Текст книги "Дама и лев"

– Что вы имеете в виду? – спросила Аэлис.

– Пойдём в мои покои, дочь моя. Ваши кости моложе моих, мне надо сесть. Рауль, оставьте нас, – приказал аббат.

Существование отдельных покоев аббата свидетельствовало о том, что не вся жизнь цистерцианцев сводилась к аскезе и затворничеству, особенно, с тех пор, как труд мирских братьев превратил орден белых монахов в один из самых богатых и могущественных во Французском королевстве. Однако по-прежнему колонны внутренних дворов цистерцианских монастырей возводились прямыми и лишёнными всяческих украшений, а нефы их церквей заливал ровный прозрачный свет, не проходящий сквозь тысячи разноцветных стёклышек. Единственное место, где пробивались робкие признаки процветания, были покои, в которые вошли Аэлис и аббат, его официальная резиденция, где он принимал гостей наивысшего ранга, не привыкших к суровой монастырской дисциплине. Здесь, в скромной кладовой у аббата было достаточно вина и пищи, чтобы подкрепить силы усталого епископа или графа. Он даже мог предложить им посидеть у камина, а не у общей жаровни и поставить перед ними пюпитр, на котором они могли бы писать свои послания и приказы. Пока аббат наливал разбавленное водой вино в два деревянных бокала, Аэлис с любопытством осматривала комнату; в углу, в шкафу, укрытые хлопчатобумажным холстом, лежали книги, и было их столько, сколько она ни разу в жизни не видела. Корешки из тёмной кожи, казалось, скрывают все тайны мироздания.

Садитесь, госпожа, – сказал аббат, указывая ей на одно из деревянных кресел, стоявших у огня.

Аэлис взяла бокал из рук старца. Отблеск пламени, тепло которого было так кстати в столь ранний утренний час, падал на длинные и узкие каменные плиты пола. Аэлис решила, что лучше помолчать. Без сомнения, аббат собирался увещевать её, как это делали все, и она приготовилась выслушать его. Смирившись с неизбежным, она сделала глоток из бокала.

– Что вам известно о вашем мире, Аэлис?

Девушка удивлённо подняла взгляд. Старик стоял спиной к ней.

– Я вас не понимаю, отец.

– Я имею в виду эти земли, замки, стоящие неподалёку от Сент-Нуара, я имею в виду вашего отца и его воинственное семейство. Что вы знаете? Что он рассказывал вам? – он обернулся к ней и снисходительно взглянул на неё. И не ожидая ответа, продолжил: – Я угадаю. Ничего. Абсолютно ничего.

– Я знаю достаточно, – сказала Аэлис, надувшись, как маленькая девочка.

– Достаточно знаний не бывает, – ответил старик. Он серьёзно взглянул на неё, взвешивая то, что собрался сказать. Он не знал, правильно ли поступает, но ему было ясно, что воля девицы из Сент-Нуара не столь податлива, как воля других юных дев, чьё замужество означало более чем просто брак, и необходимо было убедить её. Он мысленно пожал плечами: ну не удастся, так не удастся. Всегда можно найти другой выход. Это был ещё один урок, извлечённый им из пребывания на Святой Земле.

Он заговорил, обдумывая каждое слово:

– Сент-Нуар и Суйер – владения, которые отличаются одно от другого, как день и ночь: первое богато пшеницей, водой и пастбищами, из недр второго добывают иное богатство: медь, железо и соль. Ваш отец и старик Суйер отличаются не меньше, ведь у первого есть супруга, способная дать многочисленное здоровое потомство, тогда как второй потерял любимого сына, а жены у него нет, – он помолчал, чтобы убедиться, что Аэлис слушает его со всем возможным вниманием. От упоминания о прежнем суженом глаза её наполнились влагой, но это не были слёзы тоски. Аббат продолжил: – Однако обоими владеет одна страсть: сделать свои семьи самыми могучими в графстве. Это желание до сих пор вело к постоянным стычкам между ними, к тому, что они то и дело мерялись силами, тратя свои сбережения и создавая слабое и ненадёжное равновесие. Мы в Мон-Фруа всегда с опаской следили за стычками между Сент-Нуаром и Суйером: мы боялись, что один из них наконец одолеет другого, и тогда вспыхнет огонь мести. В каком-то смысле, хорошо, что ни один не брал верх, и тем более хорошо, что, приближаясь к закату жизни, оба, Суйер и Сент-Нуар, пожелали мира. В противном случае графство Першское ждали бы печальные последствия. Ведь мир не кончается этим крохотным скромным клочком земли. Как наш орден следил за стычками между Суйером и Сент-Нуаром, так же наблюдал за ними и некто более могущественный, чем мы. Знаете, почему? – Аэлис отрицательно покачала головой. – В это странное время, в которое вам суждено жить, наш король Людовик VII существует в тени своего собственного вассала, более могучего и богатого, чем он. Я говорю об английском короле Генрихе Плантагенете. Его владения во Франции, благодаря браку с Алиенорой Аквитанской, прежней супругой Людовика существенно превосходят размерами земли, прилегающие к Иль-де-Франс. Окружённый врагами, Людовик был вынужден искать союзников, где только можно. Потому он женился на Адели, дочери могущественного графа Тибо Блуаского, и отдал ему руку своей дочери Аделаиды, тогда как другая его дочь, Мария, также прижитая с Алиенорой – жена Генриха Шампанского, брата Тибо. Понимаете?

Аэлис растерянно моргала.

– Боюсь, я не успеваю следить за ходом вашей мысли, – призналась она.

– Потому что трудно проследить за нитью паутины, – пробормотал аббат почти про себя. – Паутины, тщательно сплетённой безвластным королём, чтобы защититься от ударов тех, кто хотел бы сломить его. Так заключают мир и развязывают войны: с мечом в одной руке и брачными узами в другой. И в то же время Генрих Плантагенет тоже слаб. Разве может быть силен король, вынужденный глядеть во все глаза на четыре стороны света, чтобы убедиться, не изменили ли его вассалы? На севере – его собственная земля, Англия, но и там Шотландия и Уэльс то и дело затевают мятежи. И двух лет не прошло, как он подавил один, и, хотя его сын Иоанн Безземельный там наместник, на всю страну можно ручаться за верность королевской семье всего лишь четырёх городов. К югу – бароны его своевольной супруги; как и она сама, Аквитания не в восторге от власти Плантагенета. На западе – беспокойные бретонцы, всегда готовые воевать; а на востоке – интриги графа Фландрского, пытающегося натравить всех остальных баронов королевства на того, кто ему не по вкусу. Нелёгкие времена и для королей, и для их вассалов.

– Но при чём тут я? – лекция аббата начинала утомлять Аэлис. – Что мне за дело до интриг сильных мира сего, когда мой отец при смерти и всего в одном дне пути отсюда? И кому дело до хозяев замков?

– Никому бы и не было дела, если бы Сент-Нуар и Суйер не граничили и с империей Плантагенета, и с землями, подчинёнными Людовику, – воскликнул Гюг Марсийский с той же страстью, с какой прежде обезглавливал неверных у врат Иерусалима. Заворожённая блеском его глаз, Аэлис взяла свой бокал обеими руками и сделала большой глоток. Аббат, казалось, не видел её. – Никому бы не было дела, если бы судьба не распорядилась так, что Сент-Нуар и Суйер без конца воевали, и эта вражда оказывалась так выгодна всем, ведь они обращались за помощью то к одной, то к другой стороне. Никому бы не было дела, если бы между двумя семьями установился длительный и прочный союз, позволявший обоим замкам жить в мире, если бы обе крепости были неприкосновенны, ворота – заперты, ведь именно эти замки контролируют въезд и выезд из Нормандии во Французское королевство и не позволяют анжуйцам и капетам атаковать друг друга через эту лазейку, это единственная земля, имеющая хозяев, которую оспаривают друг у друга уже многие годы оба короля. Никому не было бы дела, если бы господа Суйера и Сент-Нуара присматривали бы друг за другом. Никому, если бы не было безвластия, если бы никто не в состоянии был бы склонить весы в пользу одних или других. Так что до сих пор никому и не было дела до вас. Но сегодня глаза всех, кто защищает границы того и другого королевства устремлены сюда. Многие хотят, чтобы состоялась свадьба, о которой договорились Суйер и Сент-Нуар, ибо она гарантирует нейтралитет обеих семей ещё на одно поколение вперёд, и приложат всё усилия к достижению этой цели. Вы привлекли к себе внимание сильных, а это всегда рискованно.

Аэлис смотрела на него с изумлением и ужасом. Она представляла себя пешкой на шахматной доске, но ей и во сне не могло привидеться, что короли, слоны и ладьи были и в самом деле реальными фигурами, а если так, она пропала. Она постаралась унять дрожь в руках. Голос аббата едва доносился до неё.

– Дочь моя, понимаешь ли ты теперь, почему тебе лучше остаться здесь на некоторое время? В этом монастыре тебя никто не станет искать. Сент-Нуары никогда не покровительствовали нашему ордену, мало кто может вообразить, что потерянное сокровище – здесь.

У Аэлис кружилась голова, свет из окон, казалось, затопил комнату, ослепляя её. Она закрыла глаза, а когда открыла их, смуглое морщинистое лицо старика показалось ей маской.

– А вы, аббат Мон-Фруа, чего добиваетесь вы?

Монах встал. Его белое облачение казалось одним из камней в стене комнаты.

– Я? Для себя ничего, всего – для конгрегации. – Он остановился. – Вы нездоровы?

– Спать хочется… – пробормотала Аэлис – и потеряла сознание.

Толкнув входную дверь в покои аббата, Рауль увидел, что девушка лежит на полу перед камином, всё ещё с деревянным бокалом в руке. Розовое вино пролилось на её белое льняное платье. Он бросил на аббата вопросительный взгляд. Тот, сидя за столом, скреплял своей печатью какое-то послание.

– Она спит. У нас есть несколько часов, – сказал Гюг, не вдаваясь в объяснения. Новиций кивнул, почтительно опустив глаза. – Следи, чтобы никто не выходил из моих покоев и не входил в них. Никто не должен её видеть, ты понял?

– Да, отец мой.

– Возьми письмо. Отправь монаха, которому доверяешь, в Труа, и пусть передаст его лично в руки.

– Да, отец мой.

Рауль повернулся, чтобы идти, но замешкался у двери, в сомнениях. Аббат встревожился.

– Что с тобой?

– Её уже видели, отец мой.

– Что ты имеешь в виду? – Гюг Марсийский медленно встал, опираясь обеими руками о столешницу.

– Перед девятым часом она спустилась в скрипторий, и переписчики…

– В скрипторий? – недоверчиво воскликнул аббат. – Ты позволил ей войти в скрипторий?

– Я ей не позволял, – слабо запротестовал Рауль. – Она сама туда пошла.

– Отлично. Отлично. Если сама пошла, то нам не о чем беспокоиться, так ведь? – раздражённо бросил Гюг. – Может, она ещё куда-нибудь сама пошла? Руководить хором, например, пользуясь тем, что наш кантор, мучимый зубной болью, вынужден был отправиться в лазарет?

– Ну…

Аббат готов был испепелить Рауля взглядом. Вспомнив совет аптекаря, обеспокоенного его внезапными вспышками гнева, которые могли плохо отразиться на здоровье, он принялся читать «Отче наш». Остановился на словах «in caelo et in terra77
  (лат.) …и на земле, как на небе.


[Закрыть]». Новиций дрожал, как осиновый лист. Аббат жестом велел ему следовать за собой. Юноша набрался смелости:

– Затем я проводил её в трапезную мирских братьев, потому что она была голодна. И тогда, пока она завтракала, несколько мирских братьев… – он глубоко вздохнул и выпалил, – принесли туда кожи и облачения и видели её. Они тут же вышли, – добавил он скороговоркой и искоса глянул на аббата. Тот снова сел за стол. Вернее, рухнул, уронил голову на руки, пальцы которых были соединены, как будто для молитвы. Рауль однако подозревал, что он не молится. Через некоторое, показавшееся ему бесконечным, время, аббат заговорил:

– Позаботься о том, чтобы письмо дошло до адресата. И, Рауль, сразу же возвращайся и с этого мгновения не оставляй её одну. Ни на секунду. Ясно тебе?

– Да, аббат, – пробормотал новиций.

Когда юноша затворил за собой дверь, аббат встал, налил себе бокал вина, на этот раз не разбавив его водой и не подсыпав наркотика, который добавил в питьё Аэлис. Он посмотрел на спокойное лицо девушки, выпил вино залпом, и тепло, разлившееся в горле, возродило его надежды на лучшее. Вести из Сент-Нуара не замедлят прийти.

Рено, гигантский страж южной бойницы замка Сент-Нуар, с трудом поднялся, держа в правой ручище обкусанную куриную ножку, и, продолжая жевать, с любопытством уставился в даль. Миндальный соус стекал по его подбородку, а одна капля упала на кожаный панцирь. Только он собрался перекусить, как заметил тучу пыли, которая приближалась со стороны гор по дороге на Суйер. Всадников, судя по всему, было немного, но они во весь опор неслись к замку. Группа уже миновала посёлок, и когда он смог различить цвета всадников, то завопил во всю силу своих лёгких девиз семьи:

– «Сент-Нуар навеки»! Нас атакуют!

Потом он затрубил в рог и бегом спустился по левой лестнице. Запыхавшись, подбежал к воротам, где уже ждал отряд солдат. Кузнец вышел, вооружённый тяжёлой дубиной с железными заклёпками, и даже грумы схватили копья и щиты. Послышались удары металла о металл: всадник бил в ворота, но не тараном, а своим мечом. Воины удивлённо переглянулись, ведь прежде нападающие на Сент-Нуар не имели обыкновения стучаться в ворота. Рено поднялся в надвратную башню и увидел, что всадник упал без сил с коня на землю, всё ещё сжимая в руке меч. Перекинутые через седло второго коня, два тела оставляли за собой кровавый след. Солдат перекрестился и закричал:

– Открывайте, открывайте скорее! Дорогу хозяину замка! И приведите священника!

Дама Жанна с горечью всматривалась в бледные черты своего супруга. Владелец земель Сент-Нуара оставался без сознания, пока Мартен осторожно накладывал мази, чтобы снять отёк вокруг ран, особенно вокруг сквозной колотой раны на груди. Меч пронзил грудь и вышел со спины. Клирик приказал, чтобы в зал принесли побольше сена и соломы и постелили около очага, посчитав, что не стоит нести раненого по крутой лестнице в супружескую спальню. Вместо этого надо было скорее начать лечить его прямо здесь. На потный лоб мужа Жанна положила кусок белого льняного полотна, смоченного холодной водой, следуя советам монаха, а он смочил пересохшие губы Сент-Нуара подогретым вином и настоем розмарина. Патриарх не реагировал, и Мартен в отчаянии смотрел на простёртое перед ним тело: он бы многое отдал за то, чтобы исцелить господина. Нужен был цирюльник, человек знающий толк в крови и флегме, в надлежащем их соотношении, умеющий вскрывать нарывы. А его оружие – Библия, псалтырь, а не пестик и ступка, не хирургические инструменты. Если бы он знал, что делать, даже решения Турского Собора88
  Турский Собор в 1163 г. запретил монахам изучение права и медицины, и отдал приказ в течение двух месяцев возвратиться в свое аббатство под страхом отлучения.


[Закрыть], запретившего священнослужителям заниматься медициной, не помешали бы ему спасти сеньора. Слеза покатилась по его щеке. Заметив её, Жанна даже не попыталась скрыть презрения:

– Брат Мартен, не думаю, что ваша скорбь пойдёт больному на пользу. Филипп должен прийти в себя. Сделайте для этого всё, что необходимо, – она обернулась и взглянула на двоих, лежавших дальше от огня, как им и было положено по рангу. Прищёлкнула языком и добавила: – И помолитесь ещё, чтобы эти не принесли нам в дом какой-нибудь заразы. От них и прежде было мало пользы.

– Госпожа, я предложил бы вам самой помолиться в часовне о скором выздоровлении вашего супруга. Если только вы не соизволите разделить мои бдения и провести ночь здесь, – ответил монах, возмущённый холодностью Жанны. Она изогнула бровь и, не проронив ни слова, вышла из зала, волоча по полу длинные рукава своего блио. Мартен ополоснул руки водой и продолжал чистить рану в груди, рану, которая больше всего тревожила его. Он предпочитал оставаться с ранеными один, и чтобы ему помогали только слуги, при всём их невежестве и предрассудках, чем чувствовать, как Жанна заглядывает ему через плечо, считая часы до того, как муж проявит признаки жизни, вернее, признаки смерти. Пусть это звучит чудовищно, но Мартену и в самом деле начинало казаться, что дама Жанна желает трагической развязки, и именно то, что Сент-Нуар никак не умрёт, вызывает её тревогу. А то с чего бы она надела этот головной убор из красного бархата шитого золотом, подобный венцу королей и императоров.

– Чтоб ей состариться в ожидании, – услышал он свой собственный злобный шёпот.

– Вы со мной говорите, отец? Вздрогнув от неожиданности, Мартен посмотрел на раненого господина, но тот оставался недвижим. Монах перекрестился и вынул чётки. Без сомнения, голос был знаком небес, указующим на скорое выздоровление Сент-Нуара.

– Отец, мне что, к Сатане воззвать, чтобы вы наконец обратили на меня внимание? – вновь раздался голос за его спиной. Мартен открыл глаза и обернулся. Л’Аршёвек приподнялся, опираясь на деревянную банкетку. Мартен покрыл ему рану на руке двойным слоем льняного полотна, пропитанного отваром обезболивающих трав, привязав его шнурком, чтобы не сполз.

– Лежите тихо! А то снова откроется этот жуткий разрез, что у вас на плече, – монах заставил воина снова лечь и улыбнулся с облегчением: – Рад, что со мной разговаривал не Сатана, к тому же, приятно убедиться, что вы идёте на поправку, Луи.

– Спасибо, брат. Клянусь, что я тоже рад. Когда отворились ворота, я было подумал, что святой Пётр явился встретить нас, странно только было, что от него пахло курицей и миндалём, – Луи оглушительно расхохотался, и острая боль пронзила его плечо. Он заметил строгий взгляд монаха. – Простите, отец Мартен.

– У тебя, Луи, язык слишком длинный, а разум коротковат, – сказал Озэр, открывая один глаз и пытаясь улыбнуться.– Но сегодня я вознесу благодарственный молебен за то, что Господь решил вновь спасти твою шкуру, уж не знаю, зачем.

– Очевидно, ему известно, что у меня слишком много грехов, и если я умру, не успев искупить их, отправлюсь прямиком в ад.

– Да, так оно и есть.

Озэр повернул голову и спросил у священника:

– А как наш господин Филипп? Пришёл в себя?

– Нет. – Мартен не смог скрыть озабоченности. – Не знаю, что делать. Не решаюсь пустить ему кровь, ведь я не цирюльник, а те снадобья, что у меня есть, похоже, не действуют.

Озэр встал и в два прыжка оказался рядом с Сент-Нуаром. Он положил руку на лоб господину и осмотрел рану.

– Он весь горит, и компресс не помогает. А рана не затягивается. Она зияет так же, как когда этот пёс Готье вонзил в него кинжал.

– Монах? – спросил Л’Аршёвек. – А казалось, он вообще лишён мужских признаков… – Он вновь поймал осуждающий взгляд отца Мартена.

– Видно, не совсем, раз сумел удержать кинжал. Но у нас ещё будет время поговорить, – сказал Озэр и указал на раненого. – Сейчас самое важное – он. Отец, вы должны вызвать хирурга. Почему, кроме вас, все бросили раненого хозяина замка? Вы ведь не заупокойную служите: здесь должно быть человек пять в вашем распоряжении. А где же дама? – тон Озэра сделался совсем уж мрачным.

Мартен отвёл взгляд и ответил:

– В часовне, молится, по крайней мере, я на это надеюсь.

– Она всегда была очень набожна, – произнёс Л’Аршёвек елейным голосом.

– Замолчи, Луи! – сказал Озэр. – Сейчас не до шуток.

– Как же вы правы, мой капитан, – сказала Жанна льстивым тоном. Если она и заходила в часовню, её молитва была короче некуда, сказал себе отец Мартен, потому что теперь она была уже не в красном, а в скромном белом льняном платье, а жемчуга исчезли из её кос, теперь спрятанных под белым головным убором. У неё был вид ангела, спустившегося с небес, хотя в руках она несла сосуд, пахнущий вином и серой. Мартен сморщил нос. Он слышал о многих снадобьях, приготовляемых на основе демонической субстанции, но ему и в голову не приходило, что дама Жанна умеет готовить что-то подобное. Дама ухитрилась рассмеяться так, что это не походило на оскорбление её лежавшего без чувств мужа.

– Отец Мартен, вы уж простите меня. Я предпочла сходить на кухню и приготовить снадобье, чтобы сбить жар у моего супруга, вместо того, чтобы пасть к ногам Господа, скорбя о том, что я не могу быть полезной ему, – тон её был нежен, но слова оставили горький осадок в душе монаха. – И сердце моё возрадовалось оттого, что к рыцарям возвращаются силы.

– И не пристало никакой заразы! – со смехом добавил Л’Аршёвек.

– Госпожа, признаюсь, мне возвращает надежду ваше присутствие рядом с господином Филиппом. Ваши заботы, без сомнения, принесут ему большую пользу, – произнёс Озэр почтительным тоном.

Дама Жанна вгляделась в его лицо, но не нашла на нём ни следа издёвки или подозрительности. Она бысто присела в реверансе и встала на колени в изголовье раненого. Трое мужчин смотрели на белую фигуру, склонившуюся над телом Сент-Нуара. Озэр и Л’Аршёвек переглянулись и решили посекретничать.

– Надо послать гонца в Мон-Фруа. Если всё благополучно, Аэлис через два дня будет здесь, – сказал Озэр.

– Хочешь, чтобы я поехал? – спросил его Луи.

– Нет, ты слишком слаб, да и мне не до скачек.

Но лучше бы посторонним не знать, что дочь Филиппа одна путешествует по графству. Суйеры не замедлят явиться.

– Ты преувеличиваешь. Им тоже нужно время, чтобы залечить раны и собраться с силами, как и нам, – возразил Л’Аршёвек.

– Ты забываешь об этом, – Озэр поднял мизинец, на котором сияло золотое кольцо с печатью Суйеров. Он перевернул печать к ладони и драгоценность снова превратилась в безобидный с виду золотой ободок. – Нам надо готовиться к войне.

– Проклятье. Как будто у нас во Франции ещё недостаточно войн, – пробормотал Л’Аршёвек. – Однако ты прав. Надо послать кого-нибудь в Мон-Фруа. Кого бы ты хотел отправить?

Вместо ответа Озэр взглянул на отца Мартена, и тот, почувствовав, что на него смотрят, в свою очередь взглянул на них вопросительно.

– Что-то случилось, рыцари?

– Воистину, добрый отче, мне кажется, что случилось очень многое. Или вам мало? – Л’Аршёвек рассмеялся и, подмигнув, подал монаху знак, чтобы тот подошёл. Когда он приблизился, рыцарь взял его за руку и шепнул на ухо: – У нас для вас поручение, друг Мартен.