Текст книги "Реальное и сверхреальное"

Толкование «сновидческих» имаго на субъективном уровне потому обладает для современного человека тем же значением, какое свойственно фигурам прародителей и фетишам у первобытных людей, которым попытались бы втолковать, что их «медицина» есть духовная сила, которая существует не в объекте, а в человеческой психике. Первобытный человек ощущает обоснованное сопротивление такому еретическому предположению, а современному человеку кажется, что есть нечто неприемлемое, быть может, даже опасное в кощунственном разрушении стародавнего тождества имаго и объекта. Вряд ли возможно вообразить последствия такого разрушения для нашей психологии: мы лишимся тех, кого можно укорять, на кого можно возлагать ответственность, кого можно было бы поучать, улучшать и наказывать! Напротив, нам придется начинать, как ни страшно это звучит, с самих себя, требовать от самих себя – и ни от кого другого – все то, чего обыкновенно добиваемся от окружающих. При таком положении дел становится вполне понятным, почему толкование «сновидческих» имаго на субъективном уровне вовсе не является простым, особенно если учесть, что оно порождает односторонность и преувеличения любого качества.

Помимо этого чисто морального затруднения, существует также ряд интеллектуальных преград. Часто звучат возражения, будто толкование на субъективном уровне – это философская задача, следовательно, применение этой методики почти равнозначно изучению мировоззрения, а потому не может быть научным методом. Меня нисколько не удивляет соприкосновение психологии с философией, ибо мышление, лежащее в основе философии, есть психическая деятельность, которая как таковая представляет собой предмет исследований психолога. Я всегда считал, что психология обнимает всю область психического, которая охватывает философию, теологию и многое другое. Все философии и все религии зиждутся на фактах человеческой души, которая, не исключено, может оказаться в итоге судией, решающим, где истина, а где заблуждение.

Для нашей психологии не столь уж важно, какую именно область затрагивают те или иные проблемы. В первую очередь мы имеем дело с практическими задачами. Если мировосприятие пациента превращается в психологическую проблему, то нам предстоит его лечить вне зависимости от того, обособлена психология от философии или нет. Сходным образом вопросы религии суть для нас прежде всего психологические вопросы. Достойно сожаления то обстоятельство, что нынешняя медицинская психология в целом отказывается вникать в эти проблемы, и нигде это не проявляется более наглядно, нежели при лечении психогенных неврозов, в которых шансы на исцеление намного выше, чем в академической медицине. Сам будучи врачом, я, следуя принципу «Мedicum medicum non decimat» [25]25
  Букв. «Врач врача десятиной не обкладывает» (лат.), в переносном значении – Врач врача не бранит. – Примеч. ред.


[Закрыть], должен бы воздерживаться от критики медицинской профессии, однако вынужден признать, что врачи далеко не всегда выступают наилучшими работниками психиатрического ремесла. Нередко я замечал, что медицинские психологи практикуют свое ремесло тем рутинным способом, какой им внушен специфической природой их обучения. Изучение медицины состоит, с одной стороны, в накоплении в памяти огромного числа фактов, каковые просто запоминаются без познания их основ; с другой стороны, в приобретении практических навыков, которые приобретаются по принципу: «Нужно не размышлять, а действовать!». То есть среди всех профессионалов врач менее всего способен развивать в себе функцию мышления. Поэтому ничуть не удивительно, что даже психологически грамотные врачи с величайшим трудом следят (если вообще следят) за ходом моих рассуждений. Они приучились выписывать рецепты и механически применять те методы, которые за них придумали другие. Эта схема совершенно непригодна для занятий медицинской психологией, поскольку она цепляется за клочки авторитарных теорий и методов и препятствует развитию самостоятельного мышления. Я обнаружил, что даже элементарные различения, например, между субъективным и объективным уровнями толкования, между эго и самостью, между знаком и символом, между каузальностью и финальностью и т. д. (различия, чрезвычайно важные в медицинской практике), превосходят мыслительные возможности врачей. Этим можно объяснить их упорную приверженность устарелым взглядам, давным-давно нуждающимся в пересмотре. Это вовсе не мое субъективное мнение, что доказывают фанатическая односторонность и сектантская закрытость ряда психоаналитических групп. Всякий знает, что подобное поведение является симптомом сверхкомпенсированного сомнения. Но кто же будет применять психологические критерии к самому себе?

Толкование сновидений как инфантильного исполнения желаний или как финалистского «приготовления» в основе инфантильного стремления к власти видится слишком узким и не воздает должного сущностной природе сновидения. Сон, подобно остальным элементам психической структуры, есть результат деятельности психического в целом. Следовательно, мы вправе ожидать, что найдем в сновидении все, сколько-нибудь значимое в жизни человечества. Как человеческая жизнь сама по себе не подчинена только тем или иным базовым влечениям, но выстраивается с учетом множества разнообразных влечений, потребностей, желаний, физических и психических условий и т. д., так и сновидение нельзя объяснить каким-то одним конкретным элементом, каким бы подкупающе простым это объяснение ни казалось. Мы можем быть уверены в его ошибочности, ибо никакая простая теория инстинктов никогда не охватит всю человеческую психику, это могущественное и загадочное нечто, а потому не сможет постичь ее производную, то есть сновидение. Для правильного понимания сновидений нам требуется некий интерпретирующий инструментарий, который следует тщательно подбирать из всех областей гуманитарных наук.

Критики порой прямо обвиняют меня в следовании «философским» и даже «теологическим» воззрениям, утверждая, что я хочу объяснить все на свете «философски», а мои психологические построения «метафизичны» [26]26
  Под этим подразумевается теория архетипов. Но разве биологическое понятие «образца поведения» тоже «метафизично»?


[Закрыть]. Но я использую отдельные философские, религиозные и исторические материалы исключительно для иллюстрации психологических фактов. Если, например, я обращаюсь к понятию о Боге или к столь же метафизическому понятию энергии, то поступаю так потому, что эти образы присутствуют в психике человека с сотворения мира. Как выясняется, мне приходится вновь и вновь подчеркивать, что ни моральный порядок, ни понятие Бога, ни всякая религия не пришли извне, не свалились на человека с неба; они заключены в человеке in nuce [27]27
  Здесь: в сжатом виде (лат.). – Примеч. ред.


[Закрыть], а потому он все производит сам. Бессмысленно думать, будто одного просвещения достаточно для рассеивания этих призраков. Понятия морального порядка и божественности принадлежат к неискоренимому субстрату человеческой души. Вот почему всякая честная психология, не ослепленная тщеславием просветительства, должна мириться с этими фактами. Их нельзя объяснять снисходительно или отмахиваться от них с сарказмом. В физике возможно обойтись без образа Божества, в психологии он предстает величиной, с которой нужно считаться, как мы считаемся с «аффектами», «инстинктами», «матерью» и т. д. Безусловно, непреходящее заражение объекта имаго повинно в том, что люди не проводят понятийного различения между «Богом» и «образом Бога» и потому полагают, что, говоря об образе Бога, мы говорим о Боге, что подразумевает «теологические» объяснения. Психологии как науке не пристало требовать гипостазирования образа Божества. Но, в соответствии с фактами, она должна учитывать существование этого образа. Точно так же она учитывает инстинкты, но не присваивает себе права на постижение сути инстинктов. Психологические факторы, так обозначенные, очевидны всем, однако никто не понимает, каковы эти факторы сами по себе. Нам ясно, что образ Бога соответствует определенному комплексу психологических фактов, то есть выступает величиной, которой можно оперировать, но что такое «Бог» само по себе – это вопрос за пределами познаний психолога. Сожалею, что мне приходится повторять эти азбучные истины.

На сем я высказал практически все, что имел сказать относительно общих вопросов психологии сновидений [28]28
  Ряд дополнительных замечаний приводится в статье, написанной значительно позже (см. следующую работу в данном сборнике. – Ред.).


[Закрыть]. Я намеренно избегал вдаваться в подробности, которые надлежит оставить для изучения клинического материала. Обсуждение общих вопросов позволило нам затронуть широкий круг проблем, что, в общем-то, неизбежно при описании сновидений. Конечно, можно было бы сказать очень многое о целях анализа сновидений, но, поскольку анализ сновидений есть лишь этап аналитической работы в целом, мне тогда пришлось бы приступить к изложению принципов психотерапии как таковой. Такое тщательное изложение сущности психотерапии потребовало бы ряда предварительных изысканий, в которых развитие дисциплины рассматривалось бы с разных сторон. То есть это чрезвычайно сложная задача, пускай отдельные авторы стараются превзойти друг друга в упрощенчестве и уверить нас, будто «корни» болезни обнаруживаются предельно просто. Не могу удержаться от того, чтобы не предостеречь против столь фривольного подхода. Сам я предпочел бы, чтобы серьезные умы основательно и добросовестно взялись за обсуждение тех крупных проблем, которые помог обнажить анализ. Академической психологии пора спуститься с небес на землю и обратиться к реальной человеческой психике, не предаваясь исключительно лабораторным экспериментам. Нельзя далее терпеть, чтобы профессора запрещали своим ученикам заниматься аналитической психологией, отрицали само употребление аналитических понятий или обвиняли нашу психологию в том, что она, вопреки научным традициям, принимает во внимание «обыденный опыт». Да, психология в целом извлекла бы немалые выгоды из кропотливого изучения сновидений, сумей она избавиться от необоснованного и дилетантского предубеждения, будто сновидения вызываются исключительно соматическими раздражителями. Переоценка соматического фактора в психиатрии – одна из важнейших причин того, почему психопатология не добивается успехов, если ее напрямую не подпитывают аналитическими процедурами. Догмат о том, что «болезни разума суть болезни мозга» представляет собой пережиток материализма 1870-х годов. Он превратился в предрассудок, тормозящий развитие и ничем не подкрепленный. Даже будь верным утверждение, что все психические болезни суть заболевания мозга, отсюда вовсе не следовало бы, что не нужно изучать психическую составляющую болезней. Указанный предрассудок давно используется для того, чтобы дискредитировать все попытки двигаться в означенном направлении. Доказательств того, что все душевные расстройства суть болезни мозга, предоставлено не было, их попросту не найти, как не найти подтверждений тому, что человек мыслит или поступает тем или иным образом из-за того, что какие-либо белки распались или соединились в тех или иных клетках. Подобный взгляд прямо ведет к материалистическому заклинанию: «Что человек ест, то он и есть». Сторонники такого взгляда видят нашу психическую жизнь как совокупность анаболических и катаболических процессов [29]29
  Анаболические процессы ведут к образованию высокомолекулярных соединений, а катаболические – к распаду последних. – Примеч. пер.


[Закрыть] в клетках мозга. Сами эти процессы по необходимости трактуются как лабораторный синтез или дезинтеграция, ведь рассматривать их как «живые» процессы совершенно невозможно, если только мы не начнем мыслить в терминах жизненных процессов как таковых. Но именно так следовало бы мыслить клеточные процессы, если определять их ценность по материалистическому мировоззрению. Тем самым мы вышли бы за пределы материализма, ибо жизнь нельзя считать функцией материи; она есть процесс, существующий сам по себе и в себе самом, такой, который подчиняет себе энергию и материю. Жизнь как функция материи предполагает спонтанность зарождения, доказательств чего ждать предстоит еще очень и очень долго. Оснований рассматривать психическое как мозговой процесс у нас не больше, чем оснований понимать жизнь как таковую с односторонней, произвольной, материалистической точки зрения, лишенной доводов в свою пользу; между тем не подлежит сомнению факт, что сама попытка вообразить нечто подобное сумасбродна и распространяет это сумасбродство вовне, если принимать его всерьез. В действительности же психический процесс следует трактовать именно как психический, а не как органический клеточный процесс. Сколько бы ни возмущались «метафизическими фантомами» при виталистском [30]30
  Витализм – философское учение, которое постулирует наличие в живых организмах некоей сверхъестественной жизненной силы, якобы управляющей жизнедеятельностью. Примером витализма может служить теория «животного магнетизма» А. Месмера (месмеризм). – Примеч. пер.


[Закрыть] объяснении клеточных процессов, никуда не уйти от того обстоятельства, что физическая гипотеза признается научной при всей своей фантастичности. Она, впрочем, соответствует материалистическому предрассудку, и потому любая бессмыслица, призванная свести психическое к физическому, тотчас становится научной истиной. Хочется надеяться, что не слишком далеко то время, когда этот устаревший реликт обессмысленного «врожденного» материализма будет отринут умами наших ученых.

О сущности сновидений

Впервые опубликовано в сборнике «Ciba-Zeitschrift», вып. IX (Базель, июль 1945). В переработанном и дополненном виде статья вошла в сборник «О психической энергии и сущности сновидений» (Цюрих, 1948).

О сущности сновидений

Медицинская психология отличается от прочих научных дисциплин тем, что ей приходится иметь дело со сложнейшими проблемами, будучи лишенной как проверенных процедурных правил, так и результатов верифицируемых экспериментов наряду с фактами, доступными логическому объяснению. Взамен этого она сталкивается с бессчетным множеством изменчивых иррациональных событий, поскольку психическое есть, пожалуй, самое непостижимое и загадочное явление среди тех, с которыми довелось ознакомиться научной мысли. Мы должны допустить, что все психические явления, в самом широком смысле, так или иначе каузально обусловлены, но полезно помнить, что каузальность в конечном счете проявляется лишь статистически. Поэтому будет в некоторых случаях вполне уместно признать толику абсолютной иррациональности, даже если, из эвристических соображений, мы рассматриваем каждый случай по отдельности, изучая его причины и следствия. Но и здесь нелишним будет учитывать хотя бы одно классическое различие в понятиях, а именно, различие между causa efficiens и causa finalis [31]31
  Движущая причина, конечная причина (лат.). – Примеч. ред.


[Закрыть]. Для психологии вопрос: «Почему нечто произошло?» вовсе не обязательно сулит больше результатов, чем другой вопрос: «С какой целью это произошло?».

Среди множества головоломок медицинской психологии выделяется та, которую можно назвать производной: это проблема сновидений. Было бы любопытно и одновременно затруднительно обсуждать сновидения исключительно в их медицинском выражении, то есть с точки зрения диагноза и прогнозирования патологических состояний. Фактически сновидение связано со здоровьем и болезнью, а поскольку оно, в силу своего бессознательного происхождения, черпает материал из обилия сублиминальных впечатлений, то сновидение способно порой продуцировать образы, полезные для выявления общей картины. Так нередко случалось со мною в тех случаях, когда наблюдалось расхождение в диагнозе на основании органических и психогенных симптомов, что вызывало определенные трудности. Некоторые сновидения также важны для прогнозирования [32]32
  См. мою работу «Практическое использование анализа сновидений». [Рус. пер. – Юнг К. Г. Практика психотерапии. М., 1998. – Ред.]


[Закрыть]. Впрочем, в этой области до сих пор отсутствуют необходимые изыскания, например, тщательно собранные истории болезней и тому подобное. Врачи с психологической подготовкой по-прежнему не записывают сны пациентов систематически, хотя это позволило бы собрать материал, который помог бы прояснить последующие обострения тяжелых заболеваний или даже летальные исходы, иными словами, событий, результат которых нельзя было предвидеть на начало записей. Вообще исследование сновидений есть дело всей жизни, их тщательное изучение требует сотрудничества многих специалистов. Посему в этом кратком обзоре я предпочту изложить фундаментальные вопросы психологии сновидений и толкования снов таким образом, чтобы люди, не имеющие опыта в данной области, смогли бы составить себе общее представление об этой области и об исследовательском методе. Тот, кто хорошо знаком с материалом, вероятно, согласится со мной – усвоение основополагающих принципов намного важнее казуистического накопления данных, которое не в состоянии заменить недостаток опыта.

Сновидение – это фрагмент непроизвольной психической деятельности, осознаваемой ровно настолько, чтобы этот фрагмент репродуцировался при пробуждении индивидуума. Среди всех психических явлений сновидение представляет, быть может, больше всего «иррациональных» фактов. Кажется, что оно обладает минимумом той логической связанности и иерархии ценностей, какие присущи прочим элементам сознания, и потому сновидение менее всего проницаемо и постижимо. Сновидения, которым свойственна логическая, этическая или эстетическая целостность, можно считать исключениями. Обычно сновидение есть причудливое и непонятное творение, которое обладает множеством «дурных качеств» – отсутствием логики, сомнительной моралью, неприглядной формой и очевидной абсурдностью или бессмыслицей. Поэтому слишком часто люди склонны отмахиваться от снов как от глупых нелепиц, лишенных какой бы то ни было ценности.

Всякое истолкование сновидения есть психологическое утверждение по поводу какого-то содержания. Это небезопасно, ведь сновидец, подобно большинству людей, обыкновенно выказывает удивительную чувствительность к критическим замечаниям, причем не только к ошибочным, но прежде всего к верным. Поскольку невозможно, исключая совершенно особые условия, разгадать смысл сновидения без соучастия самого сновидца, требуется экстраординарный такт для того, чтобы не задеть излишне его чувство собственного достоинства. Например, что можно сказать, если пациент поведает тебе ряд своих непристойных сновидений, а затем спросит: «Почему я вижу такие отвратительные сны?». На подобный вопрос лучше вообще не отвечать, потому что ответ затруднителен по многим причинам, в особенности для начинающего аналитика, и велик риск в подобных обстоятельствах произнести некое неловкое словечко, прежде всего тогда, когда аналитик полагает, что он знает ответ на такой вопрос. Понимать сны настолько непросто, что я уже давным-давно взял себе за правило, когда кто-то рассказывает мне свой сон и спрашивает моего мнения, перво-наперво говорить себе самому: «У меня нет никакого ответа на вопрос о том, что означает данное сновидение». После этого можно приступать к изучению сновидения.

Здесь читатель наверняка захочет спросить: а стоит ли в каждом конкретном случае искать смысл сновидения? Даже если допустить, что сновидения вообще имеют некий смысл и что этот смысл можно выявить?

Легко доказать, что животное относится к позвоночным, если обнажить его спинной хребет. Но как прикажете обнажать внутреннюю, смысловую структуру сновидения? По всей видимости, сновидения не следуют никаким четко составленным законам построения или закономерным способам функционирования, если не считать некоторых хорошо известных «типичных» снов наподобие кошмаров. Тревожные сновидения нельзя назвать редкостью, однако они никоим образом не являются постоянными. Также мы знаем о типичных мотивах сновидений, знакомых даже непосвященным: полеты, восхождение по лестнице или подъем на гору, прогулка без достаточного количества одежды, выпадение зуба, толпы людей, гостиницы, вокзалы, железная дорога, самолеты, автомобили, страшные животные (змеи) и т. п. Эти мотивы встречаются очень часто, но их одних слишком мало для того, чтобы подтвердить существование какой-либо закономерности в сновидениях.

Некоторым людям снятся повторяющиеся сны. Особенно это характерно для молодых, но бывает и так, что одни и те же сны посещают человека на протяжении десятилетий. Нередко это чрезвычайно яркие сновидения, после которых остается убежденность в том, что «они должны что-то значить». Такое чувство вполне оправданно, если признать, даже соблюдая все предосторожности, что время от времени складываются определенные психические ситуации, способные вызывать сновидения. Но «психическая ситуация» есть нечто, если вообще возможно ее описать, тождественное конкретному значению – при условии, разумеется, что мы не будем упрямо придерживаться гипотезы (ничуть не доказанной), будто все сновидения можно проследить до несварения желудка, засыпания на спине и тому подобного. На самом деле такие сновидения и вправду искушают придумать для них какую-то рациональную причину. То же самое верно и в отношении так называемых типичных мотивов, которые многократно повторяются в длинных сериях сновидений. Здесь тоже трудно отделаться от впечатления, будто «они что-то означают».

Но как нам вычленить достоверное значение и как затем подтвердить правильность своего истолкования? Можно, например, хотя это будет ненаучно, предсказывать грядущие события по сновидениям посредством сонника и давать толкования по последующим событиям, допуская, конечно, что смысл сновидения заключается в предвосхищении будущего.

Другой способ напрямую указать на значение сновидения может состоять в том, чтобы обратиться к прошлому и реконструировать ранний опыт по возникновению во сне определенных мотивов. Возможности такой реконструкции ограниченны, однако этот способ изрядно пригодится, если получится с его помощью разузнать о чем-то, имевшем место в действительности, но остававшемся для сновидца неосознанным – во всяком случае, таким, о чем он не хотел бы вспоминать ни при каких обстоятельствах. Если же дело обстоит иначе, перед нами всего-навсего образы воспоминаний, появление которых в сновидении, во‐первых, никем не оспаривается и которые, во‐вторых, совершенно посторонние по смыслу, если мы говорим о содержательной функции сновидения: с тем же успехом сновидец мог бы сообщить все то же самое сознательно. К сожалению, возможности прямого доказательства смысла сновидения на сем исчерпываются.

Величайшая заслуга Фрейда в изучении сновидений заключается в том, что он обозначил верное направление для истолкования снов [33]33
  См. его работу «Толкование сновидений». [Рус. пер. – Фрейд З. Толкование сновидений / Большая книга психики и бессознательного. М., 2015. – Ред.]


[Закрыть]. Самое важное то, что он признал невозможность толкования без участия сновидца. Слова, составляющие рассказ о сновидении, сами по себе многозначны и противоречивы. Если, к примеру, кому-то снится стол, то нам неведомо, что этот предмет означает для сновидца, хотя слово «стол» звучит достаточно недвусмысленно. Так, мы не знаем, тот ли это стол, за которым сиживал отец сновидца, отказавший сыну в какой бы то ни было дальнейшей финансовой поддержке и выгнавший его из дома как бездельника. Полированная поверхность этого стола запечатлелась в «дневном» сознании сновидца как свидетельство его прискорбной непригодности к делу – и могла проникнуть в ночные сновидения. Именно это наш сновидец понимает под «столом». Потому нам необходима его помощь – чтобы ограничить множественность значений слов теми, которые существенны и показательны в данном случае. Тот факт, что стол обозначает некое постыдное событие в жизни сновидца, может вызвать сомнения у человека, который не присутствовал при разговоре отца с сыном. Но для сновидца, как и для меня, места сомнениям нет. По всей видимости, толкование сновидения в первую очередь есть опыт, который поначалу несет ценность только для двух человек.

Если мы устанавливаем, что «стол» в сновидении означает именно тот самый роковой стол и все то, что с ним связано, тогда, пусть мы не объяснили сам сон, можно считать, что истолкован хотя бы один существенный мотив. Иначе говоря, мы узнали субъективный контекст для слова «стол».

Мы пришли к этому выводу посредством тщательного анализа ассоциаций сновидца, которыми он с нами делился. Последующие процедуры, которым Фрейд подвергал содержания сновидений, я должен отвергнуть, поскольку в них слишком явно ощущается предвзятое мнение, будто суть снов заключена в исполнении «вытесненных желаний». Такие сновидения бывают, но их наличие отнюдь не доказывает, что все без исключения сновидения надо трактовать как исполнение желаний; ровно так же можно усмотреть подобное в помыслах сознательной психической жизни. Нет ни малейших оснований предполагать, что бессознательные процессы, лежащие «под» сновидениями, в своей форме и содержании более ограниченные и односторонние, нежели процессы сознания. Скорее можно допустить, что сознательные процессы сводятся к ряду категорий, так как они обыкновенно отражают закономерности или даже рутину сознательного образа жизни.

На основании этих выводов и ради выявления смысла сновидений я разработал методику, которую назвал «уточнением контекста». Она состоит в том, чтобы убедиться, что каждая тень смысла для каждой примечательной подробности сновидения устанавливается посредством ассоциаций в разговоре со сновидцем. Я действую здесь так же, как при расшифровке трудночитаемого текста. Эта методика не всегда приносит полезные результаты; зачастую мы получаем на первых порах лишь намек на нечто важное. Приведу следующий пример. Однажды я лечил молодого человека, который сообщил мне, что счастливо помолвлен – с девушкой из «хорошей» семьи. В его сновидениях, однако, девушка часто представала в неприглядном виде. Из контекста следовало, что бессознательное сновидца окружило фигуру невесты множеством скандальных историй из совершенно другого источника; самому юноше, как и мне, этого никак было не понять. Из постоянного повторения таких сцен напрашивалось мнение, что, несмотря на сознательное сопротивление пациента, у него имелась бессознательная склонность выставлять свою невесту в двусмысленном свете. Он сказал мне, что, окажись все правдой, это была бы катастрофа. Обострение невроза случилось у него через короткое время после помолвки. Пусть сама мысль о том была для юноши нестерпимой, его подозрения в отношении невесты показались мне настолько значимыми, что я посоветовал ему провести небольшое расследование. Выяснилось, что подозрения были вполне обоснованными, а «шок» от столь драматического открытия вовсе не погубил пациента – наоборот, избавил его от невроза, а также и от невесты. Словом, хотя уточнение контекста привело в итоге к обнаружению «немыслимого» смысла и тем самым к явно нелепому толкованию сновидения, все же это толкование оказалось верным, что подтвердилось в ходе расследования. Этот случай – редкий образчик простоты истолкования, и будет лишним подчеркивать, что совсем немногие сновидения поддаются столь легкому истолкованию.

Разумеется, исследование контекста есть элементарная, почти механическая работа, необходимая лишь на подготовительном этапе. Но вот следующее за нею производство читабельного текста, то есть фактическое истолкование сновидения, является, как правило, чрезвычайно трудной задачей. Тут требуется психологическая эмпатия, способность к координации усилий, интуиция, знание жизни и людей, а главное – некая особая «изощренность», которая опирается как на обширные познания, так и на определенную «intelligence du coeur» [34]34
  Букв. «разумность сердца» (фр.), то есть эмоциональное восприятие. – Примеч. ред.


[Закрыть]. Все перечисленные качества, в том числе последнее, важны для искусства постановки медицинских диагнозов как таковых. Для умения понимать сновидения не нужно «шестое чувство», но необходимо нечто большее, нежели рутинные схемы, которые обнаруживаются в вульгарных сонниках или которые неизбежно возникают под влиянием предвзятого мнения. Стереотипного толкования «сновидческих» мотивов следует избегать, единственными обоснованными толкованиями надлежит считать лишь те, к которым мы приходим через утомительное уточнение контекста. Даже если у кого-то изрядный опыт в таких делах, все равно приходится снова и снова, приступая к анализу очередного сновидения, расписываться в своем полном неведении и отвергать все сложившиеся предрассудки, ожидать чего-то совершенно нового.

Пусть даже сновидения относятся к определенной установке сознания и к конкретной психической ситуации, коренятся они в отдаленных темных безднах сознательного разума. За неимением лучшего слова мы называем эти бездны бессознательным. Нам неизвестна его природа сама по себе, но мы наблюдаем некие последствия, из признаков которых отваживаемся выводить умозаключения о природе бессознательного психического. Так как сновидения суть самые распространенные и самые обыденные проявления бессознательного психического, они обеспечивают нас основным материалом для его изучения.

Поскольку значение большинства сновидений не совпадает с устремлениями сознательного разума, а демонстрирует, наоборот, разнообразные отклонения, мы обязаны допустить, что бессознательному, или матрице сновидений, присуща некая самостоятельная функция. Я предпочитаю говорить об автономности бессознательного. Сновидения не только отказываются подчиняться нашей воле, но зачастую прямо и выраженно сопротивляются намерениям сознания. Это противостояние не всегда проявляется наглядно: порой сновидение совсем чуть-чуть отклоняется от сознательной установки и вносит малозаметные изменения; иногда оно даже совпадает с сознательным содержанием и устремлениями сознания. Когда я попытался выразить его поведение в виде формулы, то единственно адекватным мне показалось понятие компенсации, которое одно позволяет суммировать все разнообразие способов, каким ведет себя сон. Компенсацию следует строго отличать от дополнения (комплементарности). Последнее понятие слишком узкое и суровое по своему смыслу, оно непригодно для объяснения функции сновидений, поскольку обозначает отношение, в котором две составляющие дополняют одна другую более или менее механически [35]35
  Сам принцип комплементарности это заявление вовсе не оспаривает. Понятие компенсации лишь служит его психологическим уточнением.


[Закрыть]. С другой стороны, компенсация, как следует из самого термина, есть некоторое сопоставление данных и точек зрения ради уточнения или исправления.

Здесь открываются сразу три возможности. Если сознательная установка по поводу жизненной ситуации будет преимущественно односторонней, то сновидение займет противоположную позицию. Если сознание выбирает место, более или менее приближенное к «середине», то сновидение довольствуется его вариантами. Если же сознательная установка «верна» (адекватна), то сновидение полностью с нею смыкается и усиливает ее «правоту», но не теряет при этом свою автономию. Поскольку мы никогда не знаем наверняка, как надлежит оценивать сознательную ситуацию того или иного пациента, истолкование сновидения, естественно, невозможно без разговора со сновидцем. Но даже если мы осведомлены о сознательной ситуации, то все равно ничего не известно об установках бессознательного. Поскольку бессознательное представляет собой матрицу не только сновидений, но и психогенных симптомов, вопрос об установках бессознательного имеет особую практическую важность. Бессознательное, совершенно «не заботясь» о том, ощущаю ли я заодно с ближними свою сознательную установку как верную, может, так сказать, «быть другого мнения». Последнее обстоятельство важно, в частности, при неврозах, и дело тут не в безразличии (бессознательное вполне способно вызывать всевозможные нежелательные расстройства посредством «ошибочных» действий, нередко ведущих к серьезным последствиям, или провоцировать появление невротических симптомов). Такие расстройства суть следствия разлада между сознанием и бессознательным. «При нормальных условиях», как принято говорить, между ними должна наблюдаться гармония. Впрочем, очень часто ее заменяет разлад, и в этом состоит причина множества психогенных несчастий, от тяжелых несчастных случаев и болезней до безобидных lapsus lingae [36]36
  Языковых ляпсусов (лат.), т. е. оговорок. – Примеч. ред.


[Закрыть]. Своими знаниями об этом отношении мы обязаны Фрейду [37]37
  См. работу Фрейда «Психопатология обыденной жизни». [Рус. пер. – Фрейд З. Психопатология обыденной жизни. М.: АСТ, 2022. – Ред.]


[Закрыть].