Текст книги "Гарантия на счастье"

Сюрприз

Вальдемару Л.

– Нет, не так. Милый мой, чудо мое…

Дверь была закрыта. Она никогда не закрывала свою комнату. Но сейчас дверь закрыта.

Чтобы он не мог войти.

Он вернулся раньше, чем пообещал утром.

Не позвонил. Не предупредил. Хотел сделать ей сюрприз.

– Любимый… чудный…

Это все доносилось из-за двери.

Он осторожно убрал руку с дверной ручки. Он не унизится до такой степени, чтобы войти. Ее голос. Голос, который поразил его так, что он полюбил ее, сделал своей женщиной. Он дал ей все. У нее было все, что она хотела.

А она его предала. Никто на свете его так не предавал. Ведь он ей доверял. Он поверил, что не все женщины продажные девки. Он чувствовал, что она отвечает ему взаимностью, и впервые в жизни ощущал себя любимым.

Сейчас, стоя у двери, он понял, что ошибался.

Да.

Из-за двери раздавалось:

– Нет, не так…

Она не одна.

Он этого не позволит.

Она не ждала его так рано.

Он знал этот слегка приглушенный голос. Словно сдавленный. Слегка простуженный. Срывающийся. Гортанный. Когда он прижимал ее к себе, обнаженную, ее голос становился мягким, хрипловатым. Она говорила: нет, нет, а он слышал: да, да. С этой легкой хрипотцой в горле она начинала дрожать, а ее лоно почти незаметно придвигалось к нему. С этим почти неуловимым дрожанием в голосе в унисон дрожанию бедер ее «нет» превращалось в «да».

– Да, да. – Ее голос из-за дверей. – Ах ты шалун!

А к нему она так никогда не обращалась.

С такой радостью.

И тишина.

Тот, другой, не ответил.

Он тоже мало говорил. Когда касался ее тела, он не должен был говорить. Он был с ней. Чувствовал ее. Целовал. Склонялся над ее полными грудями, а она сильно прижимала его к себе. От нее исходил настолько сильный запах женщины, что у него кружилась голова. Они принадлежали друг другу. Он ласкал губами ее лоно так, что дрожь охватывала ее всю, – он старался продлить это мгновение как можно дольше. Она ослабевала и расцветала для него.

– Иди, иди ко мне… – донеслось из-за двери, – не делай так… Любимый мой, ты прелесть… не кусайся…

Ее голос звучал так нежно.

Хотя бы взглянуть на нее.

Но не к нему она обращалась «мой любимый».

А ведь когда их тела соединялись, мир рушился и возрождался. Он любил ее. Доверял ей. Он знал, что она другая – верная и преданная.

Он отвернулся от двери ее комнаты, из-за которой доносился тот самый гортанный смех и слова:

– Ой, ну что ты делаешь… Ну иди, иди ко мне…

Слова, предназначавшиеся ему. Только ему… Никогда больше, никогда.

Он никогда больше ее не увидит. Боялся, что если еще раз посмотрит на нее, то она снова его обманет. А он не хотел быть обманутым.

Медленно прошел в холл, вошел в кабинет. Налил себе виски со льдом. Когда он возвращался домой, она всегда подавала ему выпить. Три кубика льда, капля лимона, полстакана виски.

«Виски не подают с лимонным соком», – говорил он.

А она смеялась в ответ: «Теперь ты знаешь, что пришел домой, я тебя жду. Никто никогда не будет подавать тебе виски с лимоном, только я, и это навсегда».

Она ошибалась.

Так же как и он.

Он протянул руку к внутреннему телефону:

– Пришлите охрану, немедленно.

Голос у него был неестественный.

Когда в дверях появился Артур, он уже знал, что делать. Отдал краткий приказ. Обсуждению не подлежит. Следы убрать, он больше никогда не желает об этом слышать.

Молчать.

Выполнять.

Если на лице Артура и появилось удивление, то оно немедленно скрылось под маской человека, всегда выполняющего приказы. Беспрекословно. Без лишних вопросов.

Он слышал шаги Артура, поднимающегося по лестнице. Взял стакан и выпил залпом. Сейчас Артур войдет – уже не слышно шагов, мягкие ковры заглушали любой звук. Через мгновение все будет кончено.

Ковры того цвета, который она любила. Все для нее. Он поверил, что можно изменить мир. Отказался от своих прежних интересов – под ее влиянием он изменился. Артур уже давно никого не убивал по приказанию босса, ведь она считала, что можно быть добрым и честным, и он обещал ей, что никогда больше никого не обидит.

Но это обещание теперь ни к чему его не обязывало.

Потому что она его предала.

Еще секунда, и Артур спустится. Все будет в прошлом.

Он больше никогда не даст себя обмануть.

До того как Артур появился в дверях, он успел выпить еще один стакан виски.

– Сделано? – Его голос звучал естественно.

– Да.

– Обоих?

Он знал, кому поручить это дело. Вот и все. Он придет в себя. Артур будет молчать. Никто ни о чем не узнает.

– Что прикажете делать с котом?

Он отвернулся от окна и посмотрел на Артура. Маленький светло-коричневый котенок вытягивал лапы, пытаясь за что-нибудь зацепиться. Артур держал его в вытянутой руке, отстранив от себя.

– Вы не сказали, что делать с котом. Госпожа Кристи принесла его сегодня утром. Не знаю, что с ним делать. В комнате, кроме госпожи, был только этот кот.

Последний день влюбленных

– Я буду к одиннадцати.

Она вслушалась в свой голос, он звучал незнакомо, будто с записи. Но это уже не имело значения, она приняла решение.

– Так поздно?

– Да, – подтвердила она, стараясь не слышать в голосе Анджея разочарования.

– Береги себя.

Она посмотрела на телефон.

А разве она делала что-то другое всю жизнь?

– Я буду около одиннадцати.

Тогда уже будет поздно для разговора.

– Мне кажется, что это не время для такого разговора.

Она взглянула на него с раздражением.

Даже сейчас уже поздно.

– Пожалуйста, перестань хоть на минуту говорить о том, что тебе кажется. Посмотри на меня, посмотри мне в глаза.

Она медленно перевела взгляд, радужная оболочка глаз на минуту замигала в свете и погасла, как внезапно задутая керосинка. После этого движения будто бы остался запах. Как от потушенного фитиля свечи, который, измученный борьбой за существование, склоняется в липкий воск медленно и безвозвратно.

– Посмотри на меня, – попросил он.

Она не могла на него смотреть. Каждый его жест был для нее чужим, ненавистным. И когда он вынимал стаканы, чтобы приготовить чай. И когда сыпал ароматный кофе в кофеварку. И когда мыл стаканы, и когда выбрасывал в мусорницу наполненный гущей фильтр из тонкой бумаги.

Каждый наклон его тела, движение рук вверх по направлению к волосам или желание расправить плечи, прищурить глаза вызывало в ней глубокую еле сдерживаемую неприязнь, которая стремилась вырваться на волю и с которой она все время боролась.

Она не могла на него смотреть. Она прикрыла глаза, и ей представился тот мужчина, который ушел от нее шесть лет тому назад. Который ее оставил. Ее руки благодарно оживали под его взглядом, его улыбкой, в ожидании ласк они становились податливыми и готовыми с радостью услужить.

Для того мужчины она с удовольствием готовила кофе и чай. А как-то, случайно, это произошло у него дома, его руки подали ей душистый напиток… Воспоминания пробудили в ее теле дрожь. Ее язык до сих пор помнит не только вкус напитка, приготовленного им, но и вкус кружки. В руках Марчина стаканы не запотевали, а чай приобретал необыкновенный аромат.

– Посмотри на меня, – услышала она голос мужа и заставила себя обернуться. Посмотрела. Морщины вокруг глаз. Противные. Раздражающие. Это умоляющее выражение выцветших голубых глаз. Тени под глазами. От недосыпания и тоски. Это для нее эти тени на его лице с пергаментной, высохшей кожей, просящей о милости.

– Ну, я же смотрю.

– Столько лет, столько лет мы прожили вместе.

У него был низкий голос, когда-то он курил. Она вздрогнула, не желала слышать этот хрип.

– Пойду спать.

– Эти годы, проведенные вместе, для тебя ничего не значат?

Не значат?

Конечно же значат. Теперь особенно. Столько времени потеряно. Сидела и лежала, вставала и бежала, спешила и скучала, была измученная, вялая и разочарованная. Многое значат. Значат невосполнимые утраты. Значат рабство. Все, этому конец, наелась сполна!

Что-то темное шевельнулось в ее груди, все, сыта этим по горло!

Она встала. Ей нужно беречь этого мужчину. Не позволить себе нанести ему рану. Что-то может внезапно вырваться… и она не сумеет с этим справиться. Ведь они прожили вместе почти шесть лет. Может, не самые худшие годы. Но теперь все кончено.

– Я лягу в мастерской, – заявила она.

– Подожди!

Это хлестнуло ее сильно, она не позволит, чтобы он ее достал. Она не хочет лежать с ним рядом. Не хочет ложиться в их общую постель. Она желает уйти. Поискать. И найти настоящую любовь. Не терять время.

– Спокойной ночи, поговорим завтра.

Она не будет больше бояться, брезговать, раздражаться. Она посмотрела на ставшее чужим лицо, а ведь оно когда-то было близким, мир можно изменить, и себя можно изменить, жизнь можно изменить, да-да-да-да…

Раз уж решила, обратной дороги нет. Столько времени она обдумывала этот поступок, высчитывала все за и против, думала о совместно проведенных годах и не находила в них ничего хорошего. Размышляла о будущем, о времени, которого осталось немного, десяток с небольшим лет, может больше, если о себе заботиться. У нее будет счастливая полноценная жизнь, секс, она будет черпать удовольствие полными горстями, если, конечно, все пойдет хорошо, а вообще-то десяток лет очень мало, и вдруг она поймала себя на том, что мысли эти так примитивны, так банальны. Однако время на перемены сократилось в ее мечтах страшным образом. Сегодня, именно сегодня – с какого-то момента она утвердилась в своем решении, – не буду откладывать, все произойдет сегодня, сегодня я с ним обязательно поговорю. Каждый имеет право на счастье. И каждый имеет право изменить свою жизнь

Ведь она же не была счастлива с Анджеем.

Счастлива она была с Марчином.

Когда-то. Давно.

«Каждый день будет, как вино, каждое утро, как вечер, а рассвет, наш общий рассвет, подумай об этом, для такого рассвета, одного-единственного в жизни, можно умереть, можно жить, можно спалить все мосты, можно парить, можно работать, можно не поддаваться, можно не давать себе хандрить, можно перестать бояться, в тот единственный рассвет страх не будет иметь доступа к нам, все зависит только от тебя».

Она спускалась по лестнице в их общую спальню, и отвращение постепенно овладевало ее телом, худыми ногами, руками, которые сжимали поручень так сильно, как будто она хотела оторваться от ступенек и взлететь.

Завтра наступит рассвет.

Она прошла мимо Анджея по пути вниз. Глаза его были опущены. Он отодвинулся к стене, уступая ей дорогу. Да, он был именно таким. Никогда ни за что не боролся. Как он мог уговорить ее выйти за него замуж? После такого мужчины, как Марчин?

Сейчас она не могла этого понять.

Марчин…

Мужчина ее жизни, они две половинки целого, предназначенные только друг другу во всем мире и никому больше.

«…я понимаю, что не имею права тебе писать, но я должен. Я буду ждать тебя, буду ждать. Я не могу понять, как такое могло случиться, что я тебя потерял. Я не могу спать и не могу не спать. Я дышу, но как бы не дышу. Я потерял тебя, и это самое плохое, что могло случиться и о чем не могу забыть ни на секунду… То, что нас соединяло, это было very special, amazing, ты это знаешь и помнишь, давай попробуем еще раз…»

Она положила плед на стул и присела на краешек. Расплакалась. Она больше не могла это терпеть ни одной минуты. Ни сидеть, ни жить, ни существовать, ни притворяться, будто ее что-то соединяет с мужем.

Марчин ушел почти шесть лет тому назад. В июне будет шесть. Вышла за Анджея в январе. Он был хорошим, заботливым… Это, конечно, не достаточный повод для замужества. Но тогда казалось, что она его любила. Марчин исчез, ему не хватало личного пространства. Уехал в Лондон, обещал, что вернется, напишет… Не вернулся и не написал. Потом она услышала сплетни, что к нему приехала Мишька.

А Анджей был на месте, всегда влюбленный, терпеливый, умеющий ждать, чтобы ее оплести, чтобы она сама не понимала, что делает.

Нет, она не может быть настолько несправедлива!

Анджей просто был рядом. Никогда ее не подводил. Когда на нее обрушилась эта любовь к Марчину, смог ее понять. Ушел в тень. Но когда он стал ей необходим, материализовался и оказался тут же рядом, будто никогда не отходил далее чем на полшага. Развлекал, понимал, разговаривал с ней.

Нет.

Не так.

Анджей затаился и воспользовался тем, что она одинока, что она разочарована и брошена.

Она поднялась и расстелила на топчане простынь. Топчан когда-то давно, когда она его покупала, был зеленым. Теперь кое-где зелень перешла в серость, а теплый бархат светился, как отполированные серебряные ложечки. Тяжело опустившись на него, она оперлась головой о локоть. Слезы лились по лицу, затекая в уши.

Самое трудное было изображать, будто их что-то соединяет. Тыльной стороной ладони она утерла нос. Мокрый след от слез она вытирала другой рукой, пока он не исчез и кожа не приобрела красный оттенок.

Нет, так жить нельзя.

Ну, зачем она за него вышла?

Она встала и открыла дверь. Украдкой вошла в ванную, открутила кран и теплой водой умыла лицо. Подняв глаза, она увидела в зеркале чужое отражение. Вода текла в раковину, а тем временем она с недоверием приглядывалась к себе. Разве это я? Эти темные круги под глазами? Эти мелкие морщинки в углу глаз? Эта тонкая натянутая кожа лица, которая не хочет ничего прикрывать? И это годы моего счастливого брака?

Он меня не любит.

Он меня никогда не любил.

Он…

Ее зеленые глаза сощурились от злости.

Ведь перед ней целая жизнь. Не важно, сколько ей осталось, все еще впереди. Нельзя ничего упустить.

Она закрыла кран. Тихий шум воды неожиданно прекратился. Она взяла полотенце, вытерла лицо и поднесла обе ладони к щекам. Слегка красные лопнувшие кровеносные сосуды, ну что ж, ведь она не молоденькая девушка. Она взрослая женщина.

Взрослая женщина в состоянии изменить свою жизнь.

Вбила крем в нужные места. Но темные синяки под глазами не пропали, а глаза не приобрели блеск.

Потом она вернулась в мастерскую и тихо закрыла за собой дверь. Сняла одежду и на голое тело надела мягкую ночную рубашку.

«Каждый имеет право ошибаться, прости меня. Я не знал, что теряю. Не знал, что я люблю тебя сильнее, чем что-то и кого-то на целом свете… Я не должен тебе писать, знаю, но прости… Это сильнее меня…»

Она всегда любила Марчина. Любила его. Любила с той самой минуты, когда увидела его впервые, и до сегодняшнего дня. Любила, несмотря на смертельный удар, какой он ей преподнес, уезжая из страны. Любила безнадежной любовью, тяжелой, как запах духов «Опиум», которые он ей купил в годовщину знакомства, любила его сердцем, телом, всем своим существом. Хотя, конечно же, благодаря Анджею на какое-то мгновение забыла о нем. Тосковала по нему все эти годы! Эта мысль парализовала ее на момент. Тосковала по нему. Чувствовала себя так одиноко. Анджей все это использовал. Они поженились и собирались жить долго и счастливо. Она не помнит тех первых месяцев после свадьбы. А потом вдруг пришло письмо. Первое, второе, третье…

«Я не могу себе простить, что так легкомысленно решил, что моя жизнь будет лишена смысла. Ты была моей жизнью…»

Она не ответила. Боялась.

Ответила только на четвертое письмо. Ответила холодно, мол, все уже слишком поздно, любовь должна быть ответственна, она не может так ранить Анджея, она – жена.

Но Марчин продолжал писать.

А она втайне от Анджея отвечала.

Он писал, как она важна для него, но, конечно же, он не будет портить ей жизнь.

Писал о солнце над Темзой и бое Биг-Бена, о том, как он жалеет, что ее нет рядом.

Она сообщала о своих планах, о прошлом. Он писал, что очень понимает ее, что она ему близка. О Лондоне, пустом прекрасном городе во время рассвета, когда перистое небо всматривается в мокрые тротуары, а первые лучи солнца разъясняют воздух и напоминают ему ее глаза.

Она писала, что он единственный ее друг, которому она может довериться и который ее понимает.

Он ответил, что дружбы ему недостаточно.

Она написала, что большего она ему предложить не может и чтобы он ей больше не писал.

И тогда пришло последнее письмо. В январе пять лет тому назад.

«Я не могу влиять на твою жизнь. Но не могу исключить, что ты в результате каких-то обстоятельств изменишь мнение. Если так случится, нам ничто не помешает… никогда. Если это произойдет и ты передумаешь, я буду тебя ждать.

Не отвечай. Но знай, в течение пяти лет каждого четырнадцатого февраля я буду тебя ждать в Лондоне в «Валентине».

Если ты прилетишь самолетом в Хитроу (второй терминал), в зале прилетов найди выход к метро и садись на линию Пиккадилли. Доедешь до Южного Кенсингтона. Напротив выхода, чуть левее, увидишь Олд Бромптон Роуд. Если пойдешь по этой улице, то попадешь в паб «ВАЛЕНТИН».

Все пять следующих лет я буду тебя там ждать от шести до половины двенадцатого вечера. Я часто заскакиваю в этот паб, заказываю одну пинту лагера и часами смотрю на огонь в камине. Тихая музыка позволяет мне оторваться от мира, в котором тебя нет. Когда я сижу в маленьком отсеке, где два плюшевых диванчика, окно, выходящее на улицу, заслоненное плотной белой шторой, я чувствую себя как дома, который мог бы быть нашим общим домом. Перед глазами у меня висит картина, на ней девушки с лошадьми. Девушка в белом платье, положив руку на морду лошади, смотрит куда-то вдаль, и у нее в глазах та же печаль, что бывает у тебя. Тут ты всегда со мной, ты только моя, в тяжелых позолоченных рамах. Я ухожу отсюда довольно поздно, после второго гонга. Первый удар колокола над баром извещает, что еще можно заказать последний стакан, – второй напоминает, что время кончилось, третий гонг приглашает к выходу. Я всегда выхожу перед третьим. Но каждого четырнадцатого февраля я буду сидеть до конца и мечтать, что ты появишься в дверях, подойдешь ко мне и скажешь: «Вот и я!»

Позволь мне жить этой надеждой и не отвечай. Просто будь.

Помни: четырнадцатого февраля, все последующие пять лет. Это будет гарантией моей любви к тебе и надеждой для меня.

Люблю тебя.

Марчин».

Она припомнила себе тот мелкий ровный почерк, пожелтевший листок, часы ожидания, сменяющие друг друга весны и осень, распускающиеся и увядающие травы, рассыпавшийся в пыль цветок четырехлистного клевера – все пронеслось перед ее глазами. Как будто этого никогда больше не будет, будто бы там была скрыта какая-то тайна, а человек без тайны не существует.

Итак, она свою тайну выращивала как экзотический цветок. Там, где-то во вселенной, он ее ждет. Любит. Дни становились радостными, а ночи торжественными. Где-то там, далеко, слова звучали как забытый звук арфы, затрагивая самые чуткие струны души. Она смотрела на Анджея временами оттуда, и он временами ловил ее взгляд, в котором не было его, полноправного мужа, только мечты, и тогда его смеющиеся глаза заволакивала печаль.

Она спрашивала:

– В чем дело, дорогой?

А ночью она усмехалась в темный потолок, потому что где-то там…

В ее жизни ничего не изменилось.

Она не хотела причинять Анджею боль. Венчание было для нее свято, а замужество обязанностью, совместная жизнь ответственностью. Такое же ощущение было и у Анджея. Не для того они поженились, чтобы разорвать этот союз, расстаться и бежать за надуманными фантазиями и мечтами. Нет.

Однако медленно и как-то бесповоротно в ее жизнь стала просачиваться надежда на перемены. А если… – в ее голову украдкой закрадывалась мысль, – а если, если бы, однако… Может, я что-то теряю в жизни…

И вот приближалась пятая годовщина этого Великого Ожидания. Последний раз Марчин будет сидеть в баре «Валентин» и последний раз, как написал, будет ее ждать.

Еще два года тому назад она провела День святого Валентина дома с Анджеем, они пили шампанское, Анджей получил его в подарок от своего пациента. Итак, еще два года тому назад в тот вечер, проведенный вместе с мужем, при воспоминании об одиноком, ждущем ее Марчине, ее охватывала дрожь.

Теперь приближающееся четырнадцатое февраля пробуждало в ее сердце панику. Охлаждало ее сердце для Анджея и сильно распаляло жаром при воспоминании о Марчине.

Последний День святого Валентина, когда он будет ее ждать Последний раз. Замужество? Нет, не хочу замужества. Хочу расстаться с Анджеем.

Они не любят друг друга. Он ее не любит и никогда не любил с такой страстью, как Марчин. Не сделал для нее ничего такого сумасшедшего, ничего такого, что хоть чуть-чуть выходит за рамки обычного, за рамки топчана, зеленого света, за рамки чая во время завтрака, за рамки покупок – «помочь тебе?» Это не любовь, это какая-то чертова привычка.

Как-то она не вернулась на ночь домой просто так, чтобы проверить, что будет. Спала у Зоськи, и они болтали допоздна. Утром она ожидала, что будет крик, упреки, скандал, ревность. Ничего подобного. Он только посмотрел на нее с грустью.

– Мне неприятно, что ты не считаешься с моими чувствами. Могла бы позвонить.

– Ты не ревнуешь? – крикнула она в бешенстве, ее всегда раздражало его чертово спокойствие. Это безразличие.

– Почему я должен тебя ревновать? Я тебе доверяю. Но так нельзя себя вести. Я боялся, вдруг что-нибудь случилось.

Она извинилась, пробормотав положенные слова, разочарованная тем холодным тоном, но все же извинилась.

«Я ревную к той каждой минуте, которую он с тобой проводит. Я ревную каждый твой взгляд, обращенный к нему, я ревную, что не я вижу каждое утро, как ты пробуждаешься. Я украл у себя жизнь. Это мои мгновения, это мои разговоры, это должно быть моим, а Ты принадлежишь ему. Я не могу его даже ненавидеть, могу только себя до конца жизни винить за ошибку, которую совершил и за которую буду всегда платить…»

Теперь или никогда!

Она отбросила плед и вновь вошла в ванную. Пустила сильную струю горячей воды. Вода стекала неровно, образуя воронку и попадая в отверстие раковины. Не получилось. Еще раз тщательно намылила руки. Палец казался толще обычного, будто бы опух. На розовом куске мыла остались удлиненные вмятины. Попробовала еще раз. Тихое позвякивание означало, что попытка удалась. Закрыла ладонью слив и выловила золотой кружочек. Она положила его на мыльницу и закрыла кран. Вытерла руки. На безымянном пальце остался след.

Не снимала его ни разу в течение всех шести лет замужества. Ни на минуту. Но теперь этот символ не имел никакого значения. Протерла запотевшее зеркало туалетной бумагой. Кусочки бумаги прилипли к влажной поверхности. Из зеркала на нее смотрели испуганные глаза.

– Неужели это я?

Удивление тут же отразилось в зеркале и вернулось к ней.

Испуганная безнадежностью во взгляде той, что смотрела на нее из зеркала, она взглянула смелее.

– Я это сделаю!

Та из зеркала ответила ей гневным взглядом из-под сошедшихся воедино бровей.

– Каждый имеет право бороться за свое счастье, – зашептала она, неуверенно приближая лицо к той, из зеркала. И снова та, Зеркальная, замерла, ее лицо отпотело под парами выдоха.

– Ты меня не остановишь!

Она взяла в руки полотенце и протерла лицо Зеркальной, собирая остатки туалетной бумаги.

Зажгла свет в комнате.

Вот стол, за которым она работала. Большой. На нем должны были разместиться проекты. А это компьютер, купленный в кредит. А это шторы из желтого бархата, которые должны были сделать более светлой их жизнь. Это стол, за которым когда-то они ели, он стоял в кухне, потом была перестановка, ремонт. Теперь уже там нет стола, а есть столешница, шкафчики, верхний свет, металл, микроволновка, в которой удобно разогревать еду. Так выглядит жилище, в котором она не создала дом. Место, которое она бросит, оставит, забудет.

Завтра тринадцатое февраля. Сейчас нет проблем с билетами на самолет. Люди боятся летать. Послезавтра она полетит. Приземлится в Хитроу, найдет метро, сядет на линию Пиккадилли, а потом…

Ошибки нужно уметь исправлять.

Анджей поймет. Лучше услышать правду, чем стать обманутым. Он будет ей благодарен, может быть, не завтра, не послезавтра, но когда-нибудь обязательно будет ей благодарен. Завтра она с ним поговорит.

Она стояла в зале вылета на Океньче и вглядывалась в табло. Рейс номер… до Лондона, выход номер… Легкая коричневая сумка, которую Анджей привез из Швеции, исчезла под резиновой занавеской приема багажа.

– Пассажиров, улетающих в Лондон, рейс номер… приглашаем на паспортный контроль.

Встала в небольшую очередь.

А ведь она могла это сделать.

Могла сделать намного раньше.

Интересно, изменился он ли он за эти пять лет. Как выглядит? А вообще-то это не важно. А если его не будет?

Сердце на момент замерло.

Ну что поделаешь. И так ее замужество кончилось давным-давно. Если вообще когда-то началось. Не имеет значения.

Нет, он будет ждать. Она это чувствует. Она знает.

– Что будете пить?

Она открыла глаза. Над ней стояла стюардесса с дежурной улыбкой.

– Спасибо.

Закрыла глаза.

Анджей понял. Спросил, ее решение как-то связано с Марчином? Она старалась владеть собой, но его спокойствие, его понимание выводили ее из равновесия. А если говорить по правде, то она осознавала свою вину. Это какое-то противное ощущение, словно она не имела права на любовь, права на чувства, которые не знакомы Анджею, она кричала, что должна бороться, каждый должен бороться за себя, пусть он тоже борется теперь, он свободен, она желает ему счастья, каждый имеет право быть любимым.

– Ты думаешь, что он будет тебя ждать?

Голос Анджея был напряжен до предела.

– Это не важно! – Она врала, и ее голос срывался. – Он…

Она не нашла слов, чтобы описать чувства и замолчала.

– Он меня любит… – закончила она тихо, словно это все объясняло. – Я не вернусь никогда, понимаешь, никогда!

А Анджей сказал так, как о чем-то незначительном для него.

– Ну поезжай!

И вышел из комнаты безразличный и спокойный как всегда.

Это было то, от чего именно она и бежала. Теперь уже никогда никакого безразличия. Никогда в жизни.

Тихий шум мотора усыплял, но она была возбуждена.

Открыла глаза и поглядела вниз. Они летели над морем.

Та, Зеркальная, смотрела на нее через окошко иллюминатора. Немного расплывчато, так как окна в самолете толстые, двойные или тройные, выпуклые. Каштановые волосы – она недавно была в парикмахерской, и у Зеркальной они тоже были коротко подстрижены. Так, как когда-то. Они вились с обеих сторон лица. Она не видела взгляда Зеркальной, только смутное отражение глаз. Она опустила коричневую шторку вниз. Теперь Зеркальная не могла за ней следить.

Что она почувствует, когда Марчин обнимет ее? Разбудит ли ее спящее тело знакомое прикосновение его рук? Сердце стало сильнее качать кровь. Анджей бы в жизни не додумался до такого, чтобы условиться с ней, как в фильме «Настоящий роман».

Или чтобы договариваться, как в фильме «Неспящие в Сиэтле». Он не знает женщин, не понимает их, что они нуждаются в чем-то большем, чем ежемесячные оплаты счетов за телефон и квартиру. Она должна быть благодарна судьбе, что он не пьет и не бьет? Этого маловато.

А Марчин… У Марчина было много женщин… Он умел так красиво говорить и так красиво писать. Искал постоянно чего-то, что важно в жизни. Не ограничивался пространством четырехкомнатной квартиры. Искал какой-то свой смысл в жизни. Смыслом была она. Он боролся. И выиграл.

Зеркальная молчала. За Зеркальной – темное небо, под Зеркальной – тучи.

Анджей… Не могла она этого понять.

Зеркальная тоже не понимала.

– Понимаешь? – спросила она тихонько, но Зеркальная все время молчала, а пассажир, сидевший рядом, посмотрел на нее с легким неодобрением.

– Извините, – сказала она, поднявшись, и сосед поджал ноги, пропуская ее.

Места между сиденьями было достаточно, чтобы опустить столик, но не для того, чтобы свободно пройти. Двинулась в хвост самолета. Маленькая туалетная кабинка, пахнущая химическими средствами, обычно слабый запах лаванды здесь оказался необычно крепким. Она оперлась о стену и прикрыла глаза. В ушах шумело и трудно стало дышать. Открыла кран и наклонилась над маленькой раковиной. Умыла лицо холодной водой и вытерла бумажным полотенцем. Зеркальная тоже подняла голову. Они смотрели друг другу в глаза. В них не было страха, в одних и других глубоко запрятанная грусть граничила с удивлением.

Она посмотрела на лицо Зеркальной. Красивое. Конечно, морщинки, а точнее, их предвестники. Конечно, паутинка сосудов. А какое это имеет значение. Зеркальная тоже невольно скривила губы, один кончик поднялся кверху.

Она вернулась на свое место 15 А. Легкое дрожание самолета означало, что он летит. Это лучше, чем незаметный полет, тогда не ясно, летишь или уже начинаешь падать. А турбулентность приятнее.

Летим.

Зеркальная посмотрела на нее из окна, как бы из-за облаков.

– Ну что ж, летим, – прошептала она ей и закрыла глаза. Она не была уверена, но думала, что Зеркальная пристально ее рассматривает. Конечно же, пока закрыты глаза, невозможно этого увидеть, но если их неожиданно открыть, то упрешься во внимательный взгляд Зеркальной. Зеркальная никогда не спит. Зеркальная всегда бодрствует.

Сначала Хитроу. Обмен долларов на фунты, не успела это сделать в аэропорту в Варшаве. Станция метро «Пиккадилли». Какой же порядок у англичан под землей. Никогда не потеряешься. А вот и Южный Кенсингтон.

Паб «Валентин» по правой стороне. Окна со шторками, через которые почти ничего не видно. Ожидание.

Деревянная стойка, висящие рюмки, бутылки с алкоголем. Каменный камин, потухший очаг. Девушка рядом с лошадьми. Кремовое платье с кружевами в пол, стянутое корсетом в поясе, волосы, собранные в пучок. Она смотрит тупым взглядом перед собой. Рядом два коня. Рука в перчатке небрежно держит поводья. Вокруг толпа людей, котелки, длинные платья. Так себе картинка в тяжелой золоченой раме. Удобный диван, можно комфортно устроиться, красный плюш, приятный на ощупь. Полумрак, из невидимых динамиков льется музыка. И когда Марчин появится в дверях и подойдет к своему столику, то увидит ее. На его лице сначала удивление, потом недоверие, ну и наконец его лицо осветит та самая давняя улыбка.

Когда Марчин зашел в паб, ее сердце начало колотиться, как сумасшедшее.

«Я тут», – хотелось крикнуть ей, но она не крикнула. Он повернулся и посмотрел ей прямо в глаза, а потом быстрым шагом подошел к столику.

Она также встала, и тогда он обнял ее. Она крепко прижалась к нему, только ее тело не повиновалось, оно не хотело помнить. Она чувствовала колючесть его пиджака, чужой запах туалетной воды, а сердце билось только от ожидания и привычки. Он отодвинул ее от себя и изучающе посмотрел.

– Ну вот и я, – сказала она, а он усмехнулся.

– Я так чертовски рад, чертовски, правда-правда. Что будешь пить? – спросил он и посмотрел на нее взглядом, полным уважения.

Она показала на столик; он высоко поднял стакан и понюхал.

– Принесу тебе полпинты битера. Он немного горьковат, но быть в Лондоне и не выпить…

Она смотрела, как он идет быстрым шагом в сторону стойки бара, и не понимала, что происходит. Пружинистая походка, как у молодого парня, отличная фигура и…