Текст книги "Последние часы. Книга II. Железная цепь"

Он откинул голову на расшитую золотом спинку сиденья.

– Скажем так, я ненадолго заглянул туда, желая убедиться, что вы благополучно добрались до Алькова. Ночью по Бервик-стрит шляются всякие подозрительные личности: грабители, карманники, бродяги.

– Бродяги? – заинтересовалась Люси. – Точь-в-точь как персонаж из «Прекрасной Корделии».

– Кстати, о «Прекрасной Корделии». – Он направил на нее указательный палец. – Когда ты позволишь мне познакомиться с твоим великим произведением?

Люси замялась. Она давала Джессу почитать кое-что из своих ранних романов, в том числе «Спасение Принцессы Люси из когтей ее кошмарных родственников»; этот роман очень понравился Джессу, особенно впечатлил его отрицательный герой, Жестокий Принц Джеймс. Но «Прекрасная Корделия» – это было совершенно другое дело.

– Я сейчас ее редактирую, – ответила она. – Текст нуждается в серьезном редактировании. Любой роман требует тщательной полировки, как алмаз.

– Или как ботинки, – сухо заметил Джесс. – Я сам подумываю написать роман. О призраке, который ведет очень, очень скучную жизнь.

– А может быть, – предложила Люси, – тебе следует написать роман о призраке, у которого есть любящая сестра и преданная подруга. Которые все свое свободное время посвящают попыткам вернуть его из царства призраков на грешную землю.

Джесс ничего не ответил. Люси хотела пошутить, поднять ему настроение, но глаза его потемнели, лицо стало серьезным. Как странно, подумала она: даже когда человек превращается в привидение, его глаза остаются зеркалом души. А она знала, что у Джесса есть душа. И что он жив, как любой из людей, населяющих Землю, что он отчаянно жаждет вернуться в реальную жизнь, вырваться из «тюремного заключения» между жизнью и небытием. Днем Джесс спал и просыпался только после захода солнца.

Джесс выглянул в окно. Они проезжали по площади Пикадилли, почти безлюдной в такой поздний час. Статую Антэроса слегка припорошило снегом; у ее подножия спал бездомный.

– Не надейся слишком сильно, Люси. Иногда надежда бывает смертельно опасной.

– А ты говорил это Грейс?

– Она не желает меня слушать. Отмахивается от моих предостережений. Но я… мне не хотелось бы, чтобы ты испытала жестокое разочарование.

Люси подала призраку руку в синей лайковой перчатке. Джесс наблюдал за ее отражением в оконном стекле; себя он, конечно, не мог видеть. Возможно, это его устраивало.

Он перевернул руку ладонью вверх. Люси сняла перчатку, осторожно коснулась пальцами его ладони и ахнула. Прикосновение холодной бесплотной руки было едва уловимым, как дуновение ветерка, как воспоминание. И все же сердце девушки забилось чаще, кровь быстрее побежала по жилам, словно ее тело пронзила молния; она видела, чувствовала эти крошечные «электрические искорки», похожие на светлячков в ночи.

Люси откашлялась.

– Не стоит так волноваться насчет меня и моих надежд, – заявила она. – У меня полно важных дел, а кроме того, завтра мне необходимо организовать свадьбу.

Услышав это, Джесс невольно улыбнулся.

– Ты занимаешься организацией этой свадьбы в одиночку?

Она резко откинула голову назад, и цветы на ее шляпке задрожали.

– Я единственная, кто владеет нужными навыками.

– Действительно. Помню, в романе «Спасение Принцессы Люси из когтей ее кошмарных родственников» была такая сцена… Принцесса Люси одерживает верх над Жестоким Принцем Джеймсом в искусстве составления букетов.

– Джеймса сильно раздосадовала эта глава, – удовлетворенно заметила Люси.

В окно лился желтый свет уличных фонарей; одинокий полисмен расхаживал у подножия коринфских колонн Королевского театра на улице Хеймаркет.

Она больше не чувствовала прикосновения руки Джесса. Она отвернулась от окна, и ей на мгновение почудилось, что фигура призрака стала полупрозрачной, а пальцы его – совершенно бесплотными. Она нахмурилась, но Джесс убрал руку, и Люси подумала, что это игра воображения.

– Насколько я понимаю, завтра ты увидишь Грейс, – сказал Джесс. – На мой взгляд, ее ничуть не огорчает эта свадьба и она желает твоему брату всяческого счастья.

Люси была поражена. Они с Джессом крайне редко говорили о Грейс. Она еще ни разу не видела их вдвоем, поскольку днем Джесс спал, а по ночам Грейс не могла незаметно ускользать из дома Бриджстоков. Джесс часто навещал сестру, но она никогда не рассказывала Люси содержание их бесед. Несмотря на то что Грейс и Люси вместе пытались воскресить Джесса, они не обсуждали его нынешнее состояние.

Джесс, судя по всему, понимал, что Грейс согласилась на предложение Чарльза для того, чтобы получить поддержку и защиту от Татьяны, и что Джеймс, в свою очередь, женится на Корделии только ради спасения ее репутации. Люси даже казалось, что он считает это благородным поступком. Но Джесс обожал свою сестру и всегда говорил о ней в восторженных выражениях, поэтому Люси не хотела даже намекать ему на то, что бесцветная девица разбила сердце ее брату.

Особенно сейчас, когда она по-прежнему нуждалась в помощи Грейс.

– Что ж, рада слышать, – коротко ответила Люси. Карета выехала из переулка Шу-лэйн, прогрохотала под аркой кованых чугунных ворот Института и остановилась во дворе. Темная громада собора скрывала небо. – Когда… когда я увижу тебя снова?

Она немедленно пожалела о своих словах. Джесс приходил к ней каждую ночь и лишь несколько раз пропустил встречу. Ей не следовало давить на него.

На губах Джесса появилась печальная улыбка.

– Мне бы очень хотелось появиться на завтрашней свадьбе, но, к несчастью, это невозможно. Жаль, что я не увижу тебя в платье поверенной. Оно похоже на крылья бабочки.

В свое время Люси показывала ему ткань – переливчатый шелк-шанжан, меняющий цвет с персикового на лавандовый; и все же ее удивило то, что Джесс запомнил такие детали. В окне вестибюля мелькнула зажженная лампа, и Люси поняла, что сейчас родители выйдут встречать ее. Она отстранилась от Джесса, взяла с сиденья брошенную перчатку; в этот момент парадные двери Института распахнулись, и желтый свет хлынул во двор, вымощенный каменными плитами.

– Может быть, завтра вечером… – начала Люси, но Джесс уже исчез.

Грейс,
1893–1896

Когда-то она была другим человеком – это она еще помнила. Другой девочкой, хотя и с такими же хрупкими запястьями и белыми волосами. Как-то раз, когда она была совсем маленькой, родители усадили ее за стол и рассказали, что она, ее мать и отец, и все их знакомые – не обычные люди, а потомки ангелов. Их народ называют «нефилимами», их долг – охранять и защищать Землю от чудовищ. На тыльной стороне кисти правой руки у девочки был изображен глаз, но она не помнила, когда ей нанесли этот рисунок. Родители сказали, что глаз является знаком ее принадлежности к расе Сумеречных охотников и позволит ей когда-нибудь сражаться с демонами, невидимыми для простых людей.

Она должна была помнить лица родителей, дом, в котором они жили. Ей было тогда семь лет, она должна была помнить, как все произошло. Кажется, она сидела в какой-то комнате с каменными стенами, в Аликанте, когда появилась целая толпа незнакомых взрослых. Эти люди сказали девочке, что ее отца и матери больше нет.

В этот момент все ее чувства умерли. Той девочки, которая жила с родителями, той, которая вошла в эту каменную комнату, тоже не стало.

Сначала девочка подумала, что ее отошлют к родственникам, хотя родители давно порвали со своей родней. Но вместо этого ее отдали жить к совершенно незнакомой, чужой женщине. Внезапно она превратилась в члена семьи Блэкторн. За ней приехала карета из черного дерева, блестящая, как фортепиано; карета проехала по залитым летним солнцем полям Идриса, миновала лес Брослин и остановилась у железных ворот, украшенных завитушками и гербами искусной работы. Это был Блэкторн-Мэнор, ее новое жилище.

Должно быть, для девочки это было потрясением – покинуть скромный дом в бедном квартале Аликанте и переселиться в родовое имение одной из старейших семей Сумеречных охотников. Но воспоминания об этом потрясении, как и о доме в Аликанте, давно канули в небытие.

Ее новая мать оказалась странной. Сначала она была добра к девочке, даже слишком добра. Она имела обыкновение неожиданно хватать малышку костлявыми руками и крепко прижимать к себе.

– Никогда не думала, что у меня появится дочь, – бормотала она каким-то изумленным тоном, как будто обращалась к кому-то третьему, невидимому для девочки. – Да еще с таким восхитительным именем. Грейс.

Грейс.

В поведении Татьяны Блэкторн были и другие странности, которые пугали девочку. Татьяна не прикладывала ни малейших усилий для того, чтобы поддерживать порядок в своем особняке и поместье, равнодушно смотрела на то, как гниют и рушатся постройки. Единственной прислугой в доме была угрюмая горничная с неприятным лицом, которую Грейс видела редко. Иногда Татьяна была ласкова с приемной дочерью, но с ней все чаще случались припадки, во время которых она пускалась в перечисление своих бесконечных несчастий. В несчастьях она обвиняла всех: своих братьев, другие семьи Сумеречных охотников, да и Сумеречных охотников в целом. Они все якобы виновны в смерти ее мужа. Вскоре Грейс поняла, что ее мать желает своим родственникам и заодно всем обитателям Идриса провалиться к дьяволу в преисподнюю.

Несмотря на странные выходки Татьяны, Грейс была благодарна судьбе за то, что эта женщина удочерила ее; она радовалась тому, что у нее, круглой сироты, все-таки есть семья и дом. Но Блэкторн-Мэнор был довольно мрачным местом. Кроме того, Грейс никак не могла понять свою приемную мать, которая вечно скрывалась в темных уголках особняка и занималась чем-то сомнительным, сильно смахивавшим на колдовство. Жизнь девочки была бы очень одинокой, если бы не Джесс.

Он был на семь лет старше нее и очень обрадовался, когда у него появилась сестра. Тихий, добрый мальчик читал Грейс вслух и помогал ей плести венки из цветов, собранных в заброшенном саду. Она замечала, что его лицо становилось каменным, когда мать начинала разглагольствовать о своих врагах и о том, как жестоко она им однажды отомстит.

Во всем мире у Татьяны была только одна привязанность – Джесс. Грейс она часто ругала, не стеснялась давать ей пощечины и щипать ее в наказание за воображаемые проступки; но она никогда не поднимала руку на Джесса. Наверное, это потому, что он мальчик, размышляла Грейс; а может быть, потому, что он родной сын Татьяны, а Грейс – всего лишь нищая сирота, взятая в дом из милости?

Однако на самом деле это не имело значения. Грейс не нуждалась в любви приемной матери, ведь у нее был Джесс. Он утешал ее, когда она нуждалась в утешении и обществе, он был намного старше ее и представлялся ей совсем взрослым.

Для них обоих эта дружба оказалась большим счастьем, потому что они почти не покидали поместье и лишь изредка сопровождали мать во время коротких визитов в Англию, в Чизвик-хаус. Это был огромный каменный дом, окруженный парком, который Татьяна с большим трудом отвоевала у своих братьев пятнадцать лет назад и с тех пор ревниво охраняла. Несмотря на то что Чизвик-хаус находился в пригороде Лондона и поэтому представлял немалую ценность, Татьяна совершенно забросила его и, казалось, даже радовалась тому, что он постепенно приходит в упадок.

Грейс всякий раз испытывала облегчение, возвращаясь в Идрис, но вовсе не потому, что пребывание в окрестностях Лондона вызывало у нее воспоминания о прошлой жизни – эти воспоминания давно превратились в нечто зыбкое и нереальное. Посещение большого города почему-то наводило ее на мысли о том, что у нее все-таки была другая жизнь до Джесса, Татьяны и Блэкторн-Мэнора. А эти размышления были бессмысленными и ненужными.

Однажды вечером Грейс, сидя у себя в комнате, услышала над головой странные звуки – топот, грохот. Она не испугалась, но ей стало любопытно; она поднялась наверх и сильно удивилась, обнаружив, что шум производит не кто иной, как Джесс. В одном из залов верхнего этажа, просторном помещении с высоким потолком, он устроил нечто вроде тира с мишенями из тюков соломы, обмотанных дерюгой. Скорее всего, эти помещения тоже использовались предыдущими обитателями особняка для тренировок, но мать неизменно называла их «бальными залами».

– Что ты делаешь? – воскликнула потрясенная Грейс. – Ты же знаешь, что нам не следует притворяться Сумеречными охотниками.

Джесс подошел к соломенному чучелу и вытащил брошенный нож. Грейс заметила, что нож попал в самый центр мишени.

– Это не притворство, Грейс. Мы и есть Сумеречные охотники.

– Только по рождению, так говорит мама, – осторожно ответила она. – Но не по собственному выбору. Она говорит, что Сумеречные охотники – жестокие вандалы и убийцы. Нам запрещено обучаться обращению с оружием.

Брат приготовился снова бросить нож.

– Но почему-то она живет в Идрисе, тайной стране, которая создана для Сумеречных охотников и известна только им. Ты носишь Метку. А я… я тоже должен ее получить.

– Джесс, – медленно произнесла Грейс. – Тебе действительно так хочется стать Сумеречным охотником? Драться с демонами, размахивая какими-то палками, и все такое?

– Я для этого появился на свет, – мрачно ответил он. – Я тренировался самостоятельно с тех пор, как мне исполнилось восемь лет. На чердаке этого дома полно старого оружия и учебников. И ты тоже рождена, чтобы сражаться с демонами.

Грейс молчала, и внезапно в памяти ее всплыла полузабытая картина – ее родители бросают ножи в доску, укрепленную на стене в одной из комнат их маленького домика в Аликанте. Они сражались с демонами всю жизнь и погибли в бою. Может быть, Татьяна ошибалась и это действительно было кому-то нужно. Может быть, такая жизнь не была совершенно бессмысленной.

Джесс заметил странное выражение лица Грейс, но не стал расспрашивать, о чем она думает. Вместо этого он продолжал приводить аргументы в пользу своего занятия:

– А что, если однажды на нас нападут демоны? Кто-то же должен защищать нашу семью.

– А ты меня научишь сражаться? – неожиданно для самой себя попросила Грейс, и брат ее улыбнулся, а она разразилась слезами от избытка чувств. Было так странно осознавать, что тебя любят. Что твоя жизнь имеет смысл. Что ты являешься частью чего-то большого и значительного.

Они начали с метания ножей. Они не смели тренироваться днем, но ночью могли делать все что угодно. Спальня матери находилась в дальней части дома, и Татьяна не слышала глухого стука ножей. А Грейс, к своему удивлению, делала большие успехи. Через несколько недель Джесс подарил ей охотничий лук и красивый колчан из красной кожи. Он просил прощения за то, что оружие не новое, но она знала: он откопал лук и колчан на чердаке и несколько недель усердно приводил их в порядок, все ради нее. Эти вещи были для Грейс ценнее самого дорогого подарка.

Затем они стали учиться стрелять из лука. Это было более рискованно, чем метание ножей. Детям необходимо было тайком выбираться из дома по ночам, чтобы практиковаться в заброшенном тире в дальней части парка, у ограды. Грейс ложилась в постель одетой, дожидалась восхода луны и в темноте спускалась на первый этаж, где ее ждал брат. Джесс был терпеливым учителем, он никогда не бранил Грейс, всегда поощрял. В прошлой жизни она не мечтала иметь брата, но теперь каждый день благодарила судьбу за то, что у нее появился Джесс – благодарила более горячо, чем за общество Татьяны.

До переезда в Блэкторн-Мэнор Грейс не догадывалась о том, какую опасность таит в себе одиночество. Прошло несколько месяцев, и она поняла, что от одиночества ее приемная мать лишилась рассудка. Грейс хотела полюбить Татьяну, но женщина с самого начала отмахивалась от девочки и проявлений ее чувств. Она настолько замкнулась в себе, что стала бояться любви и отвергала все привязанности, кроме привязанности Джесса. Постепенно Грейс поняла, что Татьяна не нуждалась в ее любви. Ей нужна была лишь преданность.

Но человеку необходимо кого-то любить; Грейс переполняли чувства, от которых сердце ее готово было разорваться. И поэтому она обратила на Джесса всю любовь, на которую была способна. На Джесса, который учил ее лазить по деревьям, говорить и читать по-французски, который каждый вечер сидел в ее комнате, пока она не засыпала, и читал ей самые разные книги – от «Энеиды» Вергилия до «Острова сокровищ».

Когда мать была занята своими таинственными делами, они встречались в заброшенном кабинете в конце галереи; все стены здесь занимали книжные полки, а у стола стояли два старых огромных кресла, покрытых плесенью. Они читали вместе. Это тоже часть обучения воина, говорил Джесс. Грейс так и не поняла, почему Джесс был так добр к ней. Возможно, он сразу увидел, что Грейс может стать для него близким человеком и что они сумеют выжить, лишь опираясь друг на друга. Поодиночке они наверняка соскользнули бы в ту же темную яму безумия, которая поглотила их мать; вместе они смогли бы даже стать счастливыми.

Когда Грейс было десять лет, Джесс уговорил мать позволить ему, наконец, нанести руну. Это неправильно, говорил он – жить в Идрисе и не иметь даже руны Ясновидения, дающей Зрение. Он прекрасно знал, что все жители Идриса обладали Зрением, для него было даже опасно оставаться «слепым». Мать была недовольна, но все же согласилась. В особняк пришли два Безмолвных Брата. Грейс не помнила, как ей наносили первую руну, и при виде мрачных фигур с зашитыми ртами, в рясах с капюшонами, беззвучно скользивших по коридорам Блэкторн-Мэнора, у нее мурашки побежали по коже. Но она призвала на помощь всю свою храбрость и решилась присутствовать в комнате Джесса, когда Безмолвный Брат изображал руну Ясновидения на тыльной стороне правой кисти юноши. Она была с ним, когда он поднял руку, несколько секунд в изумлении рассматривал ее и принялся горячо благодарить Безмолвного Брата.

Она была с Джессом в ту ночь, когда у него началась лихорадка, и смотрела, как он умирает.

3
Железная цепь

«Ах, чары кокетки пленили меня,

Сразил этот ветреный взгляд.

О, если бы мог я поверить в любовь,

В слова, что фальшиво звучат,

И если была бы она моей Мод,

Прекрасной звездой моих снов,

Улыбка ее озарила бы мир,

И солнце сияло бы вновь».

Альфред Теннисон, «Мод»

«Вам не обязательно выходить замуж за мужчину, который вас не любит».

Когда Корделия подняла голову и взглянула на свое отражение, в ушах у нее уже не в первый раз прозвучал голос таинственной фэйри. Из зеркала на нее смотрела испуганная бледная девушка в свадебном платье с пышной юбкой из тяжелой золотой парчи. Она показалась самой себе похожей на привидение – словно ее душу связывала с реальностью лишь тонкая незримая нить. Это какой-то сон, этого не может с ней произойти на самом деле. Это не она сегодня станет женой человека, который ее не любит. Нет, не может быть, чтобы она в последний раз стояла перед зеркалом в своей спальне, в последний раз проснулась под одной крышей с матерью и братом, в последний раз увидела в окно голые деревья, черную железную ограду сквера и длинный ряд белых домов, освещенных тусклым зимним солнцем. Ее жизнь просто не может так резко измениться за один день, ведь ей всего семнадцать лет.

– Doktare zibaye man. Моя прекрасная дочь, – произнесла Сона, неловко обнимая Корделию за плечи и стараясь не прижиматься к ней животом. Корделия взглянула на мать: у них были одинаковой формы руки, одинаковые очертания лица, губ. На шее у Корделии поблескивала золотая цепочка, часть приданого, полученного от матери. Кожа девушки была немного светлее, чем у Соны, но глаза были точно такие же, черные. И еще Корделия неожиданно для себя обнаружила, что стала выше матери.

Сона укоризненно покачала головой. Непослушный локон выбился из-под золотой ленты, расшитой драгоценными камнями, которая поддерживала волосы Корделии. Мать поправила прическу.

– Лейли, azizam[10]10
  Милая, дорогая.


[Закрыть]. У тебя грустное лицо.

Корделия вздохнула. Она даже представить себе не могла, что скажет Сона, если услышит правду об этой свадьбе.

– Просто все это слишком… серьезно. Слишком резкая перемена должна произойти в моей жизни, Mâmân. Я покидаю твой дом навсегда, но мне предстоит жить даже не в Сайренворте, а в чужом, незнакомом месте…

– Лейли, – ласково произнесла Сона. – Не тревожься. Перемены – это всегда нелегко. Перед свадьбой с твоим отцом я ужасно волновалась. Все вокруг твердили, что мне выпала неслыханная удача, ведь я выхожу замуж за отважного героя, победителя демона Янлуо. Но матушка улучила минутку, отвела меня в сторону и сказала: «Да, он блестящий молодой человек и отважный Сумеречный охотник, но ты не должна забывать, что ты тоже воин». Все будет хорошо. Только не забывай, что ты тоже воин.

Корделия совершенно не ожидала услышать от матери такие слова. Сона говорила о своей семье лишь в редких случаях, когда нужно было привести пример истинного героизма; и тогда она не уставала повторять, что ее род происходит от легендарных воителей древней Персии. Родителей Соны давно не было в живых, они погибли еще до того, как Корделия появилась на свет; однако девушка знала, что в Тегеране живут ее тетушки, дядюшки и кузены. Сона ничего не рассказывала о них и не пригласила их на свадьбу дочери; как она объяснила, было бы невежливо заставлять немолодых людей путешествовать в такую даль, а Порталам они не доверяли.

Выйдя замуж за Элиаса, мать Корделии оборвала связи с семьей и не вспоминала о прежней жизни; единственной ниточкой, связывавшей Сону с прошлым, оставалась старая служанка Райза. Изоляция Соны была не единственным, что беспокоило Корделию. Элиас уже много лет назад превратился из отважного героя в обычного больного человека. Что думает об этом Сона? Считает ли она себя воином? Ведь из-за «слабого здоровья» мужа ей пришлось всецело посвятить себя семье и домашним хлопотам, провести полжизни в бесконечных скитаниях, заниматься образованием дочери.

– Сона-ханум! – В дверях стояла Райза. – Он приехал! Только что… и без предупреждения… – Она с озабоченным видом оглянулась.

– Алистер! Корделия! – раздался снизу, из холла, знакомый голос. – Сона, любовь моя!

Сона побелела и оперлась о туалетный столик.

– Элиас?

– Это bâbâ[11]11
  Отец, папа.


[Закрыть]? – Корделия подобрала тяжелые юбки и бросилась в коридор. Райза, мрачная как туча, уже спускалась в холл. Элиас, даже не взглянув на служанку, взбежал по ступеням и остановился на лестничной площадке. Он улыбался.

Корделия застыла на полпути. Когда она услышала голос отца, ее сердце бешено забилось от радости, но сейчас… сейчас, глядя, как мать спешит навстречу Элиасу, чтобы его обнять, она не могла сдвинуться с места. У Корделии почему-то возникло ощущение, будто она здесь чужая. Отец обнял и поцеловал мать, потом отступил и прикоснулся к ее округлившемуся животу.

Сона принялась что-то быстро шептать на ухо Элиасу. Отец по-прежнему улыбался, но Корделия заметила, что у него усталый вид; лицо прорезали глубокие морщины, подбородок плохо выбрит, кое-где осталась седая щетина. Костюм выглядел поношенным, словно Элиас не снимал его несколько месяцев.

Он протянул руки к дочери и позвал ее по имени, и она очнулась от ступора. Мгновение спустя отец сжимал ее в объятиях, поцеловал в лоб, и это знакомое чувство, прикосновение его рук, колючей щетины, тепло его тела, успокоило ее, как всегда, несмотря ни на что.

– Bâbâ, – прошептала она, подняла голову и взглянула ему в лицо. Он так сильно постарел. – Где ты был? Мы очень волновались.

Запах табака, исходивший от его волос и одежды, тоже был хорошо знаком Корделии. Но когда отец поцеловал ее, повеяло еще чем-то сладковатым, неприятным. Что это – вино, перегар? Нет, ей просто показалось.

Элиас сделал шаг назад, сжимая руки дочери в своих.

– Мне очень приятно, что вы с таким нетерпением ждали меня, дорогая. – Он оглядел ее с ног до головы, и глаза его хитро блеснули. – Но тебе не стоило разряжаться в пух и прах ради меня.

Корделия рассмеялась и подумала: «Отец вернулся. Он будет присутствовать на моей свадьбе. Это самое главное».

– Это мое свадебное платье… – заговорила она, но смолкла, увидев улыбку Элиаса.

– Я знаю, дитя мое. Именно поэтому я приехал сегодня. Я бы ни за что не пропустил твою свадьбу.

– Тогда почему же ты не вернулся сразу после того, как тебе разрешили уйти из Басилиаса?

Все трое обернулись и увидели Алистера на пороге его комнаты. Судя по всему, он как раз одевался: пиджака на нем не было, запонки он не успел вдеть в манжеты. Поверх рубашки – черный жилет, на котором золотыми нитями вышиты руны Любви, Радости и Единения, но настроение у Алистера было далеко не праздничное.

– Отец, мы знаем, что ты покинул больницу неделю назад. Матушка все это время места себе не находила. И Лейли тоже.

Элиас пристально смотрел на сына. Он не протянул к нему руки, как к Корделии, и не сразу смог заговорить – у него перехватило дыхание от волнения.

– Подойди и поприветствуй меня, Исфандиар, – произнес он, называя Алистера его вторым именем. Исфандиаром звали великого героя, персонажа поэмы «Шахнаме», персидского эпоса. Этот герой мог связать любого демона заколдованной цепью. Когда Алистер был маленьким, он обожал слушать истории из «Шахнаме»; дети сидели у огня рядом с Элиасом, а он читал им вслух.

Но это было очень давно. А сейчас Алистер, услышав свое персидское имя, даже не пошевелился. Элиас нахмурился.

– Да, меня действительно отпустили несколько дней назад, – ответил он. – Однако прежде, чем вернуться, я отправился в глухой лес, который находится во Франции, к западу от Идриса.

– Чтобы покаяться и искупить свою вину? – насмешливо спросил Алистер.

– Чтобы забрать свадебный подарок Корделии, – сказал Элиас и, перегнувшись через перила, крикнул: – Райза!

– О нет, не надо, я потом посмотрю, – запротестовала Корделия. Она заметила, как мать в тревоге переводит взгляд с сына на мужа, и хотела, чтобы неловкая сцена поскорее закончилась. – Мы потом откроем все подарки, с Джеймсом.

– Райза, – снова крикнул Элиас, – принеси длинный деревянный ящик, который лежит среди моего багажа. Чепуха, – сказал он, обернувшись к Корделии. – Эта вещь не для твоего домашнего хозяйства. Это подарок лично для тебя.

Через несколько минут появилась хмурая Райза с ящиком на плече. Не обращая внимания на сердитое лицо служанки, Элиас взял ящик и протянул Корделии. Она взглянула на Алистера, который стоял, прислонившись к косяку, и слегка подняла брови, словно спрашивая, что ей следует делать. Он лишь пожал плечами. Ей захотелось подойти и тряхнуть его как следует. Неужели так трудно притвориться, что ты рад видеть отца?

Она снова посмотрела на Элиаса, который продолжал держать на весу тяжелый ящик, открыла латунные защелки, подняла крышку.

И ахнула в изумлении.

На ярко-синем бархате покоились ножны – самые прекрасные ножны из всех, что когда-либо приходилось видеть Корделии. Эта вещь была достойна того, чтобы ее выставили в музее. Ножны были выкованы из лучшей стали, сверкающей, как серебро; их украшали золотые инкрустации и выгравированный орнамент в виде листьев, лиан и крошечных птиц. Присмотревшись, Корделия заметила среди листьев миниатюрные руны, похожие на бабочек.

– Единственный дар, достойный моей дочери, – сказал Элиас, – это вещь, достойная меча, который выбрал ее.

– Откуда это у тебя? – прошептала Корделия.

Она была тронута. Когда Алистер рассказал ей о том, как ему чуть ли не с детства приходилось вызволять Элиаса из всяких передряг, искать в кабаках и тащить на себе домой, как он помогал Соне сохранить лицо и оберегал сестру от неприглядной правды, Корделия разгневалась на отца. Как он мог быть таким эгоистом, как мог проявить такое безразличие к семье и ее нуждам?

Но в то же время он был рядом с дочерью, когда это было необходимо, учил ее лазить по деревьям, обращаться с оружием, рассказывал о Кортане и об ответственности, лежащей на ее владельце. И сегодня, в день свадьбы, он пришел и принес такой чудесный подарок. Может быть, не стоит больше сердиться на него, может быть, следует простить за все, ведь он пытается измениться, покончить с прошлым…

– Фэйри северной Франции известны своим мастерством в изготовлении оружия, – ответил Элиас. – Говорят, что эти ножны – творение самой Мелузины. Я сразу понял, что они должны принадлежать тебе. Надеюсь, ты примешь их в знак моей любви к тебе, дитя мое, и… и в качестве обещания стать лучше.

Сона робко улыбнулась. Элиас осторожно поставил ящик с ножнами на столик.

– Благодарю тебя, отец! – воскликнула Корделия и обняла его крепко-крепко. Краем глаза она заметила движение: Алистер молча скрылся в своей комнате и закрыл за собой дверь.

Проклятый браслет, как же избавиться от него, размышлял Джеймс, расхаживая по спальне. Он собирался снять его несколько дней назад… кажется. Или нет? Да-да, он был совершенно уверен, что пытался снять эту штуку, но в какой-то момент замок браслета сломался.

Джеймс направился к столу, чтобы найти перочинный нож или еще что-нибудь острое, чтобы открыть замок, но по пути случайно увидел свое отражение в зеркале и остановился. Ему захотелось убедиться, что одежда в полном порядке. Ради Корделии он сегодня должен был выглядеть безукоризненно.

Он пригладил волосы – безнадежное занятие, упрямые кудри тут же снова рассыпались по плечам. Застегнул последнюю пуговицу на фраке из золотой парчи, который сшил для него портной отца, древний старик по имени Лемюэль Сайкс.

Джеймс вспомнил, каким возбужденным и довольным выглядел отец, представляя его Лемюэлю: «Мой мальчик женится!» Сайкс неприязненно пробормотал что-то вроде поздравления. Судя по количеству волос в ушах, он вполне мог быть оборотнем, но Джеймс решил, что спрашивать неприлично. Портной и дальше продолжал вести себя грубо и даже враждебно, а кроме того, Джеймс постоянно опасался, что он умрет от старости прямо у них на глазах. Однако Уилл оказался прав, поручив Сайксу шить свадебный костюм. Джеймс понимал, что не может объективно оценивать собственную внешность, но тем не менее у него захватило дух, когда он впервые увидел себя в парадном фраке, богато расшитом золотом. Он выглядел взрослым. Выглядел как молодой человек с серьезными намерениями, уверенно идущий по жизни, знающий, чего он хочет. Да, сегодня не помешает пусть даже иллюзия уверенности в себе, подумал Джеймс.

Он отвернулся от зеркала и сделал шаг к столу, но в этот момент в дверь постучали, и пришлось идти открывать. На пороге Джеймс обнаружил родителей в элегантных официальных нарядах. Подобно жениху, Уилл был одет во фрак и черные брюки, с той разницей, что фрак был сшит из черного сукна. На Тессе было простое платье из розового бархата, расшитое мелким жемчугом. Вид у обоих был мрачный.