Текст книги "Учения дона Хуана"

– В каком направлении двигаться, обходя саженец?

– В каком хочешь. Но ты должен постоянно помнить, где закопал месиво из горшка и в каком направлении ты двигался вокруг саженца. При обходе всякий раз касайся его острием лишь слегка, и только напоследок уколешь поглубже. Делай это осторожно; стань на колени, чтобы рука случайно не дрогнула, потому что ни в коем случае нельзя сломать острие, чтобы оно не осталось в растении, тогда корень тебе больше не понадобится.

– Нужно ли при обходе что-нибудь говорить?

– Нет. Я сделаю это вместо тебя.

Суббота, 27 января 1962

Сегодня утром, как только я приехал, дон Хуан сказал, что покажет приготовление курительной смеси. Мы отправились в горы, далеко вглубь одного из каньонов. Дон Хуан остановился у высокого стройного куста, который по цвету заметно выделялся на фоне прочей растительности. Заросли вокруг куста были желтоватыми, тогда как сам куст – ярко-зеленым.

– Ты должен собрать с него листья и цветы, – сказал он. – Сегодня как раз подходящее время: День Всех Душ (El Dia De Las Animas).

Он вынул нож и срезал конец тонкой ветки, выбрал другую такую же и тоже срезал у нее верхушку, – и так до тех пор, пока в руках у него не оказалась горсть срезанных верхушек тонких веточек. Затем он сел на землю.

– Смотри сюда, – сказал он, – все эти ветки я срезал выше развилки между стеблем и двумя или более листьями. Видишь? Они все одинаковы. От каждой ветки я взял только верхушку, где листья свежие и нежные. Теперь нужно найти тенистое место.

Шли мы довольно долго, пока он не нашел то, что искал. Он вытащил из кармана длинный шнурок и привязал его одним концом к стволу, другим – к нижним ветвям двух кустов, протянув между ними, таким образом, что-то вроде бельевой веревки, на которой развесил вверх ногами срезанные веточки. Он равномерно расположил их вдоль шнурка; подвешенные за развилки, они напоминали кавалькаду всадников в зеленых плащах.

– Нужно следить, чтобы листья сохли в тени, – сказал он. – Место должно быть укромным и малодоступным. Это их защитит. Сушить надо в таком месте, где их почти невозможно найти. Когда листья высохнут, их нужно сложить в пакет и запечатать.

Он снял веточки со шнурка и забросил их в кустарник. Очевидно, он хотел только показать мне процедуру.

По пути он сорвал три разных цветка, сказав, что они тоже входят в смесь и собирать их следует в то же время, но складывать в отдельные глиняные горшки и сушить в темноте. Каждый горшок должен быть запечатан и плотно закрыт, чтобы цветы не покрылись плесенью. Листья и цветы добавляют в смесь, чтобы ее смягчить.

Из каньона мы вышли по руслу реки и, сделав большой крюк, вернулись к его дому. Поздно вечером мы уселись в его комнате, что случалось редко, и он рассказал мне о последней составляющей – грибах.

– В грибах – подлинная тайна смеси, – сказал он. – Их труднее всего раздобыть. Путешествие к местам, где они растут, трудное и небезопасное, а собрать именно те грибы, которые годятся, еще более рискованно. Кроме того, их можно спутать с другими, которые там растут и от которых больше вреда, чем пользы. Они только испортят хорошие грибы, если будут сушиться вместе. Чтобы не наделать ошибок и научиться разбираться в грибах, требуется время. Использование не тех грибов может нанести серьезный вред – и человеку, и трубке. Я знал людей, которые умерли на месте только оттого, что были небрежны со смесью.

Когда грибы собраны, их укладывают в бутыль из тыквы, поэтому впоследствии их уже нельзя перебрать. Дело в том, что грибы приходится вначале искрошить, чтобы протолкнуть через узкое горлышко бутыли.

– Сколько им там находиться?

– Год. Все остальные составляющие также запечатываются на год. Затем их отмеряют в нужной пропорции и по очереди размалывают в мелкий порошок. Грибочки размалывать не надо, потому что за год они сами превратятся в пыль; достаточно лишь раздавить комья. К четырем частям грибов добавляют одну часть смеси из других составляющих. Все это хорошенько перемешивают и ссыпают в мешочек вроде моего.

Он ткнул пальцем в кисет под рубашкой.

– Потом все составляющие опять собираются вместе, и только после того, как они убраны сушиться, смесь, которую ты приготовил, можно курить. В твоем случае это будет в следующем году. А еще через год смесь будет в твоем полном распоряжении, потому что будет собрана тобой. Когда будешь курить в первый раз, я сам зажгу для тебя трубку. Ты выкуришь всю трубку и будешь ждать. Дымок придет, ты его почувствуешь. Он даст тебе свободу видеть все, что ты захочешь. Это в самом деле непревзойденный союзник. Но всякий, кто его ищет, должен обладать непреклонной волей и устремленностью: во-первых, потому, что он должен рассчитывать вернуться и желать возвращения, иначе дымок его не отпустит; во-вторых, он должен рассчитывать и стремиться запомнить все, что даст ему увидеть дымок, иначе в голове останутся просто обрывки тумана.

Суббота, 8 апреля 1962

В беседах дон Хуан периодически использовал выражение «человек знания», но ни разу не объяснил, что это значит. Я попросил его объяснить.

– Человек знания – это тот, кто добросовестно и с верой переносит лишения и тяготы обучения, – сказал он. – Тот, кто без спешки, но и без промедления отправился в полный опасностей путь, чтобы разгадать, насколько это ему удастся, тайны знания и силы.

– Может ли быть человеком знания каждый?

– Нет, далеко не каждый.

– Что же тогда для этого нужно?

– Человек должен бросить вызов своим четырем извечным врагам и сразить их.

– И после победы над ними он будет человеком знания?

– Да, человек имеет право назвать себя человеком знания, только когда победит всех четырех.

– Тогда может ли любой, кто победит этих врагов, быть человеком знания?

– Любой, кто победит их, становится человеком знания.

– Но существуют ли какие-то особые требования, которым должен соответствовать человек, прежде чем начать битву со своими врагами?

– Нет. Стать человеком знания может пытаться любой, хотя очень немногие преуспевают в этом, но это естественно. Враги, которых встречает человек на пути к знанию, – в самом деле грозные враги. Большинство людей перед ними отступает и сдается.

– Что же это за враги, дон Хуан?

На этот вопрос он отвечать отказался, сказав лишь, что должно пройти много времени, прежде чем эта тема будет иметь для меня какой-то смысл. Я все же попытался ее удержать и спросил, могу ли стать человеком знания, например, я. Он ответил, что этого, пожалуй, никто не может знать наверняка. Но мне хотелось точно знать, нет ли какого-нибудь способа определить, есть ли у меня шанс. Он сказал, что это решит моя битва против четырех врагов: я выйду либо победителем, либо побежденным, но исход битвы предсказать невозможно.

Я спросил, не может ли он прибегнуть к колдовству или гаданию, чтобы увидеть исход. Он ответил совершенно безапелляционно, что результат битвы нельзя предвидеть никоим образом, поскольку быть человеком знания – вещь преходящая. Когда я попросил это растолковать, он ответил:

– Человеком знания не становишься навсегда. Более того – на самом деле никто не становится человеком знания. Или, скорее, дело обстоит так, что, победив четырех природных врагов, человек лишь на мгновение становится человеком знания.

– Скажи мне, что это за враги, дон Хуан?

Он не ответил. Я пытался настаивать, но он оборвал эту тему и заговорил о другом.

Воскресенье, 15 апреля 1962

Готовясь к отъезду, я решил еще раз спросить его насчет врагов человека знания. Я всячески отстаивал свои доводы, убеждая его, что меня здесь долго не будет, и потому неплохо бы записать все, что он мне скажет, чтобы потом подумать об этом на досуге.

Поколебавшись, он все же заговорил.

– Когда человек начинает учиться, он никогда не имеет четкого представления о препятствиях. Его цель расплывчата, его намерение неустойчиво. Он ожидает вознаграждения, которого никогда не получит, потому что еще не подозревает о предстоящих испытаниях.

Постепенно он начинает учиться – сначала понемногу, потом все успешней. И вскоре он приходит в смятение. То, что он узнает, никогда не совпадает с тем, что он себе рисовал, и его охватывает страх. Учение оказывается всегда не тем, чего от него ожидают. Каждый шаг – это новая задача, и страх, который человек испытывает, растет безжалостно и неуклонно. Его цель оказывается полем битвы.

И таким образом перед ним появляется его первый природный враг: Страх! Ужасный враг, коварный, неумолимый. Он таится за каждым поворотом, подкрадываясь и выжидая. И если человек, дрогнув перед его лицом, обратится в бегство, его враг положит конец его поискам.

– Что же с этим человеком происходит?

– Ничего особенного, кроме того, что он никогда не научится. Он никогда не станет человеком знания. Он может стать болтуном или безвредным напуганным человеком; но во всяком случае он будет побежденным. Первый враг поставил его на место.

– А что нужно делать, чтобы одолеть страх?

– Ответ очень прост: не убегать. Человек должен победить свой страх и вопреки ему сделать следующий шаг в обучении, и еще шаг, и еще. Он может быть полностью устрашенным, и, однако же, он не должен останавливаться. Таково правило. И наступит день, когда его первый враг отступит. Человек почувствует уверенность в себе. Его намерение укрепится. Обучение больше не будет пугающей задачей. Когда придет этот счастливый день, человек может сказать не колеблясь, что победил своего первого природного врага.

– Это происходит сразу или постепенно?

– Постепенно, и все же страх исчезает внезапно, в один миг.

– А может человек вновь испытать его, если с ним случится что-нибудь непредвиденное?

– Нет. Тот, кто однажды преодолел страх, свободен от него до конца своих дней, потому что вместо страха приходит ясность, которая рассеивает страх. К этому времени человек знает все свои желания и знает, что с ними делать; он может открывать для себя или предпринимать новые шаги в обучении, и все его действия пронизывает острая ясность. Человек чувствует, что для него не существует тайн.

И так он встречает второго врага: Ясность! Эта ясность, столь труднодостижимая, рассеивает страх, но она же и ослепляет. Она заставляет человека не сомневаться в себе. Она дает уверенность, что он ясно видит все насквозь. Благодаря ясности к нему приходит мужество, он не остановится ни перед чем. Но все это – заблуждение: это вроде чего-то неполного… Если человек поддастся своему мнимому могуществу, значит, он побежден вторым врагом и будет в обучении топтаться на месте. Он будет бросаться вперед, когда надо выжидать, или он будет выжидать, когда нельзя медлить. И так он будет топтаться, пока не выдохнется и потеряет способность научиться чему-нибудь еще.

– Что случится с ним после такого поражения? Он что, в результате умрет?

– Нет, не умрет. Просто второй враг перекрыл ему путь; и вместо человека знания он может стать отважным воином или, скажем, шутом. Однако ясность, за которую он так дорого заплатил, никогда не сменится вновь тьмой и страхом. Он будет ясно видеть до конца своих дней, но он никогда больше ничему не научится и ни к чему не будет стремиться.

– Что же ему делать, чтобы избежать поражения?

– То же, что и со страхом: победить ясность и пользоваться ею лишь для того, чтобы видеть и терпеливо ждать, и перед каждым новым шагом тщательно все взвешивать; а прежде всего – знать, что его ясность, в сущности, иллюзорна. И однажды он увидит, что ясность была лишь точкой перед глазами[7]7
  «Point before his eyes» (англ.): здесь – в значении «гипнотизирующий ориентир».


[Закрыть]. Только так он сможет одолеть своего второго природного врага и достичь такого положения, в котором ему уже ничто не сможет повредить. И это не будет заблуждением, всего лишь точкой перед глазами. Это будет подлинная сила.

На этом этапе ему станет ясно, что сила, за которой он так долго гонялся, наконец принадлежит ему. Он может делать с нею все, что захочет. Его союзник в его распоряжении. Его желание – закон. Он видит насквозь все вокруг. Это и значит, что перед ним третий враг: Сила!

Это – самый грозный враг. И конечно, легче всего – просто сдаться; ведь, в конце концов, ее обладатель действительно непобедим. Он хозяин, который вначале идет на обдуманный риск, а кончает тем, что устанавливает закон, потому что он – хозяин.

Здесь человек редко замечает третьего врага, который уже навис над ним. И он не подозревает, что битва уже проиграна. Он превращен своим врагом в жестокого, капризного человека.

– Он потеряет свою силу?

– Нет; ни ясности, ни силы он не потеряет никогда.

– Чем же он тогда будет отличаться от человека знания?

– Человек, побежденный собственной силой, умирает, так и не узнав в действительности, что с нею делать. Сила – лишь бремя в его судьбе. Такой человек не властен над самим собой и не может сказать, когда и как использовать свою силу.

– Является ли поражение от кого-нибудь из этих врагов окончательным?

– Разумеется. Раз уж человек однажды побежден, он ничего не может поделать.

– А может ли, например, тот, кто побежден силой, увидеть свою ошибку и ее исправить?

– Нет. Если человек сдался, с ним покончено.

– Но что, если он лишь временно был ослеплен силой, а потом отказался от нее?

– Ну, значит, не все потеряно; значит, он все еще пытается стать человеком знания. Человек побежден лишь тогда, когда он оставил всякие попытки и отрекся от самого себя.

– Но в таком случае получается, что человек может отречься от себя и испытывать страх целые годы, но в конце концов победить его.

– Нет, это не так. Если он поддался страху, то никогда его не победит, потому что будет избегать учения и никогда не отважится на новую попытку. Но если в течение многих лет он даже в центре своего страха не оставит попыток учиться, тогда он рано или поздно победит страх, потому что, в сущности, никогда ему не поддавался.

– Как победить третьего врага, дон Хуан?

– Он должен победить его пониманием. Человек должен прийти к пониманию того, что сила, которую он, казалось бы, покорил, в действительности ему не принадлежит и принадлежать никогда не может. Он должен утвердиться в неизменном самообладании, трезво и бескорыстно пользуясь всем, что узнал. Если он способен увидеть, что без самообладания ясность и сила хуже иллюзии, то достигнет такой точки, где все будет в его подчинении. Тогда он узнает, когда и как использовать свою силу. Это и будет означать, что он победил третьего врага и пришел к концу своего странствия в обучении.

И вот тут без всякого предупреждения его настигает последний враг: Старость! Это самый жестокий враг, которого нельзя победить, можно лишь оттянуть свое поражение.

Это пора, когда человек избавился от страхов, от безудержной и ненасытной ясности, пора, когда вся его сила в его распоряжении, но и пора, когда им овладевает неодолимое желание отдохнуть, лечь, забыться. Если он даст ему волю, если он убаюкает себя усталостью, то упустит свою последнюю схватку, и подкравшийся враг сразит его, превратив в старое ничтожное существо. Желание отступить затмит его ясность, перечеркнет всю его силу и все его знание.

Но если человек стряхнет усталость и проживет свою судьбу до конца, тогда его в самом деле можно назвать человеком знания, пусть ненадолго, пусть лишь на тот краткий миг, когда ему удастся отогнать последнего и непобедимого врага. Одного этого мгновения ясности, силы и знания уже достаточно.

Глава 4

Дон Хуан редко говорил открыто о Мескалито. Всякий раз, когда затрагивалась эта тема, я спрашивал, почему он ее избегает. Отвечать он отказывался, но всегда говорил о Мескалито как раз достаточно, чтобы укрепить во мне впечатление его антропоморфности. В передаче дона Хуана Мескалито был мужского рода не только благодаря соответствующему окончанию, которое свойственно словам мужского рода в испанском языке, но и благодаря его неизменному статусу «защитника и учителя». Такие характеристики лишь подтверждались при всяком новом разговоре.

Воскресенье, 24 декабря 1961

– «Трава дьявола» никогда никого не защищала. Ее назначение – давать силу, и не более того. Мескалито, напротив, великодушен, как дитя.

– Но ты же говорил, что он бывает устрашающ.

– Конечно, он устрашающ; но с тем, кто ему вверяется, он благороден и добр.

– Из чего видно, что он добр?

– Он – защитник и учитель.

– Каким же образом он защищает?

– Ты всегда можешь держать его при себе, а он будет следить, чтобы с тобой ничего не случилось плохого.

– Как это – держать при себе?

– В мешочке под рукой или на шее.

– Ты носишь его с собой?

– Нет, потому что у меня есть союзник. Но другие обычно носят.

– Чему же он учит?

– Правильно жить.

– А как он учит?

– Он показывает разные вещи и говорит, что есть что.

– Как?

– Сам увидишь.

Вторник, 30 января 1962

– Что ты видишь, когда Мескалито берет тебя с собой, дон Хуан?

– Такие вещи так просто не рассказывают. Этого я не могу тебе рассказать.

– Если ты расскажешь, с тобой что-нибудь случится?

– Мескалито – защитник; добрый, благородный защитник; но это не значит, что с ним можно шутить. Именно потому, что он добрый защитник, он может быть воплощением ужаса для тех, кто ему не нравится.

– Я и не думал шутить. Я просто хотел бы знать, что он показывает другим и что с ними делает. Я ведь описал тебе все, что со мной было.

– С тобой другое дело, возможно потому, что тебе неизвестны его пути. Приходится учить тебя этому совершенно так же, как учат ребенка.

– Сколько еще мне предстоит учиться?

– Пока он сам по себе не начнет приобретать для тебя смысл.

– А потом?

– Потом сам все поймешь. Тебе больше не понадобится ничего мне рассказывать.

– Можешь ли ты мне рассказать, куда тебя берет Мескалито?

– Я не могу говорить об этом.

– Я только хочу знать, существует ли какой-то другой мир, куда он берет людей?

– Существует.

– Это рай?

– Он берет тебя сквозь небо.

– То есть я хочу сказать, это те Небеса, где Бог?

– Ты говоришь чушь. Я не знаю, где Бог.

– Мескалито – это Бог, единый Бог? Или один из богов?

– Он просто защитник и учитель. Он – сила.

– Он что, сила внутри нас?

– Нет. Мескалито не имеет с нами ничего общего. Он вне нас.

– Но тогда каждый, кто принимает Мескалито, должен видеть его так же, как остальные.

– Ничего подобного. Для каждого он другой.

Четверг, 12 апреля 1962

– Почему ты не расскажешь мне побольше о Мескалито, дон Хуан?

– Нечего рассказывать.

– Но существует же, наверное, тысяча вещей, которые не мешало бы узнать, прежде чем я снова с ним встречусь.

– Нет. Я думаю, в твоем случае нет ничего такого, что тебе следовало бы знать. Я говорил уже – он с каждым другой.

– Я понял. Но все же хотелось бы знать, что обычно при встрече с ним испытывают.

– Суждения тех, кто о нем болтает, не многого стоят. Сам увидишь, какое-то время и ты будешь молоть о нем языком, но вскоре тебе это надоест.

– А ты не мог бы все-таки рассказать мне о своем первом опыте?

– Зачем?

– Тогда я знал бы, как себя вести с Мескалито.

– Ты уже знаешь больше меня. Ты в самом деле играл с ним, как ни трудно в это поверить. Когда-нибудь ты убедишься, как добр был к тебе защитник. В тот первый раз, не сомневаюсь, он сказал тебе великое множество вещей, но ты был глух и слеп.

Суббота, 14 апреля 1962

– Когда Мескалито показывает себя, он может принимать любую форму?

– Да, любую.

– В таком случае, какие, по-твоему, наиболее обычны?

– Обычных нет.

– Ты хочешь сказать, что он является в любой форме даже тем, кто хорошо с ним знаком?

– Нет. В любой форме он является тем, которые с ним знакомы лишь недавно, но для тех, кто давно его знает, он всегда постоянен.

– Каким образом постоянен?

– Он является им иногда как человек, вроде нас с тобой, иногда как свет.

– Мескалито когда-нибудь изменяет свою постоянную форму с теми, кто хорошо его знает?

– Я этого не знаю.

Пятница, 6 июля 1962

К вечеру 23 июня мы отправились в поход – как сказал дон Хуан, поискать «грибочки» в штате Чиуауа. Он предупредил, что поход будет длительным и нелегким; так оно и вышло.

В десять вечера мы прибыли в небольшой шахтерский городок на севере штата. От улицы, где я поставил машину, мы пошли на окраину, к дому его друзей, индейца племени тараумара и его жены, и там заночевали.

Часов в пять утра нас разбудил хозяин, который принес кашу и бобы. Пока мы ели, он говорил с доном Хуаном, но о нашем путешествии не сказал ни слова.

После завтрака хозяин наполнил водой мою флягу и положил мне в рюкзак пару булок. Дон Хуан флягу сунул мне, рюкзак приладил поудобней у себя на спине, поблагодарил хозяина и, повернувшись ко мне, сказал:

– Ну, пошли.

Около мили мы шли по грунтовой дороге, потом свернули в поле и через два часа были у подножия гор к югу от города. Мы начали подниматься по пологому склону, двигаясь на запад; когда склоны стали круче, дон Хуан сменил направление, и мы пошли на плато на восток. Несмотря на преклонный возраст, дон Хуан шагал с такой скоростью, что к полудню я полностью выдохся. Мы сделали привал, и он достал продукты.

– Если хочешь, можешь все съесть, – сказал он.

– А ты?

– Я не голоден, а позже эта еда не понадобится.

Я очень устал и проголодался, поэтому не спорил. Я решил, что сейчас самое время узнать наконец о цели путешествия, и как бы невзначай спросил:

– Как по твоим расчетам, мы здесь надолго?

– Мы пришли сюда, чтобы собрать немного Мескалито, и пробудем здесь до завтра.

– Где Мескалито?

– Да кругом.

Вокруг было полно кактусов разных видов, но пейота я среди них не заметил.

Мы снова отправились в путь и к трем пополудни оказались в длинной узкой долине среди крутых склонов. Мысль о том, что я, может, вот-вот найду пейот, который я никогда не видел в его природной среде, вызывала во мне необычайное возбуждение. Мы вошли в долину и прошли около четырехсот футов, когда я вдруг заметил три несомненных пейота – целое семейство слева от тропы, поднимавшейся над землей на несколько дюймов. Выглядели они как круглые мясистые зеленые розы. Я бросился к ним, крикнув дону Хуану.

Он точно не слышал и продолжал шагать, уходя все дальше. Я понял, что допустил оплошность, и весь остаток дня мы шли в молчании, медленно передвигаясь по плоской равнине, усеянной мелкими острыми камнями. Шли среди кактусов, вспугивая полчища ящериц, а иногда – одинокую птицу. Я без звука миновал не менее дюжины кактусов пейота.

К шести вечера мы были у подножия гор на краю долины. Мы взобрались на скалистый уступ. Дон Хуан сбросил рюкзак и сел.

Я опять проголодался, но еды больше не было. Я предложил собрать Мескалито и вернуться. Он поморщился и неодобрительно щелкнул языком, потом сказал, что здесь мы останемся на ночь.

Мы спокойно сидели. Слева была скала, а справа оставшаяся позади нас долина. Она тянулась довольно далеко, и отсюда было видно, что она шире и не такая плоская, как я думал, а кроме того, оказалось, что в ней полно небольших холмов и впадин.

– Завтра двинемся обратно, – сказал дон Хуан, не глядя на меня и указывая на долину. – На обратном пути мы будем его собирать. То есть подбирать его мы будем, только когда он окажется прямо на нашем пути. Это он будет находить нас, и никак иначе. Если захочет, он нас найдет.

Дон Хуан прислонился к скале и, отвернувшись, продолжал говорить так, будто кроме нас здесь был еще кто-то.

– Еще одно. Брать его буду только я. Ты будешь нести рюкзак или, может быть, просто идти впереди, пока не знаю. Но только на этот раз ты не будешь вопить и на него указывать, как это устроил сегодня.

– Прости, дон Хуан.

– Ладно. Ты не знал.

– Твой бенефактор учил тебя всему этому о Мескалито?

– Нет. О нем меня никто не учил. Меня учил сам защитник.

– Так что, Мескалито – это что-то вроде человека, с которым можно поговорить?

– Нет.

– Как же он тогда учит?

Некоторое время он молчал.

– Помнишь, что было, когда ты с ним играл? Ты ведь понимал его, верно?

– Да, понимал.

– Вот так он и учит. Тогда ты этого не знал, но если бы ты был к нему внимательней, он говорил бы с тобой.

– Когда?

– Когда ты впервые его увидел.

Его явно раздражали мои расспросы. Я сказал, что мне приходится расспрашивать, так как я хочу знать по возможности все.

– Спрашивай не меня, – мрачно улыбнулся он. – Спрашивай его. В следующий раз, когда ты его увидишь, спроси обо всем, что пожелаешь.

– Значит, все-таки Мескалито – в самом деле кто-то вроде собеседника…

Но не дав мне закончить, он отвернулся, взял флягу, спустился со скалы и скрылся. Мне не хотелось оставаться здесь одному, и, хотя он меня не звал, я отправился следом. Мы прошли около пятисот футов к небольшому ручью. Он умылся и наполнил флягу, потом прополоскал рот, но не пил. Я зачерпнул воды и хотел напиться, но он меня остановил, сказав, что пить не обязательно.

Он сунул мне флягу и пошел обратно. Вернувшись на место, мы опять уселись лицом к долине, спиной к скале. Я спросил, не развести ли костер. Его реакция была как на вопрос совершенно нелепый; этой ночью мы в гостях у Мескалито, и защитник позаботится, чтобы нам было тепло.

Уже совсем стемнело. Дон Хуан достал два тонких хлопчатобумажных одеяла, одно из них бросил мне на колени и сел скрестив ноги, накинув другое себе на плечи. Долина внизу скрылась во тьме, и края ее тоже таяли в сумерках.

Дон Хуан сидел неподвижно, лицом к долине. Ровный ветер дул мне в лицо.

– Сумерки – трещина между мирами, – не поворачиваясь ко мне, тихо сказал он.

Я не переспрашивал. У меня устали глаза. Настроение вдруг стало приподнятым; почему-то неудержимо хотелось плакать.

Я лег ничком; лежать на твердом камне было страшно неудобно, и каждые несколько минут приходилось менять положение. Наконец я сел, тоже скрестив ноги, и накинул одеяло на плечи. Как ни странно, эта поза оказалась чрезвычайно удобной, и я заснул.

Проснулся я оттого, что дон Хуан мне что-то говорил. Было очень темно, и я едва мог различить его силуэт. Я не разобрал, что он говорит, но последовал за ним, когда он начал спускаться с уступа. В темноте мы (во всяком случае, я) двигались очень осторожно, пока не остановились у подножия скалистого склона. Дон Хуан сел и знаком велел сесть слева от него. Он расстегнул рубашку, достал кожаный мешочек и, открыв его, положил перед собой. В мешочке было несколько сушеных батончиков пейота.

После долгой паузы он взял один батончик. Он держал его в правой руке, потирая между большим и указательным пальцами, и тихо пел, когда вдруг, совершенно внезапно, издал оглушительный крик:

– АЙ-Й-И-И-И-И-И-И!!!..

Это было до того неожиданно и жутко, что я оторопел от страха. В полумраке я видел, как он поднес батончик ко рту и начал его жевать. Через минуту он поднял мешочек, протянул мне и шепотом велел взять Мескалито, затем положить мешочек на прежнее место и делать все в точности как он.

Я взял батончик и потер его, как это делал дон Хуан. Он тем временем пел, раскачиваясь взад-вперед. Несколько раз я подносил батончик ко рту, но меня как-то останавливала эта необходимость вопить. Затем, словно во сне, из меня вырвался неистовый вопль:

– АЙ-Й-И-И-И-И-И-И!!!..

На мгновение мне показалось, что это крикнул кто-то другой. Нервное потрясение опять отозвалось спазмами в желудке. Я падал назад, теряя сознание. Я положил батончик в рот и начал его жевать. Через какое-то время дон Хуан достал из мешочка другой батончик. Я с облегчением увидел, как после короткой песни он отправил его себе в рот. Он передал мешочек мне, и я, взяв следующий батончик, вернул мешочек ему. Это повторилось пять раз, пока я заметил признаки жажды. Я поднял флягу, чтобы напиться, но дон Хуан сказал, чтобы я не пил, а только прополоскал рот, иначе меня вырвет.

Я несколько раз тщательно прополоскал рот. В какое-то мгновение жажда стала ужасным искушением, и я проглотил немного воды. В желудке тотчас начались спазмы. Я ожидал безболезненного и свободного извержения, как при первом опыте с пейотом, но, к моему удивлению, сопровождавшие рвоту ощущения были обычными. Скоро она прекратилась.

Дон Хуан, взяв еще батончик, сунул мешочек мне, и цикл повторился, пока я не сжевал четырнадцать батончиков. К этому времени исчезло всякое ощущением жажды, холода и неудобства. Напротив, я ощущал необычное тепло и возбуждение. Я взял флягу, чтобы прополоскать рот, но она была пустой.

– Может, сходим к ручью, дон Хуан?

Звук голоса не вышел изо рта, а отразился от нёба в гортань и эхом катался туда и обратно. Эхо было тихим и музыкальным, казалось, его крылья ласкающими прикосновениями шелестят у меня в горле. Я следил за ними, пока все не стихло.

Я повторил вопрос. Голос был как из погреба.

Дон Хуан не ответил. Я встал и направился к ручью. Я обернулся, чтобы посмотреть, не идет ли дон Хуан за мной, но он, казалось, к чему-то внимательно прислушивался.

Он сделал рукой повелительный жест: замри.

– Абутол (так мне послышалось) здесь! – сказал он.

Раньше я ни разу не слышал этого слова и хотел переспросить, что он сказал, когда услышал звук, похожий на звон в ушах. Звук становился все громче, пока не превратился в рев. На несколько мгновений рев стал нестерпимым, а затем постепенно стих, и наступила полная тишина. Мощь и глубина звука устрашили меня до полусмерти. Я так трясся, что едва держался на ногах, и все же мысли оставались совершенно ясными. Если еще недавно хотелось спать, то теперь весь сон как ветром сдуло, и пришла абсолютная ясность. Звук напомнил мне научно-фантастический фильм, в котором гигантская пчела, издавая гул крыльями, вылетает из зоны атомной радиации. От этой мысли я засмеялся. Я увидел дона Хуана, который вновь откинулся спиной к скале. Тут опять вернулся образ гигантской пчелы. Образ был более реальным, чем обычные мысли. Он был совершенно самостоятельным и осязаемым. Все остальное исчезло. Это беспрецедентное состояние ясности вызвало новый приступ страха.

Меня прошиб пот. Я наклонился к дону Хуану, пытаясь сказать ему, что мне страшно. Его лицо было от меня в нескольких дюймах. Он смотрел на меня, но его глаза были глазами пчелы – круглыми очками, светящимися во тьме собственным светом, а его вытянутые хоботком губы издавали прерывистый звук: «Пету-пе-ту-пет-ту». Я отпрянул, едва не разбившись о скалу за спиной. Невыносимый ужас, который я испытал, длился, казалось, вечность. Я задыхался и скулил. Пот жестким панцирем заерзал на коже. Затем до меня дошел голос дона Хуана:

– Очнись! Шевелись! Да очнись же!

Все рассеялось, и я вновь видел его знакомое лицо.

– Я принесу воды, – после очередной бесконечной паузы сказал я. Голос сорвался. Я с трудом выговаривал слова. Он кивнул. По пути я поймал себя на том, что страх исчез так же быстро и загадочно, как и появился.