Текст книги "Я хочу ребёнка"

Потом меня приглашали на кресло для осмотра. Иногда кресло стояло в отдельной смежной комнате, иногда прямо тут, за ширмой. Медсестра начинала суетиться, раскладывая на столике перчатки и ещё какие-то предметы для доктора. Стоять рядом и ждать, пока она уйдёт было как-то глупо, потому что мне настойчиво повторяли «раздевайтесь, пожалуйста», и я раздевалась. Медсестра всегда делала вид, что не замечает меня, но всегда меня торопили, если я останавливалась. Медсестра редко выходила раньше, чем я успевала раздеться полностью, будто бы в её задачу входило ещё и проследить, чтобы я благополучно забралась на кресло, и вот так постепенно я привыкла раздеваться в присутствии незнакомых людей.

Потом шел осмотр, почти всегда с ультразвуком, а на экране монитора, висевшего тут же возле кресла, доктор отмечал размеры и громко диктовал их вслух. Даже если медсестры не было, доктор почему-то всё равно говорил вслух, например, «эндометрий 0,5», «левый яичник 2,7 на 2,4» как будто бы эти цифры могли мне о чём-то сообщить. Скорее я начинала паниковать: 2,7 на 2,4 – это хорошо или плохо? Много или мало? Я старалась угадать что-то по голосу доктора, и волновалась, потому что не знала, как оценивать эти цифры.

Совсем в крутых клиниках мониторов было два, и доктор даже пытался мне что-то показать. Наверное, это должно было развлекать пациентов, но мне было совсем не весело. Распятая, я лежала на кресле с раздвинутыми ногами, внутри меня был датчик, а на мониторе нечто странное, мутное и чёрно-белое. Мне это больше всего напоминало гадание на кофейной гуще. Понять, где там что, было невозможно. Приподняться на локтях с датчиком внутри – проблематично. И я забила на эти демонстрации, потому что удовольствия они не доставляли никакого.

Я чувствовала себя лягушкой на препарационном столике или стеклышком, которое рассматривают в микроскоп. Я где-то читала, что в мединститутах препарируют лягушек под микроскопом. Вот именно так я себя и чувствовала в этот момент: глупой лягушкой. Возможно, если бы речь шла о болезни сердца или печени, и мне не задавали бы будничным тоном всех этих интимных вопросов, то было бы легче. Тогда бы я чувствовала себя просто больной, а сейчас я была больной какой-то постыдной, срамной болезнью…

И слово-то какое: срам. Не помню, откуда я его услышала, но мне кажется, оно, это слово, очень метко описывало меня в тот момент: стыд и срам, стыд и срам. Я пыталась посчитать, сколько человек видели меня без трусов за всё это время. После семнадцати я сбилась. Это больше, чем у иных бывает любовниц за всю жизнь.

Когда я вспоминала наши первые консультации, я понимаю, как мы тогда выглядели: два испуганных цыплёнка. Это теперь я привыкла к осмотрам в присутствии незнакомых людей, теперь я легко одевалась и раздевалась, не моргнув глазом, и могла назвать первый день последних месячных и даже длительность циклов за последние полгода. А тогда я чувствовала себя крайне неуверенно, потому что мне приходилось смотреть в глаза доктору, часто мужчине, который только что видел меня голой, в то время как мой муж сидел в соседнем кабинете. Я выходила пунцовая, молчала и не могла сказать ни слова в свою защиту, а меня будто раскладывали на запчасти, как какой-то пазл, описывая вслух размеры яичников и форму матки, продолжительность цикла и частоту нашей интимной жизни. Всё это было крайне болезненно, нет, не физически, болезненно морально. И ещё очень унизительно.

А самое главное – постоянная тревога. «У кого-нибудь из ваших ближайших родственников были подобные проблемы»? «Ваша мама рожала вас естественным путём или через кесарево сечение»? Господи, я никогда не спрашивала о таких вещах! Это вообще нормально, задавать своим родственникам подобные вопросы? Или – «У вас были беременности до этого»? Да? – Вы же знаете, что аборты отрицательно сказываются на дальнейших попытках забеременеть. Нет? – А вас не смущает, что вы никогда не были беременны, может быть, это первичное бесплодие? От этого словосочетания «первичное бесплодие» мне хотелось выть. Я не экспонат! Я не матка на ножках, я живой человек!

И то, что доктор выносил нам вердикт «ничего страшного нет, всё поправимо» – меня тоже не радовало. Обычно наш жизненный цикл заканчивался фразой «конечно, вы забеременеете, нужно только время и немного усилий». Наших, врачебных усилий, разумеется. А дальше нам предлагали лечение, и оно всегда оказывалось разным. На этом мы заканчивали, и уползали домой анализировать данные.

Жизненный цикл. Какая игра слов… Это всё были безжизненные циклы – овуляция впустую, даже без намёка на новую жизнь. Пустая трата ресурсов. Я впервые задумалась о том, что месячные – это слёзы репродуктивной системы о несбывшейся беременности. Кровавые слёзы.

В клинике Воеводина Диме сказали, что прежде чем думать о зачатии, нужно сначала пройти курс лечения от простатита и уже даже расписали этот курс аж на девяносто тысяч. В «Беременной Кенгуру» сказали, что всё это ерунда и никакого простатита нету, но зато у меня нашли миому и настаивали на операции, без которой и думать о беременности нельзя. В других клиниках диагноз не подтвердили.

Я с радостью бы избежала бы этих бесконечных походов, я за оптимальное соотношение цены, качества и затраченного времени, но у Димы была иная стратегия выбора… Мне вспоминались походы по рынку в поисках одежды в мои школьные годы. Если я шла с папой, мы находили первые же понравившиеся джинсы, покупали их и возвращались домой. А по дороге обратно ели мороженое. Если мы шли с мамой, мы обходили сначала весь рынок, запоминая номер ряда, где нам что-то приглянулось, а затем пытались вернуться, но неизбежно плутали и не могли уже ничего найти. На мороженое уже просто не оставалось сил. Стоит ли говорить, что с папой я любила ходить на рынок больше.

А ещё папа по дороге рассказывал мне о своей работе. О гигантских машинах ЭВМ с перфокартами, занимавших всю комнату. Это я потом узнала, что папа пытался дать мне краткий экскурс в историю, а тогда я была уверена, что папа именно на них и работает. Мама никогда не говорила со мной о своей работе. И вот сейчас я почему-то вспомнила об этих гигантских машинах с перфокартами, чем-то они напоминали мне все эти сложные медицинские штуки.

Когда наконец-то мы остановились на «Мед-Артсе», я выдохнула. Выбор клиники был изматывающим, но кто знал, что это было только начало…

Определившись с клиникой, мы ещё раз прочитали отзывы о ней, и выбрали себе докторов: Дима – мужчину-андролога, я – женщину. Мне вообще кажется странным, когда мужчина идёт в гинекологи. Что он может знать о женском организме, о беременности? Он ведь даже понять никогда не сможет, что такое месячные, а лечит органы, которых у него нет, но это лично моё мнение. Может, я, конечно, ошибаюсь.

Доктор в жизни оказалась гораздо менее симпатичной, чем была на фотографии на сайте. Лицо у неё было бледное и вид замученный, как у человека давно не бывшего в отпуске. Киселёва Вера Евгеньевна – женщина, про которых говорят, без возраста: может быть, ей тридцать, а, может быть, под пятьдесят. Каре, светло-русые волосы, едва различимые веснушки. Она как-то сразу внушила мне доверие, сказала, что тактика будет во многом зависеть от андролога, и что, скорее всего, это будет ЭКО. Я приуныла, на ЭКО идти не очень хотелось, я слышала, что это тяжело, но альтернативы, похоже, не было: ребёнка мне хотелось больше.

Она сказала, что «ленивые сперматозоиды» – это совсем не редкость, и от этого страдает много пар, но, хорошая новость, это самая легко решаемая из всех проблем. Ещё она мне сказала, что, видимо Дима где-то что-то недопонял, потому что в его ситуации никакие операции не нужны, так как они просто бесполезны. Потом она стала объяснять, что если у женщины всё в порядке, а у мужчины проблема только в малоподвижности сперматозоидов, то делают ЭКО с ИКСИ: в лабораторных условиях микро шприцем сперматозоид вкалывают в яйцеклетку, чтобы произошло оплодотворение, а потом подсаживают получившиеся эмбрионы. Звучало всё более или менее понятно, и постепенно тревога моя улеглась.

И вот я пришла в «Мед-Артс» одна. В первый раз одна, без Димы. Мне сказали, что доктор меня пригласит, и я уселась на белом кожаном диване напротив телевизора. Был включен канал «Wild planet», где шла программа о пумах (или рысях – я не очень разбираюсь), а на столике у дивана валялись журналы. Я так нервничала, что не могла ни читать, ни смотреть телек, но, к счастью, ждать пришлось недолго.

Вера Евгеньевна позадавала стандартные вопросы: сколько дней цикл, сколько месячные, обильные/болезненные, были ли беременности. Я ответила "нет", и она насупилась. Я спросила всё ли со мной в порядке, она в обычной врачебной манере ответила уклончиво: мол, для этого анализы и придумали, чтобы узнать. Вышла я от неё почему-то в растерянность. Хотя, казалось бы, теперь у меня была определённость, но груз на сердце стал только больше. Папа всегда говорил: нет ничего хуже неизвестности. Когда знаешь, что надо делать – просто делай, а когда не знаешь – вот тогда самый страх.

Мне дали стопку направлений и внушительный список анализов, которые нужно было сдать, и всего два направления для Димы. Как будто бы уже сразу предполагалось, что проблема именно во мне, и обследовать вдоль и поперёк и лечить нужно будет именно меня, хотя я знала, что это не так. Мне стало очень неприятно, когда доктор намекнула, что наличие проблемы у мужа ещё не означает стопроцентное отсутствие проблем у жены. Это было логично, но больно царапало.

Кроме того, меня по-прежнему не оставляло горькое чувство вины за то, что я не могу самостоятельно забеременеть и выносить ребёнка. И это даже не смотря на то, что проблемы была в медленных сперматозоидах! В одной из клиник доктор (мужчина) намекнул, что в паре, где у мужчины есть проблемы, они «часто компенсируются высокой фертильностью женщины». Я восприняла это как укор. То есть я бы могла забеременеть даже при том, что у Димы медленные сперматозоиды, если бы была какой-то супер фертильной. Не думаю, что доктор имел в виду именно это, но я так услышала. Недоженщина. Пустоцвет. Ошибка природы.

Чтобы отвлечься, я стала читать список анализов: сдать литр крови на всякие гормоны (опять!), генетику и антитела, плюс ещё какую-то коагулограмму; сделать ЭКГ, флюорографию, пройти маммолога, потом опять УЗИ и вишенкой на торте – анализ мочи. Почему-то именно анализ мочи в этом всём мне показался самым унизительным. Обидно, что от Димы требовалось куда меньше – только спермограмма и кровь. Ах, как жаль, что ему даже не придётся писать в баночку!

Насколько может всё это затянуться – неизвестно. Доктор сказала, у всех по-разному. Будет ли в итоге результат – неизвестно. Доктор сказала, сейчас есть достаточно эффективные технологии, но на мой провокационный вопрос "вы обещаете…", ответила безапелляционным "нет". Они никогда ничего не обещают.

* * *

Это походило на сумасшествие, но я начала мерить жизнь исключительно фертильностью. Для мужчин важным понятием в обществе является успешность, все эти «самцовые», «статусные» вещи призваны подчеркнуть его достижения: дорогие часы, сотовый, крутая машина, всякие навороченные электронные прибамбасы. А у женщины должны быть дети.

Даже если ты носишь родные Prada и настоящую Braschi, но при этом у тебя нет и никогда не будет ребенка – зачем это все? Я знаю, Ося бы просто фыркнула. Для неё не было никакого сомнения, что родные Prada лучше любого ребёнка, но для меня в тот момент успешность женщины определялась только количеством детей. Не мужья, не любовники, не работа, не общественные успехи – ничего не имело значения, если ты бездетна.

Я много размышляла о смысле жизни, о предназначении, о генах. В конечном счёте, всё это всё равно сводилось к детям. Если приглядеться, идея продолжения рода пронизывает всю историю человечества от колыбели цивилизации и до настоящего времени. И что же я за неудачница такая, что не могу простейшего – забеременеть!

Пожалуй, именно эта неполноценность меня и добивала: я не могла того, что могут все. Что так легко и без туда далось моей институтской подруге. Всем моим институтским подругам. Всем моим школьным подругам и просто знакомым. Всем, даже самым глупым из них, даже толстым, даже самым некрасивым. Получается, что те качества, которые когда-то давали мне преимущества: характер, ум, физические данные – все они ничего не стоили теперь, перед новой жизненной задачей.

Я помню, в школе у нас была девочка, я с ней не общалась, помню, её звали Есеня – очень необычное имя. Она как-то на уроке географии сказала, что в арабском языке окончание «бул» означает «город». Когда географичка спросила, с чего она так взяла, Есеня уверенно сказала: потому что Стамбул и Кабул – два самых крупных города в Сирии, а в Сирии говорят на арабском. Честно говоря, я тогда сама не знала, что Кабул находится в Афганистане, но помнила, что Стамбул – столица Турции. И даже после уверений училки, что это не так, Есеня продолжала считать, что она права. После школы она не поступила ни в институт, ни в ПТУ, а вышла замуж и год за годом методично родила троих детей. Даже такая дурочка, как Есеня, уже была мамой, не смотря на то, что она не знала столицу Турции в десятом классе.

А толстая Оля Иванова родила уже двоих. Она так и не похудела. От неё ушёл муж. Разве от красивых и хороших жен мужья уходят? И тем не менее, она родила двоих. Замухрышка Алиса Решетникова, отличница с параллельного потока, ни разу за все пять лет не получившая ни одного комплимента, не сходившая ни на одно свидание, неожиданно замужем и – с ребёнком! Мне это казалось крайне несправедливым.

Я вспоминала, как Рита, учившаяся в параллельном классе, перед самым выпускным сделала аборт. А моя родная бабушка вообще сделала семь (СЕМЬ!) абортов за свою жизнь. Какие-то до брака, какие-то уже даже после рождения папы. Так за что мне это? Неужели я хуже всех? Почему даже эта страшненькая Оля с сальными волосами и толстыми ляжками, которая носила разные носки, даже эта толстенькая девочка ухитрилась забеременеть? Только не я.

Я пыталась молиться, но ничего не получалось. Хоть меня и крестили в детстве, но религиозности мне никто не привил. Я и в церкви-то была всего пару раз за жизнь. Да и о смирении речь как-то не шла, если и есть бог на небесах, я скорее была зла на него. Зла за то, что другим доставалось так легко и бесплатно, а для меня представляло трудность и неопределенность. Конечно, это был не первый пункт в списке моих сожалений, но и не последний: ЭКО обходится от полумиллиона рублей, а у нас ещё кредит не погашен.

Почему же те, кто не хочет детей, так легко беременеют и делают аборт за абортом, и так легко рожают, а те, кто хочет, кто мог бы дать этому ребенку много больше любви, не могут? Почему и деньги, и интеллект, и привлекательность тут бессильны? В чём дело?

Беременность стала моей идеей-фикс. Я много читала на женских форумах в поисках своей «белой книги». Сколько же человеко-часов просто сгорело в бесплодных попытках выискать хоть что-то, что помогло бы мне найти ответы на вопросы! Почему это происходит именно со мной? Есть ли у меня шансы, и если да, то какие? И как, чёрт возьми, мне наконец-то забеременеть? В этот момент мне в глаза бросился титл, именно так и называлась очередная статья – «Как мне забеременеть?» Спасибо инбаунд-маркетингу.

"Стремление женщины иметь ребенка естественно" – начиналась статья. Звучало практически как "ваше желание забеременеть похвально". И читать дальше я просто не смогла. Это звучало словно поучение. Словно я двоечница, не сумевшая сложить два и два. Словно это я не знаю столицы Турции. Почему же я чувствую себя так, словно я пришла на контрольную не подготовившись? Я помню, наша математичка говорила – «стерильный». Ксюша опять пришла на контрольную стерильная. Как же это точно: стерильная равно бесплодная.

Я всегда смеялась над трепетным отношением большинства мужчин к своему пенису, как будто их пенис, а не их поступки делали их мужчинами, и вот, я оказалась одной из тех женщин, которые не чувствуют себя женщинами из-за бесплодия. Я – дефектная, я – неполноценная. То, что я не могу нормально забеременеть и родить, делает меня как бы не совсем женщиной, так, бесполым существом. Я не могу быть матерью, а в чём ещё биологическое предназначение женщины, если не в материнстве, не в продолжении рода? И какая я после этого женщина? Так, биоробот на ножках, крашеная кукла, тупиковая ветвь эволюции.

* * *

На 8 марта, на три законных выходных, мы отправились в гости к Диминым родителям. Мы поехали в пятницу поздно вечером, сразу после работы, попили чаю и, уставшие с дороги, быстро легли спать. В первую же ночь в Барвихе мне приснился сон. Во сне у меня на руках был ребенок, девочка. Она была маленькая и сморщенная, и почему-то очень тяжелая, я держала ее, а она спала. И чем больше я смотрела в ее спящее личико, тем больше в душу мою проникал покой. Я была счастлива, но счастлива не от того, что у меня есть долгожданный ребенок, а счастлива от того, что я любила ее. С этим чувством любви я и проснулась, и реальность снова свалилась на меня всей своей стокилограммовой тяжестью, будто я могла любить только её, только ребёнка, и не могла любить тех, кто был вокруг меня. Мне даже показалось, что я – заколдованная принцесса, и только ребёнок сможет меня расколдовать.

Весь день я ходила под странным впечатлением от сна. Я пыталась представить, какой же я буду матерью. Смогу ли я любить своего ребенка каждый день? Каждый день, не взирая на настроение, любить его вопреки громким крикам и ночному бдению. Любить его, когда он будет кидать предметы и плакать, любить вопреки разрисованным обоям, вопреки сломанным игрушкам и испорченным вещам? Хватит ли у меня терпения и сил успокаивать его каждый раз, когда у него не будет получаться что-то? Как я буду реагировать на манипуляции и капризы, когда мое чадо начнет клянчить свой первый смартфон? Что сделаю, если в магазине он потребует купить ему химических конфет в яркой упаковке, которые так заботливо висят именно на уровне детских глаз?

Смогу ли я стать хорошей мамой? Я настойчиво искала эти ответы в себе, я не была уверена, да и как я могла быть уверена? Дети – это громадная ответственность, к ней невозможно подготовиться заранее, невозможно натренироваться на куклах или сдать экзамен экстерном, получив диплом-индульгенцию. Я была уверена, что буду допускать ошибки в воспитании, ведь невозможно не баловать ребенка, доставшегося тебе такой ценой…

Размышляя об этом обо всём, я совсем забыла про Олега с Наташей. И только когда в дом вбежали Женя и Лика, я поняла, в какой же я западне я оказалась. Они бросились ко мне, обхватили за коленки, и у меня сразу похолодело в ногах. Руки сами собой легки на их пушистые макушки, а в глазах предательски зажгло. Было невыносимо думать, что все дети мира всегда будут звать меня тётей, и никто никогда не скажет заветного «мама». Но они были такие славные! Лика показывала мне свои рисунки, а Женя – машинки. Мне нравилось возиться с ними, однако, это было удовольствие, смешанное с болью.

Никогда не задумывалась о значении слова «пава», но беременная Наташа вплыла именно как пава, выпячивая свой небольшой еще живот и, как мне показалось, специально выбрав платье, которое не только не скрывало, наоборот, подчеркивало ее положение. Она несла живот гордо, впереди себя, будто полковое знамя. Это было огромным сюрпризом для меня, ведь я помнила, как мы с ней вместе пили «Вдову Клико» на Новый год.

Я много думала об этом после, но мне кажется, именно в тот момент я возненавидела всех беременных женщин лютейшей ненавистью. Это было как удар под дых, как нокдаун и нокаут, шах и мат одновременно. Свекровь кинулась к Наташе, они расцеловались, сзади навьюченный сумками протиснулся похудевший Олег. Дети побежали тискать Чокопая, а я так и стояла, никем не замечаемая, никому не нужная.

Не могу сказать, чтобы Наташа мне нравилась раньше, но с этого момента она стала вызывать у меня стойкую неприязнь. Меня раздражало в ней всё: её привычка забывать закрыть за собой дверь, в результате которой Чокопай забрался в спальню, вытащил из моей сумки распечатки анализов и порвал их на мелкие клочки. Её любовь к семечкам, которые она лузгала, сидя за столом; её одежда, выбранная и сочетаемая неизвестно по какому принципу; её манера речи – всё, решительно всё меня в ней отталкивало. Я даже не заметила, как начала про себя говорить о Наташе голосом покойной Татьяны Анатольевны. Но самое противное в Наташе было то, что в глубине души я ей завидовала.

Глава 6.

У каждого анализа есть свой срок годности. Он помечен в столбце справа, и Вера Евгеньевна обратила моё внимание на то, что лучше начинать с тех пунктов, которые имеют больший срок. Да, это логичнее. Максимальный срок (один год) у флюорографии, заключений маммолога и терапевта. Поскольку про заключения мне не всё было понятно, я решила начать с флюорографии. Но обзвонив с десяток клиник, поняла, что тут всё не так просто.

Флюорографию нигде не делали. На мой вопрос «почему?» в трубке усмехались и отвечали «аппаратуры нету!» Тогда я стала искать клиники иначе, но даже в тех, которые выдавал мне гугл по запросу «флюорография в Москве» отвечали отказом. И даже в тех, где согласно рекламе на сайте эта флюорография была указана, говорили, что могут сделать только рентген. Разницы я не понимала, поэтому прямо спрашивала, подойдёт ли рентген для ЭКО, но в первых двух клиниках почему-то замялись, а в третьей неуверенно сказали «думаю, да», и я решила не рисковать.

Оставался один вариант – делать флюорографию в городской поликлинике по месту жительства. Я почему-то не сообразила прикрепится к поликлинике на Соколе и потому поехала по своей прописке, а прописана я была всё ещё в родительской квартире: мы до сих пор жили на чемоданах и продолжали присматривать мебель, какое уж там… Просто руки не доходили до документов.

На удивление легко я нашла сайт городской поликлиники в интернете и стала искать, как же можно записаться на флюорографию. Выяснилось, что просто так взять и записаться нельзя, направление даёт только врач-терапевт. Отлично, заодно и про заключение спрошу. Записаться к терапевту, вопреки моим сомнениям, оказалось очень легко, и я подумала, что зря ругают нашу отечественную медицину. Подумала, конечно, преждевременно.

* * *

Чтобы приехать на Щелчок к половине десятого, потому что на другое время талонов не было, мне пришлось отпроситься с работы и встать без десяти семь. По утренним пробкам дорога у меня заняла больше полутора часов.

Я ненавижу московский трафик. Время – один из ценнейший ресурсов, и просто так расходовать его мне было мягко говоря жаль. Поначалу я ещё пыталась как-то оптимизировать процесс: слушала аудиокниги, новости, пела в машине, но потом поняла, что всё это абсолютно без толку. Слушать, как диктор тревожным голосом сообщает курс доллара, мне не нравится. Да и вообще информацию на слух я запоминаю не очень хорошо, поэтому смысл книг проскальзывал мимо сознания, а слушать радио по нескольку часов в день надоедает, даже не смотря на разнообразие радиостанций. Как говорится, хочешь возненавидеть песню – поставь её на будильник. В моём случае – слушай её в пробке. Справедливости ради, в метро использовать это время было ещё труднее.

Наверное, самое изматывающее в пробке – это осознание, что от тебя ничего не зависит. Ты ничего не можешь сделать, чтобы ехать быстрее, можешь только тупить и тем самым ещё больше усугублять ситуацию. Как говорит папа, нет хуже – ждать и догонять. В пробке ты вечно ждёшь, а потом ещё и неизбежно догоняешь тех мерзавцев, кто тебя подрезал или не пропустил.

А второй неприятный момент – это то, что в пробках ты не расслабляешься. Концентрация внимания такая же, если даже не больше, чем во время нормальной езды. Тебе постоянно нужно держать руку на пульсе, а ногу на педали. А когда, наконец, ты доезжаешь до места назначения, ногу чуть ли не сводит судорогой. У меня даже попа затекает порой от долгого сидения, пока я добираюсь из точки А в точку Б.

В этот раз попа тоже затекла. Ничего, разомнусь, пока дойду: припарковаться рядом со входом не получилось, и я оставила машину в соседнем дворе. В поликлинике оказалось светло и чисто, что меня тоже приятно удивило, и если бы не толпа народа, разница с частными клиниками была бы минимальной. У гардероба оказался ящик с бесплатными бахилами, на стенах висели телевизоры, стояли кулеры с водой. Я подошла к регистратуре, больше напоминавшей стойку ресепшена в отеле, и, следуя примеру остальных, назвала фамилию. У меня спросили полис, завели карту, но на руки её не дали, сказали, карта будет у врача.

На этом, собственно, сходство с частными клиниками и кончилось. В коридоре перед 307 кабинетом оказалась толпа народу: кто-то кашлял, от кого-то скверно пахло старческим немытым телом, кто-то ругался вслух, пытаясь спровоцировать скандал. Я попыталась прорваться вперёд, аргументируя это временем своей записи, но меня не пустили: «девушка, тут все по времени, мы уже час как ждём, у вон той женщины вообще талон на восемь пятьдесят». Я посмотрела на старушку, занявшую позицию ближе всех к двери и она надменно кивнула. Ничего не оставалось, я покорно села ждать, мысленно порадовавшись, что отпросилась с запасом.

Когда пришёл мой черед, я уже изрядно нервничала: во-первых, меня «зарядили» в толпе, чуть не засветив мне локтём в глаз и ещё и обвинив меня в том, что я сижу не там, а во-вторых, я пока не опаздывала, но уже успевала впритык. В кабинете была одна только врач, и никакой медсестры. На кушетке лежали стопкой карты, на рабочем столе стоял компьютер. Лицо у женщины было до того уставшим, что вся моя злость тут же улетучилась, мне стало её жалко. В самом деле, она, наверное, чисто по-человечески внимательно выслушивает каждого своего пациента, с сочувствием расспрашивает, осматривает его, а не просто ставит галочку, а они ей ещё, небось, и хамят.

– Слушаю, – обречённо выдохнула она.

– Здравствуйте, мне нужно заключение от терапевта о том, что у меня нет противопоказаний к ЭКО, – не знаю, почему я решила начать с заключения, но я даже не успела договорить.

– А где ЭКО делаете?

– В «Мед-Артс», – растерянно ответила я. Интересно, какая ей разница, в какой клинике мы делаем ЭКО?

Она нахмурилась.

– Не по квоте? В платной что ли?

– Конечно, в платной, а как иначе? – удивилась я. А что ЭКО ещё бесплатным что ли бывает?

– Тогда идите в платную и там делайте, – огрызнулась она.

Такого ответа и такого тона я не ожидала, и потому в первый момент, честно говоря, растерялась. Мне стало очень обидно.

– А почему вы так со мной разговариваете?

Она уже что-то начала набирать на клавиатуре, и я поняла, почему в коридоре скопилась такая очередь: она долго искала каждую букву, прежде, чем нажать на клавишу, а нажимала одним указательным пальцем, прямо как живая карикатура на секретаршу.

– Послушайте, – начала я довольно сердито, – я обзвонила с десяток частных клиник и мне везде сказали, что они не делают флюорографию, потому что у них нет оборудования. Хотя бы скажите мне, может ли вместо неё подойти рентген лёгких.

Принтер с шумом всосал лист и с ужасающим грохотом начал что-то печатать. Работала техника безобразно: скрежещущие звуки за один рабочий день могли довести кого угодно до состояния маргинальной мизантропии.

– Я вам дам направление на флюорографию, всё равно без неё заключение вы не получите, – бесстрастным голосом начала говорить она, – пройдёте окулиста, лора, хирурга, кардиолога, сдадите кровь, потом вернётесь ко мне. Всё равно ваш год сейчас диспансеризацию проходит.

«Всё равно» – это фраза-паразит такая? Или она так подчёркивает безразличие к моей персоне? И если бы не диспансеризация, она бы меня что, отфутболила что ли? Она мне что, так одолжение делает? Мне захотелось съязвить в ответ, но я удержалась. Даже во время учёбы все преподаватели в институте обращались с нами очень вежливо и уважительно, и мы чувствовали себя людьми с большой буквы. То, что я увидела в поликлинике, где не было людей, а были какие-то безликие и бездушные пациенты, было не просто противно, это было оскорбительно. Но я сдержалась. Всё-таки, я в одном месте пройду всё, что мне нужно. Утробные звуки принтера смолкли, и врач положила передо мной три листочка – направления на анализы.

– Запись я вам открыла, – тем же ледяным тоном сказала она и отвернулась в монитор, давая понять, что аудиенция окончена.

– И в какой кабинет мне подниматься?

– Девушка, – она посмотрела на меня с явной неприязнью,– я вам открыла запись! – повторила она чуть ли не по слогам, – в терминале внизу запишитесь на любое удобное время. А теперь извините, у меня приём.

Я ещё не успела выйти из кабинета, как, буквально отталкивая меня, туда бросилась очередная старушка. Очень хотелось забыть о том, что я воспитанная приличная молодая женщина и обматерить и её, и врача.

Я спустилась вниз и стала разбираться с терминалом. К моему огромному сожалению, оказалось, что сегодня я больше никуда попасть не смогу: единственный, к кому можно было сунуться, был лор, но, увы, только в три часа дня. К окулисту и кардиологу запись оказалась только через неделю, и я поняла, что пройти всё в один день не получится. Направления к маммологу я вообще не увидела. Правда, записаться на кровь на половину восьмого труда не составило, и я приплюсовала туда же хирурга на восемь часом, в надежде успеть до работы. Получается, мне понадобится взять всего лишь один день отгула. Отлично, я бы как раз зашла к родителям, а то давно их не видела.

* * *

Но одним днём, конечно, дело не кончилось. В тот день, когда я собиралась пройти окулиста, кардиолога и терапевта, к терапевту неожиданно записи не оказалось, и я записалась на первый же свободный день на восемь утра. Я буду первой в очереди, и пусть только попробует опоздать.

В очереди на кровь меня толкнула какая-то женщина. Точнее, сначала она потребовала, чтобы я её пропустила, а когда я отказалась, она меня обругала и улучив момент ещё и толкнула, да так, что со стороны это выглядело полной случайностью. Затем мне поставили синяк на локте, когда брали кровь из вены. Хирург балансировал на грани грубости и, хоть, и не хамил, но общался со мной так, будто я должна ему денег и второй год как не отдаю. В кабинете ЭКГ меня заставили раздеться в одной части кабинета, затем махнули рукой в другой угол, и я полуголая дефилировала от стула до кушетки. А пока лежала, два врача, ни сколько не стесняясь меня, обсуждали, как какает кошка одной из них, и чем её кормить. Конечно, я плюнула на маммолога, и записалась в частную клинику недалеко от работы.