Текст книги "DELETED"

Катерина Кюне
DELETED

Стася работает бардонавткой, кем-то вроде почтальона между нашим миром и Бардо – так учёные назвали случайно открытое измерение, куда на некоторое время после смерти попадает сознание умерших людей.

Стася хорошо себя чувствует среди мёртвых, а вот в мире живых у неё полно проблем: письма и слежка бывшего парня, постоянные разговоры отца о её никчёмности…

Но всего этого как будто недостаточно, и в её жизни появляется ещё один преследователь – невидимый.

0

Свет отражается слепит мешает увидеть

ночь сдирает личину ночь сдирает

Ночь. Теперь смотри внимательней

но не зажмуривай глаз.

Из сообщений пользователя DELETED

(пунктуация полностью сохранена)

Я выделила ему немного белизны и ждала, пока он к ней прикоснётся. Думала, появятся обычные буквы. Но он оставил что-то на своём языке – языке шорохов, волнения и недомоганий. Вы сможете «прочесть» это, если погрузитесь в особое состояние. Я называю это шагом в межморье. Оно (состояние) характеризуется внимательностью без ожидания, потому что ожидание всегда предвзято. Не мешайте тишине захлестнуть вас. Пусть она хлынет вам в уши и полностью заполнит их. Темнота сама постепенно распространится вокруг. Темнота крепко залепит ваши глаза, это может быть неприятно, но не закрывайте их. Ни в коем случае не прислушивайтесь и не присматривайтесь. Не напрягайте никаких органов чувств, наоборот.

Если вы всё будете делать правильно, то в какой-то момент вы почувствуете что-то вроде лёгкого толчка. Это сдвиг вашего местоположения. Теперь одним своим краем вы заступили за границу и находитесь как бы одновременно в двух местах. По-другому: один ваш бок торчит из положения «здесь». Возможно, это не бок, а зад.

Я специально употребила слово «зад», чтобы стало посвободнее. Потому что в этот момент многие пугаются, и их моментально сдвигает обратно. Но вы не из таких. Конечно же.

Если вам удастся сохранить сдвиг на некоторое время, никакие дальнейшие инструкции вам не понадобятся. В этом двояком местоположении улавливание иной речи произойдёт само собой. Вы воспримите нечто, получите поток входящей информации. Скорее всего, у вас будет ощущение, что вы почти понимаете. И в тот момент, когда вы попытаетесь сделать усилие, чтобы понять до конца, произойдёт обратное смещение.

Самое трудное: вы никогда не будете до конца уверены, что у вас получилось. Если кто-то говорит вам, что он смог, значит он даже не имел качественной попытки. Точно также у вас всегда будут сомнения относительно того, с чем вы столкнулись и что вам в действительности удалось понять или почувствовать. Это то же самое, что пытаться приклеить бумажный кораблик к конкретной точке морской поверхности. Вы получите опыт, которым вы не сможете поделиться.

Сразу после обратного сдвига ваш мозг попытается всё декодировать. Естественно, у него ничего не получится. Чтобы скрыть от вас свой провал, свою полную некомпетентность, он заявит, что ничего не было, что вам всё это просто померещилось.

Так что лучше не пытайтесь ничего «переводить» или «понимать», не пытайтесь приспособить то, с чем вы столкнётесь, для своего утилитарного языка, для своих утилитарных целей. Просто оставьте попытки. Хотя это мало кому удаётся.

Противопоказания для таких сдвигов не известны, побочные эффекты не изучены. На всякий случай я не рекомендую вам оставаться в межморье слишком долго.

И последнее: это абсолютно бесполезная практика. Она не применима ни для чего, кроме самой себя. Но как затягивает!

Сгусток темноты высокой концентрации и аудиофайл с абсолютной тишиной вы найдёте в приложениях11
  Отрывок из брошюры «Практики предельного», опубликованной в 2020 году под анонимным авторством.


[Закрыть].

1

В тот день едва я успела выйти из дома, как у меня затренькал телефон. На экране было имя моего коллеги по работе. Мы виделись прошлым вечером, то есть десять часов назад. А теперь был выходной, и я проводила утро в медленном созерцательном одиночестве. Я не была готова к звонкам. Я уже погрузилась глубоко, одичала, приготовилась к двум дням, когда самым многословным контактом будет диалог с кассиром в супермаркете. Но всё же подавила внутреннее сопротивление и взяла трубку. «Ведь это всего лишь Игорь», – напомнила я себе.

– У меня к тебе предложение. Я тут вчера после работы встречался с одноклассницей, и она рассказала историйку… – Он сделал паузу, ожидая моей реакции. Я покорно отозвалась:

– Что за история?

– В общем, она работает в одной IT-компании…

Я иду по улице и смотрю как в мокром после дождя асфальте отражаются пешеходы.

– …и, если коротенько… Суть в том, что после совещаний у них в компании сотрудники стали жаловаться на неприятные ощущения. Как будто в виртуальных meeting-румах, где проводятся совещания, есть кто-то ещё. Кто-то посторонний. Звуки какие-то странные слышатся, шорохи… Работать мешает и всё такое.

– Может, что-то не так с приложением, которое они используют?

– Неее… Они ж сами эту приложеньку придумали!

После дождя всё ещё пасмурно и прохладно, но мне это даже нравится: солнце не слепит глаза, и я могу спокойно рассматривать город. Сейчас я заверну за угол и возьму себе большой кофе на вынос в стеклянном кафе с уютными светильниками. Потом устроюсь на скамейке в парке и буду греть пальцы о тёплый стаканчик, то заглядываясь в чёрную кофейную вселенную, то рассматривая деревья.

– Так и что же тогда? – автоматически спрашиваю я, хотя на самом деле мне не особо интересно.

– Не знаю. В этом-то и штука, что никто пока не знает.

Я поднимаю глаза от асфальта и смотрю на серо-голубое высотное здание, виднеющееся вдали. Когда-то на его стене мельтешила агрессивная реклама, но потом, усилиями Всемирной организации улучшения жизни в городах, большую часть наружной рекламы запретили и освободившиеся пространства стали использовать для демонстрации живописи. Картины менялись раз в сутки в 4:00. И каждое утро я доходила до этого перекрёстка, откуда хорошо было видно серо-голубую высотку, и смотрела что показывают сегодня. Это был обязательный ритуал, способ почувствовать связь с городом, включиться в его жизнь. Не исполнять его можно было только по воскресеньям, когда я разрешала себе не выходить из дома. Сегодня был «Синий вальс» Доротеи Таннинг.

– …но они этому только радуются…

Я понимаю, что пока всматривалась в картину, пропустила что-то из «историйки».

– Ты что об этом думаешь?

Я немного напрягаюсь. Меня всегда завораживало и пугало, как люди моментально предъявляют своё развёрнутое мнение абсолютно по любой теме. Вопрос может быть неожиданным и серьёзным или абсолютно ничтожным: они легко плетут в ответ целые полотнища из слов. Но у меня в голове чаще всего полная пустота и сквозь неё прорезается голос: «Не молчи, как столб! Ты что, язык проглотила?» Я противлюсь ему, уговариваю себя не выдавливать из пустоты несуществующую реакцию, а просто расслабиться, говорить то, что думаю. Но проблема в том, что не думается ничего.

– Ну… я не знаю. Понятия не имею что тут можно думать, – неуверенно отвечаю я.

– Дело в том, что она не просто так мне это рассказала… Короче говоря, они думают, ты можешь им помочь. Я объяснял, что ты совсем другими вещами занимаешься. Но ты же понимаешь… После того, как этот придурок Кюне написал эту свою дурацкую книгу…22
  Имеется в виду книга Е. Кюне «Записки бардонавта или как я подписывал завещание у своей мертвой бабушки». Первое издание вышло в 2019 году в издательстве «Научдок» издательской группы «Утконос». Книга быстро стала бестселлером, но одновременно с этим появилась жесткая критика, обвиняющая автора в некомпетентности, а само исследование – в недостоверности и искажении работы путешественников в Бардо. По словам одного из критиков «автор сделал из профессионалов, работающих в рамках современной науки, средневековых колдунов и духовидцев». Тем не менее, в 2021 году книга была переиздана той же издательской группой, правда, теперь уже под грифом издательства «Худлит». Фактически издатели как бы сменили ярлык «документальная проза» на «художественная проза», таким образом сняв с себя ответственность за содержание книги.


[Закрыть]

Я опешила. Может, я действительно пропустила что-то важное?

– Так, подожди, я ничего не понимаю… В смысле – «помочь»?

– Слушай, ну это же приключение! Скатаемся к ним, поболтаем, чайку попьём и всё такое. Тебе разве не любопытно, что у них там за «таинственное присутствие»?

– Промышленный шпионаж?

Может, это какой-то новый уровень в деле борьбы с конкурентами…

– Наше дело – с загадочным видом чай пить. Со шпионажем они и без нас как-нибудь разберутся, я думаю. Так что, съездим на недельке? Потусуемся с айтишниками и их призраком, а? Будет весело!

Мне всё это весёлым не казалось. Но если Игорь возьмёт на себя основную часть разговора… В конце концов, я же хотела больше времени проводить с людьми…

– А пирожные к чаю будут?

– Отлично! Договорюсь! Потом тебе отчитаюсь. Они обрадуются!

– А костюмы охотников за привидениями где возьмём? – пытаюсь я пошутить.

– Обойдёмся стеклянным шаром, – с готовностью подхватывает Игорь. – У дочери есть игрушечный набор маленькой ведьмы.

– И вот мы придём к ним с шаром, а что делать-то надо?

– Да ничего. Болтать, чай пить. Просто успокоим людей. Я думаю, это хорошее дело.

Иногда здесь такая тишина, что я слышу, как движутся облака. Тихий город, один из самых тихих городов на Земле. Это не моё мнение, это официальная статистика Всемирной организации улучшения жизни в городах. Формально она как-то по-другому называется, но мне всегда было трудно запоминать официальные названия. Они неестественные, длинные и как будто пустые внутри. И потому кажутся мне неотличимыми друг от друга, одинаково бессмысленными. Слипаются в некое Всемирное Городское Государственное Федеральное Социальное Гражданское Исследовательское Учреждение Учрежденное Всемирным Городским Государственным Федеральным Социальным Гражданским Исследовательским Учреждением для Всемирных Городских Государственных Федеральных Социальных Гражданских Исследовательских целей… Усыпляет. Такой же эффект производили на моего пса Павла стихи, когда я пыталась ему их читать. Он опускал голову на лапы и впадал в дремоту.

Раннее субботнее утро, и жители нашего тихого города спят, неспешно завтракают или варят кофе. Я одеваюсь, осторожно протискиваюсь между сгрудившихся снов и утренних запахов и иду в парк.

Недавно распустились огненные красно-оранжевые цветы на ветках гигантских деревьев. Аллея полыхает, языки пламени шевелятся на ветру. И когда один такой цветок срывается и падает на сухую траву, мне кажется, что сейчас займётся пожар. Я наклоняюсь над цветком и вглядываюсь в него, и он разворачивается, словно вырастает под моим взглядом: мятые края лепестков, желтоватые разводы возле стебелька. Всё очень чётко, а я так люблю эту чёткость. Больше всего потому, что её мало в Бардо, где в будни я провожу много времени, разыскивая своих подписантов.

Говорят, в Бардо нет постоянных жителей. Там находятся некоторое время после смерти. Это что-то вроде параллельной Вселенной, нижней колбы песочных часов, куда мы просыпаемся из нашего мира, когда умираем. Некоторые считают, что существование Бардо доказывает наличие бессмертной души – нематериальной божественной сущности. Со всеми вытекающими. На самом деле это не так. В Бардо попадают вовсе не бессмертные души, вообще никакие не души. Это как бы наши постпроекты, бывшие мы в своем постсуществовании.

Бардо – это какая-то смежная реальность с иными физическими законами, место, где начинается наше расформирование. Вообще, если ты не учёный-физик, объяснить это сложно. А я даже близко не учёная, я невыспавшаяся неудачница, прилепившаяся на краю мокрой лавочки в утреннем парке.

В детстве я любила книги о звёздах, чёрных дырах и тёмной энергии. Возможно, у меня даже были некоторые способности к пониманию сложных физических процессов. Скажем, я легко могла представить, как под воздействием гравитации вещество сжимается, электроны вдавливаются в протоны, и получается нейтронная звезда.

Но потом меня захватила гормональная волна переходного возраста и принялась трепать и бросать туда-сюда. Я перестала чувствовать границы своей личности, не понимала, чего я действительно хочу и кем являюсь. Наверное это и есть социализация: раньше ты ориентировался только на собственные вкусы, а теперь хочешь стать звездой сцены, потому что это круто, или дизайнером, потому что это модно.

Лет с семнадцати мне стало казаться, что самое важное – это любовь. Что такое любовь, я толком не знала, но предполагала, что это должно быть что-то непременно роковое, лишающее воли и не оставляющее выбора. Так началась череда опустошающих, уродливых отношений. Точнее, отношений было всего двое: одни короткие и одни длинные. И между ними провал, потерянные воспоминания. Постепенно в этот провал сползли и те первые короткие отношения. Так что ими можно просто пренебречь.

Другое дело, отношения № 2 – эра Алекса. Основные силы тогда уходили на скандалы с вечно недовольным сожителем и последующие страдания. Остальное происходило словно на некотором расстоянии, в тумане, почти без моего участия.

Однажды во время ссоры он схватил зонт-трость и принялся меня им бить. Когда мне наконец удалось вырваться, я закрылась в ванной и принялась орать оттуда, что уже вызываю полицию. Я разыграла целую сценку, чтобы показать, что не блефую. Это был прилив вдохновения: откуда-то издалека сами прилетали правильные убедительные слова, и я произносила их с неожиданно убедительной интонацией. Алекс, мой сожитель, вдруг затих, угомонился. И тут же с жаром стал убеждать меня, что я могу, не страшась, выходить из ванной. Что он и не думал меня бить, всё это мне померещилось. Что он хотел только удержать меня в квартире, чтобы мы могли поговорить, вот и схватил в сердцах зонт – пытаясь перегородить мне проход. Что я почему-то начала паниковать. И в результате, видимо, неудачно дёрнулась, а он не успел среагировать и случайно задел меня этим зонтом… Я, конечно, пыталась возражать, потому что всё это было ложью, но Алекс настаивал на своём: мне всё это показалось, я в состоянии аффекта, и вообще всегда была склонна преувеличивать.

Наутро у меня на подбородке красовалась ссадина, а на шее – большой синяк. Но гораздо сильнее меня беспокоило новое знание, которое мне открылось. Оно засело в моей голове на самом видном месте. Так что стоило мне проснуться, как оно впилось в меня безотрывным обжигающим взглядом.

До того дня я думала, что мой сожитель – человек вообще крайне раздражительный и несдержанный – время от времени полностью теряет самоконтроль. Именно в этом состоянии, ничего уже не соображая, он способен ударить, начать душить прямо на улице или говорить ужасные унизительные вещи. Словно в нём живёт какое-то безумие или точнее злобный безумец, и время от времени это существо вскакивает ему на плечи и начинает безраздельно верховодить, погоняя хворостиной, запихивая ему в рот гадкую мешанину слов, напуская на его лицо судорожную гримасу с выпученными шарами глаз. Я боялась этого безумца, но убеждала себя, что к настоящему Алексу он не имеет никакого отношения.

Алекс рассказывал, что, когда он был ребёнком, его регулярно били – и мама, и бабушка – и это продолжалось годами. «Видимо тогда, в детстве, в нём образовалась трещина, надлом, куда незаметно заползло что-то плохое и с тех пор живёт там», – думала я. Я так усиленно фантазировала о возможностях спасти Алекса из лап внутреннего безумца, что иногда по ночам мне снились волшебные сны. В них я обретала особенное зрение и видела своего спящего сожителя, обмотанного цветными нитками, и принималась распутывать их, потому что знала – это и есть хватка безумного существа, нити его власти, и стоит мне избавиться от них, в Алексе останется только он сам – добрый, любящий и понимающий молодой мужчина, переживший несчастливое детство…

Но после того случая с зонтом я поняла, что всё это не может быть правдой. Если бы он действительно ничего не соображал, рассуждала я, угрозы полицией никак бы на него не подействовали. Нет, Алекс, по крайней мере отчасти, осознавал свои поступки и мог себя контролировать. Мысль о том, что Алекс причиняет мне боль осознанно или даже намеренно настолько испугала и поразила меня, что я напросилась в гости с ночёвкой к институтской сокурснице, кучерявой Инне, с которой у нас были дружеские отношения. Она звала меня в «длинные» гости давно, но раньше ночевать вне дома я не хотела, потому что это не понравилось бы Алексу.

Вечером мы немного выпили. Инна принялась жаловаться на своего парня. Мы сидели на кухне, забравшись на мягкие стулья с ногами, на кухонном столе шумно закипел и выключился электрочайник.

– Насчёт ссадины и синяка я не хотела говорить… На самом деле это Алекс.

После вина произнести это оказалось не так уж сложно. Потом пришлось признаться, что это не впервые. «Нет, не то чтобы прямо регулярно… Просто иногда случается… Нет, ты не думай, что он на ровном месте накидывается. Причина в моём поведении, наверное…»

Больше всего я боялась, что Инна начнёт вгрызаться в меня, задавая всё новые и новые вопросы. Но она почти ничего не спрашивала. Зато моментально разработала план. Завтра около полудня Алекс планировал встретиться со своей родственницей. Мы позвоним на домашний, чтобы убедиться, что его нет. Потом быстро поднимемся в квартиру. Я соберу необходимые вещи. Пару недель поживу у Инны, а там посмотрим. Если что-то пойдёт не так, и Алекс вернётся пока мы в квартире, вряд ли он станет при ней сильно наглеть. В крайнем случае она припугнёт его Антоном, своим парнем – спортом он никогда не занимался, но был огромен и выглядел очень сильным: повезло с генетикой. Или вызовет полицию.

Это «что-то пойдёт не так» дико меня пугало. Я знала, что станет делать Алекс, если застукает нас за упаковкой вещей. Он начнёт говорить обо мне гадости. Как только я представляла себе это, меня захлёстывала паника, и я готова была отказаться от всей этой затеи.

Только спустя годы, начав вести дневник и анализировать наши с Алексом отношения, я поняла, почему эти гадости всегда цеплялись за меня как держи-трава. Почему я никак не могла «просто не обращать на них внимания», как советовала Инна. Почему они вгоняли меня в такой жуткий, липкий, невыносимый стыд. Почему Алекс всегда метил туда, где и так уже сконденсировалась вина и разрослось удобряемое им чувство неполноценности.

Я чувствовала себя жалкой от того, что зарабатывала слишком мало и не умела экономить, постоянно корила себя за то, что не могу или больше получать, или меньше тратить. Ещё и родители постоянно подпиливали в этом и без того тонком месте. И Алекс наверняка сказал бы:

– Здесь нет никаких её вещей, здесь всё куплено на мои деньги!

И для меня это прозвучало бы как публичное разоблачение. На следующий день после операции «вынос вещей», Алекс прислал бы мне письмо именно с таким посылом. «Решила уходить? Хорошо, – начиналось бы оно. – Я тут подсчитал сколько денег на тебя истратил за то время, что мы жили вместе – получилась кругленькая сумма. Так что верни мне мои деньги и после этого можешь делать что хочешь».

Но в тот день, когда мы с Инной выносили вещи, всё прошло без осложнений. Алекс всегда садился в метро на одной и той же, ближайшей к квартире станции. Чтобы наверняка не столкнуться с ним, мы вышли на следующей и подобрались к дому с тыльной стороны. Проводной телефон в квартире не отвечал: Инна перезванивала три раза.

Почему-то страшнее всего было ехать в лифте. Я нажала на кнопку десятого этажа, и двери не закрывались целую вечность. Потом металлические челюсти медленно-медленно поползли навстречу друг другу. Наконец они сомкнулись, но лифт стоял бездвижно ещё, наверное, минуту, прежде чем тронуться.

Когда лифт затормозил на седьмом этаже, я вся сжалась, ожидая, что сейчас двери откроются, и я увижу Алекса. Но на площадке стояла женщина в лёгком цветастом платьице, домашних тапочках и с блюдом в руках, явно направляющаяся в гости к кому-то из соседей сверху.

В квартире Инна хотела помочь мне с вещами, но я попросила её постоять на стрёме у окна, чтобы меня не трясло от ожидания звука ключа, вставляемого в замочную скважину. Конечно, мы заперлись изнутри на защёлку, но что делать, если Алекс станет ломиться в дверь?

Впопыхах я кидала в рюкзак всё, что попадалось под руку, ещё кое-что рассовала по пакетам… И вот мы опять в лифте. На этот раз вероятность столкнуться внизу с Алексом была действительно высокой. Но почему-то было уже не так страшно. Может, я просто устала бояться.

В вагоне метро в животе у меня словно что-то лопнуло, и распирая изнутри, меня залил эйфорический восторг. Всё оказалось так просто! Я на свободе! А мне месяцами, годами мерещилось, что я увязла в какой-то чёрной трясине, из которой невозможно выбраться. Я обнимала рюкзак, пакеты лежали на коленях у Инны. Время от времени я улыбалась ей шалой улыбкой, и она устало улыбалась в ответ.

Пара недель растянулась на два месяца, за которые я немного успокоилась, раздобыла номер хорошего психотерапевта и прочитала бесчисленное количество статей о том, как выйти из деструктивных отношений.

В конце концов Инна решила съехаться со своим Антоном, и мы совершили взаимовыгодную рокировку: я заняла комнату, которую раньше снимал Антон, а он унаследовал мой цветастый широкий стул из тесной кухни, на котором, сложив ноги по-турецки, я любила проводить вечера в последние два месяца. Я устроилась в книжный магазин и вместо дорогих сеансов психотерапии стала одну за одной читать книги из отдела психологии. Это было удивительное чтение. Я поняла, что я невротик, но ни в чём не виновата. И что целая наука бьётся над тем, чтобы помочь таким как я. Вопрос о том, в какой мере виноват Алекс, оставался открытым. В некоторых книгах таких как он называли «абьюзерами». По ним получалось, что эти абьюзеры виноваты во всём. А по другим книгам выходило, что Алекс тоже невротик, но другого типа, нежели я. Поэтому он и не мог вести себя иначе.

Я читала книгу за книгой, но по-прежнему не понимала, что именно мне нужно делать, чтобы стать «здоровой личностью». Тем не менее это чтение здорово меня успокаивало. Количество авторов, исследований, учёных, размеры отдела литературы по психологии внушали мне уверенность в том, что мой случай наверняка не самый запутанный и сложный. А значит легко поддастся распутыванию, стоит мне набрать волшебный номер телефона, что хранится у меня в контактах. И хотя номера я не набирала, да и денег на психотерапевта у меня по-прежнему не было, стоило мне только подумать о длинных полках, полных психологических книг, как настроение улучшалось, и мой день словно подсвечивался тёплым сиянием будущего.

И вот однажды вечером после работы я просматривала вакансии, что делала почти каждый день – это стало своего рода ритуалом. Некоторые из них я сохраняла в избранное, собираясь написать письма работодателям завтра, на свежую голову. Но завтра появлялись новые объявления, и пока я их изучала, голова переставала быть свежей.

На самом деле проблема была в том, что в интересных мне вакансиях от кандидатов требовали каких-то конкретных умений, а я ничего толком не умела. Я умудрилась закончить филологический факультет, не прочитав ни «Гамлета», ни «Войну и мир» и не усвоив элементарных правил орфографии, вроде отличий в употреблении частиц «не» и «ни». Когда нам растолковывали философию Шопенгауэра, у нас с сожителем как раз была «трудная полоса», и после еженощных скандалов я засыпала на лекциях. Написав несколько удачных эссе по английской литературе, я не вовремя влюбилась в однокурсника, что стало поводом для очередной серии выяснения отношений. В результате я вообще перестала посещать институт, и меня едва не исключили. Вдобавок к этому у меня была ужасная память, которая теряла даже то, что мне удавалось усвоить.

Но в тот день я наткнулась на видеообъявление от Школы бардонавтики. Тогда эта тема была совсем новой, и о ней почти никто не знал. Однажды я прочитала в научно-популярном журнале о том, что одна из версий теории мультивселенной получила подтверждение в виде удачного эксперимента по перемещению в параллельную реальность. Учёные назвали эту реальность «Бардо», позаимствовав санскритское слово, обозначающее «промежуточное состояние». И хотя это была огромная развёрнутая статья, больше я ничего из неё не помнила. Да и эти фрагменты всплыли в памяти только потому, что их пересказали в объявлении. В видео объясняли, что бардонавтика требует особого таланта, что никто толком не знает, как происходит перемещение в Бардо, и поэтому в строгом смысле слова научить этому нельзя. Существует лишь набор приемов, который может способствовать перемещению, но помогает он не всем. По статистике школы, приблизительно каждому двухсотому кандидату удаётся переместиться в Бардо. Но лишь у каждого тысячного способность перемещаться достаточно стабильна для того, чтобы стать основой профессии.

В конце объявления всем желающим проверить, есть ли у них способности к бардонавтике, предлагали заполнить простую анкету. Анкета действительно была простой: имя, возраст, образование и контактный телефон. Я сама не заметила, как заполнила её, и она улетела куда-то в неизвестность. А на следующий день мне позвонили и назначили дату визита в Школу. С этого дня я начала вести отсчет времени своей новой жизни. Жизни, где я не просто бессмысленно просиживала время в книжном магазине, вымученно улыбаясь посетителям, которым по большому счёту была не нужна, ведь все серьёзные вопросы они задавали электронному справочнику. Жизни, где я действительно приносила кому-то пользу и в конце недели чувствовала от этого приятную усталость… Спокойной жизни, где по утрам в субботу я могла пить кофе в парке и медитировать на опавшие огненные цветы.