Текст книги "Бесполезные мемуары"

Глава IX
Моя последняя любовь

Боккаччо смог бы написать одну из своих милых новелл из истории моей последней любви. Я не могу не остановиться на этом сюжете, который задевает меня за сердце, и прошу позволения быть на этот раз отчасти многословным.

Вернувшись под крышу отцов, я снова завладел своей комнаткой на верхнем этаже дома. Я целыми днями предавался там моим легкомысленным занятиям: писал, рифмовал и читал, наслаждаясь звуками свежего ангельского голоса, певшего жалобные арии и грустные песни. Этот нежный голос раздавался из соседнего дома, отделенного от нашего узким проулком. Мои окна выходили на сторону того дома. Я не преминул воспользоваться случаем увидеть прекрасную певицу, сидящую около своего маленького балкончика и обшивающую бельё с самым скромным видом. Опершись локтем о край своего окна, я оказался так близко от этой молодой женщины, что, опасаясь быть невежливым, не мог обойтись без приветствия. Она вежливо вернула мой привет. Этой девушке только что исполнилось семнадцать лет и она недавно вышла замуж. Она была одарена всеми прелестями, что природа может предоставить в этом возрасте, таком ярком. Кожа у нее была ослепительной белизны, фигура стройная, тонкая, взгляд прямой и нежный, осанка почти величественная. Формы груди, рук и кистей обладали замечательной чёткостью и чистотой линий. Красная лента вокруг лба, поддерживающая сзади тяжелый узел великолепных волос, придавала законченность античной причёске, гармонировавшей с её серьезным лицом. Несмотря на столь многие прелести, опыт моих прошлых влюблённостей, слегка обескураживающий, заставлял мое сердце придерживаться платонических взглядов.

В Венеции соседку можно видеть очень близко, когда только ширина улицы отделяет вас от неё; если она красива, её взгляды встречают так часто и так охотно, что знакомство между ней и вами возникает непроизвольно. Одним прекрасным утром вы совершенно поражены, оказавшись осведомлённым о её здоровье, её семье и как она провела ночь. Соседка жалуется на влияние сирокко, и после нескольких незначительных фраз вам становится обидно, что она считает вас неспособным сказать ничего более существенного, потому что она ведь не должна принимать вас за дурака. Именно с этой идеей я однажды спросил молодую женщину, почему она никогда не поёт ничего, кроме этих скорбных арий. Она ответила, что обладает меланхолическим темпераментом и поёт для собственного удовольствия и что только в самой печальной музыке находит утешение своему мрачному настроению. «Но, – сказал я, – Вы молоды, очаровательны, на Вас изысканные украшения, откуда же эта грусть, совершенно не согласная с Вашим возрастом и наполняющая меня удивлением?» – «Если бы Вы были женщиной, – ответила она улыбаясь, – вы бы знали, какое впечатление могут производить на ум женщины жизнь и явления этого мира».

Слегка философический аромат этого ответа задел мое сердце. Благопристойность, серьёзность, честность, хорошее образование этой молодой венецианки поставили её в моих глазах намного выше диких далматинок, которых я знал. Я склонялся к мысли, что моя соседка могла бы стать той простой и добродетельной подругой, которую моя романтическая душа видела в мечтах. Пренебрегая отдыхом, я постоянно возвращался к окну, чтобы затеять какой-нибудь маленький диалог, и, несомненно, у соседки было много белья для шитья, поскольку она не отходила от своего балкона. Чтобы развлечь ее, я говорил с ней веселым тоном, сочетающим метафизику и бурлескные шутки. Мне едва удавалось вызывать у неё незаметные улыбки. Эта серьёзность меня задевала, живость диалогов от этого возрастала. Мы беседовали и рассуждали вместе, и когда я загорался, соседка втыкала иголку в свою работу, слушая меня со вниманием, как если бы я был книгой, трудной для понимания, а потом отвечала кратко, с умом, здравым смыслом и сообразительностью, которые пробуждали во мне надежду и желание. Эти беседы продолжались более месяца, когда однажды молодая женщина, увидев меня, покраснела с встревоженным и недовольным видом. Пока я, как обычно, говорил об общих вещах, она казалась все более тревожной и раздраженной, как если бы ждала от меня некоторых объяснений. Я слишком уважал её, и был слишком мало тщеславен, чтобы подумать, что она ожидает от меня признания в любви; поэтому, не понимая её волнения, я сказал ей, что вижу на её лице озабоченность, которая, по-видимому, делает мое присутствие нежелательным. Я откланялся, собираясь отойти от окна, но она встала со стула и позвала меня обратно. «Постойте, пожалуйста, – сказала она. – Разве вы не нашли два дня назад мою записку, в ответ на письмо, которое вы мне написали, и не получили ли Вы маленький портрет?» – «Какая записка? Какой ответ? Какой портрет? – спросил я удивлённо. – Я ничего не знаю об этом». «О Боже! – закричала она, падая на спинку стула, – горе мне! Меня обманули!» После других восклицаний горя и ужаса прекрасная страдалица немного собралась с духом. «Сегодня, – говорит она с живостью, – мне разрешено поехать в Джудекку, к одной из моих теток, которая находится в монастыре. Приезжайте в двадцать один час на мост Сторто у Санта-Аполлинарио. Вы увидите гондолу у берега, в окне которой будет белый платок. Взойдите на эту гондолу без колебаний, вы найдете меня там. Вы узнаете, какую опасность навлекла на меня моя неосторожность. Будьте моим советником и, если я заслужила ваше сострадание, не отказывайте мне в нём. Я Вас считаю хорошим и мудрым человеком и верю Вам». Сказав это, она исчезла как тень. Я был ошеломлён, ломал голову, не имея возможности что-либо понять, но решил пойти разыскать близ Сторто гондолу с белым платком. Я пообедал в спешке и полетел к Санта-Аполлинарио. Гондола прибыла в назначенное время, я увидел платок и спустился к моей соседке, с одной стороны, будучи рад сидеть рядом с такой красивой особой, а с другой – желая разобраться с таинственной историей записки и портретной миниатюры. Дама была великолепна. Глаза её блестели сквозь черную вуаль. Жемчуга украшали слоновой кости шею, уши и пальцы. Она приказала гондольеру задёрнуть шторы, и мы поплыли к женскому монастырю на Джудекке. Самым нежным тоном, опустив ресницы, моя соседка попросила прощения за то, что меня побеспокоила, и молила не возыметь на её счёт дурного мнения из-за этого свидания, которое может скомпрометировать честную и замужнюю особу. Лишь уважение, которое она испытывает к моему характеру, мои благоразумие и разум смогли побудить её решиться на этот рискованный шаг. «Перейдём к фактам, – сказала она наконец. – Мое замешательство велико, но, прежде всего, вы, наверное, не знаете, что мой муж оказал гостеприимство семье из двух бедных людей, которые занимают на первом этаже нашего дома комнату и кухню?» – «Уверяю вас, – ответил я, – что не знал абсолютно о существовании этих двух людей». Соседка закрыла в отчаянии глаза. «И тем не менее, – продолжала она, – этот человек, который живет у нас, ещё вчера заверил меня, что он ваш друг, что пользуется вашим доверием и, предатель, тайно передал от вас письмо, которое Вы можете почитать». Говоря так, юная дама вручила мне открытый листок с запиской, почерк которой мне был незнаком. Я принялся читать этот клочок бумаги: то была галиматья из пошлых комплиментов, напыщенной лести, глупых гипербол, все смешано со стихами, украденными у Метастазио. В заключение в этом куске элоквенции говорилось, что, будучи влюбленным в свою соседку и не имея возможности жить без нее, я, по крайней мере, хотел бы иметь её портрет, чтобы расположить на сердце это милое изображение, которое послужит бальзамом на раны, причинённые мне Купидоном.

«Возможно ли, – вскричал я, – чтобы Вы, удостоив меня таких любезных оценок за мудрость, осторожность и сдержанность, могли заподозрить меня в авторстве этого глупого вздора?» «Увы! – сказала соседка, – это правда, что мы, женщины, никогда не можем избавиться от тщеславия, что заставляет нас сходить с ума и слепнуть! Негодяй, который живёт у меня из милости, сказал мне сотню других вещей, в дополнение к записке, и я решилась, проявив слабость, дать ему ответ, сопроводив его портретом, украшенным бриллиантами. Я не сомневалась в вашей порядочности; если бы мой муж спросил об этой миниатюре, Вы, я думаю, мне бы её вернули. Итак, вы не получили ни моего ответа, ни моего портрета?» – «Как! – вскричал я, – вы до сих пор считаете меня способным вас обманывать?» – «Нет, нет, – сказала она, – я вижу, что вы на это неспособны. Несчастная! Что я натворила! Моя записка, мой портрет в руках этого человека! А что же мой муж! Будьте милосердны, посоветуйте мне что-нибудь!» Бедный ребенок стал плакать. «Чтобы дать вам совет, – ответил я, – я должен знать, кто эти двое людей, что проживают в Вашем доме, и какие отношения у Вас с ними». – «Я считала их честными людьми, – сказала моя соседка, вытирая слезы. – Мужчина – бедняга, который едва зарабатывает на необходимое, арендуя грузовую лодку. Женщина, хорошее и благочестивое существо, кажется, привязана ко мне, и я привязана к ней. Часто я помогала ей в её нищете, и она выказывала благодарность. Когда она была со мной, я рассказывала ей о некоторых тонкостях домашнего хозяйства, о которых могут судачить женщины, и на незнание которых она жаловалась. Она услышала мою болтовню с Вами в окне, и я терпела шутки на Ваш счёт, признаваясь ей в своей склонности к Вам, с простодушием новобрачной, которая знает свои обязанности и не хочет ими пренебрегать. Женщина посмеялась надо мной и ободрила без увёрток, призвав не беспокоиться. Это все, что я могу сказать об этих людях, и, может быть, вы мне на это скажете, что и это слишком долгий рассказ». Дама опустила глаза с наивной скромностью. «Того, что Вы мне сказали, недостаточно, – повторил я, – потому что вы всё ещё не раскаялись в вашей доверчивости. Эта особа, такая набожная, знала ли она, что у Вас был этот портрет, украшенный бриллиантами?» – «Конечно, я часто его ей показывала». – «Ну что ж! эта добрая христианка сговорилась со своим превосходным мужем, и вдвоём они пустились на этот обман, чтобы выманить у Вас портрет и алмазы. Это простой воровской приём. Беда в том, что эта ловкая пара вовлекла в свой заговор подделывателя надписей, чтобы изготовить это любовное письмо». – «Но что же мне теперь делать?» – «Скажите мне сначала, что за человек Ваш супруг и как вы живете с ним». – «Мой муж любит меня, он относится ко мне хорошо, и мы живем с ним в добром согласии. Он человек суровый и не любит визитов, но когда я хочу уйти из дома, поехать к родственникам или друзьям, он всегда дает мне разрешение». – «Ваша конфидентка, добрая христианка и воровка, знает, что вы мне назначили это свидание в гондоле?» – «Конечно, нет». – «Тем лучше! Не могу отрицать, Ваша неосмотрительность Вас подвела; вот единственное, что, как мне кажется, Вы можете сделать, чтобы уйти от опасности: забудьте про портрет, украшенный бриллиантами, и утешьтесь в этой потере, которая не поддается лечению. Если Вы попытаетесь его вернуть, разоблаченные воры смогут Вам навредить. Если ваш муж узнает об этом портрете, в таких обстоятельствах дама никогда не защищена от того, чтобы вызвать подозрение, горе, гнев, если при этом не найден предмет поисков. Не допускайте, чтобы Вас увидели в окне разговаривающей со мной; доведите до сведения Вашей конфидентки, что Вы изгнали из вашего сердца неподобающую дружбу. Продолжайте поддерживать с добротой отношения с этими двумя мошенниками и постарайтесь не показать ни малейшего недоверия. Если случится, что переносчик фальшивых записок принесёт для Вас новое послание, примите его, но мягко передайте отправителю, что Вы не будете отвечать, что Вы просите меня прекратить мои домогательства, что Вы подумали о своих обязательствах по отношению к мужу и что вы раскаялись в том, что прислали мне портрет. Я разрешаю Вам для этого случая говорить дурно обо мне и даже сказать, что у вас плохое мнение о моем характере. Если негодяй станет защищать меня, покажите себя твёрдой в своем намерении никогда не видеться со мной, дайте, в случае необходимости, несколько монет этому человеку, при условии, что он не будет больше передавать Вам ни слов, ни записок. Вот единственный разумный способ избежать опасности того, чтобы эти негодяи не повредили Вашей репутации и Вашему покою. Я очень удивлюсь, если через несколько дней Вы не признаете, что мои советы хороши».

Мне показалось, что я убедил молодую даму, она обещала в точности следовать моим указаниям и советам, за исключением одного пункта, потому что не смогла бы говорить обо мне дурно, в то время как её привязанность ко мне возрастает. Разговаривая таким образом, мы приплыли к Джудекке; моя соседка подала мне руку со смешанным выражением грусти и скромности, попросив сохранить дружеское отношение к ней и пообещав, что она тоже будет хранить и подтверждать это дорогое для неё чувство без ущерба для приличий. На этом я вышел из гондолы, пересел в другую лодку и вернулся в Венецию, размышляя о любви и об истории, которую услышал.