего первоэлемента, воплощаемых во множестве форм. Древнегреческий философ Гераклит учил, что есть «общее», которое подлежит распознаванию людьми. – Примеч. пер.


[Закрыть].

[279] Аналитическая психология ежедневно сталкивается, взаимодействуя как с больными, так и со здоровыми людьми, с расстройствами сознательного понимания, которые обусловлены наложением архетипических образов. Действия, чрезмерные вследствие вмешательства инстинктов, вызываются интуитивными способами понимания, которые подчиняются архетипам и нередко ведут к возникновению преувеличенных, искаженных впечатлений.

[280] Архетипы суть типические способы понимания, и везде, где встречаем единообразные и регулярно повторяемые формы понимания, мы имеем дело с архетипами, причем не важно, признается или нет их мифологический характер.

[281] Коллективное бессознательное состоит из суммы инстинктов и их коррелятов – архетипов. Любой человек обладает как инстинктами, так и запасом архетипических образов. Наиболее убедительным доказательством тому служит психопатология умственных расстройств, которые характеризуются вторжением коллективного бессознательного. Скажем, на примере шизофрении мы часто можем наблюдать проявление архаических раздражителей в сочетании с безошибочно узнаваемыми мифологическими образами.

[282] С моей точки зрения, невозможно определить, что первично – постижение ситуации или стремление действовать. Мне представляется, что они суть различные стороны жизнедеятельности, которые мы вынуждены считать обособленными в целях лучшего их понимания.