Текст книги "Чары кинжала"

Катарина КЕРР
ЧАРЫ КИНЖАЛА

Я очень благодарна моим друзьям:

Барбаре Дженкинс – она положила начало моей карьере, подарив мне когда-то давным-давно мою первую фэнтезийную ролевую игру.

Элизабет Помейд, моему агенту, которая поддержала мой замысел и сумела его продать.

Конраду Бьюлосу – лучшему специалисту по ремонту пишущих машинок.

И особенно – Джону Джекобсену, самому замечательному товарищу по играм, о котором можно мечтать.

ПРОЛОГ, 1045

Люди видят жизнь как движение от тьмы к мраку. Боги видят в жизни лишь умирание…

«Тайная книга друида Кадваллона»

В зале света ей напомнили о ее судьбе. Здесь все было соткано из света; свечение, подобное трепещущим язычкам золотого пламени, заполняло вечность. Говорившие были подобны столпам света, а их слова – ослепительным искрам. У великих Владык Рока не было ни ликов, ни голосов, ибо все человеческое давно испепелил пламень зала света. И у нее тоже не было ни голоса, ни лица, ибо она была слишком слаба, – крохотный язычок бледного огня. Но она слышала, как они говорят о ее судьбе и о тяжкой задаче, которую предстоит исполнить, о долгом пути впереди и о бремени, кое ей надлежит принять добровольно.

– Немало смертей привели тебя к такому повороту судьбы, – рекли они ей. – Но настала пора взять нить в свои руки. Истинной сутью своей ты принадлежишь двеомеру. Не забудешь?

– Я попытаюсь, – сказала она. – Я попытаюсь запомнить свет.

Кажется, их это позабавило.

– Тебе помогут. Ступай. Пора умереть и войти во мрак.

Она попыталась преклонить перед ними колени, но они поспешили удержать ее. Они знали, что и сами – лишь служители единого истинного света, ничтожные служители, пред ликом подлинного величия, пред ликом Света, что дает рождение всем богам.

Ступив в унылые серые пределы, она зарыдала, тоскуя по свету. Здесь повсюду колыхался туман, мелькали призраки и тысячи видений, и говорящие казались ветреными вихрями, швырявшими в нее словами. С ней вместе они оплакивали ее уход во тьму. У духов ветра были лица, и внезапно она осознала, что и сама теперь также обрела лицо, ибо все они были людьми и ушли слишком далеко от света. И когда они заговорили с ней о плоти, она вспомнила о вожделении и о наслаждении, которое дарит плоть.

– Но помни свет, – шептали они ей. – Держись света и следуй путем двеомера.

Ветер сдувал ее в серый туман. Повсюду вокруг вожделение ощущалось подобно вспышкам молний в грозу. И тут же ей вспомнились летние грозы, капли дождя на лице, влажная прохлада в воздухе, жар очага и вкус пищи во рту. И тогда она ощутила мужскую силу, которую некогда так любила, ощутила близость, совсем рядом, и тепло, как от огня. Вожделение закружило ее, увлекая все ниже и ниже, подобно тому, как уносится сухой листок, влекомый речным водоворотом. И тогда ей вспомнились реки, поблескивающие под солнцем. «Свет, – сказала она себе. – Помни о свете, коему ты поклялась служить». Страх охватил ее: бремя показалось неподъемным, а сама она – слишком хрупкой и слабой. Ей хотелось вырваться и вернуться обратно, к Свету, но было слишком поздно. Нетерпеливое вожделение оплетало ее своими узами, пока наконец она не начала ощущать собственную тяжесть.

И была тьма, неясная и мягкая… Сонная влажная темень – узилище материнского лона.

В то же самое время на побережье Элдиса, покрытом зелеными лугами и пересеченном небольшими речушками, паслись тучные коровы, лениво бредущие по земле, эти луга служили травнику хорошим местом для сбора растений, и старый Невин часто приходил сюда. Внешне он выглядел совсем как оборванец: всклокоченные пряди белых волос, одежда, нуждавшаяся в починке. Но было во взгляде его голубых холодных глаз что-то такое, что вызывало уважение даже у знати. Он много ездил по Элдису и хорошо знал нужды живущих здесь бедняков. Он – чудо, говорили крестьяне, тем более что ему уже лет восемьдесят, не меньше… Но никто не подозревал, что на самом деле Невину уже добрых четыреста лет и что он величайший знаток двеомера, каких только знало королевство.

Как-то летним утром Невин выехал в луга в поисках сонного корня. Солнце палило нещадно. Он немного отдохнул, сел на коня и вытер лицо тряпицей. И в этот момент ему было пророческое видение. Два жаворонка разорвали над лугом покров тишины песней душераздирающей красоты. Это был их боевой клич. Два самца взмыли ввысь, преследуя друг друга. И пока они дрались, самка, не дождавшись победителя, поднялась из травы и равнодушно улетела прочь. Холодный властитель пророческих познаний, Невин осознал, что вскоре он будет свидетелем схватки двоих мужчин за обладание женщиной, но ни одному из них она не будет принадлежать.

Она возродилась… Где-то в королевстве она явилась, – дитя в усталых объятиях матери. В зеркале небес он узрел ее, благодаря двеомеру.

В комнате, залитой солнечным светом, повитуха вытерла руки. Молодая женщина лежала на соломенном тюфяке и с улыбкой взирала на младенца, лежавшего у нее на груди. И когда Невин магическим взором увидел это дитя, новорожденная девочка, красная и мокрая; распахнула затуманенные голубые глаза и словно бы уставилась прямо на него.

Когда видение поблекло, он вскочил в явном возбуждении. Владыки Судьбы были добры. Это видение было послано ему как предупреждение: где-то в огромном пространстве королевства Дэверри она ожидала его, чтобы он мог привести ее к двеомеру. Пока она еще ребенок, у него есть шанс найти ее и распутать их переплетенные в клубок судьбы. Теперь, возможно, она вспомнит и послушает его. Возможно. Если только он отыщет ее.

КЕРГОННИ, 1052

Юный глупец говорит наставнику, что готов страдать, лишь бы познать двеомер. Почему он глупец? Потому что двеомер уже заставил его заплатить свою цену, и заставит платить вновь и вновь, прежде чем пустит хотя бы на порог…

«Тайная книга друида Кадваллона»

Моросил холодный дождь. На серо-стальных небесах гасли последние сполохи заката. При виде неба, Джилл стало страшно оставаться на улице. Она подбежала к поленнице и начала набирать щепки для растопки. Длинноносый серый гном, сидевший на большом пне, скалил зубы, наблюдая за ней. Джилл уронила ветку, и он ловко подхватил ее, не желая отдавать.

– Паршивец, – не выдержала Джилл. – Ну и забирай!

Почуяв ее гнев, гном исчез в клубах холодного воздуха. Чуть не плача, Джилл быстро пересекла грязный двор и подошла к таверне. Полоски яркого света пробивались сквозь деревянные ставни. Держа ветки в охапке, она спустилась вниз по ступенькам и, поколебавшись мгновение перед дверью, проскользнула в комнату. Перед материнской кроватью стояла на коленях жрица в длинном черном платье. Голубая татуировка в виде месяца покрывала половину ее лица.

– Подбрось веток в огонь, дитя, – произнесла жрица. – Мне нужно больше света.

Джилл выбрала самые тонкие просмоленные ветки и осторожно поднесла их к огню, пылавшему в очаге. Пламя вспыхнуло, и тени заплясали по комнате. Джилл опустилась в углу на покрытый соломой пол и стала наблюдать за жрицей. Мама лежала очень тихо, ее лицо было мертвенно-бледным, по щекам сбегали капли пота. Жрица взяла серебряный кувшин с травяным настоем и поднесла его к материнским губам. Но у больной начался такой сильный кашель, что она не смогла сделать и глотка.

Джилл судорожно прижала к себе тряпичную куклу Хелеф. Ей захотелось, чтобы кукла ожила и заплакала, тогда бы Джилл пришлось утешать ее и держаться храбро, как взрослой. Жрица поставила кувшин, вытерла мамино лицо, а потом начала молиться, шепча на древнем языке святых слова, которые знали только священнослужители. Джилл тихо помолилась, призывая Древних богов Луны оставить маму в живых.

Мэйкин нерешительно вошел в дверь и застыл в ожидании. Его толстое, круглое лицо было озабоченным. Грубые руки теребили подол льняной рубахи. Мэйкин был владельцем этой таверны и позволял маме, работавшей у него прислугой, жить вместе с Джилл в этой комнате. Ожидая, когда жрица закончит молитву, он потянулся и почесал лысину.

– Ну, как она? – спросил Мэйкин.

Жрица взглянула на него, потом на Джилл.

– Можете говорить, – выпалила та. – Я знаю, что она умирает.

– Вот как? – Жрица обернулась к Мэйкину. – У нее есть отец?

– Он наемник, из «серебряных кинжалов». Наезжает сюда время от времени, чтобы подкинуть деньжат. Но что-то давненько его уже не видно.

Жрица тяжело вздохнула, скрывая раздражение.

– Я девочку не брошу, – продолжал Мэйкин. – Джилл всегда делала домашнюю работу, и, видят боги, я не выброшу ее на улицу.

– Вот и хорошо, – жрица протянула руку к Джилл: – Тебе сколько лет, дитя?

– Семь, ваша святость.

– Еще совсем маленькая. Но ты должна быть стойкой, как воин. Твой отец воин, не так ли?

– Да. Великий воин.

– Тогда ты должна быть храброй, чтобы он мог тобой гордиться. Попрощайся со своей мамой и ступай прочь.

Когда Джилл подошла к кровати, мама проснулась, но ее глаза были красными, опухшими и мутно смотрели перед собой. Она не видела стоявшей возле нее дочери.

– Джилл… – маме было трудно дышать. – Слушайся Макко…

– Обещаю.

Мама отвернулась к стене и смотрела на нее не мигая.

– Каллин, – прошептала она.

Каллин – так звали отца Джилл. Ей очень захотелось, чтобы он был сейчас здесь, ничего никогда не желала она так сильно в своей жизни. Мэйкин поднял на руки Джилл вместе с куклой и вынес их из комнаты. Пока дверь закрывалась, Джилл обернулась назад и мельком увидела жрицу, которая снова молилась возле мамы.

Никто не хотел посещать таверну из-за того, что в дальней комнате находилась больная лихорадкой. Большая полукруглая пивная была пустой, длинные деревянные столы одиноко темнели в тусклом свете очага. Мэйкин посадил Джилл за стол поближе к огню и пошел принести ей поесть. Прямо позади Джилл торчали бочки из-под эля, отбрасывающие угрюмые тени. Джилл вдруг показалось, что Смерть спряталась за ними. Она заставила себя повернуться и взглянуть, потому что папа учил, что солдат всегда должен смотреть смерти в лицо. Джилл обрадовалась, когда ничего там не обнаружила.

Мэйкин принес кусок хлеба с медом и молоко в деревянной чашке. Джилл попыталась поесть, но еда застревала у нее в горле. Мэйкин вздохнул и опять почесал лысину.

– Ну что ж, – сказал он, – Не грусти, может быть, твой отец скоро приедет.

– Я надеюсь.

Мэйкин отпил пиво большим глотком из оловянной кружки.

– Твоя кукла не хочет глоточек молока? – ласково спросил он.

– Не хочет. Она ведь тряпичная.

Потом они слушали, как жрица монотонно выводила молитвы, и ее надрывный голос проникал в самую душу.

Джилл, до сих пор старавшаяся быть храброй, опустила голову на стол и громко заплакала.

Они похоронили маму в священной дубовой роще за деревней. Всю следующую неделю Джилл каждое утро приходила в рощу поплакать, пока Мэйкин не убедил ее в том, что ходить на могилку – все равно, что подливать масла в огонь: так никогда не забыть своего горя. Джилл перестала ходить, вспомнив о том, что обещала маме слушаться Макко во всем.

Вскоре в таверне снова потекла привычная жизнь. Джилл была достаточно занята, чтобы не думать все время о маме. Местные жители приходили посплетничать. Фермеры останавливались в рыночный день, купцы и мелкие торговцы платили, желая иметь ночлег в деревне хотя бы на полу. Джилл мыла кружки, бегала по поручениям и даже разливала эль, когда в таверне оставалось много народу на ночь. Когда приезжали дельцы из города, Джилл всегда спрашивала об отце – Каллине из Кермора, серебряном кинжале. Но никто не мог ей ничего сообщить о том, что занимало ее больше всего.

Деревня располагалась в самой северной провинции королевства Дэверри, самого большого королевства во всем мире Неведомого – так всегда говорили Джилл. Она знала, что южнее был расположен великолепный город – Дан Дэверри, где в огромном дворце жил верховный король. В Бобире, однако, где Джилл провела всю свою короткую жизнь, насчитывалось всего около пятидесяти круглых домов, построенных из грубых кремниевых плит. Прижавшись к склону крутого холма, дома образовывали узкие извилистые улочки, поэтому деревня выглядела как пригоршня валунов, среди которых торчали вразброс сосновые деревья. В маленьких долинах среди холмов фермеры разработали небольшие поля между скалистыми участками, огородив их стенами, сложенными из камней. На расстоянии около мили от деревни располагалась крепость лорда Мелина, благодаря которой и возникла деревенька. Джилл с младенчества твердили, что каждому предписано Судьбой делать то, что укажут рожденные знатными – а значит, избранные богами. Вид самой крепости всегда производил на Джилл огромное впечатление, в ней чувствовалось божественное начало. Она стояла на вершине самого высокого холма, была окружена двойным земляным валом и обнесена каменной стеной. Круглая башня из обработанного камня располагалась в центре и возвышалась над другими постройками, гнездящимися внутри стен. Если Джилл находилась в самой верхней части деревни, то могла видеть крепость и развевающееся на башне голубое знамя лорда Мелина.

Очень редко Джилл встречала самого лорда Мелина, иногда наезжавшего в деревню, чаще всего затем, чтобы наказать того, кто нарушил закон. И когда однажды в особенно жаркий и душный день сам лорд Мелин заглянул в таверну выпить немного эля, это показалось необычайно важным событием. Хотя у лорда были редкие седые волосы, напыщенная физиономия и большой живот, он выглядел довольно представительно, держался чрезвычайно прямо и шагал широко, как воин. Знатного лорда сопровождали двое молодых людей из его отряда всадников. Джилл суетливо привела в порядок свои волосы и поклонилась лорду. Мэйкин подбежал, держа в руках полные кружки, поставил их и тоже склонился в поклоне.

– Ужасно жаркий день, – заметил лорд и с жадностью отпил из кружки.

– Да, господин, – ответил Мэйкин с запинкой.

– Прелестный ребенок, – лорд Мелин взглянул на Джилл. – Твоя внучка?

– Нет, господин, – ответил Мэйкин. – Это дочка служанки, работавшей у меня.

– Она умерла недавно, – вмешался один из всадников. – Какая жалость.

– Кто ее отец? – спросил лорд Мелин. – Что-нибудь известно о нем?

– Как же, как же, господин, – проговорил всадник с гнусной ухмылкой. – Каллин из Кермора. Ни один человек не посмел бы позабавиться с его девушкой.

– Ну, разумеется, – понимающе засмеялся лорд Мелин. – Так у тебя знаменитый отец, крошка?

– Разве?

Лорд Мелин вновь хохотнул.

– Военная слава, конечно, не так уж много значит для маленькой девочки, но твой отец – самый знаменитый фехтовальщик во всем Дэверри, хоть он и серебряный кинжал. — Лорд вынул из-за пояса кожаный кошелек и достал несколько медяков, чтобы расплатиться с Мэйкином, а потом протянул Джилл серебряную монету: – Вот, дитя, возьми, тебе понадобятся деньги, чтобы купить новую одежду.

– Покорнейше благодарю, господин.

Делая реверанс, Джилл застеснялась, потому что ее платье действительно было совсем рваным.

– Да пошлют вам боги счастья, господин.

После того как лорд и его спутники покинули таверну, Джилл спрятала подарок в маленькую деревянную шкатулку у себя в комнате. Сначала, любуясь, как блестит монета в шкатулке, Джилл легко вообразила себя богатой госпожой, но затем неожиданно с грустью поняла, что его светлость просто дал ей милостыню. Без этих денег она не смогла бы купить себе новое платье, так же как без доброй поддержки Мэйкина она была бы голодной и ей негде было бы спать. Джилл вздрогнула, эта мысль обожгла ее словно розга. Она вскочила и безотчетно кинулась из дома. Позади таверны среди деревьев она уткнулась лицом в высохшую траву. Стоило ей только позвать – лесные жители откликнулись сразу – ее любимый серый гном, пара его бородавчатых голубых спутников с длинными острыми зубами и фея, которая выглядела бы как крошечная прелестная женщина, если бы не ее глаза с кошачьими зрачками и совершенно бессмысленные. Джилл устроилась поудобнее и позволила серому гному забраться к ней на колени.

– Я хочу, чтобы ты сказал мне, – осторожно начала Джилл: – если что-нибудь случится с Мэйкином, смогу я прийти к вам и жить в лесу с твоим народом?

Гном обдумывал ответ, лениво почесывая подмышкой.

– Я надеюсь, ты научишь меня добывать еду, – продолжала Джилл, – и расскажешь, как согреться, когда пойдет снег.

Гном закивал, что как будто должно означать: «Да, конечно», но никогда нельзя было быть уверенной, что означал тот или иной жест у лесных жителей. Джилл не была даже точно уверена в том, что они действительно существовали. Они вдруг появлялись и исчезали по ее желанию, были вполне ощутимы, когда она дотрагивалась до них, они могли таскать вещи и пить молоко, которое Джилл выносила для них ночью. Мысль о жизни с ними в лесу столь же пугала, сколь и утешала.

– Я, конечно, надеюсь, что с Макко ничего не случится, – продолжала Джилл, – но все же мне тревожно.

Гном закивал понимающе и похлопал ее по плечу своей худой скрюченной ручкой. Все дети в деревне дразнили Джилл из-за того, что у нее не было отца, только лесные жители были ее единственными настоящими друзьями.

– Джилл! – позвал ее Мэйкин из двора таверны. – Пора домой, поможешь мне приготовить обед.

– Мне надо идти, – поспешила Джилл, – я оставлю вам молока сегодня вечером.

Гномы засмеялись, танцуя в маленьком кружке около ее ног, а затем внезапно исчезли без следа. Когда Джилл возвращалась назад, Мэйкин вышел встретить ее.

– С кем это ты там разговаривала? – спросил он.

– Ни с кем. Просто рассуждала сама с собой.

– С диким народцем, наверное, – поддразнивал ее Мэйкин, усмехаясь.

Джилл пожала плечами. Она уже давно привыкла: никто не верит ей, что она общается с диким народцем.

– Я приготовил лучший кусок свинины на обед, – сказал Мэйкин. – Надо побыстрее поесть, потому что в такую душную ночь, как эта, многие захотят прийти выпить пива.

Мэйкин оказался совершенно прав. Как только зашло солнце, таверна заполнилась местными жителями, мужчинами и женщинами, зашедшими сюда немного поболтать и посплетничать. Ни у кого в Бобире не было достаточно наличных денег; Мэйкин записывал на деревянной доске, кто сколько ему должен. Когда накапливалось достаточно отметок под чьим-то именем, Мэйкин мог получить плату продуктами, или одеждой, или обувью, а потом начинал список долгов сначала. Этой ночью они получили несколько медных монет от странствующего торговца. У него была увесистая сумка с нитками, бусами, вышитыми украшениями, иголками и даже несколькими орденскими лентами из большого города, расположенного на западе. Когда Джилл прислуживала ему, она, как всегда, спросила о Каллине из Кермора.

– Слышал ли я что-нибудь? – сказал торговец. – Я даже видел его, девочка, всего четыре дня назад.

Сердце Джилл радостно забилось.

– Где? – с надеждой спросила она.

– В Гуингефе. Я как раз двигался на юг, когда вспыхнула война между двумя местными лордами и их кровным врагом, а что к чему, я думаю, не для твоих ушей, малютка. В последнюю ночь я как раз зашел выпить в таверну и видел этого парня с серебряным клинком на поясе. «Это Каллин из Кермора, – сказал мнеодин парень, – никогда не вставай на его пути». – Он наклонил свою голову. – Эти серебряные кинжалы — очень скверные люди.

– Вовсе нет. Он – мой папа.

– Вот как? Что за безжалостная Судьба: такая очаровательная крошка, а отец – серебряный кинжал.

Несмотря на то, что Джилл охватила ярость, она знала, что спорить бесполезно. Все презирали серебряных кинжалов. Большинство воинов жили в крепости знатного лорда и исправно служили ему, дав присягу при вступлении в хорошо вооруженный отряд, серебряный кинжал же вечно колесил по королевству и искал богатого лорда, который смог бы хорошо заплатить ему. Иногда, когда папа приезжал увидеться с Джилл и ее матерью, у него было много денег, а в другой раз – только медяки, все зависело от того, сколько он мог добыть на поле битвы. Хотя Джилл не понимала почему, она знала: если человек был серебряным кинжалом, никто не позволит ему стать кем-то еще. У Каллина никогда не было возможности жениться на маме и жить вместе с ней в крепости, как воин, давший присягу. Этой ночью Джилл молила богиню Луны сохранить ее отца в живых в битве в Гуингефе. Напоследок она догадалась попросить Луну сделать так, чтобы война закончилась и папа смог побыстрее приехать к ней. Наверное, войны были в ведении каких-то других богов, потому что вот уже два месяца Джилл грезила об этом во сне. Время от времени ее сны становились исключительно похожими на явь и очень яркими. Такие сны всегда сбывались. Так же как и с диким народцем, она давно научилась держать свои вещие сны в тайне. Обычно она видела Каллина въезжавшим в город верхом на коне.

Джилл проснулась в лихорадочном возбуждении: во сне папа приехал около полудня. Чтобы время до полудня прошло быстрее, Джилл все утро много и тяжело работала. Наконец она побежала к входной двери таверны и стояла там, глядя вдаль. Солнце было уже почти в зените, когда она увидела Каллина, ведущего под уздцы боевого гнедого коня. Они поднимались вверх по узкой улочке.

– Макко! Папа приехал! Кто скажет ему о маме?

– О, проклятье! – Мэйкин подбежал к выходу. – Жди здесь.

Несколько минут Джилл сиротливо стояла в нерешительности, чувствуя на себе жалостливые взгляды. Это напомнило ей о той ужасной ночи, когда умерла мама. Ей захотелось скрыться от всех, и она выбежала за дверь. Как раз в эту минуту Мэйкин на улице разговаривал с отцом, сочувственно положив руку на плечо воина. Каллин не отрываясь смотрел в землю, его лицо было суровым и мрачным, он не произносил ни слова.

Каллин из Кермора был добрых шести футов роста, стройный и широкоплечий, со светлыми волосами и небесно-голубыми глазами. На его левой щеке был старый шрам, который делал его лицо зловещим, даже когда он смеялся. Его простая льняная рубашка была грязной от дорожной пыли, так же как и просторные шерстяные штаны.

В таких штанах ходили все мужчины в Дэверри. На тяжелом ремне висела его единственная роскошь – меч в украшенных золотом ножнах, подарок знатного лорда, и его позор – серебряный кинжал в потрепанном кожаном футляре. Серебряный эфес с тремя небольшими бугорками как бы предупреждал людей об опасности, настраивая против его владельца. Когда Мэйкин закончил говорить, Каллин положил руку на рукоятку меча, словно ища у оружия поддержки. Мэйкин взял поводья, и они направились вверх по улице к таверне. Джилл подбежала к Каллину и бросилась в его объятия. Он поднял ее и крепко обнял. От него пахло потом и лошадьми, это был привычный, родной, долгожданный запах.

– Моя бедная маленькая девочка! – проговорил Каллин. – Проклятье, какой же никудышный отец тебе достался!

Джилл плакала, не в силах ответить… Каллин внес ее на руках в таверну и пристроился за столом возле двери, усадив Джилл на колени. Люди, выпивавшие за дальним столом, поставили кружки и рассматривали его холодными неприветливыми взглядами.

– Знаешь что, папа? – всхлипывая, зашептала Джилл. – Последним, что сказала мама, было твое имя.

Каллин откинул назад голову, сдерживая слезы. Мэйкин нерешительно дотронулся до его плеча.

– Послушай… Ну… вот… мы с девочкой не падали духом…

Каллин продолжал стенать, чуть слышно подвывая, не обращая внимания на растерявшегося Мэйкина. Чужие люди проходили мимо, и Джилл ненавидела их за едва заметные улыбки, – они будто смеялись над ее отцом, в то время когда у него такое горе. Но вот Каллин что-то заметил крем глаза. Он снял Джилл со своих колен, а когда поднялся, меч оказался в его руке словно по волшебству.

– А почему бы мне не скорбеть о ней? – выкрикнул он. – Она была славной женщиной, настоящая королева, и мне нет дела до того, что вы, свора псов, думаете о ней. И пусть попробует хоть кто-нибудь в этой вонючей деревне сказать мне, что это не так.

Мужчины один за другим осторожно начали пятиться назад.

– Ни один из вас не достоин даже своей кровью полить ее могилу, – продолжил Каллин, – Советую вам признать это.

Все забормотали: «Мы не достойны, это правда». Каллин шагнул вперед, меч блеснул в луче солнечного света, проникающего в таверну через дверь.

– Ладно, так и быть, – процедил он, – возвращайтесь к своей выпивке.

Вместо этого все бросились к двери, чтобы побыстрее покинуть таверну. Каллин вложил меч в ножны с такой силой, что был слышен скрежет металла. Мэйкин вытер пот с лица.

– Ладно, Макко, – проговорил Каллин, – можете думать обо мне все, что угодно, но Сериэн заслуживала куда лучшей доли, чем связаться с таким неудачником как я.

Мэйкин промычал что-то неразборчивое.

– А теперь ничего, кроме тебя, у меня от нее не осталось. – Каллин повернулся к дочери. – Впереди у нас тяжелая дорога, моя милая, но мы справимся.

– Папа, ты хочешь забрать меня с собой?

– Верно. И как можно скорее.

– Постойте-ка, – вмешался Мэйкин, – куда торопиться? Ты сейчас не в себе, и…

– Проклятье! – Каллин повернулся, схватившись за рукоятку меча, – Со мной все в порядке.

– Что ж, – отступился Мэйкин, – дело твое.

– Собери вещи, Джилл. Мы сейчас навестим могилу твоей мамы, а потом двинемся в путь. Я никогда больше не вернусь в эту треклятую деревню.

Довольная и перепуганная одновременно, Джилл побежала в комнату и начала складывать свои немногие пожитки в одеяло. Девочка слышала, как Мэйкин пытался поговорить с Каллином, но тот только рычал в ответ. Она рискнула потихоньку вызвать дикий народец. Серый гном материализовался прямо в воздухе и плавно спустился на пол.

– Папа забирает меня отсюда, – прошептала Джилл. – Ты хочешь со мной? Если согласен, то двигайся вслед за нами или заберись на его лошадь.

Гном исчез, и теперь Джилл гадала, увидит ли она его когда-нибудь снова.

– Джилл! – крикнул Каллин. – Перестань разговаривать сама с собой и иди сюда!

Джилл схватила свой узел и выбежала из таверны. Каллин сложил вещи в сумку, привязанную позади седла, а затем поднял Джилл и посадил сверху. Когда он вскочил в седло, Джилл обхватила отца, прислонившись лицом к широкой спине. Его рубашка вся была в круглых ржавых кольцах, которые образовались, когда кольчуга заржавела от пота. У него всегда были такие рубашки.

– Ну что ж, – грустно улыбнулся Мэйкин, – прощай, Джилл.

– Прощай, Мэйкин – ей вдруг захотелось заплакать. – Спасибо за то, что ты был добр ко мне.

Мэйкин махнул рукой, в его глазах были слезы. Джилл обернулась на своем неудобном сиденье и помахала в ответ, когда они начали спускаться с холма.

В нижней части деревни росла дубовая роща, посвященная Белу, богу Солнца и повелителю всех богов. Среди мощных дубов располагалось деревенское кладбище. Хотя на могиле Сериэн не было надгробного камня, как на могилах людей побогаче, Джилл знала, что она никогда не забудет, где мама нашла свой последний приют. Как только она подвела отца к могиле, Каллин вновь начал причитать, рыдая. Он бросился на землю, приник к могиле всем телом, как будто пытался передать земле свое горе, ища у нее поддержки. Джилл перепугалась и замерла.

Каллин затих, долго лежал безмолвно, затем выпрямился.

– Я привез в этот раз твоей маме подарок, и, ей-богу, она его получит.

Каллин достал из ножен свой серебряный клинок, срезал им кусочек дерна, а потом начал рыть, словно барсук, неглубокую ямку. Он достал из-под рубашки блестящий браслет, и Джилл увидела узкую витую змейку из чистого золота. Каллин положил его в ямку, засыпал землей и прикрыл дерном.

– Прощай, моя любовь, – прошептал он, – за время моих скитаний я никого не любил кроме тебя, и я молил богов, чтобы ты верила мне, когда я говорил тебе об этом.

Он поднялся, затем вытер лезвие своего клинка о штаны.

– Больше я скорбеть напоказ не буду. Но запомни, Джилл, что я любил твою маму.

– Я запомню, папа. Обещаю.

Весь день они двигались по дороге, ведущей на восток, – по узкой грязной колее, проложенной между остроконечными холмами среди сосновых лесов. Когда они проезжали вдоль полей, поросших молодыми зелеными злаками, фермеры провожали взглядом боевого коня и всадника с ребенком за спиной. Джилл устала трястись на своем неудобном сиденье и совсем закоченела, но Каллин был так погружен в свои мрачные мысли, что она боялась заговорить с ним.

Уже в сумерках они пересекли бурную реку и подъехали к окруженному стеной городу Эверби. Каллин спешился и повел лошадь под уздцы узкими извилистыми улочками, а Джилл тем временем, крепко вцепившись в седло, испуганно смотрела по сторонам широко раскрытыми глазами. Она ни разу в жизни не видела так много больших домов. Наконец они добрались до обшарпанного постоялого двора, позади которого виднелась конюшня. Хозяин поприветствовал Каллина, окликнув его по имени и дружески похлопав по плечу. Джилл до того устала, что даже не в состоянии была поесть. Каллин, взяв ее на руки, поднялся вверх по лестнице в грязную узкую комнату и положил Джилл на постель, которую устроил, накрыв своим плащом соломенную подстилку. Она заснула раньше, чем он успел задуть пламя свечи.

Когда Джилл проснулась, в комнате никого не было. Теперь комната была полна света, и девочка могла рассмотреть ее. Она поднялась с подстилки, испуганная, стараясь вспомнить, как она оказалась в этой чужой пустой комнате, в которой не было ничего, кроме груды одежды, лежавшей прямо на полу. 'Понадобилось несколько Минут для того, чтобы Джилл смогла припомнить, что накануне папа приехал за ней в деревню и забрал ее с собой. Вскоре вернулся Каллин, неся в одной руке кипяток в медной чашке, а в другой – ломоть хлеба:

– Поешь, малышка.

Джилл жадно набросилась на хлеб с орехами и смородиной.

Каллин тем временем поставил на пол чашку, достал из сумки мыло и осколок зеркала и устраивался на полу на коленях, чтобы побриться. Он всегда брился своим серебряным клинком. Когда отец вынул его из чехла, Джилл увидела изображение, выгравированное на лезвии, – парящий сокол. Этим знаком были отмечены все вещи Каллина.

– Папа, кинжал, похоже, очень острый? – спросила Джилл.

– Да, конечно, – отозвался Каллин и начал бриться. – Ты видишь, он не чисто серебряный – он сделан из сплава. Поэтому он не темнеет так быстро, как чистое серебро, и лезвие долго не тупится, этот сплав прочнее любой стали. Только несколько серебряных дел мастеров во всем королевстве знают его секрет и никому не открывают эту тайну.

– Почему не открывают?

– Откуда я знаю? Такие уж они скрытные люди… Я говорил тебе, что не только тот, кто изгнан или опозорен, может купить себе такой клинок. Любой воин может раздобыть серебряный кинжал и разъезжать с ним повсюду… вроде как чтобы показать себя… а затем вступить в отряд.

– Ты должен доказать, что можешь хорошо сражаться?

– Не просто хорошо, а отлично, – Каллин брился точными, короткими движениями. – Это, конечно, кое-что значит, но это не все. И у серебряных кинжалов есть свои понятия о чести. Мы все не ангелы, это так, но мы не воруем и не убиваем. Знатные лорды знают об этом, поэтому они доверяют нам и пользуются нашими услугами. И если пара негодяев придет в отряд и запятнает нашу репутацию, мы все умрем с голоду.